Корона (№1) - Корунд и саламандра

3. Пресветлый отец предстоятель из монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

— Ты, Анже, слишком увлекся сердечными делами. Словно чувствительная барышня, право слово! Какая нам разница, полюбит Маргота своего супруга или нет?! Важно, что она родит ему сына. Что их сын вернется в Таргалу. Или не вернется, если врут менестрели. Анже, ты должен научиться контролировать свои видения. Это нехорошо, что ты тратишь силы на совершенно ненужные эпизоды.

— Простите, пресветлый… но я думал, в этом дознании любая мелочь важна.

— Только такая любая мелочь, Анже, которую сможем мы соотнести со сказанием. Сам посуди, ну какое значение для нас имеют тайные записочки королевского хрониста? А Юлия и Ожье? Сколько твоих сил ушло на эту парочку! И зачем? Они уезжают, вряд ли их коснутся неурядицы Таргалы. А нас интересуют Смутные времена! Проводи Марготу до Волчьего перевала, Анже, и займись Карелом.

4. Старуха

Старуха стоит у родника и глядит на подъезжающих к ней людей воистину волчьими глазами.

Королю Андрию рассказал о роднике венчавший их с Марготою аббат. Родник официально звался «Благодатным Источником, что в Прихолмье», принадлежал Святой Церкви, и по благословению Церкви разрешались к нему паломничества. Не чаще дюжины на год. Свадебному поезду Марготы благословение было даровано в качестве дара Святой Церкви молодым супругам.

И уже парни Сергия рассыпались вокруг, и Маргота с Юлией сошли из кареты на густую траву, а Андрий все не может отвести взгляд от старухи. Словно околдованный.

Вся она какая-то неправильная. Не седые, а словно пегие космы торчат из-под съехавшего на затылок черного платка, и лицо тоже словно пегое, в непонятных пятнах; длинная, почти до колен, безрукавка заячьего меха вытерта до проплешин и залысин, и полотняная рубаха под безрукавкой вся драная, а юбка… юбка алая, праздничная, из знаменитого себастийского сукна, — откуда такая у нищей старухи? И рука, опирающаяся о каменный бортик Источника, — темная, костлявая… красивая!

— Мир тебе, добрая женщина.

Маргота… Свет Господень, зачем ты подошла так близко к ней, Марго?! Она странная, неправильная, кто знает, что на уме у нее?

— Что делаешь ты здесь, одна? Может, помощь тебе нужна?

— Значит, это правда! — Не старушечий голос, сильный… и какой же злой!

— Что? — растерянно переспрашивает Маргота.

— Правда, что твой отец король отдал тебя этим зверям! Бедняжка принцесса, лучше бы тебе умереть, а то и вовсе не рождаться!

— Почему говоришь ты так, добрая женщина? — Марго испугана, слезы в голосе. Почему Сергий не уволок отсюда эту ведьму?! Да, ведь святое место…

— Звери, звери… что осталось от Прихолмья, знаешь ты, бедняжка принцесса? Одна я, одна я! Никого больше. Убийцы, убийцы! Не видать вам Света Господня, нет вам прощенья во веки веков!

— Маргота, послушай… — Надо увести ее, успокоить… объяснить…

— Не подходи, не прикасайся к ней! Убийца, как посмел ты приехать сюда за женой! Лучше ей умереть, чем к тебе в постель, лучше.

Откуда у нее нож? Только что руки пустые были! И какой нож… совсем даже не женская игрушка.

— Только шаг! Шевельнитесь только, вы все! Господи, Марго… жена моя! Нельзя убивать в святом месте, однако помнит ли о том сбрендившая старая ведьма?!

— Марго! — Юлия, умница, подбегает, подхватив пышную юбку, обнимает побелевшую Марготу… умница, всего полшага в сторону, но уже не так страшно. — Зачем так? Ах, добрая женщина, разве ж ведомы нам пути Господни! Была война, а теперь королевой Двенадцати Земель будет наша принцесса, и это ли не залог мира?

— Какой мир может быть со зверями дикими?! Проклятие мое и Господень гнев, а не мир!

Взмах ножа, как проблеск солнечного зайчика, неуловим и ярок. Юлия шарахается, отталкивает Марготу… не успела бы, нет, но — Ожье. Как старуха его подпустила? Ясно как: форма королевского гвардейца, гербовый бело-фиолетовый кант, все еще не споротый с берета… он — свой. Он свой, и он успевает, каким-то немыслимым чудом успевает стать перед проклятой ведьмой… просто стать!

— Ох… сынок, да куда ж ты под нож-то лезешь?!

— Война кончилась, матушка! — Ожье берет старуху за руку, осторожно разжимает костлявые пальцы. Она не противится. Нож падает на землю, на каменную отмостку Благодатного Источника, и протяжный звон разливается в воздухе.

— Ожье, ты ранен!

— Ерунда, Юли. Камзол разве что надо будет зашить.

— Ох, сынок, прости старую! Да что ж ты стоишь чурбан чурбаном, вот же вода святая, исцеляющая! Угораздило же тебя… и что ты здесь, с этими… почему?!

— Война кончилась, — повторяет Ожье. — Мир у нас ныне, и наша принцесса стала их королевой. И в свое королевство едет. А вы шли бы к людям, матушка. Негоже вам здесь одной.

— Нет вокруг людей, — хрипло шепчет старуха. — Больше нет, одна я осталась. Тьма только, и звери, и проклятие мое… а мое проклятие сильное, настигнет их, настигнет… попомнят!

У Марго в лице — ни кровинки, ровно мертвая. Даже в глазах прекрасных — могильная стынь. Подбежать бы, за руки взять — да только чует Андрий, нельзя сейчас ни шага к жене молодой шагнуть. Пока рядом с ведьмой безумной Ожье — она не опасна. Но заметит хоть намек на движение — и кто знает…

Старуха развернулась и идет прочь, и люди короля Андрия расступаются перед ней, а Сергию, потянувшему руку за оружием, король молча показывает могучий кулак. Дикое напряжение отпускает короля, он уже может думать о всякой ерунде — не о Марго. Пусть проклятая ведьма убирается невредимой. Чужая здесь земля, и не их право. Война кончилась.

5. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Тягостное впечатление оставила у меня эта старуха. Тягостное и муторное. А пресветлый доволен и воодушевлен, и меня похвалы удостоил. Сказал, что ждал он чего-то в этом роде. Что вот оно — Смутных времен начало.

Как различно видим мы мир Господень…

6. Благодатный Источник, что в Прихолмье

— Дай, пусти. — Юлия трясущимися руками расстегивает неторопливо промокающий кровью форменный камзол. Ожье пытается высвободиться, но не получается, уж очень неловок он сейчас… Хотя вот получилось же с этой несчастной старухой? Да, немного не успел, оцарапала, но ведь получилось же? Вовсе не обязательно самому хвататься за оружие, чтобы обезоружить другого… и он, выходит, не конченый еще человек? Пока Юлия возится с камзолом, Ожье совсем запутывается в своих мыслях, но когда она и рубаху с него стягивает… и вскрикивает испуганно…

— Юли, успокойся. Причитать из-за каждой царапины, это же просто смешно!

— Тебе смешно? Ох, Ожье! Я думала, что умру сейчас! Ох, Ожье, ведь если бы ты не подоспел… а что она говорила, у меня даже в голове помутилось…

— Оно и видно! — Сергий чуток отодвигает растерянную Юлию, толкает легонько Ожье. — Шустрый, утер носы нам всем, да? Дайте-ка мне платок, малышка Юлия. Вода святая, исцеляющая, так ведь она говорила? Вот и поглядим.

— Погоди! Нельзя, мне благословения не давали! Да что тут, само заживет. Царапина.

— Не дури! — Сергий ловко обтирает порез, полощет платок в стекающей по каменному желобу на траву струйке и прикладывает вновь к набухающей кровью «царапине». Прижимает плотно. — Королю нашему ваш аббат благословение дал, на всех нас, буде нужда случится. Конечно, царапина и сама бы зажила, да что ж не воспользоваться? Как, Ожье? Гляди, вроде и крови нет?

— Щиплет, — удивленно отвечает Ожье. — И чешется. А ну, дай гляну!

— Погоди еще. И чуду, небось, время надобно. Слушай… а если тебе руки в него опустить?

— Думаешь, поможет? От проклятия?

— Вода святая, исцеляющая, благодатная, — шепчет Юлия.

Ожье крепко зажмуривается. Открывает глаза. Поднимает побледневшее лицо к небу, чуть видному сквозь ажурные кроны горных платанов. Опускает взгляд на платок, белоснежный, почти сухой уже почему-то. И чуть дрогнувшими руками снимает его с пореза.

Пореза нет. И красная полоска там, где еще пощипывает, напоминая о нем, стремительно, на глазах светлеет.

— Чудо, — выдыхает Юлия.

Марго, хоть и рядом стоит, ничего этого не видит. И не слышит. Другой голос не желает оставить ее. Голос кричит проклятие убийцам… жалеет ее… и хочет ее смерти. Смерти. Из жалости. Бедняжка принцесса, отданная зверю…

Андрий подходит к жене, берет ее ладони в свои… какие же холодные, ледяные… и в глазах льдом стоят невыплаканные слезы. Что за злая судьба послала им эту ведьму! Прихолмье брал Гордий. А в ответе король — и как иначе?

— Марго…

— Нет, супруг мой король! Я знаю, вы оправдаться хотите… не сейчас, нет! Я жена ваша, я не вправе ненавидеть… попробую справиться. Но пока отойдите от меня, пока оставьте меня… Юли! Юлечка, пойдем… пройдемся!

— Хорошо, — тяжко шепчет король. — Я послушаюсь тебя, жена моя. Однако не думай, что я оставлю тебя надолго.

Андрий провожает жену взглядом и поворачивается к Ожье. И тут только замечает белую полоску на его груди — как раз куда пришелся взмах руки безумной ведьмы… взмах ножа, который мог пройти по Юлии или по Марго.

— Мой король… — Сергий протягивает руку, словно хочет прикоснуться к исцеленному порезу и не смеет. — С собой бы водицы набрать?

— Нельзя, — отвечает Андрий, — на это благословения не было.

— Да и не поможет. — Ожье слабо улыбается. — Говорят, воды этой можно набрать с собой в дорогу, но вся благодать ее останется здесь. Слышал я, но не думал, что это… вот так!

— Ожье… — Сказать по правде, мало занимают сейчас короля Андрия чудесные исцеления. — Может быть, ты спас жизнь моей жене, а может, своей. Не знаю. Однако честь мою ты спас! Да и честь моего тестя заодно. Случись что с Марготой на его земле! Ожье, я благодарен тебе, и я этого не забуду.

— Вы вольны помнить или забыть, — бормочет Ожье. — Не думал я о благодарности… господин. Да и вовсе ни о чем не думал, если уж честно. Испугался я за них.

— Мой король! — Сергий хватает Ожье за руки. — Да скажи ему! Вода исцеляющая!

— А и правда. — Андрий заглядывает в растерянные глаза Ожье. — Попробуй. Благословение всем нам дано… ну!

Ожье коротко выдыхает и опускает руки в Источник. В чистую, восхитительно прохладную воду… святую, исцеляющую… благодатную. На какой-то миг чудится ему, что руки растворились в воде, как крупинка соли… и возникли вновь, наполненные живительными искорками… а потом Источник вытолкнул их.

Да, воистину страшен миг, когда не знаешь еще, сбылось ли… Ожье разглядывает мокрые ладони, не решаясь почему-то поднять глаза на людей, стоящих с ним рядом, в нависшую вокруг вопросительную тишину. И взгляд его падает на старухин нож, все еще лежащий на камнях под ногами: до него ли было! И Ожье тянется поднять его. Не получается.

Ладонь накрывает костяную рукоять, ощущает ее. И отказывается сжиматься. Разочарование бьет больней ножа. Но тут же уходит: руки стали другими. Уверенными. Быстрыми. Прежними. Что ж… видно, разные есть проклятия и разная благодать. Позабытый азарт охватывает Ожье. Разве оружие делало его таким, каким он привык ощущать себя? Каким полюбила его Юли? Каким он сдуру почти уж перестал быть! Он разгибается, поднимает глаза навстречу взглядам.

— Прости, — хрипло шепчет Сергий.

— Что ты, — отвечает Ожье. — Ну, пусть оружие, но ведь правда лучше стало! Я… я по-другому их чувствую! Я себя по-другому чувствую! Вот хочешь, поборемся? На спор?

Над Источником сгущается на миг тишина — куда там той, что ждала вместе с людьми пару минут назад. Тишина неверия — изумления — счастья. Причастности к чуду.

— На спор не стоит, — усмехается Сергий. — Нечестно будет. А так… давай, Ожье, держись!

Они сходятся осторожно, несколько долгих мгновений приглядываясь друг к другу, испытывая обманными выпадами. Но вот — сшибаются всерьез. Сергий поначалу опасается выказывать всю силу, но Ожье неожиданно проводит изящную подсечку, и верзиле капитану приходится изрядно поднапрячься, чтобы исправить положение. Прибежавшие на азартные крики Марго и Юлия не сразу могут протолкнуться сквозь плотный круг зрителей, а, протолкнувшись, видят, как прижатый намертво к земле Ожье перестал сопротивляться и хлопает Сергия по плечу. Тот встает, потирая подбородок, и протягивает руку, чтобы помочь подняться Ожье. А Ожье смеется счастливо и, вскидывая руку, говорит:

— Смотри!

И все: Сергий, и Марго с Юлией, и король Андрий, и все его люди, все — смотрят туда, куда указывает рука распростертого на траве Ожье. И видят: сквозь кроны платанов уходит от Источника в полуденное небо небывало яркая радуга.

А Ожье встает, и подходит к королю, и опускается пред ним на колено, и говорит:

— Господин, я младший сын благородного рода, я свободен от долгов и обязательств, кроме долга перед моей супругой Юлией, которую вы знаете. Господин, я предлагаю вам свою службу и свою жизнь.

— Я готов принять их, Ожье, в обмен на свое покровительство. Здесь святое место, Ожье. Клянись.

Ожье встает, протягивает руку и касается раскрытой ладонью воды. И произносит голосом торжественным и счастливым:

— Здесь, у Благодатного Источника в Прихолмье, я, Ожье, свободный ныне от обязательств, объявляю себя вассалом Андрия, короля Двенадцати Земель. Клянусь служить верно и честно и вверяю честь свою чести сюзерена и жизнь свою его воле. Да услышит Господь.

— Я, Андрий, король Двенадцати Земель, принимаю вассальную клятву Ожье. Здесь, у Благодатного Источника в Прихолмье, я клянусь оберегать его честь наравне со своей честью и распоряжаться его жизнью разумно. Да услышит Господь.

А королева Маргота обнимает Юлию и говорит:

— Все-таки не проклятия делают нашу жизнь.

УТРО ПРИНЦА

1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Я перебираю раритеты на столе. Их прибавилось: то, что может помочь в дознании, привозят в наш монастырь со всей Таргалы. Не все они, конечно, видели нужных нам людей, но их принадлежность должному времени и месту несомненна. Только поэтому каждый из них стоит целого состояния. В который раз думаю я: сколько же вкладывает монастырь в доверенное мне деяние. И как же велика ответственность…

Я не стал провожать свадебный поезд. Отложил в сторону брошку с алой каплей корунда и остроглазого степного волка. Старуха у Благодатного Источника все мысли пресветлого направила к Смутным временам. «Король с королевой и принц Карел, вот кем должен заняться ты, Анже, а не следить за влюбленными парочками, словно болтливая деревенская кумушка» — так сказал он мне.

Жаль, что придется оставить Юлию и Ожье: я, пожалуй, почти сроднился с ними. Как-нибудь взгляну на них еще: надо же узнать, как сложилась жизнь Марготы; но сейчас я думаю о Кареле. О мальчике, которого назвали гномы в моем видении надеждой Подземелья. Почему? Они знали? Предугадывали? Смутные времена еще не начались, так, может, Карела похитили в надежде их предотвратить?

Как-то мне рассказали сказку о Каменном Оракуле, предрекающем гибель и указующем путь к спасению. Рассказали подземельные. Может, это была не сказка вовсе?

«Подождем, пока он подрастет», — сказал тогда колдун. Но ведь мне не обязательно ждать. Нужно только выбрать — что именно взять сейчас в руки. Выбор кажется несомненным. Парадная перевязь короля Анри Лютого, единственная королевская вещь среди принесенных мне реликвий. Что ж еще?

Парадная перевязь короля Анри. Я трачу на нее день за днем, и дни эти не приносят ничего. Король редко надевал ее. Приемы послов, торжественные молебны, визит в Южную миссию. Там, в Южной миссии, король Анри снял с себя перевязь и вручил капитану, отбившему внезапный пиратский набег. Вот и все. Капитан серьезно отнесся к королевской награде. Перевязь короля хранилась в часовне миссии. Там и пережила она Смутные времена, в тиши и неприкосновенности. И сейчас, наверное, вернется туда. А что возьму я взамен?

Посох миссионера, медный поднос, пиратский нож и еще десятка полтора драгоценных древних вещей оказываются не настолько древними, как мы полагали.

Старинная супница из дворцовой кухни в самом деле помнит времена короля Анри и королевы Нины. Болтовня поваров и посудомоек: кто с кем тискался вчера в кладовой, да какое лицо было у молочницы, когда господин главный кондитер шлепнул ее по заду, да кому достался сегодня полупенс от господина хрониста… Ничего интересного! Хотя полупенс хрониста меня поначалу заинтересовал. Но все объяснилось просто: господин хронист скупал новости. До кухонной прислуги доходило куда больше городских сплетен, чем до других обитателей дворца, и господин хронист оплачивал самые интересные. Вот только куда шли эти сплетни — в хроники короля или в донесения другому, тайному хозяину? Я не стал выяснять. Отец предстоятель раз уже попенял мне за интерес к хронисту. Я просто рассказываю ему, что удалось узнать, и пресветлый соглашается со мной в том, что больше супница нам не пригодится. На слова же мои о том, что больше работать не с чем, пожимает плечами и говорит так:

— Читай хроники, отдыхай. Угодное Господу не окончится так просто, надо лишь подождать.

Я колю дрова, отгребаю снег с дорожек и помогаю в трапезной — живу обычной монастырской жизнью. И жду. Бывает… да что там, не «бывает», а «каждый день»! Да, каждый раз, прикасаясь к драгоценной бумаге хроник, хочу вызвать свой дар. Велико искушение — узнать то, что знает хронист, тайну его раскрыть… но запрет пресветлого останавливает меня. Запрет пресветлого — и мысль, что за нарушение его не я поплачусь, а брат Серж, или брат Джон, или брат Бертран, коим велено оберегать меня.

И как раз в тот день, когда искушение становится почти непереносимым, отец предстоятель приходит ко мне. Кладет на стол непонятный ржавый обломок. И говорит так:

— Попробуй, Анже. Поищи принца Карела.

Я беру обломок в руки осторожно, боясь, как бы не рассыпался он ржой и прахом. Но он оказывается тяжелым и теплым. Теплым внутренним теплом, теплом памяти… Это было креплением для настенного светильника, понимаю я. И — вижу…

2. Карел, наследный принц Таргалы

Карел не понимает, что его разбудило. Стук? Скрип? А может, чужой пристальный взгляд? Словно под бок толкнуло что-то — проснись!

Карел сладко зевает и открывает глаза. Нянюшка спит в кресле у стены. Последний раз, вспоминает он. Ему сегодня шесть, теперь он будет спать один, а еще отец обещал подарить шпагу и кинжал! А матушка сказала, что настало время учиться всему, что должен знать великий король. Это очень трудно, сказала она, но ты ведь можешь то, что другим не под силу? И хочешь доказать это, правда, сынок?

Сон ушел. Какой сон, ведь он сегодня именинник, у него день рождения! Он же вчера твердо решил упросить матушку взять его с собой на вечерние гулянья! Надо пойти прямо сейчас, а то вдруг днем не получится наедине застать. Даже скорей всего не получится! И тогда матушка рассердится, ведь принцу не подобает клянчить. Карел садится, откидывая одеяло.

И утыкается глазами в глаза гнома.

— Э, доброго утра тебе, принц, — гудит гном густым басом.

— И тебе, почтенный, — вежливо отзывается Карел. — А ты кто?

— Я из Подземелья, принц. Ты знаешь о Подземелье?

— Знаю, — радостно отвечает Карел. — Вы делаете самое лучшее оружие!

Гном кивает довольно и вдруг предлагает:

— Хочешь посмотреть?

— Хочу! — От такого щедрого предложения именинника охватывает восторг. — А можно?

— Я приглашаю тебя, принц. Ты будешь желанным гостем в Подземелье.

Карел вскакивает с постели, начинает одеваться. Но вдруг останавливается и неуверенно говорит:

— Наверное, я должен спроситься. Матушке не нравится, когда она не знает, где я.

— Твоя матушка королева спит еще, — отвечает гном. — И твой отец король тоже спит. У кого же ты спросишься? А когда они проснутся, ты уже вернешься. И расскажешь им, где был и сколько всего интересного видел.

— Хорошо, — решается Карел. — Я готов, пойдемте.

Кусок стены углубляется, открывая непроглядную темень гномьего пути.

— Мы возьмем с собой лампу, принц, — говорит гном. — Тебе не придется нащупывать путь в темноте.

И тут в комнату вбегает королева. Растрепанная, босая, в ночной рубашке, с безумными от ужаса глазами.

— Карел! Эй, сюда, сюда! Стража!

— Матушка… — Карел и мигнуть не успевает, как оказывается в тисках материнских рук. — Матушка, меня в гости пригласили, можно я схожу?

Но уже вбегают с топотом всполошенные гвардейцы, и гном, видно, не склонен искушать судьбу, доказывая добрые намерения испуганной матери и вооруженной страже. Он ныряет в темень за тайной дверью, и дверь закрывается за ним, сливается со стеной, будто и не было ее.

— Карел, Карел, как ты мог! — В голосе королевы ужас, она трясет сына, закатывает ему оплеуху… Входит король.

— Что за шум, Нина?

— Меня в гости пригласили, — всхлипывает Карел. — А матушка стражу позвала. И еще дерется!

— В гости? — переспрашивает король. — Кто?

— Гном! — кричит Нина. — И они уже уходили!

Король багровеет.

— Неужели никогда наш сын не будет в безопасности? — чуть слышно спрашивает Нина. Она таки не выпустила Карела. Мальчику неловко в тисках ее рук, но он совсем не хочет рассердить матушку еще больше. Лучше потерпеть. Успокоится и отпустит.

— Клянусь, — рычит король, — они пожалеют, что посмели лезть ко мне со своими смехотворными требованиями!

— Какими требованиями, супруг мой король? — Удивление Нины почти мгновенно сменяется пониманием. — Они через нашего сына хотят добиться… чего же? Что надо им?

— Они недовольны, что люди ищут рудные и самоцветные жилы, добывают камень, и глину, и соль. Мой дед, говорят они, запретил людям разрабатывать подземельные богатства там, где живут гномы, а я потакаю нарушителям запрета. Ново времена деда гномы жили только под Зеленчаковой и у Волчьего перевала, и людям хватало мест, где можно добыть подземные богатства! Теперь же нелюдь расселилась по всей Таргале и требует себе безраздельно все, что ниже поверхности земли. По всей моей стране! Даже колодец люди не вправе вырыть без их согласия! Нина, пойми, это же оскорбление!

— Оскорбление, — повторяет Нина. — А разве не оскорбление, что в спальню принца могут они зайти, как к себе домой?! Чей это дворец? Нелюди подземельной?

Дрожь отпускает, но страх не уходит. Вечный, постоянный страх, ни на миг не оставляющий королеву… с той жуткой ночи, когда ее маленького сына уволокли-таки в подземелье.

— Я истреблю их поганое племя! Не будет нелюдь хозяйничать в моем дворце и моем королевстве!

— Да как же сможем мы добраться до Подземелья?

— Просто, жена моя! Когда я объявлю королевскую награду… золотой за голову гнома, десять золотых за вход в Подземелье… право собственности с наследованием на все, захваченное у них, от шахт и копей до медной пуговицы! Нина, на них такая охота начнется! Я сказал тебе, что они пожалеют? Нет, Нина! Некому будет жалеть!

— Все это надо было сделать сразу… еще тогда.

— Не знаю, что меня удержало… — Кулак короля Анри рассекает воздух.

— Я знаю. — Нина подходит к королю, берет его за руку. — Сначала свадьба Марготы, потом посольство империи, поездка в Готвянь, осенний турнир, а там уж и подзабылось. Но теперь давай подумаем о безопасности нашего сына.

3. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Ни разу еще отец предстоятель не приходил от рассказа моего в такое воодушевление. Пожалуй, впади в подобное состояние какой-нибудь бедолага мирянин, соседи скажут — свихнулся! Он вскакивал, и потирал руки, и снова садился, и раз даже воскликнул:

— Вот оно!

И он обнял меня, и благословил, и повелел записать все это точно, до каждого слова точно! Мне пришлось возвращать видение: проверить, верно ли запомнил я гневные речи короля. Много сил я потратил, однако стократ вознагражден благодарностью пресветлого.

Остаток дня я отдыхал, наутро же вновь вернулся к драгоценному обломку. И проверял его еще неделю и день, но не узнал почти ничего. Принца Карела увела королева, и больше в свою спальню он не вернулся. Королевские гвардейцы безуспешно пытались открыть гномью дверь, король свирепел… в конце концов, он повелел выставить здесь постоянный пост и рубить в куски любого, кто высунет нос из-за стены. Вышел, от души хлопнув дверью. Вернулся. И пообещал полета золотых за каждого живого гнома, захваченного в этой комнате.

Засада бдила день за днем и ночь за ночью… тщетно. Тщетно и я искал в памяти никчемной железяки хоть что-то, кроме скучной службы гвардейцев у запечатанной гномами двери. А вечерами я читал хроники.

4. Королевские хроники Таргалы, хранящие в веках ради благодарной памяти потомков имена достойнейших, отмеченных королевской наградой

«Первым новую королевскую награду, ту, что прозвали в народе „гномьей премией“, получил коронный оружейник Фредерик Южанин. Четыре гномьих головы возложил он к ногам славного нашего короля. А также сообщил почтительно, что гномы сии шли от его соседа Мэтью Кривого, чему и свидетели имеются. Да и всякий в их квартале знает, добавил мастер Фредерик, что Мэтью учился мастерству у гномов и посейчас дела с ними ведет. И славный наш король повелел Мэтью казнить и сына его Эндрю, как полноправного компаньона его, с ним равно отвечающего за работу. И повелел свершить казнь на площади, после обедни, собрав всех мастеров Корварены, дабы неповадно было честным людям якшаться с нелюдью подземельной. Семью же казненных изгнать повелел король из Корварены и в землях короны селиться запретил, имуществом же их наградил мастера Фредерика, за вычетом лишь тех денег, что пошли за труд палачу».

Я закрываю хроники. И глаза закрываю. Вот уж подлость людская — не меняется век от века!

— Хранится у нас такая книга — «Реестр королевских наград», — тихо говорит брат библиотекарь. — В ней много подобных записей. Очень много, Анже. Добрая половина мастеров Корварены казнена была за каких-то пару месяцев, пока не сообразил король, что скоро останется вовсе без мастеров, и не повелел проверять любой донос и за клевету доносчику рубить голову. Да ты прочитаешь еще об этом. Хотя, сам понимаешь, хронист короля и ошибки его объявляет государственной мудростью…

ТРАКТИРНЫЕ СПЛЕТНИ

1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

И снова не знаю я, что взять в руки, и снова одолевает искушение… Почему нельзя, думаю я, чем не свидетель хронист короля? И в день, когда прочитал я в хрониках о взбудораживших столицу слухах — слухах о двухголовых телятах, родившихся сразу у дюжины коров в стаде королевского племянника Луи, владетельного пана в Дзельке Северной, и о подмененном ребенке в Прихолмье, и о гномьем кладе, который оказался зачарованным и обратил нашедшего его рудознатца в камень, — спрашиваю я отца предстоятеля, не заняться ли вновь королевским хронистом. Можно ведь уяснить въяве, что говорили в Корварене — и, главное, как говорили. Но, вздыхая, отвечает мне пресветлый:

— Вижу я, Анже, что не идет он у тебя из головы. Как ты все-таки похож на любопытную кумушку! Великую тайну расследуем мы, а тебе не дает покоя мелкая загадка ничтожного человечка. Что ж, Анже, попробуй. Иначе, мыслю, не успокоишься.

И, устыдившись, все же не отказываюсь я от снедавшего меня желания, а лишь благодарю пресветлого за снисходительность к слабости моей. И, едва вернувшись к себе, открываю хроники. Провожу кончиками пальцев по гладкой, такой приятной на ощупь бумаге. Впускаю в себя ее память…

2. Королевский хронист

Для этой встречи не подходит трактир, даже шумный и суетный «Акулий плавничок». Но к себе королевский хронист может пригласить любого. Это неотъемлемое его право, условие его работы. Каморка хрониста надежно защищена от нескромных ушей. Он не пожалел денег на надлежащие заклятья…

Нынешний гость королевского хрониста не из простых горожан, не из слуг королевских и не из храбрецов-курьеров, привозящих в Корварену вместе с депешами и посылками новости со всех концов Таргалы и сопредельных стран. По виду он аристократ, собравшийся в дальнюю и опасную дорогу, — неброский, но добротный дорожный плащ поверх черной куртки, черные же замшевые штаны заправлены в высокие сапоги, и пояс оттянут, похоже, не только кошельком, но и парой кинжалов. Он явно ощущает себя хозяином в убогой каморке хрониста — как, наверное, и в любом месте, куда заносит его шалунья-судьба.

— Ты оставил себе списки мастеров, о коих сообщал мне?

— Зачем, господин? У меня хорошая память. Все свои донесения могу я повторить хоть сейчас слово в слово. И все, что слышал я еще интересного, и такого, что не интересно сейчас, но может пригодиться потом, и где слышал я это, когда и от кого. Я доверяю своей памяти, господин, и не доверяю бумаге.

— Что ж, ты умен… хорошо. Впрочем, я давно понял это по твоим донесениям. А вот скажи, смог бы ты распустить по Корварене кое-какие слухи?

— Нет ничего проще, господин. Кто усомнится в моей осведомленности?

— Отлично. Тогда мы начнем вот с чего… — Собеседник хрониста задумывается, хищная улыбка играет на смуглом лице. — Начнем мы с малого. Королевский предсказатель, что изгнан из-за свадьбы принцессы, помнишь?

— Конечно.

— Говорят о нем в столице?

— Нет, господин. Кому интересен позавчерашний день?

— Пусть его вспомнят. Его и то предсказание, за которое он попал в опалу. Пусть говорят, что все прежние его предсказания сбылись. Что он — святой, благословленный Светом Господним. Что предреченные им великие бедствия уже начались, и всякий поймет это, коль не поленится связать воедино все несчастья, что начали вдруг случаться в разных местах Таргалы.

Хронист прикрывает глаза, собирает в кулак тощую бородку. Бурчит что-то себе под нос. Кивает — не то собеседнику, не то пришедшей мысли.