КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева

(119) Центр также схватился за теорию заговора с ЦРУ, распространив слухи о том, что Амин был завербован американской разведкой, учась в Колумбийском университете. (120) В Московском центре были и такие, кто сам чуть ли не поверил в свою же собственную пропаганду. Через десять лет после вторжения один советский историк писал: «Тот факт, что в свои молодые годы Амин учился в Колумбийском университете Нью-Йорка, лишь подстегнул нашу и без того дикую шпиономанию.» (121) Даже Ким Филби в одном из своих последних интервью за несколько месяцев до смерти в 1988 году продолжал настаивать, что «были большие основания полагать, что Амин крутил шашни с американцами.» (122)
      Хотя Центр в целом не одобрял военного вмешательства, последствия его оказались еще хуже, чем можно было предполагать. По словам Кузичкина, «мы совершили два крупнейших просчета: мы переоценили готовность афганской армии вести борьбу, и мы недооценили силу афганского сопротивления». К весне 80-го восьмидесятитысячная Советская Армия (чья численность позже перешагнула стотысячный рубеж) поддерживала рассыпающуюся под натиском повстанцев афганскую армию. По оценкам ЮНИСЕФ, к середине 80-х годов население Афганистана сократилось наполовину. Афганцы составляли одну четверть всех беженцев во всем мире. Еще в начале 80-х годов один генерал КГБ сказал Кузичкину то, о чем в Центре многие думали, но не решались открыто сказать: «Афганистан – это наш Вьетнам... Мы все погрязли в этой войне, мы не можем выиграть и не можем выбраться из нее. Это нелепость. Болото. И мы бы никогда не завезли в него, если бы не Брежнев и компания!» (123) Кроме кабульской резидентуры, которая с начала вторжения получила статус главной, у КГБ в Афганистане было еще 8 отделений в крупных городах страны. Общее число офицеров КГБ там составляло около 300 и еще около 100 человек технического персонала. Работавшие в Афганистане держали пистолеты под подушками и автоматы у изголовья кровати. Один молодой шифровальщик, который прослужил в провинциальной резидентуре в Афганистане, дал послушать Гордиевскому записи ночных атак повстанцев, к которым он добавил собственный комментарий, живописующий жестокости и муки войны. Главного резидента КГБ в Кабуле, генерала Бориса Семеновича Иванова, назначенного вскоре после советского вторжения, пришлось эвакуировать оттуда в 1982 году с диагнозом острого невроза. Но что удивительно, кандидатов на работу в резидентуру КГБ в Афганистане было значительно больше, чем вакансий. Молодые и тщеславные офицеры из Центра смотрели на войну, как на возможность сделать быструю карьеру и получить хорошую репутацию. В общем и целом, ежемесячно Центр получал около 100 подробных отчетов о положении в Афганистане. По словам Гордиевского, составители отчетов не стеснялись в выражениях и давали гораздо более ясную картину, чем сообщения из посольства в Кабуле, главным образом потому, что КГБ имело в Афганистане обширную агентурную сеть. Как и обычно, отчеты ГРУ в основном касались военных аспектов положения в Афганистане. (124)
      Вскоре после убийства Амина, КГБ поставило жестокого и энергичного 32-летнего Мухаммеда Наджибуллу руководить новой службой безопасности Афганистана Хедемате Ателаате Давлати (ХАД), образованной в январе 1980 года на смену тайной полиции Амина. (125) Наджибуллу смущала ссылка на имя аллаха в его фамилии, и поэтому он просил называть его «товарищем Наджибом». Президент Кармаль заявил, что в отличие от своего предшественника ХАД не станет «душить, подавлять или мучить народ». «Напротив, в правительственной структуре будет образована разведывательная служба для защиты демократических свобод, национальной независимости и суверенитета, интересов революции, народа и государства, а также для нейтрализации под руководством НДПА заговоров, вынашиваемых внешними врагами Афганистана.» (126)
      Всю организационную работу и подготовку персонала для ХАД выполнял КГБ. В жестоких условиях антипартизанской войны, которую выиграть было нельзя, КГБ возродил на афганской почве некоторые ужасы сталинского прошлого. Организация Эмнести Интернэшнл собрала свидетельства «широкомасштабных и систематических пыток мужчин, женщин и детей» в следственных изоляторах ХАД. Общей темой этих сообщений было присутствие на допросах советских консультантов, как и во времена сталинских чисток в Восточной Европе поколением раньше. Одна кабульская учительница, которой позже удалось бежать в Пакистан, осмелилась заявить ХАД на допросе, что советский дознаватель «не имел права допрашивать афганцев в Афганистане. Это их разозлило, они связали мои руки и начали прижигать губы сигаретой». По указанию советского дознавателя офицеры ХАД избили ее до бесчувствия. Когда учительница пришла в себя, ее по горло закопали в снегу. В последующие дни в ее тело втыкали иглы под током и применяли другие ужасающие формы электрических пыток, обычно в присутствии советского консультанта. К счастью, учительница выжила. Многим выжить не удалось. (127)
      Как в 1989 году публично признал отставной генерал КГБ, даже в эпоху гласности о роли КГБ в афганской войне «еще предстоит честно рассказать». (128) Наджибулла увенчал свою карьеру начальника ХАД, сначала сменив на посту генерального секретаря в 1986 году менее решительного Бабрака Кармаля, а затем став президентом в 1987 году. Вывод Советской Армии из Афганистана в 1988 году, как это ни удивительно, продлил существование дискредитированного режима Наджибуллы. После того, как советские войска покинули страну, раздробленные и разобщенные силы моджахедов так и не смогли преодолеть свои глубокие противоречия.
      Как и сопротивление афганцев советскому вторжению, международная реакция была хуже, чем Центр мог предположить. КГБ рассчитывал, что, как и после советского вторжения в Венгрию в 1956 году и Чехословакию в 1968 году, дела вернутся в свое нормальное русло после недолгих протестов. (129) Но многие страны третьего мира и Запад считали, что советская интервенция в Восточной Европе и в Афганистане – совсем не одно и то же, – первый раз Советская Армия вторглась в страну третьего мира.

x x x

      События в Польше еще более усугубили напряженность в отношениях Востока и Запада, вызванную советским вторжением в Афганистан в конце 1979 года. Целый ряд прославленных революций, включая Французскую 1789 года и Петроградскую февраля 1917 года, начались с хлебных бунтов. В Польше все началось с повышения цен на мясо летом 1980 года. Именно тогда родился независимый профсоюз «Солидарность» под руководством своего обаятельного, способного, но до тех пор совершенно неизвестного 37-летнего Леха Валенсы – безработного электрика, который каждое утро ходил в церковь. К концу августа 1980 года заместитель премьер-министра Польши Мечислав Ягельский отправился в гданьские доки имени Ленина для ведения переговоров с Валенсой и другими лидерами забастовочного движения. Забастовки прекратились после того, как в Гданьском соглашении был зафиксирован целый ряд политических уступок, включая признание права на забастовки и решение о государственной радиотрансляции церковных служб по воскресеньям.
      Московский центр был неприятно поражен этим ущербом, нанесенным «ведущей роли ПОРП» – дискредитированной Польской рабочей партии. Все свободные от других назначений офицеры КГБ, говорящие по-польски, были немедленно направлены в варшавскую резидентуру, а также в советские консульства в Гданьске, Кракове, Познани и Щецине. Как и во время венгерской революции 1956 года и «Пражской весны» 1968 года, многим нелегалам КГБ на Западе было приказано отправиться в Польшу в турпоездки. Считалось, что контрреволюционеры будут с европейцами пооткровенней, чем с русскими. Хотя формально
      Центру запрещалось вербовать поляков, консерваторы из ПОРП и польской службы безопасности СБ (приемник УБ) наводнили КГБ паникерскими и почти истерическими сообщениями о подрывных действиях контрреволюционеров. Объем сводок КГБ по польскому кризису значительно превышал сообщения, поступающие по партийным каналам или из посольства в Варшаве. Развернутая и пессимистичная оценка перспектив развития событий в Польше в августе 1980 года начальником польского отдела ПГУ Нинелом Андреевичем Тарнавским в основном сводилась к тому, что Польше не избежать кровавой резни. (130)
      В течение всего 1981 года влияние «Солидарности» продолжало расти. Когда число ее сторонников достигло почти 10 миллионов, создалась ситуация, когда практически в каждой польской семье кто-то поддерживал это профсоюзное движение. В своих сводках КГБ утверждал, что агенты «Солидарности» проникли даже в СБ и полицию, активисты «Солидарности» угрожали партийным лоялистам. Гордиевский был поражен плохо скрываемым антисемитизмом в аналитических материалах Центра. Так, в них указывалось на то, что в «Солидарности» видную роль играют еврейские «интернационалисты»– такие, как Яцек Куронь, Адам Михник и Мойзеш Финкельштейн, все бывшие члены Комитета защиты рабочих (КОР). Это обстоятельство указывало на наличие сионистского заговора в Польше. (131) Тему эту нередко поднимали и соседи Польши. Так, освещая конференцию антисемитской грюнвальдской патриотической ассоциации в Варшаве, пражское телевидение с одобрением отметило, что выступавшие осудили «предательскую деятельность сионистов и обнаружили, что настоящее имя Михника было Шехтер». (132)
      Центр сообщал, что IX съезд ПОРП, намеченный на июль 1981 года, по всей вероятности, приведет к усилению влияния «Солидарности» в партии. Центр потребовал оказать максимальное давление на Станислава Каню, который вслед за подписанием Гданьского соглашения стал первым секретарем ЦК ПОРП, с тем, чтобы отложить проведение партийного съезда. Однако больной Брежнев, которому оставалось жить меньше полутора лет, не хотел слышать дурные новости. В свою очередь, Андропов не хотел снизить свои шансы на получение должности генсека, ставя на обсуждение Политбюро такой сложный и противоречивый вопрос. К очевидному раздражению Центра, на Каню так и не оказали давления. IX съезд ПОРП прошел, как и было запланировано, в июле. Сбылись самые дурные предчувствия КГБ: при тайном голосовании 7/8 старого состава ЦК ПОРП было вынуждено покинуть свои посты. По оценкам Центра, 20 процентов новых членов ЦК открыто поддерживали «Солидарность» и еще 50 процентов сочувствовали ей. По окончании съезда Крючкова и генерала Вадима Павлова, начальника резидентуры КГБ в Варшаве, вызвали для доклада на Политбюро. При поддержке Андропова оба генерала заявили, что Каня потерял контроль над партией и ситуацией в стране и если не заменить ЦК ПОРП, избранный IX партийным съездом, на более надежных людей, социалистическая система в Польше неминуемо рухнет. Однако Центр потерял веру практически во все руководство ПОРП. По его мнению, ни одно гражданское лицо не было достойно серьезной поддержки Советского Союза. (133)
      Как и в Центре, в Политбюро считали, что в качестве последнего средства Советской Армии придется вмешаться. Но Москва хотела посылать войска в Польшу еще меньше, чем это себе представлял Запад. Как указывали контакты Гордиевского в ЦК КПСС, в руководстве партии создалось общее мнение, что интервенция в Польше вслед за Афганистаном разрушит все надежды на разрядку и контроль над вооружениями на многие-многие годы. В Центре предвидели и серьезнейшие трудности, с которыми могут столкнуться советские оккупационные войска. Считалось, что западные разведслужбы сотрудничали с «Солидарностью» для того, чтобы организовать хорошо вооруженное подпольное сопротивление и вести партизанскую войну против Советской Армии. Центр пришел к выводу, что единственным решением возникшей проблемы является военный переворот в Польше. Армейскому руководству КГБ верил гораздо больше, чем партийному. Большинство польских офицеров прошло подготовку в советских военных академиях, а многие старшие офицеры были и ветеранами польской армии, базировавшейся во время войны в Советском Союзе. По расчетам Центра, как только армия восстановит порядок и раздавит «Солидарность», появится реальная возможность провести чистку в партии и избрать надежный Центральный Комитет. (134)
      Кандидатом КГБ на руководство переворотом был генерал Войцех Ярузельский, член Политбюро ЦК ПОРП, который долгое время находился на посту министра обороны. В феврале 1981 года Ярузельский стал премьер-министром. Прямой, подтянутый, в темных очках и с непроницаемым выражением лица, Ярузельский считался загадочной фигурой для большинства поляков. Поначалу он, правда, произвел хорошее впечатление, назначив известного «либерала» Мечислава Раковского на должность заместителя премьер-министра по профсоюзным делам. Раковский посвятил себя созданию «системы партнерства» с «Солидарностью». В октябре 1981 года после очень активной советской поддержки Ярузельский сменил дискредитированного Каню на посту первого секретаря ЦК партии и призвал к новому «национальному согласию» и единому фронту «Солидарности» и церкви. В начале ноября он встретился в Варшаве с Валенсой и архиепископом Глемпом. (135)
      На самом деле Ярузельский вел двойную игру. В Центре считалось, что ко времени избрания его первым секретарем он уже договорился с Москвой о военном перевороте и начал детальное планирование. Последние детали были оговорены на двух заседаниях секретных переговоров в Варшаве с генералом Крючковым и маршалом Виктором Куликовым, главнокомандующим войск Варшавского Договора. Однако аппарат ЦК КПСС доверял Ярузельскому меньше, чем ПГУ. Высокопоставленный партийный чиновник Валентин Михайлович Фалин, бывший тогда заместителем заведующего Отделом международной информации, заявил на встрече с офицерами КГБ, что пока еще не известно, сможет ли Ярузельский контролировать ситуацию. Фалин также сообщил, что на секретных переговорах с Ярузельским обсуждался вопрос об отсрочке очередного призыва на армейскую службу из-за боязни, что многие активисты «Солидарности» смогут ослабить военную дисциплину. Призыв прошел без особых помех. Коллеги в секретариате Крючкова и польском отделе ПГУ сообщили Гордиевскому, что Ярузельский дважды запрашивал Москву о согласии на переворот. Брежнев был нездоров, жить ему оставалось только год, и он избегал принятия далеко идущих решений. Наконец Андропов и другие члены Политбюро убедили его, что решение это откладывать дальше невозможно. (136)
      Введение в Польше военного положения 13 декабря 1981 года было спланировано и осуществлено блестяще. С большим облегчением Центр приветствовал сноровку Ярузельского, польского высшего командования и СБ. (137) Нависшая за несколько дней до этого плотная облачность над Польшей помешала американским спутникам-шпионам наблюдать за подготовкой армии и милиции к перевороту. (138) Да и сами поляки были порядком удивлены. Большинство руководителей «Солидарности» были арестованы у себя дома. Утром 13 декабря поляки проснулись и увидели на каждом перекрестке армейские посты, а на каждом углу – прокламации, объявляющие о введении военного положения. Сам Ярузельский, видимо, полагал, что спас Польшу от советского вторжения. Мобильные подразделения вооруженной полиции ЗОМО быстро подавили забастовки протеста и народное недовольство. К концу года армия явно взяла ситуацию в свои руки. Оптимисты поляки писали на стенах и заборах: «Зима – ваша, весна будет наша!», однако весна в Польшу не пришла до 1989 года, когда под руководством Тадеуша Мазовецкого было сформировано правительство «Солидарности», а однопартийная система не канула в прошлое.

x x x

      В начале 80-х годов напряженность в отношениях между Востоком и Западом достигла опасной черты, напоминавшей кубинский ракетный кризис. В Америке шли президентские выборы, и Москва полагала, вспоминая опыт с президентом Никсоном, что антисоветская риторика победителя-республиканца Рональда Рейгана вскоре сойдет на нет. Но, когда Рейган наконец занял место в Белом доме, Кремль полностью осознал, что его враждебность к Советскому Союзу была не хитрой тактической уловкой предвыборной кампании, а его глубоким убеждением. (139) На своей первой пресс-конференции Рейган осудил советское руководство за его стремление к мировой революции и слиянию всех стран в единое социалистическое или коммунистическое государство. "Они присвоили себе право на любое преступление, ложь и обман, чтобы добиться этой цели... Пока что Советский Союз использовал разрядку только в своих целях, "– говорил Рейган. Первый госсекретарь Рейгана Александр Хейг (на смену которому в июне 1982 года пришел Джордж Шульц) настойчиво стремился начать отсчет новой эпохи в советско-американских отношениях: «На заре новой администрации воздух свеж, погода тиха, друзья и противники внимательны и полны сил. Это лучшее время подать сигналы друг другу. Наш сигнал Советам заключается в простом предупреждении, что время их необузданного авантюризма в третьем мире закончилось, что терпение Америки смотреть на козни ставленников Москвы на Кубе и в Ливии иссякло.» Эту мысль обязан был повторять «каждый сотрудник государственного департамента при каждой встрече с советскими официальными лицами». (140)
      Администрация Рейгана была убеждена, что в результате роста советской военной мощи за последнее десятилетие «американский сдерживающий фактор был поставлен под сомнение». Оборонный бюджет вырос на десять процентов в реальном исчислении и вдвое превысил цифры, приводимые Рейганом в своей предвыборной кампании. Рейган занял гораздо более жесткую позицию по контролю над вооружениями, чем Картер, публично осудил договоры ОСВ и, очевидно, не торопился возвращаться за стол переговоров, пока не укрепит ядерные ударные силы Соединенных Штатов. В свое время Картер приостановил работы над ракетой MX и бомбардировщиком В-1. Рейган снова дал им ход. (141) Несколько примитивно, но настойчиво называя Советский Союз «империей зла», Рейган проглядел один очень опасный советский порок – его параноидальную интерпретацию шагов Запада. Андропов расценил политику рейгановской администрации как попытку создать себе возможности для нанесения успешного первого удара. И вот, в начале 80-х годов велеречивое осуждение империи зла и маниакальная боязнь Москвы западных заговоров создало гремучую смесь. В мае 1981 года Брежнев осудил политику Рейгана в секретном обращении к крупной конференции КГБ в Москве. Однако наиболее драматичным было выступление Андропова. Он заявил, что американская администрация активно готовилась к ядерной войне, создалась возможность нанесения Соединенными
      Штатами первого ракетно-ядерного удара. Таким образом, Политбюро пришло к выводу, что приоритетом в советских разведывательных операциях должен быть сбор военно-стратегических сведений о ядерной угрозе, исходящей от Соединенных Штатов и НАТО. С огромным удивлением аудитория услышала, что КГБ и ГРУ в первый раз будут в тесном сотрудничестве вести разведывательную операцию под кодовым названием РЯН, то есть ракетно-ядерное нападение.
      Хотя это апокалиптическое видение ядерной угрозы, исходящее от Запада, было поддержано начальником ПГУ Крючковым, многие американские эксперты в Центре рассматривали его как паникерское. Вне всякого сомнения, Андропов с тревогой относился к политике Рейгана, но считалось, что инициатива в операции РЯН исходила из высшего военного командования. Главным же его инициатором в Политбюро, по всей видимости, был министр обороны маршал Дмитрий Федорович Устинов, который еще при Сталине в 1941 году был комиссаром вооружений. Как оказалось позже, он был главным сторонником кандидатуры Андропова на пост генсека после смерти Брежнева. (142)
      Крючков вверил планирование операции РЯН Институту разведывательных проблем ПГУ, организованному в 1978-1979 гг. для «разработки новых разведывательных концепций». В ноябре 1981 года каждому резиденту в западных странах, Японии и некоторых государствах третьего мира ушли личные инструкции. Иногда они были очень краткими: например, хельсинкской резидентуре поручалось следить за возможной эвакуацией посольства США, закрытием американских предприятий и другими очевидными признаками надвигающегося кризиса. Резидентурам в странах НАТО пришли гораздо более подробные инструкции: им предписывалось тщательное наблюдение за всей политической, военной и разведывательной деятельностью, которая могла быть признаком подготовки к мобилизации. Предполагалось, что операция РЯН станет главным приоритетом рабочих планов резидентур на 1982 год, которые обычно представлялись Центру в декабре 1981 года. Дополнительные инструкции пришли из ПГУ в январе 1982 года. Гордиевского удивило, что разведывательной деятельности по новым разработкам западной ракетной технологии уделялось сравнительно немного внимания. Главной разведывательной задачей оставалось обнаружение подготовки к внезапному ядерному нападению. В марте 1982 года Василия Иосифовича Кривохижу, сотрудника первого отдела ПГУ (Северная Америка), отвечавшего за координацию операции РЯН в Центре, направили в главную резидентуру Вашингтона для личного руководства сбором развединформации по РЯН в Соединенных Штатах. (143)
      В мае 1982 года Андропов перешел из КГБ в Секретариат ЦК КПСС с тем, чтобы еще более упрочить свою позицию как преемника умирающего Брежнева. Вскоре стало ясно, что ему удалось обойти своего главного соперника Константина Черненко – он стал вторым секретарем ЦК КПСС. Однако, Андропову еще не хватало сил, чтобы поставить во главе КГБ своего человека. Его преемником в Комитете стал 64-летний брежневец Виталий Васильевич Федорчук, который с 1970 года занимал пост председателя украинского КГБ. В Центре это назначение радости не вызвало. На Федорчука смотрели, как на фигуру второсортную (как впоследствии и оказалось). Считалось, что как только Андропов станет Генеральным секретарем, во главе КГБ встанет новый человек. Между тем для Устинова и других военных Федорчук был прекрасной кандидатурой. До 70-го года он работал в военной контрразведке. В конце 60-х годов Федорчук возглавлял Третье управление КГБ (военная контрразведка). Его легко было убедить в чрезвычайной важности операции РЯН. (144)
      Перед тем, как Гордиевский в июне 1982 года был направлен в лондонскую резидентуру для работы в линии ПР, его проинструктировал один из ведущих экспертов ПГУ по политическим и военным аспектам НАТО. Инструктаж происходил по операции РЯН в Британии. Лучшим способом сбора разведданных по подготовке к ракетно-ядерному нападению, сообщили Гордиевскому, была агентурная работа. Но, помимо этого, немаловажную роль играли и другие признаки, как-то: количество горящих поздно ночью окон в правительственных зданиях и на военных объектах, передвижение важных чиновников и заседания комитетов.
      По приезде в Лондон Гордиевский обнаружил, что все его коллеги по линии ПР смотрели на операцию РЯН с изрядной долей скепсиса. Они вовсе не паниковали, как Центр, по поводу возможной ядерной войны. Однако никто не собирался рисковать своей карьерой и вставать поперек мнения ПГУ. Таким образом, создавался порочный круг сбора разведданных и их официальной оценки. От резидентур требовалось представлять всю тревожную информацию, даже если она не была ничем подтверждена. Получив такую информацию, Центр, понятное дело, тревожился и требовал еще такой же.
      Неточные сведения, представляемые лондонской резидентурой, отчасти проистекали от сильных чудачеств Аркадия Васильевича Гука, который в 1980 году сменил на посту лондонского резидента Лукашевича. Гука можно было с уверенностью назвать наименее способным резидентом КГБ в Британии с довоенного периода. Его назначение туда было, главным образом, заслугой англичан, которые с 1971 года последовательно отказывали во въездных визах всем известным им сотрудникам КГБ. Как и Лукашевич, Гук сделал себе карьеру на ликвидации послевоенной оппозиции в прибалтийских республиках. Затем его перевели во Второе главное управление КГБ в Москве, где он служил в линии
      КР (контрразведка), а также в главной резидентуре Нью-Йорка. Оттуда он и переехал в Лондон.
      Гук с большой ностальгией вспоминал о своей службе в Прибалтике и жаловался, что и Центр, и Кремль что-то раздобрели к предателям. Во время своей службы в Нью-Йорке он где-то раскопал местонахождение сбежавшего из КГБ Николая Хохлова (жертвы неудачного покушения в 1957 году) и предложил ликвидировать его. Центр не дал на это согласия, заявив, что двумя основными целями были более важные перебежчики – Голицын и Носенко и что, пока их не устранят, в Соединенных Штатах больше никаких мокрых дел проводить нельзя. Гук не успокоился и предложил убрать дочь Сталина, Светлану, а также председателя Лиги защиты евреев, и опять безуспешно. Гук был большим докой по козням Запада против СССР и крупным охотником до мокрых дел. В детали операции РЯН он не вникал, но основные положения этой теории поддерживал. (145)
      Ко времени прибытия Гордиевского в Лондон, жена Гука вела собственную операцию по ограничению колоссальных арсеналов спиртного в рационе мужа. День для Гука начинался вечером, когда, перед уходом домой, он опрокидывал стакан водки. От выпивки бахвальство лилось из него непрерывным потоком. В июле 1982 года он сообщил приехавшему в посольство советнику Льву Паршину о массовой демонстрации в Лондоне против размещения крылатых ракет. Хотя в марше протеста приняло участие несколько агентов КГБ, саму демонстрацию полностью организовала Кампания за ядерное разоружение (КЗР) без всякой помощи со стороны резидентуры. Гук, тем не менее, заверил Паршина: «Это мы, резидентура КГБ, вывели на площадь четверть миллиона человек!» Паршин вежливо кивнул и сделал круглые глаза. Как только Гук вышел, он повернулся к Гордиевскому и воскликнул: «Это что за бред?» Гук без конца бранил советских дипломатов за то, что они разбалтывают все секреты, обсуждая посольские дела на квартирах, которые, как он заверял их, все прослушивались МИ5. Однако, опрокинув несколько стаканов в тех же самых квартирах, он регулярно похвалялся своими оперативными достижениями в Лондоне. «Вот вам и Гук, – сказал однажды утром Гордиевскому советский дипломат. – Вчера вечером у нас в квартире он разболтал все ваши секреты и нам, и англичанам!» (146)
      Несмотря на свою похвальбу, Гук вызвал неудовольствие в Центре, не сумев предвидеть подготовку Великобритании к войне с Аргентиной на Фолклендах. Первая телеграмма Гука по Фолклендам (или Мальвинам, как он их называл), ушла в Центр 4 апреля 1982 года, через два дня после вторжения. Впоследствии он постарался компенсировать свой промах, направляя Центру по две телеграммы в день, в то время как посольство отправляло одну-две телеграммы в неделю. Материалы для своих телеграмм Гук в основном собирал в британской прессе, оснащая их комментариями о том, что «наглым англичанам надо преподать урок». Когда, к удивлению Гука и Центра, англичане победили, Гук дал этой «британской колониальной войне против Фолклендов» обычное объяснение – заговор. Госпожа Тэтчер и правительство консерваторов, мол, ухватились за возможность поднять свой падающий авторитет быстрой победой над слабым противником. Британия-то, конечно, была только рада возможности опробовать свою новую тактику и вооружения. Посольский пост мортем по войне соответствовал духу анализа резидентуры. Чтобы объяснить новое развитие событий в британской политике в начале 80-х годов, ее основу и успех социал-демократической партии (СДП), Гук даже состряпал новую теорию заговора. Гук сообщал, что СДП была создана при помощи ЦРУ и посольства Соединенных Штатов для того, чтобы расколоть лейбористскую партию и удержать консерваторов у власти. (147)
      30 сентября 1982 года ПГУ разослало циркуляр-телеграмму своим резидентурам в Соединенных Штатах и других странах, в которых содержался общий обзор американской политики. Центр информировал резидентуры, что, заставляя страны Варшавского Договора увеличить свои расходы на вооружения вслед за Вашингтоном, администрация Рейгана стремилась посеять рознь между социалистическими странами, замедлить их развитие и ослабить связи с прогрессивными странами третьего мира, такими, как Никарагуа и Мозамбик. Центр требовал начать контратаку для того, чтобы дискредитировать политику Соединенных Штатов.
      В конце октября главная резидентура в Вашингтоне осуществила операцию «Гольф», которая заключалась в распространении сфабрикованного материала с целью дискредитации посла Соединенных Штатов в ООН Джин Киркпатрик. Сфабрикованный материал был передан американскому корреспонденту ничего не подозревавшей лондонской «Нью Стейтсмен». 5 ноября была опубликована статья под заглавием «Лучший друг для девушки», в которой выявлялись «тайные связи» между Джин Киркпатрик и ЮАР. К статье прилагалась фотокопия сфабрикованного письма госпожи Киркпатрик от советника посольства ЮАР, в которой передавался «привет и благодарность» от руководителя южноафриканской военной разведки и давалась ссылка на подарок к дню рождения «в знак признательности от моего правительства». Однако, что случалось и прежде, служба А, готовившая такие фальшивки, не удосужилась проверить текст письма на орфографические ошибки. Вслед за операцией «Гольф», последовала операция «Сирена-2», опять с использованием фальшивки службы А с целью выявить американское вмешательство в дела Польши. Однако, как и другие подобные «активные меры», «Сирена-2» была уж слишком незамысловата по западным меркам. В третьем мире стряпня службы А пользовалась большим успехом.
      Главной целью активных мер в Западной Европе было предотвратить размещение крылатых ракет и «Першингов», намеченное на конец 1983 года. Поскольку европейским движениям за мир вряд ли требовалась советская поддержка в организации кампании протеста, логично предположить, что время и усилия Центра в этой сфере деятельности в основном были затрачены впустую. Однако Гук был не единственным резидентом, который хотел присвоить себе лавры за антиядерные демонстрации, к которым он имел самое косвенное отношение. (148)

x x x

      Последняя речь Брежнева, которую он произнес 27 октября 1982 года в Кремле, на встрече с руководящими работниками Министерства обороны, была проникнута пессимизмом в своей оценке отношений между Востоком и Западом.
      Брежнев еще раз осудил политику рейгановской администрации и заявил, что сохранение мира потребует от нас «удвоенных и утроенных усилий». (149) Ко дню смерти Брежнева, 10 ноября, его преемник был уже определен – генеральным секретарем «единодушно» избрали Андропова. Хотя партийное руководство не стремилось начинать серьезные реформы, желание покончить с застоем и коррупцией брежневской эпохи было велико.
      На этом переломном этапе в истории партии Андропов вселял оптимизм.