Муха с капризами (с илл.)

      Маленький Микадо остановился в нерешительности. Он сам не знал, что делать. То ли перебежать по мосту и ждать Тузика на другой стороне речонки, то ли всё же пойти в воду?
      «Тузик, а приятно ходить по воде?» — спросил он с любопытством.
      «Ещё как!» — отвечал ему Тузик. Он хотел что-то добавить, но послышалось только бульканье — ему вдруг захотелось пить.
      «Микадо, Микадо, не подходи близко к реке!» — надрывался испуганный Рыжик, увидев, что японец скачет по камушкам всё ближе к воде.
      «Не бойся ничего! Прыгай смело!» — подбадривал японца Тузик.
      Микадо послушался. Прыгнул. Чуть не на середину речонки. И поплыл.
      Но ведь он никогда не плавал в проточной воде. Лёгкий, маленький, он не смог справиться с течением и, вместо того чтобы плыть к другому берегу, беспомощно завертелся среди камней.
      Рыжий первым заметил, что дело плохо.
      «Микадо, вылезай из воды! — кричал он. — Зачем залез в реку? Выходи!»
      Но легче было дать совет, чем его выполнить. Течение уносило японца всё дальше и дальше.
      «Тузик, спасай Микадку! — завопил Рыжик. — Хватай его, а то совсем уплывёт!»
      Тузик обернулся. Головка Микадо еле-еле выглядывала из воды, далеко-далеко за мостом.
      Он ринулся вперёд. Догнал Микадо, вытащил его на берег.
      Японец был еле жив. Тузик схватил его за шиворот, встряхнул как следует и крикнул:
      «А ну в салки! Догоняй!»
      Микадо вскочил на ноги и побежал за ним. Сначала он спотыкался на каждом шагу, валился с ног. Он ослабел от борьбы с течением. Но постепенно оправился. Бегал, тявкал, гонялся не хуже, чем Тузик и Рыжий.
      Наконец псы остановились запыхавшись.
      Рыжий решил поддразнить Микадо:
      «Ну что, больше не полезешь в воду? То-то, брат!»
      Микадо посмотрел на него свысока. Ничего не ответил и с места прыгнул прямо в реку.
      На этот раз всё пошло совсем по-другому. Он поплыл уверенно. На середине реки его закружило, но он справился с течением, переплыл реку и по камешкам выскочил на берег.
      Рыжий так и сел от удивления!
      Тузик тоже перешёл на другой берег и подошёл к Микадо, с уважением виляя хвостом.
      «Ну, ты пёс настоящий! Один раз не вышло — не испугался. Молодец! Так и надо!»
      Микадо поглядел ему в глаза:
      «Постараюсь не отставать от других!»
      «Пошли! — закричал Рыженький, которому уже надоело бегать над рекой. — Айда на рынок!»
      Там вечеринка была в разгаре.
      Куцый обнюхал японца от носа до хвоста и вежливо, но сдержанно спросил:
      «Вы нездешний?»
      «Я за него ручаюсь», — сказал Тузик.
      «Так пойдёмте играть, — пригласил Куцый. — Познакомьтесь с обществом!»
      Микадо стоял недвижимо. Все собравшиеся на рынке собаки по очереди подходили к нему и тщательно обнюхивали. Потом обменялись некоторыми сведениями возле фонарного столба.
      И всё бы окончилось превосходнейшим образом, если бы не Сплетня. Это была рыжая сучка, почти такая же длинноногая, как Санди. Как и он, всегда кислая, словно уксусная эссенция. А уж склочница была, каких свет не видывал. Из-за каждого пустяка поднимала скандал. Всё было не по ней. Вечно её кто-то обижал, всегда она жаловалась, ябедничала, пищала, скулила. Упрямая она была, как козёл. Во всем городе знали о том, что однажды, когда хозяйка не захотела взять её с собой на прогулку, Сплетня со злости съела у неё два чулка и перчатку. Да, да, съела!
      Все порядочные собаки терпеть не могли Сплетню. Стоило ей появиться в приличном собачьем обществе, все знали: веселью конец, ничего не поделаешь — надо убираться восвояси.
      Сплетня редко приходила на рынок. А тут она вдруг выросла как из-под, земли и сразу же затеяла интригу. Понятно, она с первого взгляда поняла, что Микадо — чужак, пришелец и что с ним играть неприлично. Но так как она никогда не действовала в открытую, то не выступила прямо и против японца.
      Ковыляя на трёх лапах (левую заднюю лапу она всегда держала на весу, словно хромая), она нашёптывала всем собакам по очереди на ухо: Микадо такой, Микадо сякой. Он, мол, и трус, он и маменькин сынок, он чужак, никто не знает, где он живёт и на чьей кухне кормится.
      Короче — сплетничала, как и полагается Сплетне. Собаки поумней на эту болтовню не обращали внимания.
      Но на рынке оказался чёрный барбос с белым ухом и белой грудью. Звали его Умник. Только ума у этого Умника не было и в помине. Он славился на весь город своей глупостью. Голова была у него круглая, как тыква, а глаза такие бездонно-бессмысленные, что сразу было видно, что у этого пса, как говорится, не все дома. Словом, был это форменный недотёпа. Да ещё и редкий трус. И как всякий трус, был очень храбрым с теми, кто был послабее и не мог постоять за себя. Над такими он любил издеваться. Однажды мы вырвали из его зубов маленького щенка, которого этот палач едва не замучил до смерти.
      Вот почему Умник так живо откликнулся на подстрекательские разговоры Сплетни.
      Он сразу воспылал злобой к Микадо: ведь японец такой был маленький, низенький, что Умник мог свободно перешагнуть через него. Он подошёл к Микадо, обнюхал его и рявкнул:
      «Убирайся из нашей компании!»
 

 
      Микадо посмотрел на него по-своему. И не шевельнулся.
      «Ты слышал?» — повторил Умник. И, прежде чем кто-нибудь успел опомниться, кинулся на японца и прижал его к земле.
      «Так ему и надо, так и надо!» — тявкнула Сплетня и хотела ещё что-то добавить, но не успела.
      Она ещё не закрыла рта, а уже полетела вверх тормашками. Её сбил с ног Тузик, кинувшийся на помощь к Микадо.
      Сплетня взвизгнула:
      «Что за обращение с дамой! Боже мой!»
      И пошла скулить! Но никто не слушал её жалоб.
      Тузик тем временем вцепился Умнику в горло. А Рыжик, по своему обыкновению, в брюхо. Вот тут и началось.
      Как на грех, на рынке оказался ещё и Лорд, у которого, не далее как вчера, наши собаки утащили печёнку. Тот самый Лорд, у которого давно был зуб на Тузика и Рыжего.
      «Что за драка?» — спросил он у Сплетни.
      «Тузик и Рыжий душат Умника!» — взвизгнула сучка.
      Лорд ринулся в бой. Куцый попытался его остановить. Вмешались и другие собаки. И началось на рынке такое, что люди высыпали на улицу — поглядеть, что случилось.
      По всему рынку — от фонаря до бензоколонки — катался клубок разъярённых псов, сметая всё на своём пути. Лотки рушились, как карточные домики. Метлы взлетали в воздух. Шарахались испуганные кони.
      Стихийное бедствие! И на этот бал мы как раз и подоспели. Крися и я. Ну и панна Агата, понятно.
      Крися первая заметила японца:
      — Дядя, там Микадо!
      Панна Агата, услышав эти слова, сделала то, чего мы никак не ожидали.
      Она завизжала, затопала ногами, замахала руками.
      — Ноги моей не будет в этом городе! — крикнула она и упала в обморок.
      Но Крися, не растерявшись, ринулась в самую гущу битвы. На счастье, хвостик японца выглянул из кучи собачьих тел. И она мгновенно вытащила Микадо на волю.
      — Готово, дядя! Вот он! — закричала она торжествующе.
      Боже, какой же он, бедняжка, был ободранный! От шелковистых, выхоленных ушей остались только окровавленные лохмотья.
      Красавец японец был похож не то на дохлую кошку, не то на щётку трубочиста. Одним словом — ужас!
      Надо было им заняться серьёзно. Бедняга едва дышал. К счастью, его хозяйка уже пришла в себя. Увидев собак, которые грызлись тут же, возле неё, она опомнилась и что было духу пустилась домой.
      Мы понесли на руках бедного инвалида. Идти он не мог, хотя кости были целы.
      Первым делом его вымыли в тёплой воде. Он перенёс эту процедуру, как герой. Даже не морщился, когда мыло попадало ему в глаза. Только мигал и тряс головой.
      Умытый, ухоженный, лежал он на подушке и смотрел на нас. Вернее, не на нас, а на Крисю. С этого дня он не спускал с неё глаз.
      Вечером, когда мы ложились спать и Крися пошла к себе. Микадо соскочил с кресла и, сильно хромая, заковылял за ней.
      Он подождал, пока она ляжет, и вскарабкался на одеяло. Подполз к самому её лицу и лизнул осторожно её щёчку:
      «Спасибо тебе, смелая девочка!»
      А на дворе до поздней ночи слышалось тихое, жалобное поскуливание. Это вернулись наши дворовые герои и оплакивали свои раны.
      У тётки Катерины было всё же доброе сердце: на ужин они получили двойную порцию.

Глава девятая

      Прошло несколько дней. Микадо совершенно изменился.
      Не внешне, нет. Длинная шелковистая шерсть закрыла рубцы и плешины. Словом, рыцарские подвиги Микадика не оставили следов на его внешности. Он был так же красив, как всегда. Не сломили полученные в сражении раны и его духа. Наоборот!
      Он возмужал. Окреп. Стал настоящим псом.
      Бегал он не хуже наших дворняжек. Прыгал лучше, чем Рыжик.
      И заметно повеселел. Круглые бусинки его глаз смеялись, искрились радостью.
      При всем этом Микадо ничуть не утратил своего врождённого достоинства.
      — Это не собака, а золото! — говорила о нём тётка Катерина. — Можно ему прямо на нос положить кусок колбасы — и не тронет!
      Не думайте, однако, что Микадо не любил пошалить. Ещё как любил! Каждый день устраивал он тётке Катерине целый спектакль со скатертью. Вот как это происходило.
      Микадо с самого утра выбегал во двор. Там немедленно начинались у собак развлечения, более или менее шумные, смотря по тому, где была Имка. Но к завтраку японец всегда приходил в комнату. Он любил чай с сахаром. Усаживался на кресле рядом с Крисей, смотрел ей в глаза. И время от времени лизал ей руку.
      Ибо со времени битвы на рынке Микадо, как я уже говорил, признавал только Крисю. Он любил её и показывал это на каждом шагу.
      Итак, за завтраком он сидел всегда рядом с ней. Целовал ей руку и ждал. Не проявлял нетерпения, не напоминал о себе, не скулил, как делают все собаки. Он знал: без чаю он не останется. И умел быть терпеливым.
      Раз только, помнится, вышло так, что Крися, вместо того чтобы пить чай (Микадо получал свою порцию только тогда, когда Крися заканчивала завтрак), заговорилась с тёткой Катериной.
      Они говорили, говорили и говорили, а песик ждал. Сначала терпеливо, как всегда.
      Когда разговор начал затягиваться, японец беспокойно зашевелился. Облизываясь, удивлёнными глазами ловил взгляд Криси.
      «Ты разве позабыла обо мне? Где же мой чай?» — недоумевал он.
      Видя, что Крися не обращает на него внимания и продолжает разговаривать с тёткой, Микадо поднялся, опёрся лапками о стол, придвинулся поближе к Крисе.
      Перед Крисей стояла полная чашка чаю.
      «Выпьет или не выпьет?» — думаю.
      Микадо не дотронулся до чашки. Он только решил обратить на себя внимание. Внезапно вскочив на стол, он положил лапки на грудь Крисе и лизнул её несколько раз в лицо.
      — Крися, Микадо, видать, чего-то от тебя хочет, — сказала тётка Катерина.
      Ну конечно же, Микадо получил свой чай! И в придачу его приласкали.
      Ещё бы! Ведь Крися была виновата, и ей следовало извиниться перед пёсиком. Это раз. А во-вторых, Крися любила Микадо.
      Она так полюбила его, что с ужасом думала о предстоящем отъезде панны Агаты.
      Шли у неё с тёткой Катериной тихие беседы в кухне. Что-то явно готовилось. Но я не допытывался, что именно. Да, что же со скатертью? Сейчас расскажу.
      После обеда тётка Катерина убирала со стола, снимала обеденную скатерть и клала парадную, с кистями и бахромой. Микадо только того и дожидался. Он хватал зубками ближайший край скатерти и тянул к себе. Скатерть, понятно, ехала со стола. Тётка Катерина снимала скатерть. Тогда японец отскакивал с яростным лаем. Но стоило только скатерти появиться снова на столе во всей своей красе, как пёсик начинал игру заново.
      В первый раз тётка Катерина, которая, как известно, не любила шуток, сердито топнула ногой и вырвала скатерть из собачьих зубов.
      Надо было видеть Микадо в эту минуту! Он поглядел на тётку шаловливо и как-то удивительно умильно.
      «Да ведь я шучу! — сказал он. — Играю! Не надо сердиться!»
      И снова потянул скатерть к себе.
      Тётка Катерина хлопнула ладонью по столу.
      Японец посмотрел на неё с укором, поджал хвост, вскарабкался на своё кресло и повернулся к тётке спиной.
      — Вы смотрите, как он обиделся! — засмеялась она. — Микки, да не сердись ты!
      Микадо покосился на неё одним глазком.
      — Микки, скатерть! — позвала тётка Катерина и сама подёргала край скатерти.
      «Поняла наконец!» — обрадовался Микадо. Вскочил и схватил в зубы бахрому. Зарычал, затявкал.
      Тётка Катерина делала вид, что защищает стол. Бегала, топала. Веселилась на славу!
      Кончалась забава всегда на том, что тётка говорила Микадо:
      — Ну, Микки, поиграли и хватит! Надо работать!
      Микки смотрел на неё вопросительно. Поняв по выражению её лица, что действительно пора кончать игру, подбегал к ней, прыгал ей на колени и вилял хвостиком. Она гладила его по головке.
      — Уж и милый-то он, и ласковый, а умный, как человек. Если бы он говорить умел… Ого-го! — говаривала она о японце.
      И после таких заявлений в кухне возобновлялись беседы на животрепещущую тему: что же будет, когда панна Агата заберёт Микадо в Варшаву?
      А тем временем… Тем временем случилось происшествие. Скандал. Беда. Катастрофа.
      Санди, этот расфранченный барин, этот противный визгун, который совершенно не мог ужиться с нашими псами, который ни на шаг не отходил от своей хозяйки… пропал! Исчез. Как в воду канул.
      Он утром вышел во двор. Тётка Катерина видела, как он на своих шатких ножках обходил, по обыкновению, все закоулки. Но, вместо того чтобы, как обычно, немедленно вернуться в комнату, остался на дворе.
      Проходит четверть часа, час… О Сандике ни слуху ни духу.
      Переполох! Беготня! Розыски!
      Панна Агата, растрёпанная, носится как безумная по саду.
      Заглядывает под каждый куст крыжовника, обыскивает каждый куст сирени, ветку за веткой. Топчет капусту! Помидоры перемяты! Салат — поминай как звали!
      Понятно, человек в отчаянии. Чего от него и требовать. Но тётка Катерина взбесилась! Жалко ей, видите ли, салата. И капусты. И помидоров. Она прямо за юбку потащила панну Агату с грядок. А та рвётся изо всех сил!..
      Тузик подмигнул Рыжему, Рыжик — Тузику.
      «Поможем тётке Катерине!» — решили друзья.
      Боюсь, что они не столько хотели помочь, сколько обрадовались случаю побезобразничать. Катерина тащит панну Агату в одну сторону, Тузик тянет в другую, а Рыженький с визгом налетает сзади!
      Панна Агата — ничего, только во весь голос кричит:
      — Санди, Санди, Санди!
      И всё пронзительнее, всё визгливее. Словно кто ножом по стеклу водит.
      Эх! Конец света — и всё тут!
      А соседям — потеха!
      Поиски Сандички продолжались до самого обеда.
      Мне пришлось одолжить у знакомых бредень и лезть с ним в наш садок, ибо панна Агата вбила себе в голову, что Санди утонул в этой луже, где было больше грязи, чем воды.
      Я покорно месил грязь ногами, хотя, правду говоря, не находил в этом занятии не только удовольствия, но и смысла. Потому что не только Санди, но и крыса не могла бы утонуть в нашем садке.
      Но чего не сделаешь, чтобы угодить обезумевшей от горя женщине, гостье…
      Наконец пошли домой.
      Панна Агата шатается от горя. Едва не падает мне на руки.
      «За доктором, — думаю, — послать, что ли?»
      Входим мы во двор. Вдруг Рыжий смотрит на Тузика, Тузик — на него. Подняли носы, нюхают.
      «Тузик! — крикнул Рыжий. — Чуешь нашу печёнку?»
      «Погоди!» — рявкнул Тузик и втянул в себя воздух. И вдруг, как камень из пращи, полетел к воротам. Рыжик — за ним. Секунды не прошло — визг, писк, скулёж где-то за домом, на улице.
      — Сандичка, Сандичка мой! — крикнула панна Агата.
      Вот она уже за воротами.
      Крися, тётка Катерина и я — за ней!
      В нескольких десятках шагов от ворот, там, где начиналось поле, — видим, клубится пыль… До неба! Ничего не видно — только туман, в котором мелькает то голова, то хвост, то лапа. И визг стоит неслыханный.
      Подбегаем ближе. Это Тузик и Рыжий обрабатывают Сандика!
      А из-за чего сражение? Из-за печёнки! Сандик, видимо, отыскал её, выкопал и утащил из сада в поле. И там устроил пир горой.
      Он огрызался вовсе неплохо. Сражался упорно. Я этого даже не ожидал от такого недотёпы.
      Но панна Агата приняла это событие так близко к сердцу, что немедленно начала укладывать вещи.
      — Ни секунды не останусь в доме, где держат таких несносных собак! Мой Санди научился есть такую тухлятину у ваших дворняг. Они его испортили! — упрекала она нас, курсируя между чемоданами и корзинкой, в которой лежало её захворавшее сокровище.
      И невозможно было её убедить в том, что наши собаки не могли «испортить» её Сандички, ибо «сокровище» совершенно не водилось ни с Тузиком, ни с Рыжим.
      Вечером, во время ужина, Крися не спускала Микадо с колен.
      И чудилось мне, что, поглаживая его по голове, она незаметно потягивала носиком. Тётка Катерина ходила хмурая.
      После ужина Крися подходит ко мне и говорит:
      — Дядечка, а как же Микадо?
      — Что значит «как же», дорогая? Собака принадлежит панне Агате. Я, правда, вижу, что она его меньше любит, чем Сандика, но, очевидно, всё-таки увезёт его в Варшаву.
      — Дядя, а может… — начала Крися и запнулась.
      — Что?
      — Дядечка, а может быть, вы попросите панну Агату... Пусть бы она нам его оставила!
      — Детка моя, — говорю, — нехорошо поручать другому то, что мы можем сделать сами. Поговори сама с панной Агатой.
      Крися пошла.
      Не прошло и минуты, как она вернулась.
      В слезах. И побежала на кухню. О чем уж они там говорили с тёткой Катериной — не знаю. Известно мне лишь то, что двери во всем доме хлопали, кастрюли гремели, завтрак на следующий день опоздал на целых полчаса, а молоко так пригорело, что его в рот взять было невозможно!
      Прибыла бричка, в которой мы должны были отправить на вокзал панну Агату. Начали выносить вещи. А наши собаки и Микадо всё ещё были где-то в городе. Они появились в самую последнюю минуту.
      Панна Агата схватила Микадо и засунула его в корзину.
      «Видал?» — шепнул сокрушённо Тузик.
      Рыжий не издал в ответ ни звука.
      Зато панна Агата вскрикнула и выронила корзинку с Микадо на землю.
      Рыжий укусил её за ногу. И тут же отскочил.
      Кусался он редко, но всегда очень больно.
      Панна Агата схватилась за укушенную ногу.
      — Убейте эту дворняжку! Она, наверно, бешеная! — крикнула она и по ошибке бросилась с зонтиком на Тузика.
      Тузик оскалил на неё зубы и рявкнул:
      «Руки прочь!»
      Едва мы кое-как уладили дело, и тут на тебе — новый скандал!
      Микадо выбрался из корзинки, хвост под себя — и ходу на двор!
      Я поймал его, принёс, панна Агата вырвала его у меня из рук, упаковала в корзинку. Поехали.
      Хлюпала Крися носиком или нет?
      Да. И ещё как! А на корзинку с Микадо старалась даже и не смотреть.
      Мы внесли вещи панны Агаты в купе. Поставили и корзинки с собаками.
      Остаётся несколько минут до отхода поезда. Панна Агата стоит у открытого окна.
      Последние пожелания, напутствия, поцелуи. Поезд трогается, панна Агата машет нам рукой, и вдруг Крися кричит:
      — Микадо!
      И какой-то шар отделяется от вагона и падает между нами!
      — Микки, милый, дорогой!
 

 
      Очевидно, корзинка открылась, собачонка вскарабкалась по подушке на окно — и вырвалась на волю.
      Она сделала свой выбор.
      «Будет история! Ну ладно, как-нибудь уладим», — подумал я. И решил не портить настроения Крисе и Микадо. Они так радовались тому, что снова оказались вместе!
      С той поры Микадо остался у нас навсегда. В конце концов удалось убедить панну Агату, что пёсику будет у нас лучше. Мы только переменили японцу имя. Стали звать его коротко: Мик.
      Спал он в комнате, у изголовья Криси. Зорко следил за всеми, кто к ней подходил. Не дай бог было до неё дотронуться! Он начинал скулить, просить:
      «Не обижайте моей хозяйки. Я её люблю. Не трогайте её!»
      Если же кто-нибудь шутя делал вид, что хочет её ударить, Мик, не считаясь ни с чем, в бешенстве бросался на него и кусал.
      С собаками жил в дружбе и согласии. А когда выдавался скучный день, отсыпался в конуре. Там ведь всегда была баранья лопатка — утешительница наших псов во всех невзгодах.