Брат-чародей

      — Ничего, утрясётся, — буркнул чародей. — Небольшие встряски только полезны… и городам, и людям.
      В комнату с каким-то вопросом зашёл писарь и разговор сам собой прекратился. От нечего делать Гилл стал перебирать бумаги, лежавшие перед ним на столе. На одном документе он наткнулся на очень необычное имя и громко прыснул.
      — Ты что? — поднял на него уставшие глаза Кастема.
      — Извини, не удержался. Но послушай, какое смешное имя: Пражжарю!
      — Ну… Довольно обычное… в Жервадине.
      — И вот красивое: Эстанальсисс.
      — А это хассанеянин… Постой-ка! — зацепился за что-то чародей. — Имена вадана и хассы на одном документе?
      — Да.
      — Дай его мне!
      Гилл терпеливо дожидался, пока тот не дочитал бумагу до конца, с замиранием сердца наблюдая, как брови чародея поднимаются всё выше и выше.
      — Ну что там такого?…
      Кастема помолчал и нехотя произнёс:
      — Да, впрочем, ничего особенного. Обычный договор на аренду земли в черте города с целью строительства на ней лавки и склада.
      — Ха! А по тебе не скажешь, что ничего особенного!
      — Странно, что компаньоны в этом деле иноземцы. Да ещё вадан и хасса… Кузнецы, оружейники, любители клепать всяческие железные штуковины — и прожжённые торговцы.
      — Ну и что ж из того?
      — Не знаю, — неожиданно признался чародей. — Но сейчас попробую узнать.
      И в комнате снова замелькали чиновники и посыльные. Примерно через час ситуация прояснилась — хотя по виду Кастемы нельзя было сказать, что он удовлетворён услышанным. Скорее, глубокие складки на его лбу стали ещё резче.
      Наконец, Гилл не выдержал и спросил:
      — Ну и что из того, что они собираются торговать здесь своими, как ты сказал, железными штуками?
      Кастема проводил утомленным взглядом последнего чиновника и неохотно ответил:
      — Эх… Хассанеяне не участвуют в предприятиях, если они не сулят им хотя бы двойного роста. А самый дорогой железный товар — это оружие. Размеры же уже построенного склада таковы, что имеющегося здесь оружия может хватить на небольшую войну… Только кто с кем здесь собирается воевать? — вдруг резко закончил он.
      И, не дожидаясь новых вопросов, он быстро сменил тему:
      — Кажется, нам не помешало бы немного отвлечься. Не знаю, как ты, но мои глаза устали от бумаг и желают увидеть что-нибудь более приятное для взора… скажем, миску с наваристым супом… или жаркое из баранины с чесночным соусом.
      Гилл сглотнул нахлынувшую слюну и торопливо закивал, целиком и полностью соглашаясь с товарищем.

* * *

      Они и вправду на следующий день выехали из Асберилли — только не на рассвете, как обещал Кастема, а несколько позже. Гиллу показалось, что он специально задержался для того, чтобы заехать в лавку вадана и хассы.
      Просторное светлое помещёние, наполненное бодрящим запахом свежей древесины и хорошо выделанной кожи, было почти пусто. Гилл мельком оглядел выставленные плуги, лопаты, серпы и прочий сельхозинвентарь и заинтересовался непонятной махиной. Пока он изучал странное приспособление, оказавшееся на поверку какой-то необычной разновидностью ткацкого станка, Кастема завёл негромкую беседу с вышедшим из внутреннего помещёния лавки дюжим коренастым мужчиной, похожим одновременно на кузнеца и на позавчерашнюю баронессу. Тот кивнул, ушёл куда-то и скоро вернулся с кипой кривых сабель под мышкой. Потом опять же, по просьбе чародея, принес ему длинный обоюдоострый меч, богато украшенный серебром и драгоценными камнями, и ножны к нему, такие же роскошные. Гилл не выдержал и перебрался поближе к прилавку.
      — Ну и как у вас идёт торговля? — Как бы между прочим поинтересовался чародей, занятый, казалось, только тщательной проверкой балансировки меча. — Смотри, Гилл, вот великолепное оружие!
      — Ничэго, нэ жалуэмсса, — ответил хозяин и почему-то побагровел.
      — Беда на наши дСмы и разорение вокруг! — в наступившей тишине раздался чистый высокий голос с плачущими нотками. Чародей с Гиллом одновременно обернулись к незнакомцу. Ярко одетый изящный мужчина, в котором и слепой в темноте узнал бы хассанеянина, поклонился своим гостям и продолжил свой плач. — Если бы не такие благородные покупатели, как вы, знающие настоящий толк в наших товарах, о чьих высоких достоинствах моя скромность позволяет мне только смиренно молчать, мы бы совсем обанкротились!
      — Ну-ну! — пробормотал смущенный Кастема. — Я не желал никого обидеть. У меня на родине не очень высокую плату за работу называют "убытком хассанеянина". Но если у тебя, друг, и правда всё иначе…
      — Злая звезда, мой светлый господин, злая звезда! Нас обманули, рассказав, что здешние вельможные господа превыше всего ценят красоту и роскошь убранства своих скакунов, — грациозным движением руки он указал на разнообразную конскую упряжь, развешенную по стенам, — и богато разукрашенное оружие, достойное славы их предков. Но, увы!
      Торговец вздохнул так печально, словно у него сейчас разорвется сердце, и в искреннем порыве прижал раскрытую ладонь к своей груди. Вадан побагровел ещё гуще. Гилл стал прикидывать, хватит ли его мешочка серебра и толики золота, взятых в дорогу, чтобы купить у и вправду бедствующих людей приглянувшийся ему меч. Или хотя бы ножны?… Кастема сокрушенно замолчал, с искренним сочувствием и открытым сердцем глядя в печальные глаза хассанеянина — одновременно предупредительно сжав Гиллу плечо.
      Наступила неловкая пауза. Быстро спохватившись, хассанеянин снова стал рассыпать цветистые комплименты своим гостям вперемешку с превознесением достоинств лежавшего на прилавке оружия. В какой-то момент Гилл, начавший уже уставать от этого потока, вдруг насторожился: а кому приятно думать, что его подводят уши — или, хуже того, разум? Он внимательно прислушался к хассе — но тот продолжал говорить именно то, что Гиллу вдруг почудилось.
      Торговец предлагал Кастеме драгоценный меч даром. Д а р о м.
      — О, сердце подсказывает мне, что мой ничтожный дар столь достойным людям сторицей окупится, и высокие звёзды осветят путь в нашу лавку щедрым и благородным покупателям.
      — Прости, друг, я не могу принять от тебя такой дорогой подарок, — Кастема, казалось, был бесконечно расстроен своим отказом.
      — О предвестник моей удачи, поверь мне, это ты окажешь мне услугу, согласившись явить миру правду, что не все хассанеяне сребролюбцы, как рисует нас глупая толпа.
      — В этом-то ты можешь быть уверен, не платя за правду такой высокой цены. Клянусь, я буду всем рассказывать о щедром даре, который хотел сделать мне уважаемый хассанеянин, — простодушно пообещал чародей.
      Гилл был готов поклясться, что по лицу хассанеянина пробежало облачко смущения.
      — О, благодарю тебя, — чуть-чуть через силу сказал он, но дальше его речь снова полилась звонко и гладко. — И благодарю хрустальные небеса, пославшие нам таких дорогих гостей, воспоминания о которых будут долго освещать нашу лавку! Да будет ваш путь так легок, как радостно мое сердце в вашем присутствии!
      Хассанеянин продолжал петь ещё долго; путники уже далеко отъехали от лавки, а его красивый высокий голос все ещё благословлял и гостей, и дорогу, и погоду, и подковы их коней.
      — Ну что? Что ты узнал? — нетерпеливый Гилл заехал вперёд и развернулся почти всем корпусом, чтобы хорошо видеть лицо чародея.
      — А ты? — ответил тот вопросом на вопрос.
      Гилл тут же вынес свой вердикт:
      — Что-то здесь не чисто. Иначе с чего бы это он решил подарить тебе этот меч?
      — Хм… Ты думаешь, он не знает, что вчера произошло? И не узнал нас? Хм… Я почти уверен: кто-то из чиновников миссии вчера получил от него пару золотых монет. За рассказ о том, что я интересовался его лавкой. Непосвященному может показаться — пути хассанийских торговцев легки и без ухабов; но не всякий знает, как тщательно они устилают свою дорогу золотом. Или дорогими подарками. Нет, — задумался он, — в этом нет ничего странного. Странно другое. Торговля у них и вправду идёт вяло…
      — Да? — теперь задумался Гилл. — Но… мне сейчас кажется, что он был неискренен в своих жалобах.
      — Да, конечно, ты прав. Чем громче плачет хассанеянин, тем довольнее он своими делами…
      Гилл вспомнил о своём намерении помочь бедному торговцу и покраснел.
      — Этот хассанеянин считает, что всё идёт как надо. А вот его компаньон — тот недоволен. Ваданы… им же сегодняшний медяк дороже завтрашнего золотого. Так что, скорее всего, сейчас они торгуют без прибыли. Если вообще торговля идёт. Кому зимой нужны плуги? Но хасса-то доволен, понимаешь? — развёл руками чародей и, помолчав, добавил. — На что он рассчитывает?
      Путники уже выехали за массивные каменные стены города и теперь продвигались через предместье, среди халуп бедноты, обнесенных плетнями огородиков, навозных куч и прочего мусора.
      — Слушай, а чего ты к ним вообще пристал? — вдруг чего-то осерчал Гилл. — Послушать тебя, так их непонятная торговля хуже грабежа на большой дороге, учиненного самим управляющим провинции!
      — Ты в шахматы играешь? — спросил чародей и после утвердительного кивка продолжил. — Там бывает, что пешка… в нужном месте и в нужное время… значит больше, чем половина всей королевской рати.
      Не совсем удовлетворённый этим ответом, Гилл замолчал. Ох уж эти шахматисты… На вкус Гилла, эта игра была слишком медленной, что ли. И потому неинтересной. Он вспомнил, с каким удовольствием дед растолковывал ему её правила. "Здесь, как и на поле боя, всадник более сильная фигура, чем пехотинец. Хотя уступает башне". "А жалко, что настоящие башни не могут передвигаться, как шахматные? Представь только, как было бы классно воевать, если бы…". "Ну и фантазёр ты у меня. А вот это королевский советник. Самая сильная фигура!". "Это как ты, дед?". "Не смейся, проказник… Пешки. Ими закрываются все фигуры… и ими же игрок легко жертвует ради своей победы". "А в жизни тоже так?". "Да…". Гилл потянулся рукой к маленькой фигурке. Солдатик обреченно вздохнул, выставил вперёд своё копьецо и, перед тем как послушно шагнуть вперёд, укоризненно оглянулся на Гилла…
      — Ты что, совсем не следишь за дорогой? — сердито буркнул чародей.
      Гилл невпопад замотал головой и отпустил натянутые до упора поводья, одновременно успокаивая коня. Сердце бешено стучало: в той пешке он вдруг увидел самого себя.
      Пешка… Пешка…
       Почемуон тогда бежал?
       Почемусказал те слова?
       Пешка?!

* * *

      Местания встретила путников неприветливо — туманами и моросящим дождем. Почти два дня они спускались по каменистой дороге, в месиве снежной каши, мимо высящегося справа Лысого хребта, громаду которого большей частью не было видно из-за густого тумана. Иногда им вообще приходилось ехать в такой густой, до белизны, мороси, что они различали только неровную дорогу под ногами коней да скалы с редкими кривыми кустами по обочинам.
      А когда они, наконец, вырвались из туманного плена, то вместе с ним они позади оставили ещё и зиму. Сквозь бурый наст прошлогодней листвы кое-где из влажной пахучей земли пробивалась первая трава, а по-девичьи стройные деревья, казалось, ждали лишь первого солнечного дня, чтобы из набухших почек на свет божий с неслышным стоном прорвалась нежная клейкая зелень листвы.
      Вскоре местность снова резко изменилась: лесочки и рощицы растаяли в необозримой степи, в которой всё чаще стали попадаться небольшие селения в обрамлении садов и виноградников. Горы снова превратились в синюю полоску на горизонте — но теперь уже за спинами путешественников.
      Дорога стала заметно многолюднее. В обе стороны постоянно двигались шумные группки праздных путешественников, кавалькады важных господ, конные и пешие отряды солдат, повозки торговцев. Иногда им попадались разноцветные фургончики бродячих артистов, издали заметные от веселого звона колокольчиков и собачьего лая, или одиночки-менестрели. Один из них на некоторое время присоединился к путникам; и эти полдня пения под гитару и декламации наперебой старинных баллад стали для Гилла настоящей отдушиной. Но когда бродяга, весьма довольный полученным "на память" серебром, отправился дальше своей дорогой, Гилл снова захандрил.
      После Асберилли начавшая крепнуть дружба вдруг дала трещину. Появившееся у Гилла подозрение хоть и казалось ему слишком нелепым — но всё же он никак не мог от него избавиться. Кастема же произошедшей перемены, похоже, не увидел. С некоторых пор осторожно наблюдавший за ним Гилл заметил, что тот ушёл в какое-то угрюмое молчание и почти не обращает внимания на перипетии их пути. Иногда он, не говоря ни слова, останавливался и разглядывал какую-нибудь деталь местности: стаю воронов, по-хозяйски чувствовавших себя в просторе между небом и землёй; беспокойный рисунок ручья, в котором, как в зеркале, отражался алый закат. В эти минуты Гилл буквально чувствовал исходящую от него тоску и какую-то обречённость — и в ответ молча злился на него, а то и недовольно бурчал.
      Когда по дороге начали появляться первые местанийские города, Гилл повеселел: такими они были светлыми и красивыми. Здешние жители любили строить свои дома из белого камня, который потом окрашивали в легкие розовые, желтые и голубые тона; кроме того, богатые горожане стеклили окна верхних этажей несложной разноцветной мозаикой. Каждая улица или площадь оказывалась непохожей на предыдущую, а столько памятников, барельефов и фонтанов вряд ли бы нашлось и в самом Венцекамне.
      Когда первый архитектурный восторг угас, Гилл разглядел, что почти все постройки и украшения имели несколько потрёпанный вид, а фонтаны, так поразившие его, большей частью не работали. Кроме того, в черте города нельзя было не найти не то, что парка, но даже просто одинокого деревца, клочка травы или хотя бы цветка в окне. Язык, на котором говорили здесь, оказался похож на ренийский, и через неделю Гилл уже привык болтать на нём. А вот к скорости, с которой говорили местные жители, привыкнуть оказалось гораздо сложнее. В конце концов, он стал почти каждую свою беседу предварять просьбой "говорить чуть помедленнее". Это помогало. В одном из шумных городов он купил себе что-то похожее на местный наряд: полосатые желто-коричневые чулки, узкий замшевый камзол с расширяющимися книзу рукавами, белый шёлковый шарф, завязывавшийся вместо пояса, странный головной убор с двумя длинными золотистыми шнурами, с концов которых на спину падали такие же золотистые кисточки, и короткий ярко-алый плащ. И был очень доволен собой, пока однажды не увидел крикливую заморскую птицу, своей многокрасочной расцветкой весьма напомнившей ему его нынешний вид. Гилл покраснел и на всякий случай справил себе новые обновки.
      В тот же день он с огорчением обнаружил, что его кошелёк за время путешествия заметно полегчал. Впрочем, это было не смертельно. Дед предусмотрительно снабдил его адресом одного менялы-хассы, у которого он мог бы разжиться приличной суммой. Но для этого надо вначале попасть в столицу.
      Гилл улучил момент, когда после ужина чародей был в относительно расслабленном настроении, и поинтересовался, когда они будут в Серетене.
      — Ты разве куда-то спешишь? — лениво поддёрнул его тот.
      Гилл вспыхнул:
      — Мы, кажется, едем вместе и не мешало бы нам обоим решать наши дальнейшие действия!
      Чародей пристально посмотрел на него. Гилл не остался в долгу и упёрся своим взглядом в его глаза.
      — Через пять дней, — отрезал Кастема и ушёл в отведенную ему комнату.
      Гилл с облегчением вздохнул. Формально он мог праздновать первую победу над чародеем.
      Но только почему на сердце вдруг стало скверно?…

* * *

      Они так и не доехали до Серетена.
      В двух днях пути от столицы путники остановились на ночлег в самом красивом городе из всех, что Гилл видел до сих пор. Давным-давно какой-то король построил здесь свою загородную резиденцию, которую назвал Солнечным цветком — Айча-Нилль — и старался проводить здесь всё жаркое время года. Вскоре небольшой дворец в самом сердце густого парка оброс, как днище корабля ракушками, городом, в котором селились желавшие всегда находиться поближе к ореолу царственных особ. Потомки любившего природу короля уже не столь жаловали Айча-Нилль, но городу это пошло только на пользу: он потерял статус летней придворной дачи, а взамен стал местом, в котором с приятностью проводили время не только знать, но и завзятые театралы, художники, литераторы и прочие доморощенные философы.
      Всё это, а также кучу других интересностей, рассказала Гиллу словоохотливая хозяйка гостиницы в Айча-Нилль. Гостей из Рении она привечала особо, хорошо помня, что её мать оттуда родом.
      Было ещё не поздно, и Гилл, еле вырвавшись от хозяйки, отправился в плаванье по незнакомым водам. Когда он в очередной раз упёрся о непоколебимость охраны королевского дворца и с досадой поставил крест на возможности проникнуть хотя бы в парк, уже начало темнеть. С неохотой он отправился в гостиницу — да и заплутал в незнакомом городе. В общем, когда, он наконец, вышел на правильный путь к ней, чёрное безлунное небо уже было всё усыпано звёздами.
      Впрочем, если бы не темнота, ему бы вряд ли удалось незамеченным пройти следом за двумя странными всадниками. Их путь, кстати, тоже лежал в ту же самую гостиницу, что было совсем неудивительно: из случайно услышанного обрывка их разговора Гилл понял — они зачем-то настойчиво ищут Кастему.
      Прячась за углом дворовой пристройки, он подслушал, как незнакомцы переговорили с хозяйкой. Когда они скрылись за поворотом лестницы, Гилл выскочил во двор и заметался: ему очень хотелось узнать, что за дело у них к чародею.
      — Ну же… Думай, думай! — приказал он себе. Остановился. Стал считать, какое окно на втором этаже должно означать их комнату. Слава вечным звёздам: рядом как раз растет пирамидальный тополь! Не самое удобное дерево для того, чтобы забираться на него, но жгучий интерес чуть ли не сам, в одиночку подбросил Гилла до высоко расположенных веток. Он с трудом добрался до карниза, а уже по его широкой полоске — до приоткрытого по случаю тёплой погоды окна. Прислушался. Там уже о чём-то говорили.
      — …Не называй нас своими друзьями. Какие здесь друзья могут быть для лазутчика и осведомителя?
      — Слишком много боли в твоих словах для трезвого и справедливого обвинения, — это Кастема.
      — Это не моя боль. Это боль моей земли. И не говори, что ты не понимаешь, о чём я…
      Гилл попытался осторожно заглянуть в тускло освещённое окно. Половину его загораживала спина чародея; в оставшейся части был виден край стола со светлым пятном от стоящего на нём светильника и скрытая тёмным плащом фигура одного их незнакомцев. Присмотревшись, Гилл с удивлением обнаружил, что это женщина; довольно молодая, но очень бледная и какая-то нездоровая. Весь её жизненный сок, казалось, пошёл в одни глаза — большие, чёрные, блестящие… пугающие.
      Он снова отодвинулся назад, под защиту стены. Разговор пошёл тише и неразборчивее. Голоса Кастемы и чужого мужчины сплетались в тугой узел; женского голоса он так и не услышал.
      Разговор закончился внезапно: незнакомец возвысил голос не то до плача, не то до проклятья. Резко наступила тишина. Потом в комнате беспорядочно задвигались. Громко хлопнула дверь. И снова стихло. Гилл заглянул в окно: Кастема стоял в той же позе. Потом он попытался прикинуть, успеет ли спрыгнуть на землю, пока не появятся странные гости. Решил не рисковать. И удачно: две фигуры вылетели во двор буквально тут же. Не говоря ни слова, они вскочили на оставленных во дворе скакунов и быстро выехали за ворота.
      Немало озадаченный всей этой сценой, Гилл уселся поудобнее и решил чуток переждать, чтобы не появляться перед чародеевы очи сразу после ухода его гостей. Но этому помешал резкий голос Кастемы:
      — Ты войдёшь через дверь — или тебе открыть окно?
      Чуть не упавший от неожиданности Гилл сипло пробурчал:
      — Да ладно…
      Он с честью преодолел обратный путь и уже на земле с тоской оглядел себя: вот он какой, храбрый искатель приключений… Хоть сейчас отправляйся на рыночную площадь просить милостыню, и никто в этом перепачканном неудачнике не узнает внука королевского мажордома.
      Эх-х! А на большее он, кажется, и не способен!…
      Еле волоча ноги, он вошёл в здание и поднялся наверх, с усилием заставил себя надавить на тугую дверь комнаты. Чародей уже сидел за столом. Взгляд Гилла приковали его ярко освёщенные руки, крепко сжатые в кулаки. Кастема повернул к нему непроницаемое лицо — и что-то в нём дрогнуло.
      — Ложись спать, — мягче, но всё с теми же непререкаемыми интонациями произнёс он.
      Гилл кивнул и направился к своей кровати…

* * *

      Сладко потянувшись, ещё в сонной дрёме, Гилл лениво приоткрыл глаза.
      Это что — чародей так и просидел всю ночь?
      — Приведи себя в порядок и скажи хозяйке сделать нам завтрак. И счёт, — даже не повернувшись к нему, приказал Кастема. Гилл набычился: да что он о себе воображает! Тем не менее, послушно встал и поплёлся выполнять его поручения.
      Хозяйка, такая словоохотливая и приветливая ещё вчера, сегодня оказалась не в настроении. Она равнодушно приняла от него заказ и нарочито быстро заспешила по своим делам. А когда беседовавшие о чём-то постояльцы вдруг замолчали при его приближении, ему вдруг на мгновение почудилось, что он опять очутился в Асберилли. Гилл нахмурился и положил в солидную копилку незаданных чародею вопросов ещё один.
      Завтрак гостям накрыли на веранде, под голой паутиной виноградных лоз. По раннему утру солнце ещё пряталось за домами, и от настойчивого ветерка было зябко. Гилл задумчиво жевал отбивную и пересыпал из кучи в кучу свои вопросы, догадки и подозрения. Вдруг ему повезло: в запутанной головоломке блеснула новая догадка, которую он тут же, не сдержавшись, почти наобум брякнул:
      — Это были здешние чародеи?
      Кастема с невольным уважением посмотрел на него. Кивнул.
      Обрадованный удачей Гилл решил дальше развивать своё тактическое преимущество.
      — А узнать, что я… за окном, тебе помогла твоя магия?
      Чародей почти засмеялся.
      — Да нет… Я просто стоял у окна и видел, как они приехали. А потом и тебя.
      Гилл покраснел и замолчал. Но незаданные вопросы грызли его изнутри сильнее изжоги.
      — А в чём они тебя обвиняли? — как можно более невинным тоном спросил он.
      Звякнул стакан. Кастема невидящими глазами смотрел куда-то вперёд. Гилл испугался: в них плескалась что-то, похожее на боль.
      — Мы сегодня… сейчас выезжаем домой, — медленно произнёс чародей.
      — Т-ты что надумал? Я т-те!…
      Гилл вздрогнул и обернулся на неприятный шум: внизу, по узкой улице вели пьяного горожанина, а он вырывался и ругал своего слугу. Гилл презрительно скривился. Развернулся обратно и попытался выловить из метавшегося хаоса вопросов первый попавшийся. Хватило его, однако, только на очумелое "А?…"
      — Да. Хватит. Назад.
      — Ну погоди, доберёмся домой, я т-тебе!…
      Подземные боги, да заткнётся он?! Гилл почти с ненавистью посмотрел на источник дурного крика.
      Не говоря больше ни слова, Кастема встал из-за стола и ушёл. Гилл поддел на хлеб оставшийся кусок мяса и, жуя на ходу, бросился вслед за ним.
      Выезжали они в гробовом молчании осуждения. Гилл с вызовом оглядел всех и каждого — и тех, кто высыпал во двор, и тех, кто выглядывал из окон гостиницы. Но никто не сказал им и слова.
      Проехав немного по городу, Кастема уверенно свернул на незнакомые улочки и, не дожидаясь неизбежного вопроса Гилла, пояснил:
      — Поедем ближайшей дорогой. Через Корабельную пущу.
      А дальше началось! Сначала они чуть было не столкнулись с мчавшими во весь опор молодыми безрассудными всадниками. От неминуемой беды их спасла только реакция чародея. Потом, шагов через сто у Гилла лопнула подпруга и он едва не свалился на камень мостовой. Пока они чинили упряжь, у Кастемы срезали кошелёк — но он в последнее мгновение успел поймать воришку за руку.
      — Лучше сам отдай, — пригрозил чародей.
      Вертлявый мальчишка сунул ему неудавшуюся добычу, вырвал руку и скрылся в толпе.
      — Эх, бог не выдаст — свинья не съест! — подкинул Кастема спасенный кошелёк.
      Гилл с бешенством посмотрел на непонятно отчего повеселевшего чародея — и сам неожиданно засмеялся вслед за ним: злой смех, и вправду, казался лучшим ответом на всю эту дурь.
      Только после этого Зёвра, не знающая чувства меры богиня неприятностей и мелких пакостей, немного отстала от них.
      Но её родная сестра Сеттена, без устали ткущая узоры счастливых развязок и благополучных исходов, к ним так и не вернулась…

* * *

      За деревьями мелькнул рыжий язычок костра. Гилл перехватил поудобнее кипу хвороста и зашагал вперёд по мокрому снегу, по пути теряя плохо державшиеся ветки. Дойдя до места привала, он облегчённо скинул с себя груз и стал наблюдать, как над огнем ладят котелок.
      Гилл теперь с грустью вспоминал кажущуюся монотонность их путешествия в Местанию. Только сейчас он смог разглядеть за ней лёгкость пути и удачливость путников. Да у них тогда даже встреча с разбойниками оказалась приятным развлечением!… Поёжившись, он вспомнил последнее нападение, во время которого старый Грач потерял ухо и сломал руку, а его зять, вялый детина, вообще остался на месте схватки, едва приваленный грудой могильных камней…
      Теперь они постоянно ехали в сопровождении каких-то путников. Кастема внимательно следил, чтобы вдруг не остаться в одиночестве. Из дорожных баек Гилл попутчиков, кстати, быстро выяснил, что подобное сбивание в кучу — практически единственный способ безопасного движения небогатого или торгового люда. Иногда их разношёрстный караван растягивался вереницей телег и фургонов на сотни шагов. Правда, безопасность они покупали за счет скорости. Караваны ехали медленно и могли останавливаться на привал по нескольку раз в день.
      Слава вечным звёздам, этот ночной привал должен стать последним. До Венцекамня осталось несколько часов пути даже с их скоростью идущего к мяснику вола. Последняя ночёвка на свежем воздухе — и… Тут высокий астарен с лошадиным лицом и с ехидным прозвищем Шрам-в-отставке, без лишних слов взявший на себя руководство колонией путешественников, завидев, что Гилл болтается без дела, зарядил его за новым хворостом.
      — Или ты ночью полезешь греться под своего коня? — этой солдатской остротой закончил он своё короткое распоряжение.
      — О нет, что ты, я ни за что не повторю ошибки твоей матери! — с наивным видом запротестовал Гилл.
      — Ты это о чём?…
      Шрам-в-отставке, как быстро заметил Гилл, отнюдь не отличался сообразительностью.
      — А что? Я что-то не то сказал? — Гилл простодушно вперил в него удивленный взгляд.
      Астарен тупо оглядел спутников, давящих в рукавах хохот, на всякий случай грозно выругался в воздух и стал остервенело раздавать распоряжения. Люди засуетились, а Гилл, злорадно улыбаясь, пошел за новой порцией дров.
      Кстати, Кастему Шрам-в-отставке старался не трогать (хотя если уж кто и знал, что это чародей, то уж точно не этот солдафон).
      А с Кастемой творилось что-то неладное — словно та боль в глазах выросла и растворилась в его теле. Гилл пару раз попытался завести с ним разговор о нём, но тот каждый раз резко обрывал эту тему. Однажды он прямо спросил его — не наслали на него эту какую-нибудь порчу те чародеи? Кастема гневно набросился на Гилла и приказал ему выбросить из головы всю эту дурь! Они его друзья; ну поссорились, ну с кем не бывает!
      Гилл вспомнил тот подслушанный разговор — и промолчал. Если Кастема хочет так думать, это его право. Гилл же не обязан быть таким наивным и добреньким, но и раскрывать кому-то правду на жизнь он тоже не обязан…
      …Запах из котла дразнил и не давал забыть о том, как он проголодался. Едва дождавшись долгожданной команды "Налетай!", Гилл очутился в первых рядах и протянул жене Шрама-в-отставке две оловянные миски.
      — Гляди, лопнешь! — и если бы не его проворность, летела бы его посудина, кувыркаясь, от удара толстой бабищи.
      — Вторая порция моему товарищу. Он там, ждёт меня, — и махнул головой в его сторону.
      С чуть подобревшим лицом она взяла протянутые миски и щедро навалила в них жидкую кашу с редкими островками мяса.
      — Он у тебя, что, болен? — сочувствующе спросила она.
      Гилл неопределенно мотнул головой и заторопился обратно, пока металл посуды не перенял от каши всё её тепло. Сейчас, когда Кастема, похоже, и вправду приболел, заботиться об их нуждах приходилось ему одному. Вздохнув, Гилл в очередной раз подумал, что у чародея это получалось лучше.
      Проходя мимо фургона местанийцев, он заметил, как те, уже отужинав, вытащили квадратную доску и расставляют на ней тёмные и светлые фигуры. Гилл зачем-то остановился и уставился на шахматы. Жар каши, дошедший до пальцев, вернул его в реальность. Он почти бросил свою ношу на грязный снег и схватился за мочки ушей. Потом краем плаща подхватил миски и в целости и сохранности донес их до повозки, на которой его ждал чародей. Повозка принадлежала семейной паре лекарей, буквально заставивших Кастему разделить с ними путь.
      К зацепившей его мысли Гилл вернулся только после того, как тщательно подобрал последние кусочки каши. А мысль-то стоила того, чтобы к ней вернуться, довольно улыбнулся Гилл: в последние дни он и думать забыл о своей… пешечности в руках чародея. С последними крупицами наслаждения он облизал ложку и с жалостью уставился на почти чистую посуду.
      Кастема всё ещё возился со своей долей. Ел он без удовольствия и, заметив жадный взгляд Гилла, брошенный в его миску, протянул ему её.
      — Будешь? Я чего-то не хочу.
      Гилл наотрез замотал головой и на всякий случай пошёл прогуляться по лагерю.
      Ноги сами вынесли его к игрокам.
      — Ах, ты так?… А мы тогда вот так!
      — Испугал пожар поленом!
      — Нда… Сейчас… Напал!
      — Я вижу…
      — Ещё раз напал!
      — Ушёл, ушёл… Вот тебе! А вот ещё! Всё! Кончено!
      Обескураженный игрок почесал затылок и, тяжело вздохнув, предложил:
      — Давай ещё!
      — Что ж, давай… А ты, пацан, умеешь играть? — обратился его партнер к стоявшему рядом Гиллу. Тот кивнул. — Тогда садись сюда. Смотри и учись!