Вайдекр (№1) - Вайдекр

— Нет, — коротко ответила я.

— Плохо дело, — пробормотал он. — Никаких пожаров поблизости не было? Урожай не портят? Набеги на амбары не делают?

— У нас не бывает ничего такого, — отрезала я. — Они жалуются, но на большее не осмеливаются.

— Хорошо, — сказал он. — Но рискованно.

— Рискованно? — переспросила я, стегнув Соррель и стремясь скорее покинуть эту вымершую улицу.

— Рискованно, — повторил торговец. — Я даже не стану рассказывать вам, сколько трудностей у меня с доставкой зерна в Лондон. Я видел матерей, ложившихся на дорогу прямо с детьми. Я видел отцов, останавливающих мои фуры с зерном и проклинающих кучеров. Меня самого пару раз задерживала толпа. И мне пришлось раз даже продать им зерно по рыночной цене, чтобы они меня отпустили.

— Здесь такого не случится, — твердо пообещала я, но холодок мрачного предчувствия пробежал у меня по спине.

— Будем надеяться, — согласился он. — Суссекс сейчас спокойное место.

Мы вернулись домой, и я пригласила его в свою контору.

— Очень приятная комната, — произнес он, оглядываясь по сторонам.

— Благодарю вас, — нехотя сказала я и велела подать чай.

Пока Страйд сервировал стол, мистер Гилби с одобрением оглядел мои книжные полки, потрогал стул и даже легким движением попробовал, как он вращается. Затем он постучал пальцами по спинке стула и пошаркал ногами по ковру. Даже пока он пил чай, его глазки все бегали вокруг, рассматривая и ореховые двери, и сейф для наличных денег под моим столом, а уши прислушивались к пению птиц и жужжанью пчел за окном. Комфорт и элегантность комнаты, обставленной более сотни лет назад, произвели на него впечатление.

— Вот мое предложение, — наконец сказал он, доставая лист бумаги. — Я не стану торговаться с вами, миссис Мак Эндрю, вы для этого слишком хороший хозяин. И знаете, сколько стоит ваша пшеница. Она хороша, но дело рискованное. Мне не понравились ваши дороги, они слишком опасные, и мне не понравилась ваша деревня, она слишком пустынная. Но урожай ваш хорош. И вот моя цена.

Я взглянула на бумагу. Это было меньше, чем я надеялась, много меньше. Но это было втрое больше того, что мы получили бы на рынке в Мидхерсте, и вдвое больше, чем на рынке в Чичестере. Притом он платил мне сейчас, а не через шесть недель, когда зерно созреет. Сейф был почти пуст, а срок выплат подходил в июле. Я не могла бы отказать ему, даже если бы захотела.

Мы никогда прежде не занимались торговлей за пределами графства. Но если мистер Гилби ожидает, что наши люди могут восстать против меня, что они станут угрожать мне, то я не стану колебаться. Я не хотела, чтобы наши крестьяне голодали или страдали, но они должны внести свою лепту в завоевание земли для Ричарда. И когда Ричард станет сквайром, каждый вынужден будет признать, что это стоило жертв.

Но когда мистер Гилби заговорил о пустынных и опасных дорогах, меня охватил страх, что я восстановлю против себя весь Экр. Где-то поблизости бродил Каллер. Он угрожал мне еще в прошлом году. В этом году он прислал мне эту ужасную трутницу. Он ясно дал понять, что намеревается все сжечь. И в таком случае, лучше мне иметь золото, чем пшеницу в поле и зерно в амбарах. Он не сможет поджечь золото. И напасть на меня в этой комнате.

— Я согласна, — равнодушно сказала я.

— Хорошо, — ответил торговец. — Вы получите чек в течение двух дней. Урожай вы сожнете сами?

— Да, — сказала я. — Но фуры должны быть ваши. У нас нет ни телег, ни лошадей для доставки зерна в Лондон.

— Договорились, — согласился он и протянул мне руку, прощаясь. — У вас прекрасное имение, миссис Мак Эндрю.

Я улыбнулась и кивнула.

— Я ищу что-нибудь подобное для себя, — продолжал мистер Гилби. Я подняла брови и ничего не ответила. Это бьша обычная история для графств неподалеку от Лондона, но в Суссексе еще не селились городские торговцы, воображающие себя сквайрами. Они ничего не понимали ни в земле, ни в людях. Они покупали поместья и губили их неумелым хозяйствованием. Они жили на земле, но сердце ее не принадлежало им. Они думали, будто это товар.

— Если вы надумаете расстаться с Вайдекром… — начал мистер Гилби.

Мое сердце задрожало.

— Вайдекр! — я даже вскрикнула. — Вайдекр никогда не будет продан.

Он кивнул, и извиняющаяся улыбка появилась у него на губах.

— Извините, — сказал он. — Я, должно быть, что-то не понял. Я полагал, что, продавая урожай и лес, вы собираетесь продавать поместье. Если это так, то я предложу вам очень хорошую цену, действительно, очень хорошую. У меня создалось впечатление, что имение обременено долгами, и я подумал…

— Этим имением прекрасно управляют, — мой голос дрожал от гнева. — И я скорее разорюсь, чем расстанусь с ним. Это наследство семьи Лейси, и у меня есть сын и племянница. Я не стану продавать их дом.

— Конечно, конечно, — миролюбиво заговорил он. — Но все-таки если вы передумаете… Или если мистер Левеллин откажется вернуть закладные…

— Он не откажется, — отрезала я с уверенностью, которой на самом деле не чувствовала. Что говорят о Вайдекре в лондонских клубах? Не подсчитывают ли там месяцы, оставшиеся до моего разорения? И откуда знает мистер Гилби, торговец зерном, мистера Левеллина, дилера по земельным участкам?

— Даже если так, — продолжала я, — у меня есть капитал. Я — Мак Эндрю.

— Конечно, — согласился он, но его черные глаза, сверкнув, выдали мне, что ему прекрасно известно: капитал Мак Эндрю закрыт для меня или, может, даже обращен против меня.

— Благодарю вас за прекрасный день, — попрощался со мной мистер Гилби и откланялся.

Его визит оставил у меня растерянность и чувство страха. Знать, что Каллер со своими сообщниками бродит у моих границ, было достаточно неприятно. Но если люди моего круга — те, кто спит на льняных простынях и ест на серебре — тоже в заговоре против меня, тогда я действительно в большой опасности. Я не знала, что все банкиры знакомы друг с другом и им прекрасно известно о горе моих долговых расписок и о пустом сейфе.

Я могла бы сражаться с ними, если бы за моей спиной был процветающий Вайдекр и люди, готовые работать бесплатно, лишь бы помочь мне выиграть битву с чужаками. Либо я могла бы сражаться с голодными и злыми крестьянами. Но не с теми и другими одновременно. И это когда ставкой в битве является Вайдекр. Вайдекр, которого я больше не слышу.

У меня вырвался тихий стон сожаления, я спрятала лицо в руках и сидела так долго, долго, пока за окнами не наступил жемчужный летний вечер и летучие мыши не вылетели на охоту.

Но я не приняла в расчет Селию. Я уже начинала жалеть, что никогда не принимала ее в расчет достаточно серьезно. Она бросилась в мою контору, едва они подъехали к дому, на ходу снимая шляпку и даже не взглянув на себя в зеркало.

— На обратном пути мы встретили почтовую карету, в которой сидел джентльмен, — сказала она. — Кто это, Беатрис?

Я с трудом оторвала взгляд от бумаг и хмуро посмотрела на нее, желая показать, что нахожу ее любопытство неуместным. Она не опустила глаза, и ее хорошенький ротик был сурово сжат.

— Кто это? — спросила она опять.

— Некто, приезжавший посмотреть лошадь, — коротко ответила я. — Жеребца Тобермори от Беллы. Слава вайдекрских конюшен растет.

— Это был не он, — возразила Селия спокойно. — Это был мистер Гилби, лондонский торговец зерном. Я остановила карету и поговорила с ним.

Я вспыхнула от раздражения, но постаралась говорить ровно.

— Ах, этот! — сказала я. — Я думала, ты имеешь в виду другого. После обеда у меня было два посетителя. Мистер Гилби приехал позже.

— Он сказал мне, что купил пшеницу, которая стоит в поле. — Селия игнорировала мою ложь. — И что весь урожай увезут в Лондон.

Я встала из-за стола и улыбнулась ей. Но думаю, что в моих глазах не было тепла, ее же лицо оставалось просто каменным.

— Видишь ли, Селия, это едва ли то дело, для которого тебя воспитывали, — сказала я. — Управлять Вайдекром — довольно сложная задача, и раньше ты к этому проявляла мало интереса. А сейчас слишком поздно начинать вмешиваться в мои дела.

— Ты права, упрекая меня в невежестве, — согласилась она. Ее дыхание стало быстрым, и на щеках вспыхнул румянец. — Я думаю, что это большая ошибка — ничего не рассказывать детям о страданиях бедных. Я провела всю жизнь в деревне, и ничего не знаю о ней.

Я попыталась прервать ее, но она не слушала.

— Я жила словно в каком-то раю, — говорила Селия. — Я тратила деньги, не зная, откуда они появляются и кто их зарабатывает. — Она немного помолчала. Я нетерпеливо шевельнулась.

— Я приучена вести себя, как ребенок, — она говорила, будто обращаясь к самой себе. — Как ребенок, который ест кашу, но не думает, что кто-то приготовил ее и положил в тарелку. Я тратила и тратила деньги Вайдекра, не задумываясь, что они заработаны трудом крестьян.

— Не совсем, — возразила я. — О теории политической экономии ты можешь поговорить с Гарри, но мы — фермеры, — помни это, — а не торговцы и не мануфактурщики. Наше богатство исходит от земли, от ее плодородия, от природы.

Селия отмахнулась от моего аргумента одним движением руки.

— Ты прекрасно знаешь, что это не так, Беатрис, — люди каждый месяц платят нам, потому что мы владельцы земли. Сама по себе она родит только сорняки и луговые цветы. Но люди обрабатывают ее, и мы платим им за это, как хозяин шахты платит шахтерам.

Я стояла молча, в изумлении глядя на Селию. Как она изменилась с тех пор, как в дом вернулся Джон!

— И хозяин платит им только часть того, что они зарабатывают, — размышляла вслух Селия, — а все остальное является его прибылью. Поэтому он богатый, а они бедные.

— Нет, — сказала я. — Ты ничего не понимаешь в бизнесе. Ему ведь еще приходится покупать оборудование и выплачивать по займам. Если бы шахта не приносила ему прибыли, он вложил бы свои деньги во что-нибудь другое, и шахтеры остались бы без работы.

К моему удивлению Селия улыбнулась, будто я рассмешила ее.

— О, Беатрис, это такая чепуха! — сказала она. — Так считает Гарри! Так написано в его книгах. Но ведь все, кто говорит, что прибыли необходимы, это богатые люди. И они стремятся доказать, что их прибыли законны и справедливы. Сейчас написаны тысячи книг, которые стараются объяснить, почему одни бедны, а другие богаты. Но их авторы не хотят увидеть то, что лежит у них перед глазами, — и это несправедливо.

Я недовольно передернула плечами, но Селия смотрела мимо меня в окно.

— Почему люди, которые вкладывают в работу свои деньги, имеют гарантированные прибыли, а те, кто вкладывает свой труд, и даже жизнь, не имеют ничего? — спросила она. — Если бы и те, и другие зарабатывали одинаково, то шахтеры жили бы в хороших домах и ели вкусную еду. А они живут, как животные, в грязи и нищете, в то время как их хозяева чувствуют себя князьями и даже не видят своих шахт.

— Да, мне говорили, что условия там ужасные, — согласилась я на этот раз. — И очень опасная работа.

— Это несправедливо, — кротко продолжала Селия. — Они работают целый день и получают меньше шиллинга. А я вообще не работаю и получаю двести фунтов каждые три месяца. И это только потому, что я принадлежу к знати, а мы все богаты. Но это несправедливо, Беатрис. Так жить не очень приятно.

Я придвинула к себе бумаги. Когда-то я тоже считала, что мир нужно изменить. Что владеть землей должен тот, кто знает и любит ее.

— Это злой мир, Селия, — сказала я, улыбаясь. — Я с тобой согласна. Из-за того, что этот мир меняется, и у нас в Вайдекре возникают трудности. Мы должны к этому приноравливаться.

— Продай землю, — неожиданно проговорила Селия. Я уставилась на нее, открыв рот.

— Что? — едва выговорила я.

— Продай, — повторила она. — По словам Гарри, вы с ним так много взяли взаймы, чтоб купить майорат и выплатить судебные издержки, что теперь вынуждены по-новому вести хозяйство. Продай землю и выплати долги, тогда Экр перестанет голодать, и у нас все пойдет по-другому.

— Ты ничего не понимаешь, — взорвалась я. — Мы никогда, никогда не продадим Вайдекр. Ни один помещик не согласится добровольно расстаться с землей. Тем более — я.

— Вайдекр имеет два великих сокровища, — Селия вышла из-за стола и теперь смотрела на меня сверху вниз. — Плодородную землю и людей, которые работают на ней, не щадя себя. Одним из них придется пожертвовать. Пусть это будет земля. Продай, хотя бы, часть ее, и ты сможешь относиться к людям по-прежнему. Не по справедливости, но, хотя бы, без жестокости.

— Селия, — опять заговорила я, — ты просто ничего не понимаешь. Этот год мы отчаянно нуждались в прибылях. Но, даже если бы не это, мы все равно стали бы жить по-новому. Чем меньше мы платим рабочим, тем больше получаем сами. Так же и каждый помещик, каждый торговец старается заплатить поменьше своим рабочим.

Селия медленно наклонила голову, наконец, она все поняла. Краска сбежала с ее щек, она повернулась и пошла к двери.

— А как насчет твоего содержания? — язвительно спросила я. — И твоего приданого? Можно, они пойдут на уплату бедным?

Селия обернулась, и я с удивлением увидела в ее глазах слезы.

— Я трачу все мое содержание на пищу и одежду для Экра, — грустно ответила она. — Так же поступает Джон с теми деньгами, что присылает ему отец. Мы покупаем пищу и раздаем ее женщинам, покупаем одежду для детей и топливо старикам. Я трачу на это каждый пенни, что ты даешь мне. Но благотворительность хороша, когда у людей есть работа. А если помещики ожесточены против арендаторов, как ты сейчас, Беатрис, и платят своим работникам как можно меньше, благотворительность не помогает. Мы только продлеваем мучения людей, страдающих от нужды, а их дети в свою очередь будут страдать от следующего жестокого хозяина. Их матери говорят, что не знают, зачем они появились на свет. Я тоже не знаю. Мы живем в безобразном мире. Мире, который построили богатые.

Селия ушла, не дождавшись ответа на этот грустный приговор. Я сжала губы, во рту у меня стоял привкус горечи. Потом открыла ящик стола, достала бумаги и углубилась в расчеты.

Новости о продаже зерна быстро распространились по округе, и визит Селии оказался первым из тех, что мне пришлось вынести. Отвечать на ее вопросы было труднее всего, поскольку она меня теперь совсем не боялась и так странно смотрела мне в глаза, будто не верила тому, что видит.

Второй визитер оказался более покладистым. Это был доктор Пирс, деревенский викарий, вошедший с извинениями и поклонами.

Он был хорошо осведомлен о том, кто платит ему десятину, и боялся обидеть меня. Но его, как и Селию, привело ко мне зрелище ужасающей бедности, которое он видел в деревне. Он не мог, подобно нам с Гарри, просто избегать деревни, поскольку жил там. И высокие стены его садика не защищали его от плача голодных детей на улице.

— Надеюсь, что мои слова не покажутся вам дерзостью, — нервно начал он. — Я никогда не поощрял беззаботность у бедных. И каждый, кто знает меня и мои связи, подтвердит, что я не склонен баловать бедняков. Но сейчас я взял на себя смелость поговорить с вами об урожае пшеницы этого года, миссис Мак Эндрю.

Я улыбнулась от сознания своей власти.

— Продолжайте, пожалуйста, викарий, — сказала я. — Я сделаю все, что в моих силах.

— В деревне говорят, что урожай уже продан. — Я кивнула в ответ. — Говорят также, что весь урожай будет отослан в Лондон. — Последовал новый кивок. — Но люди понятия не имеют, где им теперь купить муки, чтобы испечь хлеб для семьи.

— В Мидхерсте, я думаю, — холодно ответила я.

— Миссис Мак Эндрю, начнется бунт, — воскликнул викарий. — Из трех производителей зерна в графстве два — Хаверинг и вы — продаете зерно в Лондоне. Только маленькое поместье Титеринг продает зерно своим арендаторам. Но этого же недостаточно.

Я пожала плечами и сделала недоумевающую гримаску.

— Почему бы им не съездить в Петворд или Чичестер? — предложила я.

— Пожалуйста, остановите это. — Голос доктора Пирса наполнился страхом. — Вся округа изменилась будто за одну ночь. Может быть, вам восстановить общинную землю? Когда я впервые прибыл сюда, я со всех сторон только и слышал, что никто не знает землю так, как вы. Что никто ее так не любит. Вы были сердцем Вайдекра. А сейчас я узнаю, что вы стали другой, что вы совсем забыли о людях. Нельзя ли все это вернуть?

Я холодно смотрела поверх головы викария, как через стеклянную стену, которая отделяла теперь меня от всех людей.

— Нет, — сказала я. — Слишком поздно. В этом году жителям Экра придется дорого платить за хлеб, либо вообще обойтись без него. Вы можете пообещать и м, что на следующий год будет лучше, но в этом году Вайдекр все продаст в Лондоне. Раз у нас трудности, он и должны быть у всех. Им это известно. Бедные могут выжить только, если богатые разбогатеют. Таков мир. Сейчас Вайдекр в тяжелом положении и вам этой зимой придется несладко.

Доктор Пирс кивнул. Обильные обеды в Оксфорде, богатые друзья, балы, охоты, танцы — это был его мир. И он действительно считал, что это удел богатых. И он прочел сотни книг, которые доказывали право богатых богатеть. Он сам увеличивал свою десятину за счет наших урожаев. Подобно мне, он принадлежал к знати. И несмотря на его озабоченность при моих словах о том, что мы должны богатеть, богатеть, богатеть и никто не посмеет упрекнуть нас за это, его глазки заблестели.

— Но дети… — слабо сказал он.

— Знаю, — сказала я и потянулась в ящик стола за деньгами. — Вот, возьмите, — я протянула ему гинею. — Купите им игрушек, сластей или какой-нибудь другой еды.

— Гробики такие маленькие, — викарий будто бы разговаривал сам с собой. — Отцы просто несут их на руках, им даже не нужно помогать. А могилы — это просто крошечные холмики.

Я взяла со стола бумаги и зашелестела ими, чтобы напомнить доктору Пирсу, где он. Но он смотрел в окно, не видя ни чайных роз, ни белой персидской сирени.

— Что-нибудь еще? — резко спросила я. Он вздрогнул и потянулся за шляпой.

— Нет, нет, — сказал доктор Пирс. — Извините, что побеспокоил вас. — Поцеловав мою руку, он откланялся.

Ну и защитника они себе выбрали! Я наблюдала из окна, как отъезжала его пара гнедых, как подрагивали их крутые бока. Неудивительно, что бедные мечтают о мести, о человеке, который поведет их против людей с сытыми боками, живущих в довольстве и праздности. Пока между мной и крестьянами стоит такой викарий, им не на что надеяться. А люди, подобные мне, — те, кто ест четыре раза в день и пьет самое лучшее вино — вправе считать, что бедные существуют только для того, чтобы работать. А если нет работы? Тогда им просто незачем жить.

Раздался стук в дверь, и заглянула няня Ричарда.

— К вам привести мистера Ричарда до обеда? — спросила она.

— Нет, — ответила я. — Выведите его на прогулку в сад. Я посмотрю на него через окно.

И уже через несколько минут я любовалась, как топает мой малыш от одного розового куста до другого, как терпеливо няня складывает ему на ладошку лепестки роз, а потом с упреком вынимает их из его рта.

Толстое стекло заглушало звук, и я едва слышала лепечущий голосок моего сына. Я не могла разобрать слов, которыми он пытался выразить свою радость от камешков под ногами, лепестка на ладони и солнышка на лице. Небольшой изъян в стекле неожиданно сделал ил фигурки маленькими, будто они гуляли далеко отсюда. И уходили все дальше и дальше. В солнечном свете силуэт маленького мальчика оказался размытым, и я уже не могла узнать в нем моего сына. И не могла расслышать его голос.

ГЛАВА 19

Новость, которую доктор Пирс принес в деревню, только подтвердила страхи бедняков, и потому, когда мы приехали в церковь, лица вокруг были не более угрюмыми, чем обычно. Мы с Селией шли впереди, шурша летними шелками и атласами, за нами следовали Гарри и Джон, а дальше две няни с детьми. Джулия топала самостоятельно, а Ричард торжественно восседал у няни на руках.

Когда я проходила к нашей скамье, я ощутила какое-то смутное беспокойство, будто вокруг меня от налетевшего ветра тревожно зашептали кроны сосен. Искоса я взглянула сначала в одну сторону, потом в другую, и то, что я увидела, повергло меня в ужас.

Вдоль всего прохода я видела мозолистые руки крестьян, спокойно лежащие на спинках скамей. И по мере того, как я к ним приближалась, они сжимали их в кулак, скрещивая указательный палец с большим, и этим суеверным жестом защищая себя от нечистой силы. Но я шла, высоко подняв голову и уже ни на кого не глядя, окруженная ненавистью и страхом.

Войдя в нашу ложу, я опустила голову на стиснутые руки и замерла. Но я не молилась. Ледяными пальцами я пыталась охладить пылающий лоб и вычеркнуть из памяти тот тайный знак, с помощью которого честные люди пытались спастись от меня.

Доктор Пирс прочел прекрасную проповедь. Темой ее были притча о подчинении Цезарю, и он провел тонкие аналогии с подчинением господину, что бы он ни велел делать. Я сомневаюсь, что кто-нибудь из прихожан понял хотя бы слово. В церкви стоял постоянный сухой кашель, симптом начинающегося туберкулеза, гулко кашляли дети, заболевшие плевритом. Где-то в задних рядах вдруг заплакал голодный ребенок. Даже в богато убранной церкви Вайдекра не было мира и спокойствия. Даже во время умиротворяющей проповеди.

После последнего псалма мы вышли из церкви, провожаемые гневными обиженными взглядами. Мы не стали задерживаться во дворе, чтобы поболтать с арендаторами. Эта традиция умерла сама собой. Когда мы уже садились в экипаж, уголком глаза я увидела пробирающуюся к нам плотную фигуру мельника.

— Добрый день, мисс Беатрис, сквайр, леди Лейси, доктор Мак Эндрю, — поздоровался он. Его тревожные глаза смотрели только на меня. — Мисс Беатрис, мне необходимо поговорить с вами. Я могу прийти в усадьбу сегодня?

— В воскресенье? — удивленно подняла я брови.

— Я много раз уже пытался поговорить с вами, но вы были слишком заняты. Я должен поговорить с вами, мисс Беатрис.

Столпившиеся во дворе церкви люди молча наблюдали за этой сценой. А я с некоторых пор не любила сталкиваться с беднотой Экра.

— Очень хорошо. Приходите завтра к трем.

Мне не нужно было выслушивать его, чтобы понять, что он хочет. Я ожидала этой встречи с того самого дня, когда мы с Гарри продали зерно на корню.

— Это погубит меня, мисс Беатрис, — в отчаянии говорил мне на следующий день Билл Грин. — Если У людей в Экре не будет зерна, они не принесут его молоть на мельницу. Если вы отошлете зерно из графства, где я куплю его, чтобы продать муку пекарям?

Я кивнула. Расположившись за своим рабочим столом, я наблюдала в окно, как гуляют в саду дети в сопровождении Джона и Селии. Билл Грин сидел передо мной, и возле него стоял нетронутый стакан пива. Этот прежде гордый, зажиточный человек не находил себе места, он видел, как его планы и его деньги утекают меж его пальцев, как вода между мельничными колесами.

— Мисс Беатрис, если вы не хотите, чтобы мельница, которую построил ваш дед, стояла без дела, если вы хотите, чтобы жизнь в Экре продолжалась, вы должны продать хоть немного зерна здесь, — умолял он. — Если мы лишимся мельницы, нам грозит работный дом, ибо мы останемся голодными и бездомными.

Я опять кивнула, не отводя глаз от гуляющих в саду. Я не слышала их, хоть окно было открыто. Меня окружала стеклянная стена. Она давала мне возможность равнодушно наблюдать, как мой ребенок учится ходить, придерживаясь за руку Селии, она же позволяла мне сказать этому доброму человеку, нашему старому другу, что ему следует отправляться в работный дом и там умереть в нищете и страданиях.

— Мисс Беатрис, вы помните то лето, три года назад? — вдруг спросил Билл Грин. — Помните, как вы отдыхали у нас во дворе, пока мои готовили праздничный ужин? Как вы сидели на солнышке, наблюдая за мельничными колесами и голубями?

Против своей воли я улыбнулась и кивнула.

— О, да, конечно помню. Что за лето тогда стояло! Какой урожай был в том году!

— Вы любили тогда землю, и все в Экре готовы были умереть за вашу улыбку, — сказал Билл Грин. — И в тот год, и за год до того вы были богиней Экра. А потом вас будто заколдовали и все пошло вкривь и вкось.

И я снова кивнула, ибо бумаги у меня под рукой подтверждали, что все действительно идет вкривь и вкось. Разорение стоит у моего порога, так же как Каллер. Кредиторы представили свои счета на день раньше намеченного срока, они, как и я, знали, что Вайдекр обречен. Они чувствовали запах разорения, как лошади чувствуют приближение грозы. Как я чувствовала запах дыма.

— Сделайте что-нибудь! — умолял меня Билл. — Вернитесь к нам обратно, вернитесь к земле, мисс Беатрис, и все опять будет хорошо.

Я равнодушно смотрела на него, а моя душа ныла, мечтая об этом возвращении.

— Слишком поздно, — сухо отозвалась я. — Зерно продано. Деньги я получила. И я больше ничего не могу поделать. Сейчас все так ведут свои дела, мистер Грин. И если вы не столкнетесь с разорением, с ним придется столкнуться мне. Я не выбирала этот мир, но я должна приспособиться к нему.

— Мисс Беатрис! — он покачал головой, как непобежденный боец. — Вы не можете так говорить. Это не ваш голос. Вы всегда стояли за дедовские традиции, когда хозяин и работник работали рука об руку, и нам платили по справедливости, давали день отдыха и немного земли, и позволяли человеку иметь гордость.

— Да, что было, то было, — согласилась я. — Но мир меняется и я должна меняться вместе с ним.

— Ох уж эти богатые, — с горечью воскликнул он. — Никогда не скажут: «Да, я хочу много денег, чего бы это ни стоило бедным». Но всегда говорят: «Мир меняется». Это вы меняете мир, мисс Беатрис! Все вы: помещики, сквайры, господа. Сам по себе он не может измениться.

Я опять кивнула, так как возразить было нечего. Он прав.

— Что ж, Билл Грин, — холодно сказала я. — Я выбрала такой путь. И даже если это будет стоить вашей мельницы или каждой жизни в Экре, все равно назад не повернуть.

— Так оно и будет, — пробормотал Билл, будто не понимая. Он нащупал свою шляпу и надел ее. Стакан пива так и стоял на столе. — Всего доброго, мисс Беатрис, — попрощался он, будто во сне.

— Всего доброго, мистер Грин, — ответила я.

Он выходил из моей конторы как человек, наполовину мертвый: беззвучно, безгласно, ничего не видя вокруг.

Джон и Селия приблизились к моему окну. Селия чуть задержалась приглядеть, чтобы няня не позволила Джулии упасть, а Джон подошел ко мне и спросил:

— Что хотел мельник Грин? — будто это было его дело.

— Мы говорили о праздничном обеде, — кротко ответила я.

— Он проделал такой путь сюда, в воскресенье, чтобы поговорить об обеде, который его жена готовит уже несколько лет? — его голос звучал скептически.

— И тем не менее. Я сказала, что приготовлениями займется Селия. Ты ведь так хорошо узнала деревню за последние дни, правда, Селия? Это будет примерно через три недели. Позаботься, чтобы еды хватило на восемьдесят-сто человек, — Селия казалась изумленной, и я не удержалась от злого смешка. — А теперь извините, мне надо работать.

Закрывая окно, я встретилась с глазами Джона. Но он стоял далеко, далеко отсюда.

Я была права, когда предсказывала хороший урожай. Но я ошибалась, когда думала, что его соберут через три недели. Даже при таком горячем солнце, делавшем всякую работу днем пыткой, даже с дополнительной бригадой жнецов из Чичестера, мы управились только ко второй половине августа.

В моем сердце звучала музыка. Урожай был потрясающий. Мы начали с общинной земли, и жнецы выстроились в один огромный полукруг, охвативший три пологих склона. Волна за волной золотые, тяжелые, сухие колосья падали к их ногам. В первые дни по утрам чей-то молодой голос начинал песню. В ней чувствовался запах зерна, слышался треск колосьев, ощущался ритм движения.

— Я люблю слушать, как они поют, — сказал Гарри, подъехав ко мне, после того как проверил уборку в долине. Этот же урожай, который должен был спасти Вайдекр, я не могла доверить никому.

— Да, — улыбнулась я. — Так они лучше чувствуют ритм и работа идет быстрее.

— Я бы с удовольствием сам взялся за серп, — предложил Гарри. — Я уже столько лет не жал.

— Не сегодня, — урезонила я его. — И не на этом поле.

— Как скажешь, — согласился Гарри, как всегда послушный. — Нам ждать тебя к обеду?

— Не надо, — ответила я. — Вели подать мне чтонибудь в контору. Я останусь здесь, чтобы они не задерживались после обеда.

Гарри кивнул и уехал. Когда он поровнялся с линией жнецов и прокричал им «Доброго дня! Хорошего урожая!», — они выпрямили спины, отерли серпы, но ни слова не проронили в ответ. Впрочем, он не заметил этого.

К обеду поле было едва сжато до половины. Жнецы работали быстро — я была начеку, и они знали это. И они еще не освоились с мыслью, что щедрое плодородие земли не спасет их от жестокого голода зимой. Но поле было таким огромным! Только сейчас я поняла, какой огромный массив я отдала под пшеницу и каким триумфом должен стать этот урожай.

Женщины, дети и старики, следующие за жнецами, собирали колосья, прижимая их к животам, связывали снопы и затем метали стога. На женщин этот урожай не производил впечатления, и я видела, как они, повернувшись ко мне спиной, норовили спрятать несколько колосков в карманы передников. Затем, оглянувшись с невинным видом и лукавыми глазами, они делали вид, что ничего не произошло. Впрочем, это никогда не считалось преступлением.

По традиции, к собиранию колосков в Вайдекре относились очень великодушно. Земля была так плодородна, урожаи так высоки, что каждый сквайр смотрел на это сквозь пальцы.

Но сейчас было другое дело.

Я дождалась, когда дети принесли из дома обед жнецам. Раньше это были кувшины с элем, несколько буханок хлеба и сыр. В этом же году я заметила, что хлеб гораздо темнее, явно с примесью гороха и турнепса, сыра не было ни у кого, а в кувшинах поблескивала вода. Все эти люди давно уже сидели на одном хлебе и воде. Неудивительно, что все они были такими бледными и потными от слабости. Во время обеда не раздавалось шуток и смеха, никто не делился ни услышанными сплетнями, ни табачком. Их трубки были набиты листьями боярышника, и радости на их лицах не было.