Бронепоезд 'Гандзя'

      - Оби-два камень рушим... А жинка с дитями - по соседям...
      Не перебивая старика, я все же помаленьку выпроваживал его из вагона.
      - А ты, товарищ, видать, много бумаги читаешь, - вдруг с усмешкой сказал старик. - Глядел, да недоглядел, что писано в документе.
      - То есть как недоглядел?
      Я взял у него бумажку и вместе с железнодорожниками стал перечитывать.
      - На обороте, глядите, - сказал каменотес.
      Я перевернул бумажку и тут на уголке увидел карандашную пометку комбрига: "Принять на бронепоезд. Теслер".
      Все посмотрели на старика.
      - Так чего же ты вола вертишь? - запальчиво сказал рослый железнодорожник с синим кантом. - Вот эти дядьки всегда так: балачки да разбалачки, словно свататься приходят, а дело за пазухой лежит... Тут бой сейчас, понимаешь или нет? А ты канитель тянешь!
      - А я своим розумом живу. У тэбе не позычу, - сказал старик, даже не взглянув на железнодорожника.
      Железнодорожник опешил и не сразу нашел, что ответить.
      Наконец он выговорил медленно, нажимая на каждое слово:
      - Що вин дурень, так про це и ридна маты скаже...
      - У тэбе розуму богато, та вдома не ночуе! - сразу отрубил старик.
      - Да ну вас... обождите вы!.. - смеясь, вмешались в перепалку остальные железнодорожники. - Ты на какую должность-то прислан, товарищ? Что умеешь делать?
      Каменотес с минуту еще гневно глядел на рослого с синим кантом, потом сдернул с себя шляпу, смял поля так, что затрещала солома, и нахлобучил шляпу на самые брови.
      - Какой ты, товарищ, специальности? - повторили вопрос железнодорожники.
      - Артиллерист, служил действительную, - сказал старик веско, все еще хмурясь...
      Вот этого уж никто не ожидал... Артиллериста сразу обступили, все наперебой заговорили с ним и тут же, подхватив его под руки, торжественно повели к пушке. Но старик освободился от облепивших его рук.
      - Ну-ну, берись, давай показывай, как она, окаянная, действует, торопили каменотеса. - Да сбрось чехлы-то! Ничего, ничего, снимай, мы их потом опять наденем...
      Каменотес не спеша расстегнул пряжки на чехлах, спустил их один за другим на пол и отгреб ногами в сторону.
      Я подошел поближе. Вот оно, грозное шестидюймовое орудие... Пуды, десятки пудов кованой и литой стали - и как слажено, как подтянуто все!
      Все затаясь глядели на могучий ствол, на щит, на механизмы орудия, осторожно притрагиваясь ко всему руками. Как магнит, тянуло оно к себе...
      Я вскочил на ступицу колеса и стал шарить по стволу, отыскивая марку орудия. Вот она, марка. Я всмотрелся в мелкие, как на пломбе, буквы: "Путиловский завод. ПГР. 1917 г.". Путиловцев работа, наших, питерских!.. Как же это угораздило тебя, матушка, в плен к петлюровцам попасть? Ну, ничего, теперь-то дома, со своими... Эх, командира нет, - зарядить бы сразу да бабахнуть. Небось и со станции возьмет по желто-блакитным!
      - Отойди-ка, товарищ, - недовольно проворчал каменотес.
      Я спрыгнул на пол.
      Каменотес подождал, пока я отошел, потом поплевал на руки и с минуту раскачивался из стороны в сторону. Вдруг он крякнул и с размаху хватил кулаком по рукоятке, торчавшей над казенной частью орудия. Ударил - и с силой потянул рукоять на себя. Из ствола, громыхая, вывернулся наружу стальной поршень с крупной винтовой резьбой. Каменотес подпихнул его плечом и отвел вправо.
      Блеснул сквозной канал орудия.
      Мы все, толпясь, стали в него заглядывать, как в телескоп.
      А каменотес тем временем перепрыгнул через лафет и зашел к стволу с левой стороны. Там, на особом выступе, колонкой возвышался прицельный прибор, весь из винтов, рычажков, с мелкими, как волоски, насечками и цифрами. Каменотес прищурился в стеклышко прицела и начал вращать штурвалы орудия - их было два.
      Повертел один штурвал, повертел другой - ствол пушки медленно отошел в сторону и чуть приподнялся.
      - Добра гармата... - проговорил каменотес, поглаживая бороду.
      Он подозвал племянника, велел накинуть на пушку чехол, а сам присел на лафет. Потом, пошарив в карманах, достал и выложил на ладонь стальной обломок ножа, какую-то трухлявую губку, камешек-кремень и коротенькую трубочку-"люльку" с бисерными подвесками.
      Набив трубку зеленым табаком-самосадом, старик отошел к борту и приготовился закуривать. Ему предложили спички, но он спичек не взял и стал сам добывать огонь.
      Задача оказалась непростая. Старик зажал кремень и губку в пальцах левой руки и с силой чиркнул по кремню сталью. На первый раз ничего не получилось. Он еще раз чиркнул, высекая искры, еще, и наконец губка затлела. Тут он помахал губкой из стороны в сторону, давая разгореться, и с маху сунул ее, как старинный пушечный фитиль, в свою трубку.
      Изо рта его, из ноздрей и из трубки в три струи повалил сизый табачный дым, сползая по бороде на расшитую сорочку.
      Эх, смачно курит! У меня даже слюна навернулась, и я поспешил скрутить папиросу. Гляжу, и железнодорожники тоже не устояли против соблазна - все достали табак.
      "Дай-ка, - думаю, - уважу старика, попрошу прикурить от его коптильной фабрики".
      Я подошел к артиллеристу и попросил высечь огонька.
      Он поглядел на меня, кивнул и с охотой опять полез в карман за всеми своими приспособлениями. Раздул уголек и протянул мне. Я наставил папиросу, но тут же повалился на старика, и мы с ним крепко стукнулись лбами.
      "Фрррр!.." - заверещал кондукторский свисток. Дернулся вагон, лязгнули буфера, и над самым моим ухом рявкнул гудок паровоза.
      Тьфу, я даже вздрогнул от неожиданности. Вот медная глотка!
      Паровоз подошел вплотную к железному вагону, и нас обдало теплом. Все поежились, вдруг почувствовав холодок раннего утра, и потянулись к паровозному котлу, как к печке.
      Но тут из трубы паровоза со свистом полетели искры. Мы шарахнулись, отмахиваясь от них, как от злых комаров.
      - Эгей!.. - закричали железнодорожники машинисту. - Прикрой сифон-то, не сифонь! Здесь ящики, снаряды!
      Искры перестали сыпаться. Машинист выглянул из будки и, разминаясь, сошел на перрон. Я увидел плотного пожилого человека в фуражке с серебряными галунами, в форменной черной тужурке, при часах. Цепочка от часов у него висела через всю грудь.
      - Ну как, отправляемся? - крикнул машинист, подходя к нам. - Разрешение есть. - И он помахал в воздухе зеленой бумажкой.
      - Повремени, Федор Федорович, - ответили ему из вагона. - Не за нами дело - командира дожидаемся.
      - Командира, командира... - проворчал машинист, оглядываясь на дверь вокзала. - Семеро одного не ждут. А нас тут побольше, чем семеро...
      Я, свесившись с борта, осматривал наш паровоз. Хорошая машина... Щегольские красные колеса с белым кантиком по ободу, дышла блестят, все сверкает... На зеленой будке виднелась литера "Н" и номер "333". Пассажирскую машину отрядили в бой - молодцы железнодорожники! Этот паровоз уже повезет так повезет!
      Тут мне показалось, что за паровозом два тендера.
      - Это для чего же, - спросил я проходившего мимо кондуктора, - тендер и еще тендер?
      Кондуктор вынул свисток изо рта.
      - Это вагон идет за тендером, - сказал он, - стальной вагон под зелень выкрашен. Ваши же пулеметчики там едут, с пулеметами.
      Бронированный вагон? Вот оно как! Так у нас же целый боевой поезд составился! Это надо поглядеть...
      Я перемахнул через борт, но только разбежался, как меня кто-то окликнул по фамилии. В дверях вокзала стоял человек в сером полуштатском френче, с коробкой маузера на боку. Гляжу - это помощник начальника нашей проскуровской милиции Богуш!
      Вот гость еще... Что ему тут надо?
      Богуш сразу полез в орудийный вагон. Я поднялся за ним.
      - Все ко мне! - крикнул Богуш, перелезая через борт.
      Пока ребята собирались, он мельком взглянул на пушку и на штабеля уложенных ящиков.
      - Здравствуйте, - сказал он, когда все подошли и остановились перед ним. - Будете исполнять мои приказания. Распоряжением штаба я назначен командовать этим... - Он оглянулся на паровоз, на задний вагон, усмехнулся и закончил иронически: - Этим сборным составом.
      "Что, - думаю, - такое? Да как же он берется? Ведь тут артиллерия..." И вдруг я вспомнил, что Богуш артиллерист. Говорили даже, что он из бывших офицеров, не то штабс-капитан, не то капитан. Значит, артиллерист опытный. И в службе исправный, это видно по его милицейской работе: город содержит в порядке, милиционеры круглые сутки на постах. Что ж, командир неплох! Малость выпивает, но здесь-то будет не до того.
      Богуш, встав по-военному, руки по швам, медленно обвел глазами всех, кто был в вагоне. Мы подравнялись и тоже стали навытяжку.
      - Что ж, тут добровольцы, что ли, партизаны?
      - Добровольно идем, - отозвалось несколько голосов.
      - А из бригады есть люди?
      Я сказал, что есть - в другом вагоне, пулеметчики.
      - Сколько пулеметов? - полуобернулся ко мне Богуш.
      Ему ответили железнодорожники: пулемет в башне и два по бортам.
      - Так, всего три... Хорошо. - Он подумал и опять обратился ко мне: - А вы кем тут? От политотдела?
      - Да нет, - говорю, - в команде. Подрывником назначен.
      - Вот как! Ну, это правильно. Подрывник, конечно, понадобится... Ну-с, а кто тут артиллеристы?
      Вышел каменотес с племянником.
      - Где служил? В германской участвовал?
      - И в японскую служил, и трохи в германскую, - сказал каменотес, - в тридцать пятом легком артдивизионе.
      - В легком? - Богуш усмехнулся в мою сторону и пожал плечами.- Так это же не легкая, - он кивнул на пушку. - Это шестидюймовая гаубица!
      - Ничего, товарищ командир, управимся, - сказал каменотес и снял шляпу.
      - Каким номером стоял? - снова спросил командир.
      - Первым номером. Бомбардир-наводчик.
      - Так-с... А этот? - Богуш кивнул на его племянника.
      - А он, товарищ командир, хучь першим, хучь другим номером. При мне стоять будет.
      Богуш развеселился. Нащупал сзади борт вагона, сел, болтая ногами.
      - Ну-ну, еще тут кто?
      - Я!.. - отозвался вдруг голос снаружи, и через борт перевалился тяжелый мешок.
      Богуш отскочил в сторону и осмотрел свои галифе - не запачкался ли?
      Мешок был в муке, от него шел пар. В вагоне вкусно запахло печеным хлебом. Все заулыбались.
      Потом появился второй мешок, и следом за мешками мы увидели матроса.
      - Ффуу... - тяжело вздохнул он, садясь верхом на борт. Лицо его было багровое, глаза осоловели от грузной ноши.
      Вслед за матросом перебрался в вагон смазчик, весь перепачканный в муке: плечи, локти и даже брови белые.
      - Это что же?.. - сказал Богуш, поглядывая то на матроса, то на смазчика. - Провиантская команда?
      Тут матрос, вдруг сжавшись комком, выпрыгнул на середину вагона и, лихо заломив бескозырку, отчеканил:
      - Черноморской эскадры, миноносца "Заветный", действительной службы сигнальщик Федорчук!.. С бывшей эскадры, - поправился матрос.
      - Почему с бывшей? - спросил Богуш.
      - На дно ее пустили - от германца.
      - Ах да... - сказал Богуш, кивнув. - Значит, бывший сигнальщик с бывшего миноносца бывшей эскадры. - Он усмехнулся и сразу повернул лицо к железнодорожникам: - А вы кто такие? Артиллеристы, пулеметчики?
      Те помялись, посмотрели друг на друга.
      - Рабочие мы, с пути... Есть и движенцы.
      - Так-с... Что-то многовато вас тут, товарищи, набралось. Я вижу здесь... восемнадцать человек. Незачем столько, гаубицу ведь нам не запрягать. Ну, двое к правилу, - он показал на конец лафета с ручкой торчком, - ворочать орудие. Кто станет?
      К правилу подскочил матрос и потянул за собой смазчика.
      - Так-с. Первый номер, наводчик, у нас есть...
      Каменотес при этих словах кашлянул, посмотрел на всех победителем и расправил усы.
      - Первый номер, правильные... - перечислял Богуш. - Так... Теперь заряжающий. - Богуш остановил взгляд на племяннике каменотеса: - Заряжающим станет вот этот малый, он поплечистее вас всех.
      Парень, как видно не ожидавший такого почета, раскрыл рот и растерянно замигал глазами. Но дядя тут же вывел его из столбняка - схватил за руку и поставил куда следует.
      - Теперь, - сказал Богуш, - нам потребуется еще замковый - открывать и закрывать затвор орудия.
      Вперед было сунулся щуплый телеграфист с молниями в петлицах, но его оттеснили.
      Вышел рослый железнодорожник с синими кантами.
      - Слесарь, - сказал он отрывисто. - Чинил оружие... Партизанам. Когда немчуру били.
      - Так, понятно. Все! - Богуш встал с борта. - А остальные... Извините, товарищи, но я, как командир, обязан предложить вам оставить бронепоезд.
      Рабочие заволновались. Растерянно сбились в кучу, толпой подступили к командиру. Поднялся шум, говорили все сразу, перебивая друг друга. Кто-то требовал, чтобы дело разобрал профсоюз, другой кричал и грозился пожаловаться в штаб. Двое или трое, пытаясь успокоить остальных, доказывали Богушу, что, если бы не они, железнодорожники, бронепоезд так и стоял бы в тупике, а растопили они его для того, чтобы самим выйти в бой. "Это наше право! - твердили они, наступая на Богуша. - Наше право!"
      Но Богуш ничего не слушал. Он выждал, пока шум стал стихать, и твердо повторил свое приказание.
      Рабочие взяли винтовки.
      - Оружие оставить, - сказал Богуш. - Это инвентарь бронепоезда.
      Тут уж и я не стерпел.
      - Неправда, это их винтовки! - вступился я. - Вы командир, и наше дело подчиняться, но оружие рабочим выдал командир бригады. Сам лично.
      - Ах, разве! - Богуш живо обернулся ко мне. - Тогда пожалуйста, я не возражаю... Но тем более, значит, вам, товарищи, не место здесь... В полках сейчас каждый человек с винтовкой на счету, а вы, извините, прохлаждаетесь... Слышите, какой бой идет!
      Рабочие вышли, построились с винтовками на перроне и молча двинулись с вокзала.
      Глава третья
      Бой на подступах к Проскурову все разгорался. В городе начались пожары. Это неприятельские снаряды, взрываясь, поджигали в разных концах города деревянные и камышовые крыши. Быстро клубясь в прохладном утреннем воздухе, дым черными завесами застилал город.
      Станция тоже уже была под обстрелом. Со звоном рвались в воздухе шрапнели, обдавая перрон градом пуль. Завывая, как сирены, проваливались куда-то за вокзал гранаты, и слышно было, как там, сзади, рушились здания и осыпались стекла.
      Стоять дальше у перрона стало невозможно, и командир приказал передвинуть поезд. Теперь мы стояли на какой-то поросшей травой подъездной ветке, вдоль которой высились похожие на веретена украинские тополя. В этом случайном и малонадежном укрытии команда бронепоезда проходила учение и боевую практику...
      Не знаю, какие успехи делали в своем вагоне пулеметчики, только за них, видно, командир был спокоен: он побывал там всего один раз и больше уже не ходил. Но у нас в вагоне дело не клеилось. Из всех пятерых наших "артиллеристов", отобранных командиром, только один каменотес и разбирался в пушке - остальные ведь впервые очутились перед этой махиной. А тут еще и времени в обрез, и этот гнетущий свист, и грохот обстрела...
      Богуш выходил из себя.
      - Замковый! - кричал он, топая ногами. - Где у вас стопор курка? Опять не в боевом положении? Третий номер... да ты, стриженая голова, ты третий номер! - вдалбливал он совсем ошалевшему племяннику каменотеса. - Как подаешь снаряд? Где правая рука у тебя, где левая? Сено-солому к рукам привяжу!.. Четвертый номер! Пятый!
      Пятым был матрос. Он уже начинал злиться и отвечал Богушу петушиным голосом: "Так точно-с! Никак нет-с!"
      - Ну знаете, товарищи... - сказал наконец Богуш. Он отошел, достал платок и дрожащей рукой обтер шею и лоб. - Я, конечно, поведу вас в бой, но только имейте в виду...
      Он вдруг выбежал на середину вагона, топнул ногой и начал сыпать без передышки:
      - Орудие к бою! По краю деревни! Шрапнелью... Заряд номер два! Отражатель ноль! Угломер двадцать семь - семьдесят! Наводить на колокольню! Прицел сто!.. Трубка девять-девять!..
      Он сунул руки за спину и с усмешкой посмотрел на одного, на другого.
      - Слышали артиллерийскую команду? Поняли?
      Все молчали, оглушенные потоком незнакомых слов, и только растерянно переглядывались.
      - Поняли. А чего ж тут не понять? - осклабясь проговорил каменотес. Он во всем поддакивал командиру.
      - Ни черта не поняли! - сказал матрос и злобно сплюнул. - На позицию надо выходить. Нечего тут канителиться. С отражателем или без отражателя, а надо белых бить...
      - Правильно, - сказал я.
      Богуш обернулся:
      - Что-с?
      - Я говорю, что самое правильное...
      - А я вас не спрашиваю!
      Лицо его вдруг покрылось краской.
      - Дисциплины не знаете... - заговорил он, понижая голос, чтобы не услышали другие. - Политотдельщик... стыдно!
      Вдруг он уставился на мой мешок:
      - А это что такое?
      Я объяснил:
      - Подрывное имущество.
      - То есть что значит - подрывное имущество? Динамит?
      - Есть и динамит, - сказал я.
      - Так вы что же!.. - вдруг закричал он, обернувшись к артиллеристам. Вы нас всех в воздух пустить хотите?.. Шальная пуля, осколок - и кончено?! Всему поезду конец!
      Артиллеристы нахмурились, глядели на меня исподлобья.
      Тьфу ты черт!.. Меня даже в пот ударило. Динамит ведь и вправду может от пули взорваться, такое проклятое вещество. Как у меня это из головы вылетело.
      Я топтался, передвигая мешок с места на место, не зная, куда его упрятать.
      - В задний вагон! - коротко распорядился Богуш.
      Он подозвал матроса:
      - А вы поможете ему нести.
      Мы с матросом спустились на землю.
      Я кинул в досаде мешок.
      - Вот черт!.. Дураком, олухом каким-то меня выставил - перед всей командой!
      Матрос ничего не ответил и взял мешок за ушко.
      Я подхватил мешок с другой стороны, и мы зашагали с матросом в ногу.
      - Он и нас всех дураками выставляет, - сказал матрос как бы про себя. Сам-то не слишком ли умен... Ну посмотрим!
      В молчании прошли мы мимо красных колес паровоза, будки с подножкой, зеленого тендера. А вот за паровозом и зеленый вагон, без дверей, без окон, глухой, как шкатулка. Из бойницы глядит пулемет.
      - Впустите-ка, товарищи! - крикнул я в бойницу. - Где тут вход у вас?
      В бойнице, за пулеметом, мелькнула нога в сапоге, потом в отверстии показались нос и прищуренный глаз.
      - Чего надо? Пароль!
      Но не успел я ответить, как звякнули буфера, и вагон поехал мимо меня. Поезд тронулся. С глухим рокотом паровоз выбросил тучу дыма и прибавил ходу.
      - Стой! Машинист! Остановись!
      Я бежал рядом с вагоном, уцепившись за край бойницы. Кричал и матрос, но машинист нас не слышал.
      - Прыгай на буфера, живо, эй!.. - закричали из бойницы.
      Мы с матросом рванулись вперед, обогнали броневой вагон и забросили мешок на буфер. Придерживая мешок рукой, я вскочил на буфера сам и стал обшаривать стену вагона. Беда - на броневой стене не за что и уцепиться... Но тут неожиданно открылась потайная дверца, и несколько дружных рук втянули меня вместе с мешком внутрь вагона.
      - Федорчук, залезай! - крикнул я. Поискал глазами матроса, а он вон уже где: бежит чуть ли не впереди поезда! - Ну, ну, цепляйся за лесенку, не промахнись... - Гоп, ловко прыгнул к артиллеристам!
      Я убрал голову в вагон, и за мной медленно закрылась дверца, тяжелая, как у несгораемой кассы.
      Стало темно. Осторожно, чтобы не удариться головой, я распрямился. Гляжу, а наверху, под самым потолком, красноармеец, как чижик на жердочке, и над ним, будто огромная шапка, круглая пулеметная башня.
      Красноармеец сидел на подвесном железном стуле и поворачивал обеими руками штурвал. От этого и вся башня медленно поворачивалась вместе с красноармейцем.
      Я осмотрелся. В вагоне было совсем уже не так темно, как показалось мне в первую минуту.
      Броневые стены... такой же пол... броневой потолок... Вот это вагон! Не то что наш с пушкой, ветром накрытый.
      Внизу, по бортам, как окошки в подполье, светились бойницы. Их было шесть, но только в двух стояли пулеметы: пулемет с правого борта и пулемет с левого. Красноармейцы, сидя на полу, разбирали ленты и готовились к стрельбе.
      Я вгляделся в их лица и узнал знакомого парня - "громкочтеца".
      - А, Панкратов! - окликнул я его. - Ты кем здесь?
      - Отделенный командир, - сказал он солидным голосом, отрываясь на минуту от дела. - Как в роте, так и здесь...
      Больше разговаривать нам не пришлось. Застучали, загремели колеса, и вагон начало швырять из стороны в сторону: видно, поезд проходил по стрелкам.
      Я затолкал свой мешок подальше в угол и пополз к свободной бойнице. В лицо приятно повеяло ветерком, но я сразу же невольно зажмурился от солнца. Лучи солнца так и брызнули на меня искрами через пролеты домов и мелькавших мимо деревьев.
      Ну вот... Значит, и в бой! Часа, должно быть, четыре проканителились со сборами, - уже солнце, а мы только выходим... Ничего, не подкачаем, пулеметчики - ребята стреляные... Только бы артиллеристы не оплошали. Хотя что же, там сам командир, да и каменотес тоже артиллерист опытный. В крайнем случае они и вдвоем сумеют заложить снаряд и выстрелить...
      Есть, бьем белых!
      Я сдернул фуражку и высунулся с головой наружу.
      Вокзал, тополя, семафор с опущенным крылом, каменная башня водокачки все как бы столпилось вдали, провожая нас. Промелькнула верстовая будка с номером. Закрытый переезд... Колодец с брошенной в траву бадьей - и мы уже в поле.
      Я стал смотреть вперед.
      Поле было пестро от длинных утренних теней. Казалось, что это куски ночи застряли между холмами, зацепились за кусты, деревья, камни... Лучшего укрытия, чем эти тени, противник не мог бы и придумать для наступления!
      Посматривая вокруг, я отыскивал нашу пехоту - и вдруг заметил над далекими холмами дымки шрапнельных разрывов. Ага, вон где схватка идет! Но людей не было видно, их скрывали холмы. Я перебежал к другому борту, опять выглянул: тут тихо, спокойно, только отдельные группы красноармейцев в боевом охранении. "Так... Значит, мы с бронепоездом на самом фланге, прикрываем фланг бригады... Серьезная у нас задача. Надо глядеть в оба!"
      Я вернулся к своей бойнице. Но не успел я и голову просунуть, как прямо передо мной, взметнув землю, с грохотом рванул снаряд.
      Я отпрянул: осколки дробью ударили в броневую стену.
      В траве зачернела, все удаляясь, дымящаяся яма...
      Опять грохнуло - и снаряды, летевшие до этого к станции, словно спотыкаясь на полпути, стали разрываться то по одну, то по другую сторону бронепоезда.
      Я следил за разрывами. Мимо... Опять мимо!
      Весело было кричать: "Мимо! Эх, как хорошо, тютелька в тютельку по лягушкам в канаве! Опять мимо! Скосоглазили, бандитские шкуры!"
      Но тут машинист рывком прибавил ходу, и снаряды стали падать далеко позади поезда. А мы уже въехали в рощу. Зашелестели, царапая ветками по броне, разросшиеся за лето деревья. Поезд остановился. Мы были в укрытии.
      - Приготовиться... к бою!.. - прогремел в рупор голос из переднего вагона.
      - Слышишь? - Я обернулся к Панкратову. - Это тебе кричат!
      Панкратов кивнул и поднялся на ноги. Гулко, как в бочке, прогудела в вагоне его команда. Красноармейцы, раскинув ноги ножницами, легли к пулеметам. Ощупали замки, примерились к куркам. Тут из темного угла вышел какой-то долговязый красноармеец в рваных ботинках, без пояса - я его прежде и не заметил. Он вынес охапку плоских железных коробок и свалил на пол.
      - Ш-ш... Не можешь, что ли, без грому? - зашипели на него.
      Долговязый, спохватившись, присел и уже осторожно, совсем без звука, разобрал коробки. Потом, пройдя на цыпочках, он поставил по паре коробок возле бортовых пулеметов, а сам с остальными стал посередине вагона, под башней.
      Это были коробки с запасными пулеметными лентами.
      Поезд опять начал медленно двигаться. Панкратов, отдав последнее распоряжение, прилег на пол возле меня, и мы с ним стали глядеть через бойницу.
      Вот уже поезд вышел из рощи. Снова открылось холмистое поле.
      Я глядел вправо, влево, мысленно делил поле на квадраты, обшаривал каждый квадрат глазами, чтобы не упустить какого-нибудь притаившегося незваного гостя.
      - Травы-то хороши... - сказал как бы про себя Панкратов. - Под второй уже укос, гляди-ка, поспели.
      И тут только я заметил, как хороша в самом деле июльская трава. Рослая, густая, сильная. Трава была особенно яркой после утренней росы. Роса обсохла, и согретый воздух, поднимаясь от земли, заносил в вагон свежие полевые запахи.
      - А косить кто выйдет эти медовые травы? - задумчиво продолжал Панкратов. - Пуля скосит да пожар уберет...
      - Их бы самих на покос, этих буржуев, что войну затеяли, - отозвался красноармеец из башни. - Косы бы в руки да пустить не посуху, а в болото их, кочки обкашивать... К нам их, в Вологодскую! Поимели бы уважение к крестьянскому труду!
      Панкратов вдруг отпрянул от бойницы и оглушил меня криком:
      - Огонь! На две ладони вправо, рамка две тысячи... Давай, Никифор!
      И в эту же секунду в трех шагах от меня, через соседнюю бойницу, гулко забил пулемет.
      - Что такое? Куда ты стреляешь, Панкратов?
      - Да вон они. Разве не видишь? - Панкратов схватил мою руку и наставил мне ее перед глазами, как указку. - Да ты подале гляди. Во-он горбок...
      Я отдернул руку:
      - Вижу, вижу!
      Словно черные бусинки рассыпались по пригорку и покатились вниз... Цепи! Ах черт... Это они свои резервы подают! Вовремя же мы с бронепоездом подъехали...
      - Круши их, бей, Панкратов!.. А пулеметчик твой надежный? Не промажет?
      Я быстро взглянул на пулеметчика. Он лежал, широко раскинув на полу ноги, и, опираясь на локти, беспрерывно надавливал гашетку пулемета.
      "Так-так-так-так-так..." - грохотало эхо выстрелов под сводом вагона. Пулемет курился голубым дымком и мелко вздрагивал; от этого дрожали обе руки пулеметчика, дрожала и все время сползала с затылка на ухо его фуражка. У парня во всю щеку пылал румянец.
      "По виду совсем мальчуган. Попадет ли он?"
      Я наклонился к бойнице.
      Ага, поредели цепи! Вот еще несколько точек пропало, еще... Вот и нет их совсем!..
      - Залегли, - сказал пулеметчик, приостанавливая огонь, и сразу же обратился к товарищам: - Ну как, ребята, вы глядели, я не занизил?
      - Хорошо, чисто взял, - оценили его работу красноармейцы. - Мало кто из них, брат, встанет...
      - Молодец, здорово! - не удержался я, чтобы не похвалить меткого стрелка.
      Пулеметчик вскинул на меня блестящие от возбуждения черные глаза и лукаво прищурился, но ничего не сказал. Только перевернул на голове фуражку козырьком назад.
      - Огонь, не зевай!.. - крикнул Панкратов.
      Краснощекий парень, сменяя ленты, выпускал очередь за очередью, казалось, он целыми рядами скашивает петлюровцев, а их все прибавлялось. Как из-под земли вырастали!
      И вдруг все поле зарябило от точек. До нас докатился далекий рев...
      - Башня! - крикнул Панкратов и вскочил на ноги.
      Красноармеец в башне, быстро перебирая руками, стал вертеть свой штурвал, как шофер на крутом повороте.
      Загудел башенный пулемет.
      С башни свисала набитая патронами лента, и пулемет беспрерывно ее подбирал, словно сжевывал. Долговязый красноармеец поддерживал, как на тарелочке, ленту ладонью.
      Через какие-нибудь полминуты вся лента ушла в пулемет.
      - Давай другую, живо! - крикнул пулеметчик.
      И он выбросил на пол отстрелянную ленту. Долговязый проворно вытряхнул из коробки запасную. Подал наверх. Опять застрочили оба пулемета вместе, бортовой и башенный.
      И вдруг... Или это мне показалось? Наступающие начали откатываться в сторону...
      - Панкратов! - позвал я. - Гляди, удирают!
      Панкратов заглянул в бойницу, да так и отшатнулся. Забегал, крича, по вагону:
      - Не выпускай, ребята, не выпускай их! Они нашим полковым во фланг заходят... Третий пулемет!
      Третий пулемет стоял в запасе у другого борта.
      - Перекатывай его! - крикнул Панкратов.
      Бойцы схватили пулемет за хобот, потянули его на себя и, развернувшись, с разбегу вкатили стволом в мою бойницу.
      Красноармейцы торопливо налаживали прицельную рамку. Наводчик уже засучил рукава, прищурился... И вдруг что-то с грохотом обрушилось сверху на вагон. Взвыла броня.
      - Ложись! Снаряд! - только и успел крикнуть Панкратов.
      Мы все повалились на пол...
      Прошла секунда, другая, третья... Взрыва нет. Бойцы переглянулись. Глядим на потолок, на стены - не светятся, ни одной дыры.
      Опять прокатился гром по потолку. И опять потолок целехонек.
      - Да это же наша шестидюймовая ухает! Вот дурни, ну!
      Бойцы дружно захохотали.
      - А ну по местам! Что ржете? - грозно крикнул сконфуженный Панкратов. Первый, второй, третий пулемет - огонь!..
      Затрещали, зачастили все три пулемета, словно наперегонки взялись, переругиваясь между собой. А пушка ухала - четвертая...
      Вот где пошли крошить желто-блакитных!
      - Воды! - вдруг крикнул румяный пулеметчик с блестящими глазами.
      Панкратов подтолкнул меня:
      - Подай Никифору ведро! Оно там в уголку.
      Я нашел ведро с водой и подтащил его к пулеметчику. Пулеметчик, перестав стрелять, отвинтил пробку под кожухом пулемета, и оттуда, как из самовара, полился кипяток. Мы вдвоем наклонили пулемет и спустили кипяток за борт. Через другое, верхнее отверстие я наполнил кожух свежей водой. После этого пулеметчик, потянувшись к краю ведра, жадно глотнул воды сам. Утерся рукавом - и опять за дело.
      Тут потребовали воды и другие пулеметчики. "Ишь ты, водоноса себе нашли! Ну да уж ладно..."
      Я пошел с ведром по вагону.
      Переменили воду, и опять пошла стрельба. Но вскоре Панкратов скомандовал отбой.