Брат-чародей

      Легина перевела дыхание. Кажется, обошлось… Она поймала взгляд Гражены и благодарно кивнула ей, тут же получив в ответ понимающую улыбку. Было странно, но Легина почти никогда не испытывала ни неприязни, ни ревности к сопернице.
      Это был последний всплеск хоть какого-то веселья неудачного вечера. Последовавший вскоре уход Миррамата, проредившего этим и без того куцую компанию, похоже, заставил задуматься и остальных: а чего, собственно, они здесь делают?…
      Следующей праздник покинула Майлесса. Она даже не ушла, а сбежала. Легина оказалось случайной свидетельницей этого, когда в очередной раз проскользнув на открытый балкон, чтобы хоть немного утолить жажду уединения и тишины, вдруг обнаружила, что она здесь не одна. В дальнем углу, не заметив её появления, ссорились Тончи и Майлесса. Легина собралась было, не привлекая к себе внимания, вернуться обратно в комнату, как шум ссоры достиг апогея в виде звука пощёчины. Затем женская фигура, ловко перебравшись через перила, уверенно спрыгнула на недалёкий газон и скрылась в темноте. Эд-Тончи чертыхнулся, потёр щёку и повернулся обратно, к балконной двери. Тут-то он и разглядел хозяйку.
      — Видела?… Вот ревнивая дура! — попробовал он получить от неё толику сочувствия.
      Но Легина, слишком хорошо представившая себя на месте девушки, не разбирающей в темноте дороги из-за слёз, на его сторону не стала. Даже наоборот. Ей очень захотелось усовестить его.
      — Ну почему вы не можете мирно жить? Почему сейчас опять поссорились?
      — Почему? — ненадолго задумался тот. — Да просто мы уже столько времени вместе, что нужно решать: или мы женимся, или разбегаемся совсем… Чёрт, и знать бы, как лучше!
      — Ну так решили бы уже что-то, чтобы не мучить друг друга. А?…
      — Слушай! — рассердился вдруг Тончи. — Не лезь, если не понимаешь!
      Легина сообразила, что излишне давит на него. Впрочем, это нисколько не уменьшило её тяги помочь им, так что она просто задумчиво опустила голову. Но придумать что-нибудь ей помешало стремительное приближение ещё одного желающего принять посильное участие в разговоре. Гилл увидел, как Тончи ругнулся на Легину и как та послушно замолчала. И в его памяти проснулись странные и косвенные слова деда, когда тот просил его пойти на этот праздник. Мол, посмотрел бы, не обижает ли кто твою сестру и какие у неё отношения с Эд-Тончи?…
      Тогда он не очень понял, что именно имелось в виду. А сейчас, когда он воочию увидел эту короткую сценку, в его быстром уме мгновенно вспыхнула красочная и многодетальная картина, в которой негодяй Тончи постоянно обижает беззащитную Гину. И в которой так понятно, почему она всегда невесёлая!
      Не дав себе труда хотя бы на секунду присмотреться к творению собственного ума, он, как и положено благородному человеку, без промедления бросился на защиту слабых юных дам.
      — Ты как разговариваешь с моей сестрой? — налетел Гилл на ничего не ожидавшего Тончи. — Немедленно извинись!
      — Да вы что, сегодня, все мухоморов объелись? — тот в сердцах оттолкнул невесть с чего взбесившегося приятеля.
      Неминуемо разыгравшееся далее было хорошо знакомо всем присутствующим, за исключением разве что росшей в парниковых условиях принцессы. Тончи ещё некоторое время только осаживал наскоки Гилла, но очень скоро и в его голову ударила драчливая злость. А когда на них сорвалась штора, тут уж действо пошло по настоящему.
      Скоро стало понятно, что сами они не остановятся. Из мужской же силы присутствовал лишь Юз, невысокий, худой, хоть и жилистый Юз. Одному ему их разнять не выходило. Так что если бы Дженева не вспомнила свою бродячую юность, посуды и носов было бы разбито много больше.
      В конце-концов, побоище остановили, с трудом развели по разным углам ещё порывавшихся друг к другу драчунов и с ещё большим трудом выставили за дверь страсть как любопытных слуг. Легина мокрой салфеткой вытирала кровь с разбитого лица Гилла, уныло думая, как она завтра будет оправдываться перед хозяином дома. А вдруг лорд Станцель вообще прямо сейчас придёт!…
      Гилл зашипел от боли. Легина присмотрелась повнимательнее к ссадине.
      — Давай-ка я вином здесь капну.
      — Нет, не надо! Тоже мне, рана нашлась. Пустое!
      — Нет уж! Так надо, — посуровела девочка и потянулась к каким-то чудом уцелевшей бутылке. — Любишь драться, люби боль.
      Но Гиллу более-менее повезло. Его противник пострадал куда сильнее. Гражена уже перевязала ему глубокий порез на руке, а сейчас, нахмурившись, изучала какие-то повреждения надо лбом.
      — Да, вот ещё! — подскочил на месте Гилл. — Насчёт деда не беспокойся. Я ему сам всё расскажу. Ты здесь не при чём.
      — Да уж. Тебе и говорить ему ничего не придётся. Достаточно будет предстать пред его очи.
      — Что, так заметно? — он принялся ощупывать лицо. — Ойй!… Эх, лёд бы…
      Легина молча протянула ему кусок мокрой салфетки. Её внимание привлек неслышный отсюда разговор Юза с Дженевой — точнее, какая-то резкость взмахов рук последней. Вот ещё не хватало, чтобы и эти двое сейчас поссорились. Ну что за злосчастный праздник у неё вышел — сплошные ссоры да раздоры!…
      Но сквозь стороннюю шелуху недоразумений и колючки разладов по-весеннему упрямо прорастало нежданное и уже знакомое внутреннее чудо. Та каменная стена отречения, которую Легина возвела между собой и своими чувствами, вдруг оказалась сделанной из песка. И этот песок уже вовсю осыпался от горячего ветра. Легина осторожно вытирала запёкшуюся кровь с лица Гилла и наявно прозревала малоизвестную истину о том, что можно несколько раз влюбиться в одного и того же. Ей было нестерпимо жалко каждую его ссадинку и так же нестерпимо хотелось прижаться к нему и легко-легко расплакаться…
      Гилл заметил её изменившееся лицо.
      — Ты чего? — странно буркнул он.
      — И зачем ты только полез драться! — девочка успела спрятаться за справедливую укоризну. — Обещай мне, что больше никогда не будешь этого делать в моем присутствии.
      — Нет. Прости меня, но нет. Я не могу этого обещать. А вдруг кто-то снова обидит тебя? Нет, ты уж прости, — вздохнул он, — но я перестану себя уважать, если трусливо стерплю это.
      — Никто меня и не обижал…
      — Да тебя только ленивый не обидит! — вскинулся Гилл. — Я же вижу! Ты же такая… такая добрая, вот! У тебя даже прикосновения такие нежные-нежные!… И ты куда лучше многих гордячек… С чёрствым сердцем, — забормотал он под нос. — Если уж кому не дано любить, то не дано…
      Легина замерла, увидев его настойчивый взор в сторону занятой делом Гражены. "Хоть бы поскорее закончилось это наваждение", — почти прошептала она вдруг вспыхнувшее желание.
      — А? Ты что-то сказала? — очнувшийся Гилл вспомнил о ней.
      — Я говорю — всё… Всё, что я смогла, я сделала.
      — Да, хорошо, — рассеяно ответил он и снова отвернулся. Но тут же опомнился, выпрямился перед ней и широко грохнул должный жест благодарности.

* * *

      Вскоре после праздника Гражена отправилась в дорогу, вместе с Айна-Пре, двумя его слугами и девчонкой, спешно нанятой ей в услужение. Перед отъездом она устроила домашний прощальный вечер, на котором нарассказывалась об особенностях предстоящего им путешествия, о месте, куда они едут, и расплывчато очертила то, чем будут там заниматься. В ответ выслушала кучу советов, рекомендаций и пожеланий, а также неожиданные весточки из родного дома.
      Ответом на приглашение леди Олдери стал не приезд провинциального родственника, а его обширное письмо, в котором тот подробно расписывал причины, из-за которых не может оставить усадьбу. Главную из них леди Олдери и зачитала племяннице: давно овдовевший барон снова собирается жениться. Гражена, хоть и с трудом, но вспомнила по названному имени невесты кто та и откуда, заполнив этим жгучие пробелы в любопытстве тётки. Сама же восприняла новость равнодушно. Ниточки её привязанности к далёкому родному дому давно отсохли, порвались, растворились… Отец, усадьба, все тамошние родственники остались в прошлом. Не было даже особых меркантильных ожиданий, связанных с наследством. Всё осталось слишком в прошлом.
      На прощальном вечере Гражена была спокойной и задумчивой, не выказывая и капли страха неизвестности, который обычно охватывает домоседливых людей перед дальним путешествием.
      — Жалко, что вы едете не в Аргаментань, — грустила Дженева. — Там очень красиво.
      — Ничего, Погорье тоже славится. Ты, кстати, была там когда-нибудь?
      — Нет. Это же малолюдное место. Да и Священный лес недалеко. Жоани каждый раз объезжал Бобовым трактом, чтобы подальше… А почему вы туда едете, случайно не из-за Священного леса?
      — Айна-Пре ничего об этом не говорил. Думаю, всё проще. Это его родные места. Может, он всего лишь соскучился по зелёным холмам.
      — Ох… Как представлю, как тебе будет столько времени с Айна-Пре. Он тебя и здесь живьём-то съедал, а что ж там тебя ждёт!… И, главное, меня рядом не будет, чтобы было хоть кому поплакаться.
      — Ну, как-то придётся самой справляться… — потупила глаза Гражена.
      — А знаешь, что мне кажется?… Насчет вас с Айна-Пре?
      — И ч-что? — мгновенно перетрусила та: а вдруг подруга о чём-то догадалась?
      — Мне кажется, что вы с ним очень похожи. Что у вас есть что-то… родственное. Может, вы потому и вечно схватываетесь, как только оказываетесь рядом.
      — Ты так думаешь? — ухватилась Гражена за очень интересующую её тему; интересовало же её нынче всё, что хоть каким-то боком относилась к ним с Айна-Пре. — А чем именно мы схожи?
      Дженева крепко задумалась. Её неотчётливые понимания никак не хотели оформляться в слова.
      — Ну… Какой-то силой. Да, у него её всё равно больше. Но она есть и у тебя. Вот! — обрадовано выдохнула она, довольная тем, как справляется со сложным вопросом. — И ещё вы оба какие-то… безбашенные, что ли. И вместе с тем очень практичные.
      — Ой, сколько комплиментов, — искренне порозовела практичная безбашенная сильная женщина.
      Отъезд Гражены вдруг кольнул Дженеву негромкой, но глубокой печалью, что попрощались они не на пару месяцев, а навсегда. Дженева всеми доступными средствами постаралась тут же забить это чувство, свести его в разряд "ничего не было" или хотя бы "всё это глупости". Хуже всего было то, что в последнее время у неё действительно обострилась способность предчувствования и понимания. Пока это касалось простых вещей, вроде попадёт ли она сегодня под дождь, или под каким комодом стоит поискать потерянный гребень, или из-за чего леди Олдери была целый день расстроена — каждое новое подтверждение правильности её мелких угадываний доставляло ей немалые поводы для по-детски самодовольной гордости. Сейчас же, когда предчувствие, не спросясь её саму, вдруг подало голос в серьёзном деле, да ещё и так… безвозвратно, что ли — Дженева готова была с размаху отказаться от любых претензий на прежде такую приятную способность предвидеть. Лишь бы ничто не помешало Гражене в положенное время вернуться домой живой, здоровой и веселой!
      Нахлынувшим переживаниям не дало разыграться простое воспоминание о том, как совсем недавно весьма уверенное предчувствие вдруг не сбылось. И тоже в не менее серьёзном деле.
      Давно и безнадёжно влюблённый в неё Юз. Он молчал о своей любви, потому что она, щадя его чувства, не давала ему повода даже обмолвиться о них. Но теперь, когда и она сама вдруг так ярко и так сильно влюбилась в него — всё счастливо изменилось. Теперь он мог, ничего не опасаясь, признаться ей — и всё у них бы пошло просто чудесно. И так кстати приближался праздник щедрого солнца, самое время для страстных шёпотов и первых поцелуев…
      В общем, к Гине Дженева шла полностью уверенная, что оттуда она уйдёт не одна. Дни — и особенно ночи — перед праздником она проводила в расплывчатой дымке фантазий о том, как они объяснятся, в завлекательной сладости придуманных историй, одна краше и возвышеннее другой… Не замечая их неизбежного яда.
      …И когда на празднике Юз в который раз не воспользовался возможностью отвести её в сторону для важного разговора, или шепнуть ей на ухо горячие слова, или всё сказать одним лишь взглядом — она вдруг почувствовала себя смертельно раненой…
      Хорошо хоть, у неё хватило сил не высказать ему — что она думает о его честности и смелости. Но всё-таки, кажется, из-за чего-то напала на него. Они чуть не поругались…
      На следующий день Дженеве довелось много передумать и перерешить. Крохотная нотка стыда за своё вчерашнее поведение растворила остатки злости на Юза. И ещё она поняла, что, несмотря ни на что, её чувства к нему действительно настоящие. Она очень любит его.
      Дольше держался неприятный осадок от того, что её уверенные ожидания тогда не оправдались, — но только до тех пор, пока она не воспользовалась этой несбывшейся предуверенностьюкак неоспоримым фактом: далеко не все её предвидения сбываются на самом деле. И поэтому она на совершенно законных основаниях может не волноваться о том предчувствии насчет Гражены.
      Дженева облегчённо вздохнула — и заодно перешагнула через то, что казалось огромной горой обиды на Юза, а на самом деле было кротовиной временного разочарования. Ну не признался он тогда! Ну и что? Они куда-то спешат? Может быть, как-то иначе будет даже интереснее. Главное, что они любят друг друга. А всё остальное…
      Пришло время разгара лета. Верхний город привычно опустел, все, кто мог, уехали от жары в свои деревенские усадьбы. Леди Олдери вслед за двором перебралась в Лесное Зараменье. Забрала с собой почти всех домашних слуг, так что дом на Тополиной улице обезлюдел. Теперь Дженева вдосталь наслаждалась успокоённой тишиной вокруг и странным ощущением нереальности опустевших улиц. Даже почти полная потеря нормальных обедов и ужинов (единственная оставшаяся кухарка заводилась с готовкой, только когда сама хотела чего-то более существенного, чем хлеб с сыром) воспринималась совсем не поводом расстраиваться, а дополнительной свободой от привычной рутины. Свободой от необходимости играть в богатом доме утомительную и непростую роль "подруги племянницы хозяйки".
      Жизнь в столице много дала Дженеве в плане возможности разглядеть что-то типа многоступенчатой лестницы, на которой находились все без исключения люди. Торговцы, писари, веселые подружки, солдаты, вельможи, жёны пекарей, нищие — все-все-все. У каждого своё место. И каждый должен знать, кто кому уступает дорогу на узком мосту. Неписанный закон прост — уступает тот, кто находится ниже по этой лестнице. Поэтому так важно правильно и быстро оценить взаимное расположение, кто выше, а кто ниже.
      Это было похоже на игру, которую сами игроки уже и не замечают — как не замечаешь деталей исхоженной годами дороги. Её правила обычно перенимают ещё будучи детьми. От этого соблюдение игры практически никогда не представляет особого труда. Но Дженева разглядела два усложняющих условия.
      Первый относился к случаям, когда люди стояли почти на одной ступеньке. Здесь очень легко вовлечься в споры-выяснения, кто кого лучше и выше. Вспомнить только, как леди Олдери второпях и в расстройстве собиралась в Лесное Зараменье, лишь бы не появиться там позже одной придворной дамы! Это какое-то детское соревнование за место рядом с королевой продолжалось у них уже кучу лет и конца ему не было видно.
      Во второй случай, более редкий, попала сама Дженева. Нелады происходили, когда человек вдруг резко поднимался по этой лестнице. Дочка гончара в усадьбе астаренского барона, да вдобавок ещё и уличная плясунья, волею судеб и желанием дочери барона и племянницы придворной дамы вдруг взлетела высоко. Фактически была поставлена Граженой почти на один уровень с ней самой. И это не могло не вызвать сложностей в доме леди Олдери. Нет, конечно, не с самой хозяйкой, а со слугами — точнее, со служанками. Последние нередко позволяли себе то грубым словом, то едкой гримаской напомнить выскочке её настоящее место.
      Дженева была сильно задета этим, особенно поначалу. Принимать унизительное обращение не хотелось. Но и требовать уважения к себе тоже было не решение. Последнее быстро выяснилось на примере славнопамятного маэстро Брутваля. Толстый учитель встрял тогда в беспросветную битву со слугами, которая закончилась только его уездом домой — и далеко не в его пользу. Поэтому Дженева решила действовать иначе: запастись терпением, здравым смыслом — и сарказмом поядрёней, когда кто-то из домашних слуг позволял себе зайти слишком далеко. Язычок у неё был вполне отточен, поэтому даже самые вредные скоро попритихли.
      Впрочем, это было почти единственным, чего ей удалось достичь. Объем зависти к выскочке был слишком велик, чтобы отказаться от удовольствия чувствовать к ней неприязнь.
      Но сейчас Дженева могла вполне отдохнуть от всего этого. Насколько противостояние было утомительным, выяснилось, только когда оно, за временным исчезновением второй стороны, само собой прекратилось. Солнечное лето, чувство освобождённости, отсутствие особенных забот — всё это само по себе способно наполнить тебя тихим счастьем. А у неё ещё была и любовь, настоящая любовь…

* * *

      Дженева потёрла затёкшие ноги и сладко потянулась. Долгожданный перерыв. Повернулась на шевеление сзади и, вспыхнув ободряющей улыбкой, понимающе подмигнула Юзу. Последнее время они часто занимались вместе и Дженева пользовалась любой возможностью, чтобы поддерживать его, заранее остерегать от обычных ошибок новичков, да и вообще служить чем-то вроде опытного проводника по загадочной стране чародейского ученичества. Юз устало дрогнул улыбкой и, нарочито тяжко встав, направился к свой сумке, висевшей на гвоздике у двери.
      — Пасиб за книгу, ага… — с этими словами передал свёрток Дженеве.
      — Ну и как? — поспешила та вытащить из замолчавшего товарища впечатления от прочитанной книги.
      — Ага… Особенно там, где про стариков…
      — И мне тоже! — энергично закивала Дженева. — И ещё про силу печали.
      — Ну да… А вообще странно получается. Чё-то не того-то…
      Юз легонько вздохнул и снова замолчал на середине фразы.
      — Ты о чём это? — хмыкнула Дженева.
      Тут в комнате стало шумно: вернулся Кастема, да ещё привёл Миррамата и Тончи, и все нагруженные тяжестями. Выяснилось, что нужно помочь принести выданные деканом бумагу, сургуч и прочие писчие принадлежности. Поднялась рабочая суета, в которой оказалось больше суеты, чем собственно работы: всей гурьбой спокойно справились за одну ходку.
      — Ты что сегодня вечером делаешь? Слышал про представление на Старорыночной? — выпалила Дженева, как только все остальные разбрелись по своим делам и они с Юзом оказались вдвоём. — Мне сейчас Миррамат рассказал. Северная труппа будет, представляешь?!
      Восторг, которым сейчас светилась Дженева, подогревало не столько предстоящее развлечение, сколько ещё живая память её тела о как бы случайном прикосновении, проскользнувшей встречеих ладоней. Она заглядывала в его глаза, ища в них отражение своих чувств, взмахивала по-птичьи руками и чуть ли не пела. Тенистая аллея, по которой они бодро шагали, со стариковской беззавистливой мудростью понимающе шелестела над их головами, как будто впервые за всю вечность видя юное, не ведающее и тени боли, счастье.
      — Какая ты сегодня весёлая, ух!… - Юз ответно улыбался, но не говорил ни да, ни нет.
      — Ой, ты ещё меня не знаешь, — соловьино смеялась она, взмахивая каштановой гривой волос. — И играть они будут "Славного Хорвиса и прекрасную Сильтию", представляешь?!
      Дорогу преградило упавшее от недавней ночной бури дерево. С детской непосредственностью они полезли пробираться через ворох уже сохнущих листьев и растопырки корявых веток, дружно презрев уже протоптанную обходную тропинку вокруг преграды.
      — Слушай, я спросить тебя хотел.
      Дженева на мгновение замерла на подрагивающем стволе. Уже перебравшийся на дорогу Юз подал ей руку. Она опёрлась на протянутую ладонь — и лёгко спрыгнула к нему, почти в объятия.
      — Да? — чистым голосом тихонько пропела она, одним движением глаз, как открытую книгу, читая его лицо и фигуру. Его вопрос был действительно серьёзен — но касался не её лично. Дженева мягко улыбнулась и шагнула в сторону, как будто этого почти объятияи не было.
      — Ты же дольше здесь… М-м… Не могу понять, тому ли нас здесь учат! — негромко выпалил Юз.
      — Чего-чего?…
      Юз замялся, как будто уже пожалел, что начал эту тему, но всё же заговорил.
      — Как бы это тебе объяснить… Ну вот ты сама скажи, чему нас учат.
      — Ну как это, ты что, сам не видишь? — справедливо вознегодовала Дженева и набрала побольше воздуха, чтобы — раз, два, три! — прочеканить прописные истины. Но Юз, словно не услышав её вопля, продолжил свою мысль.
      — Мне надоели бесконечные разборы: почему люди так говорят, почему люди так делают и что люди думают, когда так говорят и так делают. Бр-р! Даже слово «чародей» — от слова «делать». Причём делать не просто абы что, а чары. А нас ничему такому не учат, — он глянул на всё ещё не пришедшую в толк Дженеву и нахмурился. — Ну если совсем просто, то зачем нам, будущим чародеям, понимать, почему лавочник взвинчивает цены? Нам нужно будет просто научиться что-то делать, дабы лавочники не творили таких непотребств. Теперь-то поняла? — с надеждой посмотрел он на неё.
      Дженева медленно кивнула, впрочем, не сильно ещё разобравшись. Сами собой вспомнились все те сомнительные и почти бессмысленные обрывки слов, которые она последнее время слышала от него.
      — Ну слушай, чем ты недоволен, — промямлила она, одновременно всё чётче видя, что можно ему ответить. — Если так учат, значит так надо. Им-то виднее. Может, нас потому ещё не учат никаким заклинаниям, что мы прежде должны понять, где какое применять. И если мы — для того же твоего лавочника — сделаем заклинание против его жадности, а на самом деле он не из-за жадности, а потому что боится, что его дети будут голодать, то всё получится не то, и даже может ещё хуже, а это… — и она замолчала, сама запутавшись в поворотах своих мыслей. И с надеждой вопросила. — Ну, ты понял?
      — Не уверен, что ты сама себя поняла, — процедил сквозь зубы Юз.
      Дженева на мгновение опешила, но тут другое соображение пришло ей на ум.
      — Ты лучше спроси у Кастемы. Он тебе точнее скажет.
      — Ага… — протянул глубоко ушедший в свои мысли Юз.
      — Ну так пойдём на представление? — вернулась Дженева к более приятной теме. — Только желательно прийти туда пораньше, чтобы успеть занять места получше. Я ещё сама на знаю, кто будет играть Хорвиса. Надеюсь, Веш-Длиннонога, я как-то видела его Ир-Рауля. О, это было что-то! Голос у него, ого-го! И даже шёпотом его на другом конце поля было слышно. А уж как р-рыкнет — так кони за версту начинали биться!…
      Всю оставшуюся дорогу Дженева оживлённо тараторила, принимая рассеянные «угу» и «ага» собеседника за полноценное участие в разговоре. А когда путь упёрся в развилку, на которой им предстояло разойтись, Дженева твёрдо остановилась.
      — Ну так идём?…
      Юз вгляделся в её просящее выражение лица, хмыкнул, переступил с ноги на ногу — и, улыбнувшись, согласно кивнул.
      — Ладно уж, пошли… Чего ради тебя не сделаешь!
      — Ура-а! — сдержанно завопила Дженева. — Ну так в пять возле часовой башни!
      В пять возле часовой башни была многолюдная толпень — почище, чем твоя Большая Ярмарка. Быстро нашедшие друг друга Юз и Дженева гораздо дольше пробирались до цели, новоотстроенного Корыта (народной театральной площадки, названой так из-за своей формы — ровного открытого пространства, с возвышением помоста для актёров и без малейшего намека на сидения для зрителей, ограждённого кругом тонкого трёхметрового частокола).
      Пока они шли, Дженева успела просветить Юза насчёт местных традиций. Издавна школяры считали ниже своего достоинства платить за вход. Они или разными хитроумными путями пробирались вовнутрь, или занимали «балконы» — верхние ветви столетних дубов, вросших в землю в нескольких шагах от Корыта, а также развалины древней каменной стены. Узнав, что ближайшие несколько часов они намереваются провести на дереве, подобно воронам, Юз заметно скис.
      — Слушай, давай лучше мы заплатим, — бормотал он Дженеве, целеустремлённо прокладывающей путь через толпу. — Деньги у меня есть, и на тебя тоже хватит.
      — Ты чего это вздумал! — не на шутку сердилась та. — Да в этом же половина удовольствия! И видно оттуда лучше всего!
      — Ну вот, теперь видишь, каково здесь? — с каким-то горделивым довольством Дженева обвела широким жестом расстилающийся под ними вид, как будто всё это многоцветное, многолюдное и многошумное разнообразие до последней чёрточки было задумано и осуществлено лично ею. Юз осторожно приноравливался к обстановке, в которой ему придётся провести несколько часов своей жизни. Когда они только подошли к корявой цели, у него мелькнула надежда, что Дженева не осилит дороги наверх и они пойдут смотреть представление, как все нормальные люди. Но оказалось, что она лазит по деревьям ничуть не хуже его. Так что сейчас он внимательно устраивался с месторасположением поудобнее и оглядывал других бескрылых сидельцев. Последних пока было немного и все незнакомые.
      Начало, как обычно, затягивалось, так что Юз вдоволь успел оценить преимущества затекших ног и острых сучьев, неизбежно упирающихся в самые беззащитные части тела. Даже Дженева начала ёрзать, правда, это не мешало ей ни получать удовольствие от жизни, ни подбадривать Юза присловьем "ничего, скоро уже".
      Действо началось неожиданным сюрпризом. Старая история о любви пленённого воина и прекрасной варварки, которая раньше представлялась в основном нарочитыми позами, яркими нарядами, терзаниями дудок, а также охами и ахами героев, разбавленными редкими фразами на старо-ренийском, сейчас вдруг потекла ровными рифмованными строками на обычном, человеческом языке. Герои вдруг перестали стенать и метаться по сцене; вместо этого они заговорили. Говорили они красиво, образно, остроумно… и знакомо. Что-то в этом было ну очень знакомое… Но только когда на сцене, в бессловесной группе варваров мелькнула единственная в своём роде нескладная и долговязая фигура, Дженева разгадала загадку.
      — Видишь Гилла? — наклонилась она к Юзу.
      — Где? — встрепенулся он. — А, вон тот бородатый горец? Во даёт…
      Разобравшись, кто именно оказался виновником таких существенных изменений в форме представления, Дженева, наконец, с лёгким сердцем согласилась с ними. А принять нововведение было не так уж и просто, настолько всё сейчас отличалось от привычного. Некоторые зрители так даже ушли, оставив по себе негромкое эхо ругательств и плевков. Но это эхо скоро утихло в настороженном вслушивании оставшихся зрителей, а потом и совсем забылось в чарующей новизне старого представления.
      И древняя, всем известная история о любви зазвучала по-новому: острее, человечнее, ближе. От диалогов героев щемило сердце. Особенно в той сценке, где раны пленённого воина омывает варварская принцесса, уже сама пленённая его мужеством и честью.
      Гилл даже изменил концовку. В старой повести герои гибнут, попав в жернова вражды их народов; гибнут в снежной буре, так и не разжав рук… Здесь же влюблённые бесследно исчезают в ночи, а в словах варварского мудреца явственно слышится надежда для беглецов.
 
Глас мой, лети к ушедшим
И разбуди для них солнце.
Горестный шаг в изгнанье
Радостью им отзовётся…
 
      Юз, никогда не отличавшийся любовью ко всему явно выдуманному, со внутренним чувством облегчения дождался, наконец, окончания представления. Он с удовольствием покричал со всеми остальными хей-гой,традиционную благодарность зрителей актёрам, благо это была возможность ещё и встряхнуться после утомительного сидения.
      — Ты довольна? — повернулся он к Дженеве. Та только в который раз шмыгнула носом. Юз пригляделся к её лицу в дорожках от счастливых слёз и, отвернувшись, светло вздохнул…

* * *

      — Как входят в Круг?
      Вспышка перепуга от неожиданно выломившейся из парковых зарослей сердитой фигуры тут же растаяла в её узнавании.
      — О, это ты, Юз!… - счастливо выдохнула Дженева. Захотелось не то запеть, не то серебряно рассмеяться. — А я, видишь, несу воды, полить цветы у нашего домика. Розы засыхают, ну не дело же это!
      — Как входят в Круг? — негромким речитативом повторил Юз. К целеустремлённой озабоченности его лица добавилась нотка усталой терпеливости.
      — Ты о чём это, я не поняла? — опешила Дженева, но, разглядев в нём нарастающий гнев, поспешила включить соображаловку. — Ты имеешь в виду, как становятся чародеями?
      — Да, да, точно, как ученики становятся чародеями! Ну ты знаешь или нет?
      Дженева почувствовала, как в ней поднялась волною обида. Она ему так обрадовалась, а он…
      — Слушай, что ты ко мне пристаёшь с дурацкими вопросами! Спроси у Кастемы, я тебе уже говорила! А мне цветы надо полить, видишь? — и демонстративно показала ему на полные вёдра в её руках.
      Юз не принял прозрачного намёка, помочь донести тяжесть. Какое-то долгое мгновение он тонкой струной стоял перед ней, явно ища подходящие, острые и точные, слова, чтобы что-то ими выпалить. Но не выпалил, смолчал. Повернулся и быстрым, уверенным ходом зашагал к новой цели.
      Не зная, что делать, окликнуть его или броситься догонять, Дженева запнулась на ровном месте. Ведро плеснулось холодной водой на босые ноги, на подол платья. Дженева ругнулась и принялась отжимать потемневшую, отяжелевшую ткань. Когда она выпрямилась, Юза уже не было видно…
      …Последнее время Миррамат почти совсем перестал появляться в их жилище. И когда вчера, подойдя к своим дверям, Юз услышал оттуда непривычный шум, он насторожился: гостей, особенно непрошенных, не хотелось. Когда дверь распахнулась, стоящий посреди комнаты человек обернулся на скрип. Глаза Юза ещё не привыкли к полумраку помещения; пока он неузнавающе приглядывался к сливавщимся в темноте чертам гостя, тот заговорил первым.
      — Вот, значит, где ты живёшь. Стоило уходить из родного дома, чтобы поселиться в сарае.
      — А-а… Здравствуй, Иртен. Лёгкой ли была дорога?
      — Хорошо, хоть вежливости к старшим ещё не порастерял… Ну заходи, чего в дверях-то стоять? Разговор у нас будет долгий, братишка…