Вайдекр (№1) - Вайдекр

— Неужели мы не можем подобрать для них работу? — спросила она. — В крайнем случае, давай пошлем им зерна. Вайдекр кажется таким процветающим, откуда же такая нужда в Экре?

— Ты хотела бы взглянуть на цифры? — мой голос звучал резко. — Вайдекр кажется тебе процветающим, потому что ты до сих пор проводила жизнь в доме, где с расходами не считаются. Ведение хозяйства едва ли твоя прерогатива, Селия. Ты знаешь, что я никогда не проверяю счета из кухни.

Она кивнула. Первые признаки моего гнева всегда выводили Селию из равновесия. Она слишком хорошо запомнила пьяные скандалы лорда Хаверинга и не выносила ни повышенного тона, ни резких слов. Я пользовалась и тем, и другим.

— Очень мило с твоей стороны посылать целые повозки еды в Экр, но мы должны заплатить по закладной и вернуть долги. У нас не Эдемский сад. В этом году мы уже потеряли дюжину ягнят, и отел идет так же плохо. Если весна будет дождливая, то у нас возникнут проблемы с зерном. С твоей стороны не очень умно просить меня содержать половину деревни. У меня подписан договор с приходским надзирателем о рабочих по найму. У нас работают те же самые люди из Экра, только по приходским расценкам.

— Они сказали мне, — сказала Селия, — что на эти деньги невозможно содержать семью.

— Вполне согласна с ними, — нетерпеливо ответила я. — Но едва ли это моя вина, что их жены не умеют экономить деньги. И едва ли моя забота поощрять их беспечность. Расценки установлены мировым судьей или церковными попечителями. С моей стороны было бы просто глупо платить больше.

Селия выглядела ошеломленной. Но ребенок Дейзи Соувер не выходил у нее из головы…

— Но для того бедного малыша… — неуверенно начала она.

— Сколько детей у Дейзи Соувер? — грубо спросила я. — Пять, шесть? Конечно, на такую ораву не хватит никаких денег. Ей давно следовало перестать рожать, тогда бы она прекрасно со всем справилась. Селия, ты оказываешь плохую услугу беднякам!

Селия вспыхнула, а затем побледнела от грубости моего тона.

— Сожалею, что побеспокоила тебя, — холодно уронила она и направилась к двери.

— Селия! — окликнула я ее. Мой голос стал ласковым. Она сразу оглянулась, и я улыбнулась ей. — Это я должна извиниться перед тобой. Я была сегодня просто невыносима и прошу у тебя прощения.

Она медленно отошла от двери.

— Ты не должна так говорить, Беатрис, — начала она. — Я знаю, как много у тебя проблем. Овцы, коровы, я все понимаю. К тому же ты беспокоишься из-за Джона. Извини, что я расстроила тебя.

— Ах, нет, — я протянула ей руку. — Я вспылила, потому что у меня большие денежные проблемы.

Компетентность Селии в денежных проблемах не простиралась дальше суммы в один фунт в ее кошельке, но она кивнула так, будто все прекрасно понимала.

— Да, конечно, — разумно сказала она. — И еще Джон. В этом месяце ты получила известие от доктора Роуза?

— Да, — мой голос стал грустным. — Он пишет, что Джон еще далеко не выздоровел, но уже учится противостоять соблазну.

— От самого Джона нет ни слова? — испытующе спросила Селия.

— Нет, — я постаралась храбро улыбнуться. — Я все пишу и пишу. Но доктор Роуз сказал, что Джон еще не в состоянии отвечать, поэтому мне не следует ожидать от него писем.

— Не могла бы ты съездить туда, Беатрис? — спросила Селия. — Дороги скоро станут хорошими, и ты могла бы сама повидать его.

— Нет, — и я грустно покачала головой. — Доктор Роуз объяснил мне совершенно однозначно, что Джон еще не готов к посещениям и неожиданный визит может привести к ухудшению его здоровья.

— Понятно, — сдержанно ответила Селия. — Бедный Джон! И бедная ты, Беатрис! — Она обвила мои плечи рукой и поцеловала меня. — Я оставлю тебя, поскольку тебе надо работать. Не засиживайся здесь долго и спускайся к нам.;

Я ласково кивнула в ответ, и Селия вышла. Дождавшись, пока за ней захлопнется дверь и стихнет звук ее шагов, я открыла потайной ящичек моего стола и достала оттуда отчеты доктора Роуза и связку писем, адресованных моему мужу. Они были от Селии.

Доктор Роуз регулярно переправлял их мне с каждым своим отчетом, который был совершенно ясен для меня и только увеличивал мое напряжение. Если мои адвокаты для меня не поторопятся и здоровье Джона будет так быстро улучшаться, то, похоже, мне придется увидеть его в Вайдекре, прежде чем я сумею распорядиться его деньгами. Первый доклад доктора Роуза был достаточно мрачным. Когда Джон пришел в себя в запертой комнате с зарешеченными окнами, он чуть не сошел с ума от страха. Он бесновался и кричал, что его заперла здесь ведьма, ведьма Вайдекра, которая держит под своей властью целую семью и будет держать его здесь, пока он не умрет.

Это звучало достаточно убедительно, чтобы его год продержать. Но последующие отчеты доктора Роуза звучали более обнадеживающе. Состояние Джона улучшалось. Он воздерживается от выпивки, не привержен к лаудануму. «Думаю, появилась некоторая надежда на выздоровление», — написал доктор Роуз в последнем рапорте.

Я не могла надеяться. Я могла только бояться. Мне не повлиять на события за пределами поместья, мне не заставить адвокатов поторопиться, мне не ускорить переговоры с моим кузеном и не задержать выздоровление Джона. Все, что я могла, — это писать. Писать письма в Лондон, чтобы ускорили наш процесс. Писать полные глупости ответы доктору Роузу, что я скорей согласна не видеть мужа целый год, чем вернуть его домой недолечившимся. Передо мной стояла еще одна задача — удерживать отца Джона в Эдинбурге. Как только Джон был взят под опеку, я написала его отцу, что он помещен в лечебницу и за ним установлен самый лучший уход. Ссылаясь на авторитет доктора Роуза, я сообщала, что посещения больного запрещены, но едва ему станет лучше, как мистер Мак Эндрю сразу сможет навестить своего чудесного, талантливого сына. В приступе горя старик даже не подумал поинтересоваться деньгами Джона, я тоже не стала поднимать этот вопрос. Но если б он спросил меня, я бы ответила, что по доверенности самого Джона ими управляет лорд Гарольд. Я питала надежду, что к тому времени, когда Джон поправится и будет готов потребовать свое состояние, от него уже ничего не останется. Оно уйдет на то, чтобы мой сын, укравший его имя, занял кресло хозяина поместья, которое Джон так ненавидел.

Все должно было произойти своевременно. Если только мой кузен подпишет контракт, в котором он отказывается от наследства. Мне оставалось только ждать. А Селии только писать письма. Одиннадцать писем лежали в ящике моего стола, по одному на каждую неделю отсутствия Джона. Каждый понедельник Селия исписывала половину листа почтовой бумаги, видимо, полагая, что слишком длинное послание может потревожить Джона. Не вполне уверенная, что он простил ей то, что назвал предательством, она писала ему удивительные письма. Они были преисполнены такой нежной и чистой любовью, какую, казалось, могут испытывать только дети. Каждое письмо она начинала словами «Мой дорогой брат» и заканчивала строчкой: «Я каждый день думаю о Вас и каждую ночь — молюсь».

Содержание писем представляло собой новости о детях, несколько слов о погоде и обязательные уверения, что я поживаю хорошо. «Беатрис здорова и хорошеет с каждым днем» — писала она в одном письме. «Вы будете счастливы узнать, что здоровье Беатрис в порядке, а сама она — прекрасна» — в другом. «Беатрис здорова, но я знаю, что она скучает о Вас» — в третьем. Горькая улыбка появлялась на моих губах, когда я читала их. И сейчас я опять перевязала их, уложила на самое дно ящика, тщательно заперла его и ключ спрятала позади книг в книжном шкафу. Затем я легким шагом и с сияющими глазами пошла переодеваться к обеду.

Я сдержала мое обещание не огораживать общинную землю, пока не минует непогода, и выждала до марта, пока наступившие безоблачные дни не истощили мое терпение.

Я предупредила приходского надзирателя, что на следующий день намереваюсь огородить две сотни акров общинной земли, и мне потребуется человек двадцать рабочих. Он поскреб в голове и задумался. Это был грубый, неотесанный, но достаточно хитрый человек, чтобы выезжать за счет других. Его звали Джон Брайен, после женитьбы на одной из дочек Тайка он переехал в деревню. Некоторая независимость от деревенских связей и школьное образование, которое он получил в Чичестере, позволили ему занять должность приходского надзирателя, и теперь он мог поздравить себя с тем, что он — наиболее хорошо оплачиваемый работник и самый презираемый человек в деревне. Он не слишком любил меня. Ему не нравился тон, которым я с ним говорила. Он считал себя выше других, поскольку умел читать и писать и выполнял работу, которой другие бы постыдились. Где-то в глубине души я все еще придерживалась старых взглядов, и если крестьяне кого-нибудь презирали, то так же делала и я. Но дела мне приходилось вести именно с Брайеном, поэтому я придержала Соррель и, выглянув из коляски, объяснила ему, что я хочу.

— Им не больно понравится это, — голос Брайена выражал пренебрежение к людям, которые могли отказаться выполнять работу, поручаемую им господами.

— Я не жду, чтобы она им понравилась, — безразлично сказала я. — Мне надо, чтобы они ее сделали. Вы сумеете набрать до завтра достаточно людей, или придется подождать?

— У меня их сколько угодно, — сказал Брайен и мотнул головой в сторону коттеджей. — Здесь каждый ждет работы. Но им не понравится огораживать общинную землю, так что с ними будет трудно.

— Это мои люди, — в моем голосе звучало пренебрежение к словам этого плебея. — Нет таких трудностей, с которыми я бы не управилась. Не обязательно сообщать им, что от них требуется. Я встречусь с ними завтра. И остальное будет моим делом.

Брайен кивнул, но я придержала Соррель и не спускала с него глаз, пока он не поклонился мне как положено. После этого мы распрощались.

Но на следующий день, едва завернув за угол деревенской улицы, я увидела, что собралось не двадцать человек, а больше сотни. Сюда пришли все: и женщины, и дети, и старики, и даже некоторые арендаторы. Все нищее население Вайдекра вышло приветствовать меня. Я остановила лошадь и стала медленно разбирать поводья, Мне требовалось время, такого я не ожидала.

Когда я обратилась к людям, мое лицо сияло, как обычно.

— Добрый день всем, — громко сказала я, мой голос был звонким и чистым, как трель малиновки над моей головой.

Старики, державшиеся отдельно, подталкивали друг друга локтями, как мальчишки, застигнутые в чужом саду. Наконец, вперед выступил Тайк, самый старый человек в деревне.

— Добрый день, мисс Беатрис, — в его голосе звучала мягкая любезность терпеливого человека, который, работая всю жизнь на других, тем не менее не потерял ни своего достоинства, ни уважения окружающих. — Мы все сегодня собрались здесь, чтобы поговорить о ваших планах насчет общинной земли. — В его голосе слышался мягкий акцент уроженца Суссекса, он родился и вырос здесь, его семья никогда не покидала эти места. Возможно, это кости его предков покоились в земле Норманнского луга. Эта земля принадлежала им, прежде чем Лейси захватили ее.

— Добрый день, Гаффер Тайк, — я говорила очень дружелюбно. Сегодня мне придется быть жестокой, но я никогда не смогу равнодушно слышать родной выговор моей местности. — Я всегда рада видеть вас. Но меня удивляет, что здесь собралось так много народу. Некоторые, вероятно, думают, будто они лучше меня знают, что мне надо делать на моей земле?

Старый Тайк кивнул в ответ на этот упрек, а многие из арендаторов пожалели, что оказались здесь, а не в каком-нибудь другом месте. Они знали, что я запомнила каждое лицо, и побоялись, что за это придется заплатить. Заплатить, действительно, придется.

— Мы немного обеспокоены, мисс Беатрис, — мягко сказал Тайк, — когда мы впервые услышали о ваших планах, мы просто не поверили, что вы и вправду станете это делать. Мы не хотели идти в усадьбу. Поэтому так долго и не говорили с вами.

Я положила руки на бедра и по очереди оглядела их всех. Я прекрасно контролировала их поведение, и они знали это. И даже старый Тайк, с его достоинством и мудростью, не мог сдержать раболепные нотки в своем голосе.

— Ну, — мой голос звучал отчетливо и был слышен всем. — Будь я проклята, если я понимаю, почему это мои дела касаются всех вас, но раз уж вы устроили себе выходной и собрались здесь, то, по крайней мере, скажите из-за чего.

Это было как поток, прорвавший плотину.

— Как же кролики? Я не могу покупать мясо, и мы только их и едим! — закричала одна из женщин.

— Где я буду брать хворост, если не смогу приходить сюда? — закричала другая.

— А у меня корова и две свиньи, и они всегда паслись здесь, — сказал еще один из крестьян.

— А я устанавливал на общинной земле свои ульи, чтобы собирать вересковый мед, — раздался голос одного из арендаторов.

— Я резал здесь торф для растопки!

— Я собирала дрова!

— Мои овцы паслись здесь осенью!

Вдруг моих ушей достиг голос старого Тайка.

— Оглянитесь, пожалуйста, мисс Беатрис, — попросил он. Я стояла перед большим дубом, одним из старейших в лесу. В деревне была забавная традиция: влюбленные, закрепляя свою помолвку, вырезали на его коре свои имена. Сверху, куда только могла достать рука высокого мужчины, и до самых корней шла вязь имен и вензелей, вырезанных очень тщательно и затейливо.

— Вот имя моей жены, а рядом — мое, — сказал Гаффер и показал куда-то повыше моей головы. Внимательно присмотревшись, я нашла имена «Гаффер» и «Лиззи», поросшие густым лишайником.

— А над ними мои отец и мать, — продолжал он. — А еще выше имена их родителей, и родителей их родителей и всех кого мы помним. А некоторые имена уже и прочитать невозможно, остались только следы зарубок на коре.

— И что же? — холодно спросила я.

— Где же моим внукам вырезать свои имена, когда они будут помолвлены? — просто спросил Гаффер. — Если вы прикажете срубить это дерево, мисс Беатрис, для наших детей даже и помолвок не будет.

Толпа одобрительно зашумела. Главное для них, конечно, еда и топливо, но и бедные имеют свои чувства.

— Нет, — твердо произнесла я. На моих губах уже звучал приказ оставить дерево и поставить забор так, чтобы влюбленные парочки Экра, гуляя темными летними ночами, могли вырезать свои имена здесь, смеясь и перешучиваясь, а затем уединяться дальше в темноту, где их никто не мог увидеть. Но это слишком глупо и сентиментально. Просто непростительно вместо аккуратной изгороди городить какие-то петли ради счастья еще нерожденных детей.

— Нет, — повторила я. — Я знаю, что вы в Экре придерживаетесь определенных традиций, и все вы знаете, что я всегда была вашим другом. Но Вайдекр меняется, как меняется все вокруг. Мы не выгораживаем в этом году всю общинную землю. У вас будет место и пасти скот, и собирать хворост. Но на этом месте должна быть посеяна пшеница.

— Наступает самое плохое время, когда вся земля вокруг Экра станет пшеничным полем, а в деревне никто не сможет купить белую булку, — раздался голос из самой середины толпы, и опять послышался одобрительный шепот.

— Я знаю тебя, Мейбл Хенти, — уверенно произнесла я. — Ты еще не забыла, что задолжала мне арендную плату за три месяца и что я вычеркнула твой должок? Так что, пожалуйста, не поднимай голос против меня.

Послышался смех, и Мейбл Хенти, сильно покраснев, поспешила замолчать. Больше никто не осмелился спорить со мной. Я медленно скользила взглядом по лицам окружающих меня крестьян, и они все медленно опускали глаза. Только старый Гаффер не склонил головы, его глаза бесстрашно встретились с моими.

— Я — старый человек, мисс Беатрис, — сказал он. — И я видел много перемен на своем веку. Я был уже взрослым, когда ваш папа был еще маленьким мальчиком. Я видел его венчание и его похороны. Я видел свадьбу вашего брата, и я стоял у церковных ворот, чтобы увидеть вас невестой. Я был в церкви, когда хоронили вашу маму. Я видел здесь многое. Но я никогда не видел, чтобы сквайр Вайдекра пошел против своей деревни. И не слышал о таком. Если вы сделаете это, невзирая на наши мольбы и просьбы, значит, вы не такой хороший хозяин, каким был ваш отец. Лейси владеют Вайдекром уже сотни лет, но они никогда не заставляли бедных стонать. Если вы станете продолжать ваш план, мисс Беатрис, вы разобьете сердце Вайдекра.

Я тряхнула головой, чтобы развеять туман, возникший перед моими глазами. Слова доносились до меня, как будто бы издалека. Потерпеть неудачу с землей, потерпеть неудачу с людьми — это было больше, чем я могла вынести. Я испугалась, испугалась по-настоящему, как путается олень, услышав приближающийся лай собак. Я испугалась, что теряю цель и нить моей жизни. Что мне больше не услышать ровного биения сердца Вайдекра.

Джон Брайен подошел ко мне, радостный, торжествующий, глядя на меня с любопытством.

— У вас имеется приказ, Брайен, — мне казалось, что это говорю не я, а кто-то другой. — Ставьте заборы.

Я сделала несколько неровных шагов к коляске и взобралась в нее. Кто-то, кажется Брайен, отвязал и подал мне поводья. Мои руки автоматически осадили Соррель и развернули коляску.

— Не позволяйте ему делать это! — раздались голоса в толпе. — Мисс Беатрис, не надо так с нами поступать.

— Ступайте работать! — мною внезапно овладело отчаянное нетерпение. — Огораживание земель происходит по всей стране. Почему Вайдекр должен отличаться от других? Немедленно приступайте к работе. — Я стегнула лошадь, она рванулась вперед и мы умчались прочь от потрясенных молчаливых лиц, прочь от прекрасного старого леса, которого скоро не станет, прочь от ароматного вереска, от цветущих кустов, которые скоро будут вырублены и сожжены.

Всю дорогу домой из Экра мои щеки были мокры от слез и едва я успевала вытереть их, как слезы катились снова. Я даже не могла понять, что заставляет меня плакать. Ведь ничего не случилось. Мой приказ будет в точности выполнен, полувысказанный протест Экра уже через полгода будет позабыт. И будущие влюбленные найдут другое дерево, чтобы вырезать на нем свои имена. А дети, которые появятся у них, никогда не узнают, что здесь был чудесный луг, где их родители когда-то гуляли, играли маленькими в войну и устраивали пикники долгими летними днями. Все, что они будут видеть, это нескончаемые поля пшеницы, куда никто не смеет ходить. А если это станет для них привычным зрелищем, то к чему горевать?

Горевать должны мы. И когда на следующий день я надевала черное платье, я действительно чувствовала себя в трауре. Вот сейчас ставят забор, люди рубят деревья и выкорчевывают их корни. Я не поехала смотреть, как идет работа. Я не хотела видеть этого, потому что боялась повернуть назад, шарахнуться прочь от того бессмысленного чудовища, которое Гарри называл «Будущее».

Но после долгого завтрака, во время которого я планировала свой, неожиданно оказавшийся свободным, день, я, войдя в контору увидела дожидавшегося меня Джона Брайена.

— Почему вы не на общинной земле? Что-нибудь произошло? — сухо спросила я, открывая дверь и пропуская его вперед.

— Ничего не произошло, — иронически ответил он. Я уселась за стол и не предложила ему сесть.

— Что вы имеете в виду? — спросила я. В моем голосе слышались суровые нотки.

— Я имею в виду, что люди не хотят работать, — объяснил он. — После того как вы вчера уехали, они собрались вокруг старого Тайка…

— Гаффера Тайка, — поправила я.

— Да, да, Гаффера Тайка, — повторил он. — И объявили, что пойдут домой обедать. А после обеда никто из них не вернулся.

— А потом? — резко спросила я.

— Потом я пошел их искать, — голос Брайена звучал почти обиженно. — Но никого не нашел. Казалось, что деревня за один день вымерла, либо они все заперлись и затаились. Экр вчера был как призрак.

Я кивнула. Это было почти восстание, так дальше продолжаться не может. Люди Экра нуждаются в работе, дать ее может только Вайдекр. Им нужна земля, но эта земля принадлежит нам. Им нужна крыша над головой, но они все арендуют свои дома у нас. Никаких восстаний здесь не будет. Они привыкли к нашей доброте и великодушию, они забыли, что такое власть сквайра. Я не хочу злоупотреблять ею, но мне нужно, чтобы земля была. огорожена, и на поле росла пшеница.

— А сегодня? — спросила я.

— Сегодня — то же самое, — на работу никто не вышел. Они не хотят это делать, миссис Мак Эндрю. Я сверкнула на него глазами.

— Будьте добры, прикажите на конюшне запрячь мою коляску, — с ледяной вежливостью сказала я Брайену. — Вижу, что мне самой придется заняться этим делом.

Через минуту он уже ждал меня на улице, сам он приехал верхом, на довольно неплохой лошадке.

— Следуйте за мной, — сказала я тоном, каким разговаривала с нерадивыми слугами, и ударила лошадь кнутом.

Я мчалась в Экр. Сказки о молчащих коттеджах могли сойти для Джона Брайена, а я-то знала, что за каждым окном прячется человек. Я остановила коляску около каштана в центре деревни, и это должно было стать сигналом к началу переговоров, будто у меня в руке была палка с привязанным носовым платком.

Я привязала Соррель к одной из нижних веток, уселась в коляску и стала ждать. Я ждала и ждала. Наконец, медленно, одна за другой, стали отворяться двери коттеджей и люди начали собираться на площади, натягивая картузы и кутаясь в овечьи полушубки, по пятам за ними шли жены и дети. Я подождала, пока не собралась достаточно большая толпа, и начала говорить, голос мой был холоден.

— Вчера у нас с вами был небольшой разговор, и вы объяснили мне, чего вы хотите. Я сказала, что требования эти невыполнимы. — Я сделала паузу. Все молчали. — Сейчас Джон Брайен сообщил мне, что вчера никто из вас не вышел на работу. — Я поочередно оглядела всех. Люди не поднимали глаз. — Так же и сегодня.

Я сделала знак Брайену отвязать лошадь и передать мне поводья.

— Выбор за вами, — холодно продолжала я. — Если вы не хотите работать, я пошлю в Чичестер за людьми из работного дома, чтобы они явились и заработали те деньги, от которых вы отказываетесь. Кроме того, я могу нанять рабочих в Ирландии, привезти их сюда, и сдать им ваши дома. — При этих словах в толпе прозвучал стон ужаса. Я дождалась, пока он стих, не сводя с них глаз. Я знала каждого из них, я работала с ними с тех пор, как впервые вышла в поле. Но сейчас я чувствовала, что возвышаюсь над толпой, и смотрела на них, как на грязь на дороге.

— Выбор за вами, — повторила я. — Вы можете согласиться на эту работу и получить положенное за нее жалованье. Или продолжайте голодать. Независимо от вашего решения общинная земля будет огорожена.

Все продолжали молчать. У меня возникло такое чувство, будто они будут продолжать молчать и после моего отъезда. Они были потрясены грубостью женщины, которую любили еще с тех пор, когда она крохотным ребенком разъезжала на толстеньком пони. Они все еще думали, что я — их милая мисс Беатрис, которая никогда не причинит им вреда. А сейчас я смотрела на них с непроницаемым лицом и предлагала им выбор между голодной независимостью и полуголодным рабством.

Они начали работать. Конечно, начали. Эти люди не настолько глупы, чтобы спорить с лендлордом, работодателем и землевладельцем в одном лице. Джон Брайен прискакал ко мне в обеденный перерыв, сообщить, что заборы возводятся, и довольно быстро.

— Вы здорово поговорили с ними, — восхищенно сказал он. — Вы бы видели их лица. Их дух сломлен. Но я бы предпочел работать с ирландцами, это мигом укротило бы деревню. Они выглядели просто больными, когда вы ускакали, миссис Мак Эндрю. Они стояли как высеченные.

Я холодно смотрела на Брайена. Его злоба напоминала мне о той странной роли, которую я играла. И тех отвратительных средствах, которыми при этом вынуждена была пользоваться. Я кивнула.

— Возвращайтесь к людям, — приказала я. — Я хочу, чтобы общинная земля была готова как можно быстрее.

Чтобы не слишком расстраиваться, я сама отправилась туда попозже в сумерках, часов около четырех. Передо мной возвышался новый забор, который отмечал границы участка на этот год. На следующий год мы огородим еще большие земли, потом еще, и так до тех пор, пока не останется только луг для сенокоса, цветы теперь будут расти только там, куда не добраться плугу. Вся общинная земля превратится в громадное поле пшеницы, и этот злосчастный забор, который причинил столько горя Экру, станет всего лишь первым в череде уроков, которые должны научить бедняков, что землей владеем только мы и что через несколько лет они даже ступить сюда не посмеют без разрешения. Но позади забора я видела холмы и долины, утопающие в лесах. И мое сердце болело.

Домой я возвращалась в спешке, чтобы не опоздать к купанию Ричарда. Я хотела успеть натянуть на него кружевную ночную рубашку, потискать его сладкий круглый животик, пощекотать холодными пальцами под мышками. Мне хотелось успеть вовремя, чтобы причесать его волосики и сделать смешной хохолок на затылке, а потом спрятать лицо в теплой шейке и нюхать, нюхать сладкий и чистый запах детского тельца. Но больше всего я хотела видеть его, чтобы уверить себя: у меня действительно есть сын, который обязательно станет сквайром, если я все буду делать правильно и не сойду с ума, разрывая на части живое сердце Вайдекра.

На следующее утро Джон Брайен явился еще до завтрака. Он ожидал в передней, и моя горничная, Люси, сказала мне, что он пришел, когда я еще одевалась. Когда наши глаза встретились в зеркале, я удивленно приподняла бровь.

— Тебе не нравится Джон Брайен, Люси? — спросила я.

— Не могу так сказать, — коротко ответила она. — Я с ним едва знакома. Я знаю только, что у него есть работа и он получает в два раза больше любого из нас в Экре, но он никогда не одолжит ни пенни никому из родни своей собственной жены. Он оставил молодого Гарри Джеймсона без работы на всю зиму, хотя знал, как отчаянно тому нужны деньги. Я не слишком уважаю его. Но большинство в деревне его просто ненавидит.

Я усмехнулась. Люси не была больше деревенской женщиной, поскольку жизнь ее проходила в усадьбе и она могла не заботиться о хлебе насущном. Но в Экре у нее оставались родственники, и от нее можно было узнать, что происходит там.

— Я тоже не люблю его, — ответила я, пока она укладывала мои волосы в высокую прическу, оставив несколько завитков на висках. — Но почему он не на работе сегодня утром? Хватит, Люси. Там, должно быть, опять беспорядки.

Люси еще пару раз коснулась моих волос и послушно отступила.

— Они никогда не кончатся, если вы станете огораживать землю, которая всегда принадлежала деревне, — отважно произнесла она.

Я пристально посмотрела на нее в зеркало и не отводила глаз, пока она не смутилась.

— Эта земля принадлежит Вайдекру, — твердо сказала я.

Продолжая пристально смотреть на нее, я размышляла о том, что если Вайдекр когда-нибудь и станет богаче, а мой сын, в конце концов, усядется в кресло сквайра, то это достанется мне слишком дорогой ценой.

При этой мысли плечи мои невольно передернулись, и я, оторвавшись от зеркала, пошла к Джону Брайену.

— Да? — холодно спросила я. Он судорожно мял в руках шапку, и его глаза тревожно бегали от страха, что он принес мне дурную весть.

— Миссис Мак Эндрю, эти ваши заборы, — заговорил он, сразу забыв свой городской выговор, — они повалили их и сломали. Почти вся работа, что мы сделали вчера, пропала даром.

Моя голова от неожиданности дернулась.

— Это работа Каллера? — резко спросила я. Страх, прозвучавший в моем голосе, заставил Брайена замолчать и странно посмотреть на меня.

— Что за Каллер? — спросил он.

— Какой-то каторжник, — отмахнулась я. — Осенью он сжег плантацию мистера Бриггса. Могло это быть его работой? Или это кто-то из деревни?

— Конечно, из деревни, — уверенно ответил Брайен. — О том, что вы надумали огородить земли, еще никто не успел услышать. Клянусь, я даже знаю, кто это сделал.

— Кто же? — спросила я. Мое лицо, резко побледневшее и покрытое холодным потом, стало приобретать нормальный оттенок. Если это не Каллер, то с любой другой опасностью я справлюсь. На секунду мне показалось, что земля разверзлась у меня под ногами и Каллер, так странно сидящий на лошади, приближается ко мне из мрака преисподней. Но сейчас я уже успокоилась. Брайен прав, никому еще ничего неизвестно.

— Кто из деревни это сделал? — мой голос опять был спокоен.

— Младший сын Гаффера Тайка, Джон. А также Сэм Фростерли и Нед Хантер, — уверенно называл имена Брайен. — Они работали очень медленно и весь день были угрюмы. Они — известные зачинщики беспорядков. К тому же эти парни последними ушли с работы и всю обратную дорогу о чем-то переговаривались. И первыми явились утром. Я заметил, как они улыбались. Готов спорить на недельное жалованье, что это они.

— Это серьезное обвинение, оно грозит виселицей, — сказала я. — У вас есть доказательства?

— Нет, — ответил Брайен. — Но вы же знаете, какие они отъявленные хулиганы. Конечно, это дело их рук.

— Да, — задумчиво протянула я. Отвернувшись к окну, я стала смотреть далеко, далеко, за сад, за выгон, туда, где синели самые дальние холмы. Брайен кашлянул и нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Но я продолжала молчать.

— Мы не станем ничего предпринимать, — ровно сказала я, все обдумав. — И вы тоже помалкивайте. Незачем скакать в Экр, едва что-нибудь случится. Поставьте заборы снова и почините те, которые успели поломать. Ничего не говорите этим троим: молодому Тайку, Сэму Фростерли и Неду Хантеру. Думаю, что это просто молодечество и дурной нрав. Они забудут об этом.

Я знала, что у Брайена нет доказательств, и мы ничего не можем делать. Деревня закрыла передо мной свои двери и сердца. И если я арестую этих самых веселых, работящих и славных парней, то я не просто лишусь всеобщей симпатии, меня начнут ненавидеть.

Эти трое, действительно, были отъявленными хулиганами с тех пор, как их выгнали из деревенской школы: они воровали яблоки в наших садах, браконьерничали в наших вольерах, таскали лососей из Фенни. Но один из них всегда первым приглашал меня танцевать во время наших праздников и, пока остальные хлопали в ладоши и подсвистывали в такт, лихо вертел меня в танце и его красное лицо радостно улыбалось.