Корона (№1) - Корунд и саламандра

Брат Серж послушно склоняет голову, и пресветлый, одарив нас благословением, уходит. И уносит злополучный кошелек, так мало успевший поведать нам. А Серж спрашивает:

— Анже, а ты вообще из-под крыши выходил сегодня?

— До того ли было, — вздыхаю я.

— А знаешь, какой денек был хороший, — мечтательно прищуривается Серж. — Весна началась, друг Анже. Да в полную силу. Погоди, вот выйдешь завтра, на земле потрудишься — попомни мои слова, обратно в келью не захочешь. По мне, так прав пресветлый: рьян ты больно. Совсем тут зачахнешь за дознанием этим.

Я благодарно улыбаюсь Сержу, но на душе все же тоскливо.

— Полоса неудач, — бормочу я.

— Не бери дурное в голову! — отзывается Серж. — Удачи, неудачи… Согласись, Анже, — твоя неудача какому-нибудь бедолаге может счастьем показаться!

— Это да. — Я вздыхаю, вспоминая себя год назад. Тогда у меня язык бы не повернулся назвать неудачей нынешнее мое положение!

— А знаешь, Анже, занесла меня как-то кривая дорожка в Себасту. И занятный там со мною приключился случай.

Серж замолкает, и взгляд его становится хитрым — выжидательный взгляд признанного рассказчика: мол, что, хочешь послушать?

— Расскажи, Серж! — Я через силу улыбаюсь, — к чему своим кислым настроением других заражать. Вовсе ни к чему.

Серж кивает. И начинает:

— Я был тогда, видишь ли… хм, в бегах. Искали меня по всем коронным землям, а я пережидал эту суету в Себасте Приморской, есть там такой район, Собачейка, где затеряться легче легкого. И вот живу я в той Собачейке неделю, две, веду себя тихо-смирно и каждый день толкусь в порту, в компании всяческого отребья, выпивох и просто неудачников, ждущих хоть какого разового заработка.

Я киваю. В каждом крупном городе, пожалуй, есть места, где толкутся подобного рода люди. В Корварене уж точно есть: скверик у задней стены миссии святого Карела. Я чуть ли не жил там добрых два месяца, пока не наткнулся на меня пресветлый.

— Ну вот, и представь, друг Анже, — подходит раз ко мне господин. Такой, знаешь… не просто господин, а ваше благородие… а то и высокоблагородие. Причем и не хлыщ какой-нибудь столичный, шпагой разве что в фехтовальном зале махавший. Видно, что всякого повидал и в переделках бывал, а то и сам их заваривал. А смотрит — прям так и тянет перед ним в струнку вытянуться. «Пойдем, — говорит, — парень. Работенка есть». И ведет меня прямиком в «Миногу», есть там такая забегаловка, из тех, где никому ни до кого дела нет, пока в его дела не суются…

Серж молчит, словно собираясь с мыслями. Я жду.

— И вот, друг Анже, предлагает он мне безо всяких там намеков и недомолвок пойти матросом на капер. Тебя, мол, ищут — он ведь, Анже, и по имени меня знал, и про все мои дела, приключения да похождения. Ищут, парень, а когда найдут — ну, сам знаешь, что тогда. Так что выбирать тебе особо не из чего. А у меня, парень, контракт на пять лет, с долей в добыче, а потом, коли жив останешься, можешь осесть на теплом берегу своим домом, и никто тебя не тронет, только налоги плати исправно. На каком еще таком теплом берегу, спрашиваю я… Ты не замечал, Анже, что первыми почему-то выскакивают на язык самые глупые вопросы?… На южном, спокойненько так отвечает благородный господин. На южном берегу Ограничного моря. Или Внутреннего, ежели тамошние места больше к душе лягут. Постойте-ка, говорю, господин хороший, так вы что, зовете меня служить империи? Ну разумеется, отвечает, а ты думал? В этой стране у тебя, парень, одна дорога.

Серж снова замолкает, молчу и я.

— Он был прав, друг Анже, — с внезапной глухой горечью говорит Серж. — Он был прав. Но капер… Одно дело браконьерствовать помалу… В общем, говорю я ему со всей ответной любезностью: мол, не тянет меня на капер. Вообще в море не тянет. Уж извините, добрый господин, качку не переношу. А сам думаю: драпать придется. Выдаст ведь. А он плечами так равнодушно, знаешь, пожал: ну, парень, как хочешь. Мое дело предложить. Только вот что, парень, я тебе скажу, ради твоего же спокойствия: забудь об этом разговоре. Если ты пойдешь сейчас к королевскому сержанту и станешь ему рассказывать, что тебя вот прямо здесь, в Себасте, зазывали на имперскую службу, а ты, как добрый подданный, отказался, — прошлые твои грехи это не спишет. Да и мне, кстати, тебя выдавать неинтересно. Во избежание лишних разговоров. Все понял, парень? Как не понять, отвечаю. Вот и славно, кивает, тогда еще кое-что тебе скажу. Если вдруг припечет тебя так, что и качка пугать перестанет, приди вот в эту самую «Миногу», подойди к хозяину и скажи так: предлагал мне как-то капитан Беркут работу, так вот, я надумал. Запомнил, парень? Запомнил, говорю, спасибо. И дернул я, Анже, из Себасты в тот же день. Вот так вот, друг Анже. Вот какие дела у нас делаются.

— И ты никому не сказал? — спрашиваю я.

— Почему, сказал, — отвечает Серж. — Отцу предстоятелю сказал. Я, видишь ли, как раз тогда в монастырь и попал. Из Себасты-то дернуть легко, а потом куда? На коронных землях меня искали. И хорошо искали, друг Анже! Так и получилось, что в один прекрасный вечер оставалось мне либо в монастырские ворота постучаться и убежища попросить, либо поднять лапки перед королевской стражей. Так кончилась одна моя жизнь и началась другая, и оказалось, что к ней легко привыкнуть, что можно находить удовольствие в малом, что есть покой, который не тяготит. Что прошлое можно вспоминать спокойно. Странными путями ведет нас Господь…

О ВЕСНЕ

1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Почти позабытая тяжесть лопаты в руках оказывается неожиданно приятной. И земля… как пахнет она, весенняя свежевскопанная земля… голова кругом! Я впитываю этот запах, впитываю робкое тепло весеннего солнца и прохладу ласкового ветра; и усилие входящего в землю металла, и тепло дерева под ладонями; я впитываю весну, впитываю всей кожей, всем существом своим. Прав пресветлый, не дело это — сиднем сидеть в полутемной келье, отгородившись от жизни. Ведь жизнь наша — тоже дар Господень. Как эта весна. Как это солнце, и ветер, и земля под моей лопатой, и небо над моей головой.

На обед я иду, полный до самого краешка счастливой усталостью. И странно думать, что этот день мог сложиться иначе. Не мог, нет! Ведь только в такие дни и достает нам чутья ощутить воочию Господень Свет и всю благодать Его. Затем и случаются они в жизни.

— Хорошо, верно, Анже? — улыбается Серж.

— Еще как, — отзываюсь я. Хорошо. Хорошо, что и Сержа коснулся благодатью этот день.

После обеда мы снова беремся за лопаты. На грядке, вскопанной утром, трудятся трое послушников, сажают в мягкую землю мелкий лук-севок и тоже, я вижу, наслаждаются благодатным деньком. В саду жгут мусор, дым от костра поднимается к небу столбом, обещая хорошую погоду. И вечером, после урочных молений, вдруг думается мне, что весь день сегодняшний стал для меня одной светлой молитвой.

И полных шесть дней проходят для меня так — с лопатой в отвыкших руках, с улыбающимся Сержем рядом и со Светом Господним вокруг и в душе. А на седьмое утро…

Брат Серж входит ко мне не то, что радостный — лучащийся, искрящийся, брызжущий радостью.

— Пойдем скорей, Анже, — говорит он. — Пресветлый зовет тебя…

— Я был у доброго нашего короля, Анже, — начинает отец предстоятель, едва мы входим. — Мы говорили о твоем дознании и обо всех трудностях его.

А ведь пресветлый тоже взбудоражен, думаю я. Такой точно голос был у него, когда рассказывал я о короле Лютом после похищения Карела.

— Ты пойдешь в Коронный лес, Анже. Добрый наш король разрешил тебе пробыть там столько, сколько понадобится, и всюду ходить, и все смотреть, и обо всем спрашивать. Он прямо при мне отослал гонца с приказом своим егерям.

— Коронный лес, — ошарашенно повторяю я. — Но что мне там делать, в лесу?! Деревья, они ведь живые, с ними мой дар не работает.

— Коронный лес — не одни только деревья, — усмехается отец предстоятель. — Выйдешь нынче же после утрени, Анже. С тобой пойдет брат Серж.

Видит Господь, мне хотелось бы разделить воодушевление пресветлого и брата Сержа… но я не могу. Одно дело — дознание здесь, в монастыре… да и вообще дознание, вряд ли в Коронном лесу нас с Сержем плохо встретят. Но дорога!.. Пешком до Коронного леса дня три, пожалуй… я не могу радоваться этим дням.

2. Брат Серж, стражник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Страшно мне было вновь выходить в мир.

Мы отправились в путь, как и сказал пресветлый, сразу после утрени. Воздух свеж, ветер холоден… мне кажется, он леденит до костей. Страх господина Томаса вспоминается вдруг мне, и думается: вот теперь я его понимаю.

— Корварену мы обойдем, — весело говорит Серж, — до южной дороги быстрее по-над рекой дойти. Заодно приглядим местечко перекусить. Надо же проверить, что нам в дорогу дали, как, Анже?

Голос Сержа кажется мне далеким и ненастоящим. Таким же далеким, как небо над головой, таким же ненастоящим, как весна, как река, как Корварена… а настоящий — только страх. Когда-то я пришел в Корварену по южной дороге. Только вот мало помню я о тех днях. И то, что помню, лучше было б забыть.

— Эй, друг Анже! Да что с тобой сегодня?!

— Ничего, — через силу бормочу я. — Пройдет.

Серж только головой качает.

Молча доходим мы до реки. А там Серж почти сразу приглядывает удобный пригорок и раскладывает нехитрый завтрак. Хлеб, сыр да слегка подкрашенная вином вода.

— Да, — усмехается Серж, — скромненько. Ну ничего, пообедать зайдем в трактир. А знаешь, забавно, — Серж расцветает вдруг быстрой улыбкой, — ведь я очень даже могу столкнуться нос к носу с каким-нибудь парнем из тех, что меня тогда ловили. В трактире-то. А почему нет?.. То-то славно поболтаем за кружкой пива о тех веселых денечках…

— Поболтаете? — Я чуть не поперхнулся. — А если он схватить тебя решит?

— Анже, да ты что, опомнись! Кого схватить — святого брата? Ты, не иначе, умом сегодня в помутнении. Мы с тобой, Анже, люди Господни, нас в любом трактире накормят-напоят, в любой дом ночевать пустят, и любой стражник за счастье посчитает благословение получить. И всем своим прошлым страхам ты можешь не то что спокойно в глаза посмотреть, а даже и в морду наглую плюнуть. Так что ешь, друг Анже, и не бери дурное в голову.

Да, думаю я, конечно… конечно! Прав Серж, а я дурак. Да смеет ли человек Господень бояться в мир выйти?! И одно мне извинение, что я всего только послушник и не проникся еще Светом Его… Я запрокидываю голову, и небо оказывается передо мной. Высокое, яркое… огромное… вот тут-то весна и ударяет снова мне в голову. Весна — и благодарность. К Сержу — за то, что вправил мне помутненные глупым страхом мозги. К отцу предстоятелю, укрывшему меня от зла мирского именем Господним. К Господу — за свет этой весны. За ослепительное небо, за кружащий голову ветер, за запах земли, за этот хлеб и этот сыр и за то, что есть на свете Серж и отец предстоятель…

— Спасибо, Серж, — говорю я. И добавляю мысленно: «Спасибо и тебе, Господи!»

— Да уж, пожалуйста, — усмехается Серж.

И — солнечный луч, упавший на лицо. Словно и Господь говорит, улыбнувшись: «Да пожалуйста, Анже!»

— Ничего, друг Анже… — Серж отламывает кусок сыра, кидает в рот, запивает. — Я тоже не сразу понял… тоже поначалу боялся. А как понял — целая история. В такой же вот чудный денечек дело было… Отправил пресветлый брата библиотекаря в королевский архив. А брат библиотекарь, будучи после болезни немощен, взял меня в помощь. Фолианты с места на место перекладывать. И вот идем мы по Корварене, подходим уже к Королевской площади… — Взгляд Сержа метнулся вдруг мне за плечо. — Ух ты! Гляди, Анже!

Я оглядываюсь.

Из Южных ворот Корварены торжественно выступает конный отряд. Одетые по-походному рыцари гордо восседают на мощных статями конях, все в одинаковых фиолетовых плащах, с одинаковой эмблемой на сверкающих кирасах — меч и корона в белом щите. И та же эмблема — на фиолетовом флажке, трепещущем на посеребренной пике в руке возглавляющего колонну всадника. Братство святого Карела, с девизом «Твори добро и не проси награды». Орден, учрежденный еще королем Карелом во благо страны и короны…

— Королевские рыцари, — выдыхаю я. — Серж, гляди, сколько их! Весь отряд Корварены?

Серж щурится. Усмехается. И с явным удовольствием сообщает:

— Ну да, все пятнадцать! И впереди на лихом коне сэр Арчибальд собственной персоной. «Корваренские головорезы» в полном составе.

— Понятное дело, — я хлопаю себя по лбу, — весенний турнир. Куда они в этом году, не знаешь? В Себасту или в Готвянь?

— В Себасту, — уверенно говорит Серж. — В Готвяни прошлой весной собирались. Накостыляли «гнилозубикам» так, что просто с ума сойти.

Я киваю. Я не видел, как на прошлогоднем турнире «Корваренские головорезы» разделались с «Готвянскими зубатками», но рассказов об этом умопомрачительном зрелище ходило много. Орденские турниры, пожалуй, самый азартный, буйный и самый любимый из ежегодных праздников Золотого полуострова. И кто решится сказать, любят ли турниры оттого, что любят рыцарей, или же рыцарей — благодаря турнирам. Одно несомненно: рыцарей любят. Мало ли других отрядов, истинно воинских, — а младшие дворянские сыновья за счастье почитают служить королю под мечом и короной на белом щите. За тем большее счастье, что удается это далеко не каждому: рыцари сами решают, нужно ли отряду пополнение, сами и набирают его. Даже король может попросить за новичка, но не приказать. И ведь не скажешь, что выпадают королевским рыцарям дела особо почетные. Какое там! Много ли славы заработаешь, доставляя письма и посылки из города в город или сопровождая путешественников, опасающихся пускаться в дорогу в одиночку? А тоже дело. На то и поставил король Карел в каждом городе отряд королевских рыцарей, чтобы любой добрый подданный мог обратиться за помощью к людям, достойным доверия. Конечно, рыцарям платят за помощь, кто сколько сможет и пожелает. Да ведь не за помощь их любят! Вот ведь и монастыри тоже помогают, а много ли видят любви? И если в трактире по пьяной лавочке начинают байки травить, так монах в тех байках или простофиля, или уж плут, которому верить себе дороже выйдет. А королевский рыцарь в тех же пьяных байках — герой. Даже если и оплошает, так только из-за того, что честь блюдет. Да они и сами рады про себя лишнюю байку запустить. А названия городских отрядов? «Корваренские головорезы» еще что, а «Волки побережья»?! Да, вроде серьезно и красиво. Только не верю я, будто не подумали себастийцы, выбирая название, что люди их иначе и звать не будут, как «мокрыми шавками»! Подумали, голову наотруб! На то и рассчитывали. Ведь как звучит: «Встретились как-то в дороге два гонца, „мокрая шавка“ и „головотяп“, и стали вместе подыскивать местечко для ночлега…»

— А знаешь, как один «головотяп» к егерю на ночлег попросился? — Серж кидает на «Головорезов» последний насмешливый взгляд и поворачивается ко мне.

— Это когда там уже сборщик налогов ночевал?

— Нет. Но тоже смешно. Слушай. Застал, значит, «головотяпа» вечер в лесу, далеко и от деревни, и от трактира. Совсем уж настроился рыцарь под открытым небом заночевать, да заметил дымок. Пошел, конечно, на дымок на этот — и вышел к дому лесника. Стучит, само собой, говорит, кто да откуда, и просит приютить до утра. Королевского рыцаря чего ж не приютить, отвечает лесник. С радостью, мол, и удовольствием. Только, понимаете ли, благородный сэр, в доме две комнаты. В одной мы с женой спим, в другой ребенок. Благородный сэр может выбрать, расположиться ли ему в детской или же на чердаке. «Не в детской, конечно, — отвечает благородный сэр. — Чердак меня вполне устроит».

Серж усмехается, выдерживает паузу. И продолжает:

— И вот утром спускается благородный сэр с чердака. А внизу прехорошенькая девушка — в самом, так сказать, соку — собирает на стол завтрак. «Кто вы?» — спрашивает рыцарь. «Я егерева дочка, — отвечает ему милашка. — А вы кто?»

Чем хороши такие истории, что смеяться можно, не дожидаясь последней фразы. И я уже еле сдерживаю смех, когда Серж, мастерски изобразив интонации не просто благородного сэра, а королевского рыцаря, заканчивает: «Кто?.. Головотяп я, вот кто!»

Пока я смеюсь, Серж убирает остатки завтрака.

— Пойдем, друг Анже. Ты веришь в приметы? Встреча в дороге с королевским рыцарем — к удаче. Что скажешь о дороге, по которой проехал не один королевский рыцарь и не два, а ровным счетом пятнадцать?

ДОРОЖНЫЕ ВСТРЕЧИ

1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Давно улеглась пыль, поднятая отрядом «головотяпов», но след их остался. Не в пыли дорожной остался — в людях. В трактире, куда затащил меня Серж, вовсю травят байки из жизни королевских рыцарей. Люди смеются — и не верится, что гложут их заботы. Люди радуются чужому благородству — и не верится, что любой из них способен на подлость. Да что способен… им только повод дай! Знаю. На своей шкуре прочувствовал. Это сейчас нас с Сержем принимают если и не со всей душой, то хоть вежливо…

— Ну что ты опять мрачный такой, друг Анже?!

Я только плечами пожимаю. Никуда не денешься от прежней своей жизни, от прежней боли… Кто из людей властен над собственной памятью?

— …И тогда благородный сэр Бартоломью отвечает: «Зачем же загонять коня, если можно выехать пораньше?»

— Пойдем, Анже. — Серж согласно кивает потрясающему трактир хохоту. — Благородный сэр Барти прав.

2. Брат Серж, стражник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

— Слыхал я про сэра Барти еще одну занятную историю. Правда, веселого в той истории мало… — Серж глядит на небо, ежится. — Тучи-то какие находят. Как бы гроза не застигла.

Я совсем не против, застигни нас в самом деле гроза. Да и Серж, мне кажется, тоже. Весенние грозы радостные. А что вымокнем — пусть… найдем где обсушиться.

— Не о той ли истории ты, — возвращаюсь я к сэру Барти, — как баронесса Скатца хотела окрутить его со своей дочкой?

— А, ты ее слыхал! — Серж коротко смеется. — Упаси Господь доброго рыцаря столкнуться с баронессой еще раз! Нет, моя история повествует о том, как славного сэра Бартоломью попросили сопроводить из Себасты в Корварену одного мальчика. У мальчика родилась сестричка, и мать захотела отправить его на годик-другой к бабке, так сказали капитану «Волков побережья». Что рыцарю ехать до Корварены — три-четыре дня на добром коне. Сэр Барти посадил мальчишку с собою в седло и пустился в путь, не ожидая дурного.

Серж замолкает. Что-то в его голосе подсказывает мне, что история не будет походить на обычные байки из жизни королевских рыцарей, разудалые и немудреные. Я молча жду продолжения.

— Себаста признает власть короля, но все же это не коронный город. Там заправляет делами городской совет, а не королевский наместник. Я не знаю, как выбирали этот совет раньше, но сейчас в борьбе за место в нем не гнушаются, можно сказать, ничем. А королевских рыцарей, Анже, не так уж трудно ввести в заблуждение. Сэр Барти и не подозревал, во что его втянули. Он ехал себе, развлекал мальчишку рыцарскими байками и въехал прямиком в западню.

Поднимается ветер, рвет, несет по дороге пыль, швыряет в лицо. Далеко впереди, там, где небо чернеет сизой тьмой, падает вниз серая стена дождя.

— Один себастийский купец, из тех, что ведут дела всюду, куда можно послать корабли, надумал тогда пропихнуть в совет своего старшего сына. Но совет, знаешь ли, не безразмерный, и места в нем просто так не освобождаются. И почтенный купец подстроил хитрую ловушку одному члену совета — а им совсем не трудно подстроить ловушку, если не пожалеть полновесных монет. Ловушка сработала. Достойный купец разоблачил продажного сребролюбца, готового торговать направо и налево секретами Вольной Себасты. Члена совета должны были судить, и ничем хорошим этот суд не закончился бы.

— Откуда ты знаешь такие подробности? — спрашиваю я.

— От одного доброго друга, — отвечает Серж. — Королевского рыцаря вовлекли в грязную интригу. Хуже того — подставили, послали почти что на заведомую смерть. Себастийский отряд провел расследование, Анже. Но это было потом. Ты же знаешь, рыцарей Братства не так уж редко просят сопровождать детей. «Волки» не заподозрили ловушки.

— Серж, но каким боком королевский рыцарь, причем даже не капитан отряда, может помочь или помешать назначению в городской совет?

— У купца, видишь ли, был еще один сын. Мальчишка. А еще, как и у всякого уважающего себя него-циан-та, — Серж выговаривает заморское словцо врастяжечку, с ехидной усмешкой, — у купца этого везде имелись свои люди. В том числе — среди людей подставленного им члена совета. Купцу донесли, что член совета собрался вынудить своего обвинителя отказаться от обвинения. Вынудить силой — ведь глупо было бы пытаться купить того, кто сам потратил кучу денег ради грядущей власти.

Я понимаю… кажется, понимаю. Гнусно, да, — но мало ли гнусностей делается людьми и ради менее заманчивых целей? Я спрашиваю:

— Этот член совета, он что — решил похитить маленького сына своего врага? И купить отмену суда жизнью ребенка?

— Ну да, — кивает Серж. — Купец любил своего мальчика.

Стена дождя стремительно приближается.

— Ох и вымокнем. — Серж озабоченно глядит вперед. А я оглядываюсь назад, на звук, — там, сзади, чуть слышно скрипят колеса.

Нас догоняет гномий караван.

— Серж, — зову я, — стой. Подождем. Подземельные не откажут мирным путникам в укрытии от дождя.

— Думаешь? — Серж оглядывается на приближающийся караван, снова смотрит на серую стену грозы. — Ну, тебе видней, друг Анже. Я с гномами в жизни дел не имел. Давай подождем.

— Расскажи пока дальше.

— Дальше? Ну, купец посадил младшего сына на корабль, а похитителей направил по ложному следу. По следу сэра Барти. Пока еще обман раскроется… чтобы никто не успел догнать корабль. Сынишка будет в безопасности, а что до чужого ребенка… ну, ты понимаешь.

Да, думаю я, это не та история, которую безопасно рассказывать или даже слушать в трактире. И не зря Серж так старательно не называет имен.

— А тот мальчишка, что был с ним?

— А что мальчишка? — Серж пожимает плечами. — Там все было правдой. У мальчишки родилась сестренка, и купец предложил его матери помощь, как подобает богатому человеку, чтущему Господа и Свет Его. Мальчишка немножко побаивался бабки, но зато бабка жила в столице. К тому же он ехал с настоящим королевским рыцарем. Мальчишка радовался путешествию.

Караван догоняет нас. Совсем небольшой по гномьим меркам — четыре телеги и десяток вьючных пони. Возница головной телеги окидывает нас цепким взглядом Стража. Старшина натягивает поводья своего пони, глядит выжидающе.

— Доброй дороги вам и доброй торговли, мастера Подземелья! — Я кланяюсь гномам, как кланялся когда-то дядька, — глубоко и степенно.

— И вас да не оставит Свет Господень, — кивает в ответ гномий старшина. — Тоже в Себасту?

— Рады бы, — вздыхает Серж. — Нет, нам ближе. Коронный лес.

— Э, все равно по пути. Залезайте, добрые люди, укройтесь от непогоды.

Серж на ходу прыгает в телегу, я спешу следом. В натянутый над телегой кожаный полог ударяет дождь. Гном фыркает по-кошачьи, ловко перескакивает с седла в телегу, привязывает пони к низкому решетчатому бортику.

— Спасибо, — выдыхает Серж. — Господь видит, вовремя. А вы, значит, в Себасту? На турнир?

— Туда, — степенно кивает гном. — У нас имеется товар для рыцарей и для их дам, есть и для простых горожан, купцов и моряков. Э-э-эх… люди могли бы устраивать турниры и почаще!

Я понимаю это желание гномьих мастеров. Общество на турнирах собирается шумное, веселое и склонное пустить пыль в глаза — и денег, понятное дело, спускается немерено. Торговля там идет куда бойчее, чем на обычной ярмарке.

— А не занять ли нам дорогу доброй беседой? — предлагает гном.

3. Подземельные

Весенние грозы коротки. Задолго до вечерних сумерек мы могли бы распрощаться с подземельными. Но гномы предлагают нам ехать вместе до Коронного леса, и мы с радостью соглашаемся.

Я хочу поговорить с подземельными о Смутных временах. Гномы помнят многое, и помнят иначе, чем люди. Но я знаю — это тяжелая тема. И я молча слушаю, как болтает с гномьими мастерами Серж. Зачем портить настроение добрым попутчикам?

А Серж дал волю любопытству. Он спрашивает, выращивают ли подземельные себе сами хоть какую-то пищу, где держат своих пони и любят ли смотреть на солнце. Учат ли они людей мастерству, как, говорят, случалось встарь, и учатся ли у людей сами. Он припоминает несколько случаев, когда гномы помогали беглецам укрыться от королевской стражи: «А ведь это нарушение союза с королем, достопочтенный, разве нет?»

Гном усмехается: «У нас не вассальный союз, а торговый. Не путай, человек Господа. И мы не помогаем, кому попало». Страж с передка согласно гукает.

— Ты носитель Света Господня, — говорит гномий старшина. — Разве ты не должен нести в мир милосердие? И радоваться, когда милосердны другие?

— Еще бы. — Серж широко улыбается. — К тому же я и сам когда-то немало побегал от королевских егерей. И скажу вам, в этом мире не так часто можно встретить милосердие, чтобы не научиться ценить его.

— А ты? — Гномий старшина вдруг поворачивается ко мне. — Тебя что-то гнетет, и сильно. Что?

— Смутные времена, — честно отвечаю я.

— Ого, — гудит с передка Страж.

— Люди давно забыли о них, — презрительно бросает старшина.

— Забыли, — соглашаюсь я. — Ведь это было столько лет назад!.. Остались легенды, песни менестрелей, в которых много красивых слов, но мало правды. Но Святая Церковь хочет узнать, как было все на самом деле.

— И как раз сейчас у Церкви есть такая возможность, — усмехается Серж. — Правда, это тайна, о которой никто лишний знать не должен.

— И зачем вы говорите нам о тайнах вашей Церкви? — спрашивает гномий старшина.

— Правда, зачем? — повторяет Серж. — Кто-кто, а Анже имеет на это право. Хотя пресветлому отцу предстоятелю это не понравится.

— Мы узнали кое-что, — говорю я. — Кое-что, о чем я хотел бы спросить у вас. Ваша память крепче людской, вы помните правду.

— Да, — басит гном-мастер, — мы помним правду. А людям правда не нужна. Им довольно баек менестрелей.

— Мне нужна правда, — говорю я.

— Спрашивай! — Острые глазки старшины впиваются в мое лицо, сверкая зеленоватым фосфорным блеском.

— Зачем вам нужен был принц Карел? Что это за пророчество?

Взгляд старшины становится глубоким и пронзительным, мне кажется, я проваливаюсь в глубину, в зелень, в ядовитое фосфорное свечение… Счастье, что это продолжается недолго.

— Я объясню тебе, человек, — говорит гном. — А ты расскажешь, откуда узнал ты то, что неведомо людям.

— Хорошо, — соглашаюсь я. — Расскажу.

— Поклянись, человек Господа.

Пресветлый говорил, что никто лишний не должен знать о моем даре, думаю я. И сам удивляюсь спокойной отстраненности этой мысли.

— Клянусь Светом Господним.

Пресветлый меня не похвалит. Из братьев монастырских мало кто знает о дознании этом. А я — подземельным… и виноватым себя не чувствую! Я хочу знать.

Гном кивает.

— Тогда люди начали вторгаться в исконные владения Подземелья. Эээх… а ведь мы пытались решить дело миром. Хоть люди и не верят в это…

— Я знаю, что было так, — говорю я. — Вы хотели договориться с королем по-соседски. Но король счел себя оскорбленным. И тогда вы похитили маленького принца Карела. Я знаю, вы не причинили ему зла.

«Принц, надежда Подземелья», — вспоминаю я. Да, ему не хотели зла…

— Мало кто из людей знает о Каменном Оракуле… — Гном снова вглядывается мне в глаза пронзительно и остро. — А ты знаешь.

— Мне рассказывали, — шепчу я. — Давно. Я мальчишкой тогда был.

— А я никогда не слышал, — говорит Серж. — Расскажете?

— Каменный Оракул говорит редко. — Гном кивает нам с Сержем, чешет заросшее курчавой сивой шерстью ухо, вздыхает. — Очень редко. И никогда — к добру. И только к худу — никогда. Он указывает выход из тьмы и смуты. Выход, которым почти невозможно будет воспользоваться. Узкую лазейку. И часто путь этот оказывается почти за гранью возможного. Э-э-эх… а все-таки это надежда.

— И часто надежда оправдывается? — спрашивает Серж.

— Иногда. — Гном мрачнеет. — А в тот раз Подземелье чуть не погибло.

— И люди тоже, — добавляет мастер.

— Люди тоже, — соглашается Серж. — Не зря же те времена называют смутными. Хотя по мне — люди склонны сильно преувеличивать свои подвиги и свои страдания.

— А пророчество звучало так… — Старшина вспоминает, сдвинув брови. — Если я правильно помню, так: «Подземелье поставят на грань…» Нет. Вот: «Подземелье люди поставят на грань, и людям ответит тем же народ Подземелья. И в дни отчаянья, когда умрет надежда, под землю опустится принц, юный принц с чистой душой, и станет надеждой он. И не будет иной надежды у Подземелья, и не будет иного пути — только путь, которым пройдет сын короля, гордый сын жестокого отца».

— Не очень-то понятно, если не знать, чем все закончилось, — говорит Серж.

— Э, кто из людей знает?! Слыхал я ваших менестрелей! Принц Карел принес когда-то мир своей стране и Подземелью, но мы помним, какой ценой, а люди?

— Я потому и спросил, — отвечаю я гному.

— Наша память крепче людской. — В голосе гнома слышатся печаль и торжество. — Подземелье чтит принца Карела и всегда будет чтить. Мы помним, какой путь прошел он ради мира.

— Ты расскажешь нам?

— Э-э, может быть. Не знаю. А может, и нет. Расскажи сначала ты, Анже, человек Господа.

— Что ж, — говорит Серж. — У нас впереди долгая дорога. Рассказывай, друг Анже.

Я начинаю рассказывать. И уже на второй фразе меня осеняет, почему Серж предложил мне рассказать — зная, что я и сам собираюсь сделать это. Он — старший. Он взял на себя ответственность.