Корона (№1) - Корунд и саламандра

— Такие разговоры быстро увлекут Корварену, господин. Но начинать придется с конца.

— С какого именно? — Гость хрониста ухмыляется.

— Если в какой глухомани и случались несчастья, в трактирах Корварены о них не слыхивали. Чтобы люди забыли повседневные сплетни, нужно что-то в самом деле поразительное.

— Ого! Ты даже умнее, чем я думал.

— Нет, господин, просто мы понимаем друг друга. А впрочем, я польщен. — Хронист вежливо кланяется: — Благодарю за похвалу, господин.

— В тот день, когда Корварена забудет повседневные сплетни, моя похвала воплотится в тысячу золотых империалов.

— Думаю, имперки мне понадобятся. И лучше, если они будут ждать меня за морем. Господин, вы дадите знать, когда настанет пора перебираться в теплые края?

— Ты и сам поймешь. Но поскольку я намерен лично приглядеть за развитием событий, мы сможем отплыть вместе. Так какие же несчастья должны произойти на полуострове, чтобы Корварена поверила в предреченные бедствия?

3. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Я не спешу открывать глаза. Пальцы рассеянно гладят лист хроник. Лживых насквозь хроник. Что же получается, Смутные времена подстроены были империей? Мысль эта мне не нравится. Слишком уж она похожа на правду! Смутные времена ослабили Таргалу. Именно тогда Полуденные острова отошли к Хандиарской империи. Тогда империя стала «хозяйкой морей». Тогда же собрался впервые Светлейший Капитул. Собрался в Ич-Тойвине, тогдашней столице империи! И посейчас собирается там, раз в три года, и на сессию, что будет этим летом, поедет наш отец предстоятель… честь для монастыря великая! А не потому ли запрещает мне пресветлый заниматься хронистом? Не на Святую ли Церковь работает тот, кого считаю я предателем? Сейчас, люди говорят, у Церкви везде соглядатаи, так ведь не сегодня же это началось?

Ох, на неверную тропку ступил ты, Анже, на пески зыбучие! Не совал бы нос любопытный… а раз уж сунул, отойди назад тихонько, пока не переступил запретную черту. Дела Церкви тебя не касаются. Кто ты? Послушник, ничего в делах Господних не смыслящий.

Даже с отцом предстоятелем не хочу я говорить об этом, хотя и обязан ему всем…

— Давай в сад выйдем, — говорю я брату Бертрану. — Пожалуйста.

— И то дело, — соглашается он. — А то вид у тебя… ровно во гроб собрался.

Мы выходим в сад, в лицо брызгает мелкий дождик, я вдыхаю полной грудью запах оттаявшей земли… Вот и весна пришла! Хорошо. Впору поверить, что и не было никаких Смутных времен. Распустили по Корварене страшные слухи, подхватили их менестрели, да и раздули в легенду за столько-то лет. Только вот подземельные тоже помнят, и то, что рассказывали они когда-то задавшему вопрос мальчишке, не было страшными выдумками. Я знаю.

Когда мы встречаем пресветлого, я знаю уже, что скажу ему о хронисте. Только правду — дабы не пришлось на исповеди каяться. Но ведь и правду в разные слова можно облечь…

— Ну, Анже, что наш хронист? — улыбается мне пресветлый.

— Он боится пропустить тот момент, когда пора будет бежать из Корварены, — отвечаю я.

— Что узнаешь ты от человека, озабоченного лишь своим благополучием, — вздыхает пресветлый. — Не возвращайся больше к нему, Анже. Не трать впустую дар Господень.

Я послушно склоняю голову. Не буду. Сейчас я прошел по лезвию между правдой и ложью, но в другой раз… лучше не надо! Пусть империя и Святая Церковь приложили руку к Смутным временам, что ж теперь… это было давно. И вовсе не моего ума дело. Я ведь сказание о святом Кареле проверяю? Вот и займусь завтра Карелом.

Отец предстоятель касается, благословляя, моей склоненной головы:

— Послушай, что придумал я для тебя, Анже. В Корварене есть трактир, оставшийся со Смутных времен почти в неприкосновенности. Если, конечно, хозяин его не врет. Ты можешь поработать там завтра с утра. А к субботе должны привезти из Готвяни кошелек принца Карела.

Вот и хорошо… теперь, за новой работой, я позабуду о хронисте.

4. Трактир «Королевская кошка»

Вот уж чего не ожидал я! Думал, отрядят со мною пару братьев стражников да велят понезаметней быть. А тут — дым коромыслом из-за какого-то послушника! Королевская гвардия во всех дверях, посетителей и духу нет, даже хозяин вместе с зеваками под окнами топчется… работай, Анже! Вот тебе закопченные стены, вот дубовые столы с поеденными временем ножками, колокольчик над дверью, утварь старинная. Выбирай!

Я начинаю с колокольчика. Почему-то именно он кажется мне самым подходящим. Но колокольчик не помнит Смутных времен. И вообще мало что помнит. Он сделан был всего-то года три назад. Хозяин «Королевской кошки» ездил за ним в Прихолмье. Там, в Прихолмье, скрывался от королевских сержантов бывший гномий ученик, бывший лучший столичный златокузнец и фальшивомонетчик Мишо Ножичек. Ему и заказал ушлый трактирщик колокольчик под старину. И отдал за работу увесистый кошель серебра.

И столы, хоть и стары неподдельно, времен Марготы и Карела не помнят. Я докапываюсь до пересудов о казни Матиаса Невеличко, не в трактире даже, а в мастерской, где столы ждали заказчика.

— Кто такой был Матиас Невеличко? — спрашиваю я.

Отвечает мне брат библиотекарь:

— Знаменитый вор. Я читал о нем в хрониках короля Сержа. Для Невелички Матиаса, так написано там, не было дома, в который не смог бы он влезть, и вещи, какую не смог бы он оттуда вынести.

— Король Серж был сыном Карела, — говорит пресветлый. — Внуком Анри Лютого. Спокойные, мирные времена: тогда Господь дал этой стране передышку после Смутных времен.

Я подхожу к стене, прислоняюсь лбом к продымленному дереву. Уж стены-то эти стояли тогда!

Но и со стенами ждет меня неудача. Память стен стер пожар. Давний пожар, может, даже тех самых времен, какие ищу я. Но опалившее стены пламя ожгло и меня…

Брат библиотекарь говорил потом, что закричал я страшно, перепугав даже королевских гвардейцев. Но я этого не помню. Я слышал только вопли отрезанных огнем от выхода поварих и посудомоек. Сохрани Господь!

А тогда, в трактире, отпаивали меня горячим вином, пока не перестали дрожать руки и голос не вернулся. И после моего рассказа отец предстоятель покачал головой и сказал:

— Глупы были наши надежды что-то здесь узнать. Однако же теперь не можем мы упрекнуть себя, что не попытались…

С тем и вернулись мы в монастырь.

КОРОННЫЙ ЛЕС

1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Простой бархатный кошелек, отделанный витым шнуром. Ни герба, ни вензеля, только маленький четырехлистник, вышитый серебряной нитью. Разве что белое серебро шнура на фиолетовом бархате — цвета королевского дома.

— И это — кошелек принца? Принца Карела?

— Так мне сказали. — Отец предстоятель пожимает плечами.

Я провожу пальцами по серебряной вышивке. Четырехлистник помнит создавшие его руки. Нежные, тонкие, ухоженные руки. И тихий шепот, предваряющий каждый стежок: «Заклинаю силой своей. Заклинаю волей своей. Заклинаю любовью своей. Щитом послужишь сыну моему. От взгляда нелюди, от слова нелюди, от касания нелюди. Оградишь. Охранишь. Убережешь».

Королева Нина.

— Да, это кошелек принца, — шепчу я. — Но как попал он в Готвянь?

— Если тебе это интересно, Анже, ты узнаешь. — Отец предстоятель улыбается снисходительной отеческой улыбкой. — Но не это важно нам. Отыщи лучше, каким стал принц Карел к началу своей юности. И имей в виду, кошелек этот пробудет у тебя только три дня. Потом мы должны будем отправить его обратно.

— Три дня?!

Пресветлый разводит руками, словно извиняясь передо мной.

— Три, и один из них — праздничный. Ты держишь в руках чтимую реликвию уважаемой в Готвяни семьи, так-то, Анже. И наше счастье, что семья эта в родстве с аббатом королевской часовни. Именно он уговорил их расстаться ненадолго с семейной реликвией во славу Святой Церкви.

Три дня… как приятно пальцам мягкое прикосновение бархата, как будоражит стремительная мягкость шнура… только три дня.

Склоняю голову:

— Благословите на работу, отец. Начну прямо сейчас.

2. Карел, наследный принц Таргалы

Карел идет по следу браконьера.

Низкие темные тучи обещают снегопад. Наверное, браконьер тоже поглядывает на тучи, думает Карел. Ждет снега. Боится, что возмездие настигнет раньше, чем заметет следы спасительница-непогода. Бедолага, дерзнувший поднять руку на коронную дичь, дабы спасти семью от голодной смерти. И не сумевший сделать дело чисто.

Браконьер стрелял в косулю. От страха дрогнула рука, или он попросту не умеет стрелять толком? Однако посмел же войти с оружием в Коронный лес! И теперь догоняет подраненную косулю, а за ним идет закон.

— Она слабеет? — спрашивает Карел. — Мне кажется, крови стало больше, и след не такой ровный.

— Да, мой принц, ты верно заметил. — Герберт перехватывает поудобнее самострел. — Молодчина. Он должен быть уже близко.

С Карелом идут Герберт и Джозеф. Два королевских егеря — и больше никого. Пожалуй, именно поэтому Карел так любит проводить время в Коронном лесу. В Корварене мать слишком опекает его.

Дикий крик доносится до них — оттуда, куда ведет двойной след, помеченный пятнами крови. Дикий, полный смертельного ужаса… и обрывается, захлебнувшись.

— Что это? — потрясенно шепчет Карел.

— Карел, мы обязаны пойти туда, — тихо говорит Герберт. — Но я не уверен, что мы имеем право туда идти, когда с нами ты.

— Ерунда, — с вернувшейся уверенностью возражает принц. — Ты же знаешь, даже моя мать, в конце концов, разрешила мне охотиться с вами. А там, кажется, есть на кого поохотиться.

— Твоя мать королева доверила нам твою безопасность.

— А мой отец король доверил вам сделать из меня охотника, и у вас это неплохо получается.

— Ну, ты хороший ученик, — бормочет Джозеф. — Херби, не трусь, нас ведь трое. Пойдем поглядим, что стряслось с нашей дичью.

— За труса ответишь, — бурчит Герберт. — Карел, приготовься стрелять.

— Уже, — отзывается Карел, взводя самострел. — Пошли?

Герберт кивает и двигается вперед. Карел, как всегда в опасных ситуациях, пристраивается чуть сзади и правее. Он не признался бы вслух, тем более сейчас, но крик испугал его. Принц Карел любит Коронный лес. Он проводит здесь куда больше времени, чем подобает наследному принцу (так, во всяком случае, говорит его мать королева всякий раз, как он собирается сюда, и всякий раз, когда он возвращается отсюда в Корварену). Но такой крик принц услышал впервые, и жутко думать о том, что может он означать. Однако в свои четырнадцать Карел знает твердо — страх можно победить, только встретив его глаза в глаза.

Долго идти не приходится. Карел был настороже, и все же щелчок самострела Герберта и звериный рев застают врасплох. Проглядел такую громадину! Принц, да ты совсем того… Карел стреляет, когда медведь становится на задние лапы шагах в десяти от него — и совсем близко, шагах в трех, от выхватившего широкий охотничий нож Герберта. Стреляет как во сне, не думая, не сомневаясь, не опасаясь промаха… Тренькнувший мигом позже самострел Джозефа словно будит его, доказывает — все всерьез. Карел оторопело смотрит, как валится на снег невероятно огромный зверь, как отскакивает в сторону Герберт… а самого ноги не держат, ухватился за, кстати пришедшийся рядом дубок, рот хватает холодный воздух. И хоть бы глаза отвести, так нет! Егеря вдвоем копошатся вокруг медведя, и помочь бы надо, а принца дрожь бьет, как распоследнего слюнтяя. Потому как понял, что увидит дальше по этому проклятому следу.

— В сердце, — говорит Джозеф, остановившись прямо перед ним. — Твой трофей, принц. Поздравляю. Отец будет тобой гордиться.

— Честно говоря, я испугался… — Карел с трудом отводит взгляд от мертвого зверя.

— Что ж, страх тебе не помешал. — Джозеф чуть заметно усмехается. — Тем больше честь. Прекрасный выстрел, принц.

— Вы с Гербертом тоже стреляли.

— Болт Герберта скользнул по черепу. Бывает, и часто, — у этих тварей крепкий череп. Зверюга только рассердилась.

— Но ведь ты попал?

— Попал. Тоже хороший выстрел, но твой был первым. Хлебнешь? — Джозеф протягивает Карелу фляжку.

— Да, пожалуй. — Карел отхлебывает, вздрагивает, кривится. Вино отвратительно на вкус, кислое, но крепкое, как раз согреться. — Спасибо, Джозеф. Теперь я готов идти дальше.

— Герберт и сам там разберется.

— Я должен, — тихо говорит Карел.

— Почему это? — Джозеф, кажется, удивляется неподдельно.

— Лучше мне один раз увидеть это, чем сотню раз представлять себе невесть какие ужасы. — Карел опускает глаза. — Я не ахти какой храбрец.

— Ну, я бы так не сказал, — возражает королевский лесничий.

— Да, — повторяет Карел, — не храбрец. Я часто трушу. Но, знаешь… то, что меня пугает, — не опасность на самом деле, понимаешь? Тени в темноте, непонятные разговоры, недоговоренности… то, что дает разгуляться воображению. На самом деле ничего не происходит, а меня от страха колотит! Потому я и хочу… понимаешь, Джозеф?

— Понимаю, Карел, — кивает Джозеф. — Понимаю. Что ж, пойдем поглядим.

Подойдя к медведю, Карел останавливается. Трудно поверить, что громадный зверь повержен одним метким выстрелом. Еще невероятнее, что выстрел этот сделал он, Карел. Да, Джозеф прав, отец будет гордиться! А вот матушка перепугается… как бы не начала снова уговаривать отца не пускать его в лес без охраны.

Оторвать взгляд от огромной, в бурых космах туши кажется почти невозможным. Поднять глаза и посмотреть… туда, где лежит, наверное, страшной окровавленной грудой незадачливый браконьер. Посмотреть, а потом — подойти. Ну, принц? Или ты хочешь, чтобы они поверили, что ты трус? Джозеф («Герберт и сам там разберется»). Герберт («Я не уверен, что мы имеем право туда идти, когда с нами ты»). Роджер и Джереми, которым Джозеф с Гербертом обязательно расскажут… ну, Карел, иди же!

И, увязая в снегу, стиснув зубы, отчаянно жалея, что постыдился попросить еще глоток из Джозефовой фляжки, Карел идет к Герберту.

3. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

День святого Карела.

Сегодня — ранняя праздничная утреня, шествие по Корварене, торжественная служба на площади перед королевским дворцом. Потом возвращение в монастырь, обед — и моления до ужина. После ужина снова шествие, с факелами, и народные гуляния до утра, с фейерверком, музыкой и танцами, с кострами на высоком берегу реки… А поутру — плывущие по реке венки.

И всегда в этот день хорошая погода.

— В этот день, Анже, родился принц Карел. — Отец предстоятель замедляет шаг, задерживаясь рядом со мной. Мы идем по дороге в Корварену, впереди братья, за ними послушники, а ветер пахнет весной. — Это сочли добрым знаком. Потому принца и назвали в честь святого Карела. А через год после смерти короля Карела Капитул Таргалы подал прошение Светлейшему Капитулу о причислении его к когорте святых. Так что с тех пор мы празднуем день сразу двух святых Карелов. Правда, сегодня мало кто помнит об этом. Смысл праздников теряется со временем.

И пресветлый прибавляет шагу, догоняя голову нашего шествия. Я же весь день возвращаюсь мыслями к его словам. И вспоминаю вновь и вновь подробности увиденной вчера охоты, и думаю о молодом принце и о Смутных временах. И под вечер праздник уже не в радость мне: хочется вернуться в келью, к фиолетово-белому бархатному кошельку, хранящему память тех давних дней. Но впереди праздничная ночь, ночь веселья, ночь костров, ночь, когда и братьям, и послушникам разрешается смешаться с мирянами и забыть монастырские правила.

Я нахожу отца предстоятеля в обществе, к коему, пожалуй, не решился бы подойти в обычный день. Богато одетые, властные, уверенные в себе господа… белая скатерть расстелена прямо на земле, бутылки дорогих вин, серебряные кубки. Но эта ночь, единственная в году, разрешает многое. Я подхожу, кланяюсь, прошу пресветлого уделить мне минуту. Он проходит со мной вместе несколько шагов в сторону и спрашивает участливо:

— Что, Анже?

— Благословите вернуться к работе, — выдыхаю я, холодея от дерзких своих слов. — Устал я праздновать. Все мысли там…

4. Карел, наследный принц Таргалы

Переливчатое пение рога смолкает, отгуляв эхом меж деревьев. Остается ждать. Карел садится прямо на медвежью тушу. Его мутит, и неудержимо хочется говорить — все равно о чем. Впрочем, как раз сейчас его спутники, кажется, не против болтовни.

— Я всю дорогу думал, смогу ли выстрелить в человека. Честно говоря, даже хотелось, чтобы мы его не догнали. Но теперь… чуть-чуть раньше, и он не наскочил бы на этого медведя.

— Ну, конец для бедолаги был бы один, — бормочет Джозеф. — Вот медведь…

— Куда лучший трофей для принца, чем деревенский дурень, подавшийся в браконьеры. — Герберт встряхивает фляжку, глотает, протягивает Карелу. Вино у Герберта еще кислее, чем у Джозефа. И в голову ударяет крепче. — Похоже, мой принц, придется тебе отправляться домой прямо сейчас. Твой отец король наверняка пожелает достойно отметить такую добычу.

— Я не хочу! — Карел кашляет, мотает головой. — Мне разрешили пробыть здесь неделю! У меня еще три дня!

— Медведь — это… — Герберт запинается, берету Карела фляжку, глотает, — это достойно будущего короля, вот что я хотел… Кто-то идет!

Карел прислушивается. Шепчет:

— Я не слышу.

— Идут, — кивает Джозеф. — Несколько человек… трое или четверо. Беглецы, наверное: с ними ребенок. Зайди им в спину, Херби, а мы встретим.

Герберт на ходу взводит самострел и неуловимо быстро теряется среди деревьев.

— Пойдем, принц, — шепчет Джозеф. — Кто бы они ни были, а ни к чему детям видеть такое.

Карел невольно оглядывается. Конечно, ни к чему! Право, жаль, что он уже не ребенок.

Они выходят на беглецов почти сразу. Карел ждет, что те попытаются сопротивляться… или хоть убежать… Конечно, глупо, бесполезно, но сдаваться без борьбы… однако беглецы послушно останавливаются. На осунувшихся лицах не осталось ничего, кроме бесконечной усталости. Принц видел казни на Королевской площади; мысль, что этих людей ждет именно такой конец, заставляет вглядываться в них с пристальным интересом.

Мужчина — немолодой, худой и неприятно хлипкий, растерянно моргающий, с несуразным мешком через плечо. Женщина с малышом на руках. Мальчишка чуть младше Карела… вроде как знакомый… где-то мелькала эта физиономия, вот только где? И девчонка лет семи-восьми, цепко ухватившая брата за руку. Собирались, похоже, в спешке: одежда подходит для города, но не для путешествия по лесу, шапки и не подумали надеть, а уж обувь…

— Что ж… — Джозеф, тоже, видно, потративший время на осмотр, вздыхает. — Именем короля…

— Погоди, Джозеф! — Карел, все возвращающийся взглядом к мальчишке, вспоминает. — Тебя зовут Эдвар? Эди, внук господина Николаса из Коронной школы?

— Угу, — бурчит мальчишка. — А ты — принц Карел.

— Принц Карел, — опустошенно повторяет мужчина, — ну что ж… значит, такова наша доля.

— А вы… — Карел всматривается в мужчину. — Господин Томас, верно? Преподаете в Университете историю?

— Преподавал. — У господина Томаса нервно дергается губа. — История — опасный предмет. Я должен был понять это раньше.

— Чем опасный?

— Видите ли, принц…

— Нет, господин Томас, не отвечайте! Вам, я думаю, сейчас не до лекций. Скажите лучше, почему вы здесь?

— У меня семья, принц. Дети. Пусть я оказался дураком, они-то в чем виноваты? Я думал добраться до Себасты, а там… мир велик.

Господин Томас замолкает, и на лес опускается тишина. Джозеф вопросительно смотрит на принца: что там думать, беглецы — они и есть беглецы, раз бегут, значит, знают за собой вину. Хотя принц, похоже, так не считает. Впрочем, Карел думает недолго. Не больше минуты.

— Джозеф, пожалуйста, позови Герберта.

— Как скажешь, принц. — Лесничий переливчато свистит, и его напарник выходит из-за деревьев за спинами беглецов. — Иди сюда, Херби. Кажется, намечается военный совет.

— Да, пожалуй. — Карел глядит на Джозефа с благодарностью. — Джозеф, Герберт. Я не могу вам приказывать. Я прошу. Может один из вас вывести их из леса как можно ближе к Себасте?

— Мы должны задержать их, Карел, — тихо говорит Джозеф. — Поверь, мне очень жаль.

— Их ведь нет еще в розыскных списках. В Коронном лесу запрещено охотиться, но ведь они не охотились. Представь, что люди сбились с дороги и попросили тебя о помощи.

— К вечеру их будут искать по всей Таргале. Того, кто попытается помочь, попросту казнят как соучастника. Принц, я рискнул бы головой ради тебя — но ради каких-то беглых преступников?

— Я не верю, что они преступники. Не верю, Джозеф.

— Я отведу, — словно через силу выговаривает Герберт. — Если Джош согласится прикрыть мое отсутствие. Неделя конного пути отсюда по тракту, а им пешком, да с малыми… а по лесу срежем, дня три точно выиграют.

— Как, Джозеф? — спрашивает Карел.

— Честное слово, мы ерундой какой-то занимаемся, — сердито отвечает Джозеф. Он отворачивается от Карела и смотрит сейчас на беглецов, молча ждущих решения своей судьбы. — Если ты так уж хочешь спасти именно этих людей… Да подумай хорошенько — ведь мало вывести их из леса. Все равно схватят! Не в Себасте, так на подходах.

— Джозеф, ты придумал что-то лучшее, — медленно говорит Карел. — Что?

— Ты можешь дать им коронную защиту, принц. Уж хоть одна вещица цветов короны должна у тебя найтись.

— Джозеф, — шепчет Карел. — Джозеф, я балбес! Как же я сам не догадался!

— Наверное, тебе просто не приходилось еще пользоваться этим правом.

— Не приходилось. — Карел расстегивает ворот и достает из-за пазухи кошелек. — Честно говоря, я и слышал-то о таких делах только краем уха. Так, значит… Я, наследный принц Таргалы Карел, дарую господину Томасу и его семье свою защиту и покровительство. Возьмите, господин Томас. — И Карел кладет кошелек в руку ошалевшего историка.

— Но… простите, мой принц… здесь деньги!

— Хотите сказать, они вам не понадобятся? Сомневаюсь. Значит, так: Герберт выведет вас на дорогу, ближе к Себасте, а там уж тогда сами. Только… я никогда еще не пользовался правом защиты. И, честно говоря, не думаю, что посылать весточку господину Николасу будет безопасно.

— Принц, — историк падает на колени, — мой принц…

— Почему ты так делаешь? — выпаливает вдруг Эдвар.

— Я уже сказал, — отвечает Карел. — Я не верю, что вы преступники. Уж точно не ты, Эди. И не эта соплячка. А твой дед — лучший учитель из всех, что у меня были.

— Мой принц, — господин Томас медленно поднимается на ноги, — я надеюсь, Господь даст мне возможность вернуть этот долг.

— Надеюсь, мы встретимся с вами в лучшие времена, господин Томас, — серьезно отвечает Карел. — И вы расскажете мне тогда, что же опасного может быть в истории. Если, конечно, я не выясню этого сам.

— Двинули, — бурчит Герберт. — Время дорого.

ВОЛЬНЫЙ ГОРОД СЕБАСТА

1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Брат Серж входит в келью, неся с собой запах дождя и свежей зелени.

— Что-то ты невесел, друг Анже.

— Еще одна ниточка оборвалась. — Я кладу кошелек на стол и вздыхаю. — Хотел бы я знать, как понравилось это королеве Нине! Что я хочу сказать — не так-то просто сделать из обычной вещи защитный амулет. Она работала долго. Нашептывала над каждым стежком. А принц подарил его каким-то бедолагам, бегущим от королевского суда.

— И ты снова не знаешь, как подступиться к нему, — кивает Серж. — Знаешь, я бы попробовал королевскую оружейную. Хотя, что я говорю! Отец предстоятель наверняка побывал там. Ну ничего, Анже, он что-нибудь найдет, вот увидишь! Хочешь, Анже, выйдем в сад? Там хорошо сейчас.

— Нет! — Я даже головой мотаю, отгоняя желание послушаться Сержа, выйти в сад, вдохнуть весну полной грудью. — Не могу я. Кошелек этот заберут завтра, я должен узнать еще что-нибудь.

— Да ведь принц Карел отдал его?

— Ну, мало ли… мне интересно. Как они добрались… — Я краснею, наверное. Не зря пресветлый упрекает меня в любопытстве, ой, не зря! — Я чувствую, понимаешь, что-то будет еще!

— Брось оправдываться, Анже! Можно ли стыдиться, что дело Господне так тебя зацепило! — Серж улыбается открытой своей улыбкой. — А знаешь, друг Анже, мне тоже интересно.

Серж берет кошелек, проводит пальцем по серебру наговоренной вышивки:

— Вещь, которой касался святой Карел… Анже, ведь то, что делаешь ты, — это чудо!

— Что ты, брат, — шепчу я.

— Да, — тихо повторяет Серж, — чудо Господне…

2. Господин Томас, бывший наставник в предмете истории Университета Корварены

Он боится. Он и не думал, что способен так невероятно, так полностью, от самого дна души и до самых кончиков волос, бояться… так полно, да, именно полно — страх плещется вровень с краями, от малейшего толчка плеснет — и накроет ужасом.

Когда он понял с непреложной ясностью, что придется бросать все и бежать… когда с притворным спокойствием проходил с семьей мимо поста стражи у Южных ворот… когда их остановили в Коронном лесу, и он, минуту назад еще веривший в спасение, осознал, что спасения нет, — даже тогда он так не боялся.

Но теперь…

Теперь, в кажущейся безопасности, имея на руках залог неприкосновенности, он не может спать спокойно, он вздрагивает от шума за дверью, он… он словно умом повредился! Снова и снова слышится ему сиплый голос начальника поста у себастийских ворот: «Коронная защита, ишь ты! Ладно, я доложу. Милости просим в наш город, господин Томас». Он доложит — и что? Конечно, коронная защита дается раз и навсегда. Конечно, не имеет значения, дал ли ее король, королева или принц. Но вот понравится ли королю выходка сына? Славный наш король, все это знают, высказав раз свою волю, не признает ни помех, ни прекословии.

— Я была на рынке… — Жена подходит тихо, приобнимает… Она так спокойна, поразительно! А впрочем, что взять с глупой женщины. Разве она понимает… да она и не задумывается!

— И что рынок?

— Он такой дешевый, — восхищенно тараторит жена, — и там столько всего, просто глаза разбегаются! А рыба — я и не слыхивала, и подумать не могла, что может быть столько разной рыбы, я и половины названий не запомнила! Но что это я… я же не об этом хотела! Послушай, я там разговорилась с одной доброй женщиной…

Холодный ком, стывший все эти дни внутри господина Томаса, неприятно трепыхается. Она разговорилась! Бог весть, чего наболтала… воистину глупая женщина!

— Я же просил тебя…

— Я помню, дорогой! Я не сказала ничего лишнего, что ты! Просто нам же надо на что-то жить! Да и, прежде всего, где-то жить! Гостиница — это, знаешь ли, слишком!

— У нас хватит денег лет на десять, спасибо принцу Карелу. Мы могли бы снять дом… или даже купить, но пойми, это привлечет к нам внимание! Сейчас мы живем тихо и незаметно.

— Да неужели ты думаешь, что здесь нас никто не найдет?! Что мы живем спокойно, потому что хорошо спрятались?! Никто тебя не ищет, Томас! Благослови Господь нашего принца, у тебя же коронная защита! Хватит уже трястись, Томас! Мы можем спокойно налаживать новую жизнь! Господи, да мы и в Корварену могли бы вернуться, если бы ты не был таким трусом! Глупая женщина…

— Так что ты хотела мне рассказать?

— А… ах, да! Так вот, эта добрая женщина предложила мне… у нее сейчас пустует флигель, и мы могли бы там пожить, пока не станем твердо на ноги. Она даже согласна пустить нас бесплатно, если я буду полоть ей огород и подметать двор. Разве это не замечательно? Ведь, пока малышка не подрастет, я не могу искать работу. Кстати, а что такое флигель?

Господин Томас раздраженно пожимает плечами:

— Кажется, просто сарай.

— Сарай? — обиженно тянет жена. — Но… ну… может быть, мы все-таки посмотрим? А еще, знаешь, она сказала, что грамотный человек легко найдет работу в порту.

— В порту? — переспрашивает господин Томас; в голосе его есть целеустремленность, которую поглощенная своими мыслями женщина не замечает.

— Да, там очень много всяческой бумажной работы, так она сказала. Так что, Томас? Ты сходишь?

— В порт? Да, надо, — неожиданно твердо отвечает жене господин Томас. — Схожу.

На лице женщины отчетливо проступает удовлетворение. Господин Томас, впрочем, хоть и смотрит вроде бы на жену, этого не видит. Новая мысль овладевает всем его существом. Господину Томасу представляется корабль, уходящий прочь от берегов Золотого полуострова. Мир велик… нельзя же, в самом деле, всю жизнь сидеть взаперти и вздрагивать от шагов за дверью?

— Схожу, — с отнюдь не свойственной ему решимостью повторяет господин Томас.

3. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

Что за тяжкий сегодня день! Столько, я чувствую, можно было бы узнать… а не выходит. Опустошен я. Опустошен чужим страхом. И раз, и другой, и третий — одно и то же. Сутолока и гомон порта. Я теряюсь — как, верно, терялся и господин Томас. Мелькание лиц, обрывки разговоров — и ровный, мерный, незамечаемый и неумолчный рокот волн.

Путаные, бессмысленные обрывки, совсем как в те дни, когда дар мой только начинал открываться мне. И это после столь связных, столь полных видений… обидно!

Что ж… знать, на то воля Господня.

Ввечеру приходит пресветлый, выслушивает меня сочувственно. Проводит пальцами по бархату, по серебряной вышивке. Роняет:

— Хоть что-то.

Отчаянный стыд накрывает меня, я бормочу что-то покаянное, и пресветлый, хмурясь, осаживает меня резко и сердито:

— Воля Господня, Анже. Его дар. Мыслю я, это знак тебе дан: не усердствуй столь рьяно. Не дознания этого ради дана тебе жизнь. Да и я виноват, увлекся сам и тебя вослед увлек… — Отец предстоятель умолкает на краткий миг и продолжает истинно по-отечески: — Завтра пойдешь огород копать. Свежий воздух и труд телесный… Вот, с братом Сержем пойдешь. А ты, Серж, проследи, чтоб Анже и там не перетрудился. Ты, чаю, поздравомысленней его будешь.