КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева

(250). Уайт, тем не менее, уже добился скрытных американских субсидий для Советского Союза. В 1944 году он через Силвермастера передал НКВД образцы оккупационной валюты, отпечатанной казначейством для использования на территории Германии. Получив эту подсказку, русские решили попросить клише, краску и образцы бумаги, чтобы наладить собственное производство денег. Директор бюро печати и гравировок отказал, совершенно справедливо полагая, что «разрешение русскому правительству печатать такую же валюту, какую печатают в нашей стране, сделает бухгалтерский учет невозможным.» Уайт возразил, что русские могут расценить отказ как свидетельство сомнения в их честности. «Мы должны им доверять в той же степени, что и другим союзникам.» Неделю спустя клише были получены. В 1953 году на слушании этого вопроса в Сенате было заявлено, что «выяснить масштабы использования русскими этих клише не представляется возможным.» Американским налогоплательщикам эта история обошлась в миллионы долларов. (251).
      Политические проблемы были основными на Ялтинской конференции. Больше всего времени уделялось Польше. Кадоган, постоянный помощник министра иностранных дел, так объяснил своей жене создавшуюся ситуацию: «Это будет самое главное... Потому что, в конце концов, если мы не сумеем достичь нормального решения польского вопроса, все наши далеко идущие планы создания всемирной организации окажутся бессмысленными.» (252). В Тегеране Черчилль и Рузвельт согласились как с тем, что русские будут доминировать в Польше, так и с тем, что они сами установят границы. Теперь же, с запозданием, они пытались пересмотреть это свое обязательство, чтобы привести все в соответствие с принципами Атлантической хартии и потребовать гарантий установления демократии в Польше, что, конечно же, совершенно не совпадало с принципами сталинизма. Польша, возвышенно заявил Черчилль, должна быть «госпожой в своем доме и хозяйкой своей души.» Это требовало смещения марионеточного люблинского временного правительства, посаженного русскими, и гарантий проведения свободных выборов. Сталин вел переговоры блестяще. Вначале он тянул время, затем пошел на уступки по второстепенным вопросам, подчеркнув предварительно их огромную важность, с тем, чтобы добиться от союзников согласия на главенствующее положение в Польше, что было ключевым моментом в установлении сталинского порядка в Восточной Европе. Кадоган, судья обычно строгий, писал своей жене:
      «Никогда не думал, что с русскими так легко общаться. Джо, в частности, просто великолепен. Это великий человек. Он очень выгодно отличается от двух других престарелых руководителей. Наш президент проявляет удивительную мягкость и нерешительность». (253).
      Успокоенные Сталиным, Черчилль и Рузвельт согласились на почетное решение польского вопроса. Временное люблинское правительство не распускалось, а расширялось за счет включения в него некоторых «демократических лидеров». Послевоенные выборы в Польше проходили под контролем не союзников, чтобы обеспечить их объективность, а временного правительства, которое при содействии НКВД подтасовало результаты.
      В Ялте все еще не было точно известно (как сообщал Сталину НКВД) об успехе проекта «Манхэттен» по созданию атомной бомбы, как раз вовремя, чтобы заставить Японию сдаться без чрезвычайно дорогостоящих обычных военных действий. Сталин позволил убедить себя объявить войну Японии за три месяца до поражения Германии в обмен на Южный Сахалин и на Курильские острова и на контроль над Маньчжурией и Внешней Монголией за счет Китая. Сталин согласился также, посопротивлявшись вначале, предоставить Франции оккупационную зону в Германии (выделенную из английской и американской оккупационных зон) и место в союзной контрольной комиссии. Опять же демонстративно поколебавшись, Сталин принял предложенную американцами формулу голосования в Совете Безопасности, обеспечив тем самым условия для создания Организации Объединенных Наций. На последнем заседании Ялтинской конференции Гопкинс передал Рузвельту записку, начинавшуюся словами: «Русские так много отдали на этой конференции, что мы просто не можем обмануть их ожидания.» (254) В записке речь шла в основном о репарациях, но Гопкинс выразил в ней и свое отношение к конференции в целом. Из Ялты Гопкинс уезжал в состоянии оптимистической эйфории и восхищения гением Сталина:
      «Мы искренне верили, что это рассвет нового дня, о котором мы все молились и говорили в течение многих лет... Русские доказали, что могут мыслить рационально и перспективно. Ни у президента и ни у кого из нас не было и тени сомнения, что мы сможем мирно сосуществовать с ними многие и многие годы. Здесь нужно сделать оговорку – мне кажется, что все мы в глубине души сознавали, что не можем предвидеть поворота событий, если что-то случится со Сталиным. Мы были уверены, что можем рассчитывать на него, как на человека разумного, рационального и понимающего, но мы не могли быть уверены в том, что происходит или произойдет в Кремле». (255).
      Среди тех, кто разделял эйфорию Гопкинса, был Элджер Хисс. После конференции он поздравил с великолепной работой государственного секретаря Эдварда Стеттиниуса, который при разработке американской политики в Ялте был не более чем номинальной фигурой. (256). Карьера Хисса открыла перед НКГБ огромные возможности в ООН. В апреле 1945 года он стал временным Генеральным секретарем «организационной конференции» ООН в Сан-Франциско. Нет ничего удивительного, что Громыко выразил "глубочайшее уважение к Элджеру Хиссу за его честность и беспристрастие, " Он сказал Стеттинкусу, что был бы очень рад, если бы Хисс стал временным Генеральным секретарем ООН на организационной ассамблее, что могло бы привести к его назначению первым временным Генеральным секретарем ООН. (257).
      Сталин завершил Ялтинскую конференцию в приподнятом настроении. Во время последней групповой фотосъемки он развлекал своих англоговорящих гостей тем, что повторял по-английски четыре фразы, которые только и выучил: «Но это вы сказали!», «Ну и что?», «Что здесь вообще происходит?» и «Туалет вон там». (258). Успеху Сталина на переговорах во многом способствовало то, что он получал информацию как от агентов, так и в результате применения средств подслушивания. Он, пожалуй, лучше Черчилля и Стеттиниуса знал, на каких условиях Рузвельт хочет предложить ему начать войну с Японией. Рузвельт, напротив, не сумел понять, что Сталин страстно желал, а не колебался захватить Японию после поражения Германии. Но, как всегда, крайняя подозрительность Сталина, граничащая временами с паранойей, не позволяла ему максимально полно использовать получаемые разведданные. Он долго и мучительно раздумывал о причинах сопротивления Черчилля и Рузвельта в польском вопросе, по которому чуть больше года назад, в Тегеране, была достигнута принципиальная договоренность. Не понимая, что причиной их возражений, пусть и ненастойчивых, была искренняя приверженность правам человека, Сталин искал иное объяснение. В июле 1952 года он уверял итальянского социалиста Пьетро Ненни, что американский «кардинал Спеллмен скрытно присутствовал в Ялте и именно он настраивал „друга Сталина“ Рузвельта против него.» Ненни не сомневался в искренности Сталина и счел это весьма странное заявление свидетельством навязчивой идеи Сталина о заговорах, которые организует против него Ватикан. (259). Зыбким основанием идеи Сталина о заговоре Ватикана послужило неуместное присутствие в американской делегации Эда Флинна, главы демократов Бронкса, который по пути из Крыма домой сделал остановку в Риме (260), на основании чего в подозрительном сознании Сталина и зародилась мысль, что это был кардинал Спеллмен. Комментируя идею о заговоре Спеллмена, английский дипломат Р. А. Сайке очень точно определил мировоззрение Сталина как «поразительное смешение проницательности с чушью.» (261). То же можно отнести и к тому, как Сталин использовал разведку в годы Великой Отечественной и «холодной войны».

Глава IX
Установление контроля над Восточной Европой (1944 – 1948)

      Расширение в годы войны огромной империи Берии привело, по мнению Сталина, к тому, что и сам Берия имел слишком большую власть. В начале 1946 года он стал членом Политбюро и заместителем председателя СНК, но в то же время на посту в НКВД его сменил бывший первый заместитель медведеподобный Сергей Круглов, удостоенный почетного звания рыцаря Британской империи за обеспечение безопасности на конференциях «Большой тройки». В марте 1946 года НКГБ и НКВД были преобразованы из комиссариатов в министерства, что означало поднятие их статуса, и стали называться соответственно Министерством государственной безопасности (МГБ) и Министерством внутренних дел (МВД). Вскоре после этого протеже Берии Меркулова заменил на посту главы МГБ Виктор Семенович Абакумов, который, как и Круглов, не принадлежал к кавказской мафии Берии. Но если Сталин рассчитывал, что Абакумов ограничит влияние Берии в органах государственной безопасности, то на этот раз он ошибся. По утверждению Хрущева, Абакумов быстро стал «человеком Берии». Он никогда и никому, даже Сталину, ни о чем не докладывал, не посоветовавшись предварительно с Берией. (1)
      Стиль руководства Абакумова отличала жестокость, коррупция, но со своими ставленниками он был радушен и доброжелателен. По всей вероятности именно Абакумов, боящийся оказаться в тени исторических заслуг ЧК, распорядился удалить из мемориальной комнаты в офицерском клубе МГБ священные реликвии – посмертную маску, портрет и гимнастерку Дзержинского. Абакумов был постоянным ночным гостем клуба, куда он приходил поиграть с приятелями на биллиарде и переспать с одной из многочисленных любовниц в специально оборудованном личном номере, где всегда в большом выборе были импортные напитки и французская косметика. Установилась традиция, по которой выезжавшие за границу офицеры МГБ выражали свое уважение Абакумову дорогими подарками. Перебежчик Петр Дерябин вспоминал, что в Вене купил для шефа детскую коляску и платье, которые стоили. 100. 000 рублей. «Аморальное поведение» и коррупция упоминались в числе официальных причин ареста Абакумова в 1951-м и казни в 1954 году. (2).
      На пост министра государственной безопасности Абакумов выдвинулся благодаря своим успехам во главе СМЕРШа, созданного в апреле 1943 года в результате реорганизации «специальных управлений» НКВД, занимавшихся контрразведкой в армии. На совещании руководителей разведслужб, на котором был создан СМЕРШ, председательствовал сам Сталин. Официальные документы свидетельствуют, что первоначально предлагалось название СМЕРНЕШ – от распространенного в годы войны лозунга «Смерть немецким шпионам!», но Сталин возразил:
      «Почему, собственного говоря, мы должны иметь в виду только немецких шпионов? Разве другие разведслужбы не действуют против нашей страны? Давайте назовем Смерть шпионам или кратко – СМЕРШ.» (3).
      Основной задачей СМЕРШа, однако, стала не столько ловля иностранных шпионов, сколько слежка и выявление с помощью множества осведомителей недовольных и «предателей» в армии. (4). Сталин подчеркнул огромное значение СМЕРШ тем, что взял его под свое личное руководство как председатель Государственного Комитета Обороны и народного комиссара обороны. (5).
      На освобождаемой Красной Армией территории СМЕРШ выявлял всех подозреваемых в сотрудничестве с врагом и подавлял националистскую оппозицию. В конце войны в задачи СМЕРШа вошла также проверка более пяти миллионов советских граждан, возвращавшихся из плена. Английские и американские разведслужбы, стремясь скрупулезно выполнить свои обязательства перед союзником, участвовали порой в варварских репатриациях. (6). Многие из двух миллионов советских граждан, которых они, часто против воли этих людей, вернули на родину, просто сменили гитлеровские застенки на сталинские. Как завуалировано признает советская официальная история, СМЕРШ «с недоверием» относился к более чем миллиону советских военнопленных, переживших ужасы немецких лагерей. (7). Почти все рассматривались как дезертиры. В июне 1945 года посол США в СССР Аверелл Гарриман докладывал в госдепартамент:
      "Посольству известен лишь один случай, когда репатриированный вернулся к семье в Москву... Эшелоны с репатриантами проходят через Москву и движутся дальше на Восток, причем пассажиры их лишены возможности общаться с внешним миром, когда поезда стоят на московских вокзалах. "
      Некоторых после допроса в СМЕРШе расстреливали. Большинство попало в лагеря у Полярного круга, где многие из них умерли. Жуткая судьба ждала членов Русской освободительной армии генерала Власова, которые были репатриированы американцами. Власов, один из героев битвы за Москву, в 1942 году попал в плен, а затем осудил советский режим как тираническое извращение Октябрьской революции. Его добровольческая армия, набранная из советских военнопленных, в марте 1945 года храбро сражалась вместе с немцами на Восточном фронте. Репатриировавшим власовские части американским солдатам пришлось применить слезоточивый газ, но все же некоторые успели повеситься или иным способом покончить с собой. (8). Венгерский государственный деятель Николас Ньяради, который был в Москве во время репатриации Власова, позже писал:
      «Стремясь на примере Власова продемонстрировать, что ждет предателей, его замучили до смерти самым жестоким образом и подробно рассказали всему народу, как он скончался и сколько времени продолжалась агония. Офицеры и солдаты его армии были уничтожены теми же методами...» (9).
      В марте 1946 года СМЕРШ был формально закрыт, а его функции прешли к Третьему управлению МГБ. (10). Одной из задач СМЕРШа в конце войны, также как НКВД/НКГБ, было, как указывается в официальной истории, «помочь народам освобожденных стран установить и укрепить свободные местные формы правления», другими словами, обеспечить установление «народных демократий» вдоль западных границ СССР. (11). Это было также одной из важнейших задач МГБ под руководством Абакумова. Беседуя в 1944 году с югославским коммунистом Милованом Джиласом, Сталин расширил смысл средневекового афоризма «cuius regie eius religio» (кто правит, тот и устанавливает религию):
      «Эта война не то что в прошлые времена. Тот, кто захватил территорию, устанавливает на ней свой общественный строй. Каждый устанавливает свою систему, если его армия достаточно сильна, чтобы сделать это. Иначе и быть не может.» (12).
      «Народные демократии» насаждались в странах Восточной Европы где силой, а где хитростью, и НКГБ/МГБ сыграло в этом центральную роль. Многие из тех, кто помогал установлению в их странах «народных демократий», были карьеристами, временщиками или людьми, которые против собственной воли признали, что советская мощь исключает другие варианты. В каждой восточноевропейской стране имелось (как правило незначительное) коммунистическое или сочувствующее меньшинство, верящее в социалистический выбор, как верило в него первое поколение большевиков и молодых советских идеалистов в годы первой пятилетки. Венгерский коммунист Георгий Ходос, ставший жертвой показательного сталинского суда, писал:
      "Какое счастье быть коммунистом, служить человечеству, присутствовать при рождении лучшего будущего. После ужасов
      Второй мировой войны в мире, похоже, устанавливается порядок. Какой замечательный это будет порядок... Мы строили социалистическую Венгрию под знаменем коммунистической партии." (13).
      Будущее социалистического строительства в Восточной Европе неразрывно связывалось с поклонением Сталину. В глазах коммунистов всего мира это был не жестокий болезненно подозрительный деспот, а мифологический герой, олицетворявший их видение лучшего мира. В конце войны даже Джилас и большинство югославских коммунистов, осужденных вскоре как архиеретики, считали себя искренними сталинцами:
      «Сталин был не только безусловным гением из гениев, он был живым воплощением идеи и мечты о новом обществе. Это поклонение перед Сталиным, а равно и почти перед всем советским приобрело странные формы и масштабы... Среди коммунистов были люди с развитым чувством прекрасного, знающие литературу и философию, но мы все с энтузиазмом воспринимали не только идеи Сталина, но и то, с каким „совершенством“ он их формулировал. Я сам много раз говорил о кристальной ясности его стиля, о глубине его логики и об актуальности его комментариев так, будто они были проявлением высшей мудрости.» (14).

x x x

      В Польше, политические преобразования в которой первыми вызвали серьезные разногласия между Сталиным и его союзниками, такой энтузиазм был редкостью. «Коммунизм, – говорил Сталин в 1944 году, – полякам не подходит. У них слишком силен индивидуализм, слишком силен национализм.» (15). Между войнами Польская коммунистическая партия была одной из наименее популярных в Европе, с точки зрения как Москвы, так и своих сограждан. В Польше партия действовала подпольно, многие бойцы ее вооруженных отрядов были арестованы. Тех же, кто бежал в Москву, ждала еще более страшная судьба – во времена «Великого Террора» почти все они были расстреляны. (16). В живых остались только те, кто, как будущий партийный лидер Владислав Гомулка, находились в относительной безопасности в польских тюрьмах, и те, а их было немного, кто сотрудничал с НКВД и помогал уничтожать своих товарищей. Польская коммунистическая партия перестала существовать. В 1938 году Коминтерн объявил о ее официальном роспуске.
      Основу польского сопротивления в годы войны составляла Армия Крайова (или АК). Она была настроена резко антикоммунистически, хранила горькую обиду на Советский Союз за раздел Польши в 1939 году и за сталинские преследования. После нападения Германии, однако, Сталин решил, что настало время возродить польский коммунизм. В декабре 1941 года группа польских агентов НКВД во главе с Марцелием Новотко, Болеславом Моложечем и Павлом Финдером была сброшена на парашютах с целью возродить довоенную партию под новым наименованием – Польской рабочей партии (ПРП). Финдер восстановил связи с Владиславом Гомулкой и сделал его секретарем Варшавского горкома партии. Новотко доверили секретную миссию по дестабилизации Армии Крайовой. По распоряжению НКВД он передал гестапо рад бойцов АК. Не подозревавший о том, что связи Новотко с гестапо являются частью плана НКВД, Моложеч застрелил его как предателя и сам был приговорен к смерти партийным трибуналом. Последовавшее затем убийство Финдера в гестапо открыло Гомулке путь к посту генерального секретаря ПРП. Он не был человеком Сталина и стал партийным лидером в тот момент, когда радиосвязь с Москвой оказалась нарушенной. Гомулка создал «народную гвардию» в виде подпольной коммунистической милиции, которая должна была выступить в качестве соперника Армии Крайовой. Руководство партии, однако, понимало, что их приход к власти зависит от поддержки не столько внутри страны, сколько от СССР. (17). Ведущий партийный идеолог Альфред Лампе писал незадолго до смерти в 1943 году: «Какая Польша не будет антисоветской?» (18).
      23 июля 1944 года Сталин создал в Люблине Польский национальный комитет освобождения, чтобы использовать его в качестве ядра будущего марионеточного правительства. Когда Красная Армия приближалась к Варшаве, советское радио призвало народ к оружию:
      «Нельзя терять ни секунды!... Варшавяне, к оружию! Выбросьте немецких завоевателей, боритесь за свободу!» Первого августа Армия Крайова начала восстание. Еще два месяца народ Варшавы отважно сражался, а Красная Армия наблюдала за этим с другого берега Вислы. Когда было убито четверть миллиона поляков, Сталин отстранил их лидеров, назвав их «горсткой рвущихся к власти уголовников». В течение месяца он отказывался разрешить англо-американским самолетам, доставлявшим из Италии припасы повстанцам, заправляться на советских аэродромах и оказывать медицинскую помощь раненым членам экипажей. Подавление варшавского восстания уничтожило Армию Крайову как серьезного конкурента коммунистам. (19). Вслед за наступающей Красной Армией шло мощное подразделение НКВД, в задачи которого входило выявление оставшихся бойцов Армии Крайовой и установление коммунистической власти. Во главе этого подразделения стоял будущий шеф КГБ и ГРУ, генерал Иван Александрович Серов – невысокий, плотный, жестокий, махровый русский националист, который осуществлял наблюдение за массовыми депортациями с Кавказа. (20). Для выявления бойцов АК Серов пользовался различными методами – от внедрения членов ПРП до перехвата и дешифровки радиосообщений. (21). В январе 1945 года, когда Люблинский комитет объявил себя временным правительством, Армия Крайова была формально распущена. Часть ее бойцов ушла в подполье, другие перешли к коммунистам, а большинство отказалось от дальнейшей борьбы, довольные уже тем, что пережили все это. (22).
      В задачи НКВД, помимо ликвидации оппозиции, входило создание своего польского аналога. Новую организацию назвали Урзад Безпеченьства (УБ). Во главе ее встал Станислав Радкевич, который вначале был начальником отдела в Люблинском комитете, а затем – до 1954 года – министром общественной безопасности. До войны Радкевич, родившийся в Белоруссии, был членом боевой дружины компартии. Выжил он, как и Гомулка, благодаря тому, что находился в заключении в польской тюрьме. Жестокость в нем сочеталась с обаянием и умением убеждать. Первый послевоенный посол США в Варшаве Артур Блисс Лейн писал после встречи с ним в 1945 году:
      «Мы слышали, что обычно он старался вселить ужас в души своих собеседников, с нами же он вел себя в высшей степени сердечно и учтиво. Это человек приятной наружности, явно русско-еврейского происхождения, с тщательно расчесанными смоляными волосами и умным, живым, красивым лицом. Он начал разговор с вполне логичного замечания, что фашисты так дезорганизовали Польшу, что новому правительству пришлось прибегнуть к помощи одного из союзников. Англия и Америка были далеко, а Россия ближайший сосед Польши... Он честно признал, что русские направили к нему двести инструкторов НКВД, которые помогут создать польскую полицию безопасности по советскому образцу.» (23).
      Сразу же после создания Люблинского комитета Радкевича вызвали в Москву к Берии на инструктаж. Он вернулся в Польшу в сопровождении двух высокопоставленных советников из НКВД/НКГБ – генералов Селивановского и Мельникова, которые контролировали создание УБ под общим руководством Серова. (24). Рождалась УБ с трудом. К декабрю 1944 года подобрали 2. 500 человек, но Радкевич жаловался в Политбюро ПРП, что все они слишком молоды, не имеют опыта, и «руководители у них слабые». Его заместитель Роман Ромковский, агент НКВД со стажем, заявлял, однако, что новая организация провела ряд успешных операций против Армии Крайовой: «Мы разгромили их руководство во всех провинциях.» Политбюро было также конфиденциально проинформировано, что условия осложняются действиями Красной Армии, которая «все крушит и занимается мародерством» (и, добавим, хотя в докладе, слишком строгом, этого и не было, насилует девушек и женщин). (25). Фашистский террор сменился советским террором. Генерал Зигмунт Берлинг, в прошлом командующий русской Первой польской армией и член Люблинского комитета, писал Гомулке:
      «Приспешники Берии из НКВД несут опустошение всей стране. Преступные элементы из аппарата Радкевича содействуют им. Во время законных и незаконных обысков у людей пропадают вещи, совершенно невиновных людей депортируют или бросают в тюрьму, стреляют как собак... Никто не знает, в чем его обвиняют, кто и за что арестовывает и что намерен с ним сделать.» (26).
      На пленуме ЦК ПРП в мае 1945 года Гомулка признал, что УБ, как и НКВД, вышли из-под контроля:
      "Органы безопасности никто не любит, но похоже, что они превращаются в государство в государстве. Они проводят свою политику, в которую никто не может вмешиваться... В наших тюрьмах с заключенными обращаются, как с животными. Сотрудники аппарата безопасности деморализуются и уходят со службы... В результате мы станем просто незначительной подставной организацией НКВД. "
      Радкевич был столь же озабочен:
      «Имеются признаки кризиса в службе безопасности, где работает сейчас 11. 000 человек, но занято только четверть должностей... Возникло много противодействующих организаций, растет недовольство... Трудно сказать, чего больше – пользы или вреда – получили мы от русских советников. На первом этапе они нам помогали, на втором стали наносить вред. Сейчас положение изменилось, и пока нет необходимости избавляться от них.» (27).
      Однако решать, оставаться или нет советникам НКВД в Польше, предстояло не полякам, а Москве, и Сталин не собирался разрешать им уехать. По всей Восточной Европе, за исключением Югославии и Албании, коммунистические службы безопасности, контролируемые советскими советниками, играли решающую роль в переходе к «народным демократиям». Политическое строительство в большинстве восточноевропейских стран развивалось по сходным сценариям. Сразу после освобождения были созданы более или менее свободные коалиции, в которые объединились некоторые неофашистские партии, но органы безопасности и другие органы власти перешли в руки коммунистов. Спустя какое-то время, разное для всех стран, эти правительства были заменены новыми фальшивыми коалиционными правительствами, созданными под руководством коммунистов, которые в свою очередь проложили дорогу однопартийным государствам, получавшим указания из Москвы. (28). В Польше, однако, коалиционное правительство было фальшивкой с самого начала. Люблинский комитет, признанный в январе 1945 года Советским Союзом в качестве временного правительства Польши, западные союзники признавать отказались, объявив его непредставительным марионеточным режимом.
      Ликвидация свобод в Польше, хотя реальные масштабы этого в Вашингтоне даже не представляли, стало основной причиной первого серьезного столкновения преемника Рузвельта Гарри С. Трумэна с советским руководством. Во время первой встречи с Молотовым 23 апреля 1945 года новый и неопытный президент открыто заявил, что американо-советские отношения не могут далее строиться «по принципу улицы с односторонним движением» и что в будущем России придется выполнять свои обязательства. Молотов побелел и вначале не нашелся что сказать. Но потом ответил: «Со мной за всю жизнь так не разговаривали.» На что Трумэн, как он сам вспоминает, ответил: «Соблюдайте соглашения, и с вами никто не будет так говорить.» (29).
      После смерти Рузвельта Гарри Гопкинс жил почти забытым в своем доме в Джорджтауне – районе Вашингтона. (30). Он пережил президента всего на девять месяцев. Ахмеров, правда, как всегда заявляя, что говорит от имени Сталина, пытался убедить его, что ему снова предстоит сыграть важную роль в этот критический для американо-советских отношений момент. (31). В середине мая Аверелл Гарриман, американский посол в Москве, и «Чип» Болен разработали план, по которому Трумэн должен был послать Гопкинса в Москву для решения некоторых наболевших вопросов непосредственно со Сталиным. Реакция Гопкинса на предложение заслуживает внимания. Он сказался больным настолько, что принимал гостей, лежа в постели, «но при упоминании о полете в Москву вновь преобразился в того самого пожарного коня, который заслышал звук сигнального колокола.» (32). Госдепартамент и новый государственный секретарь Джеймс Ф. Бирнс считали, что Гопкинс слишком субъективен и не сможет правильно расценить разглагольствования советского руководителя. Трумэн отверг их возражения. (33). Москва на предложение о визите ответила оперативно и с радостью. (34).
      На первой встрече со Сталиным 26 мая Гопкинс подчеркнул важность сохранения в неприкосновенности «всей структуры мирового сотрудничества и отношений с Советским Союзом, ради создания которых президент Рузвельт и маршал (Сталин) так много потрудились.» Основной причиной утраты в Америке доверия к сотрудничеству с Советским Союзом является «наша неспособность провести в жизнь ялтинские договоренности по Польше.» (35). Ряд историков, даже не подозревающих о том, что НКВД/НКГБ считало Гопкинса своим агентом, были поражены явно просоветским подходом Гопкинса. Войтех Мастны пишет:
      «Гопкинс использовал недавний неблагоприятный поворот в американском общественном мнении в отношении России, но не связал эту перемену с действиями Советского Союза. Вместо этого он, положительно оценив действия Сталина, поддержавшего идею Рузвельта о новой „структуре мирового сотрудничества“, как бы снял с него вину. Отсутствующие англичане оказались в роли виновных, и Сталин не преминул воспользоваться возможностью осудить их.» (36).
      Сталин заявил, что английские консерваторы, включая Черчилля, выступали против советского плана свободной Польши, потому что стремились возродить враждебную «санитарную зону» вокруг СССР. Вместо того, чтобы оспорить такое неверное толкование политики Англии, Гопкинс еще дважды подчеркнул, что Америка проводит совершенно иную политику. Соединенные Штаты хотят, чтобы все соседи Советского Союза были дружественными странами. В таком случае, возразил Сталин, они могут легко достичь соглашения по Польше. Гопкинс ответил, что рад слышать это от Сталина. (37).
      «Мы примем любое правительство в Польше, – продолжал Гопкинс на следующий день, – которое изберет польский народ и которое будет дружественным по отношению к Советскому правительству.» Ни Гопкинс, ни Трумэн в тот момент не понимали неприятной истины, что ни одно польское правительство не может отвечать этим двум требованиям. Профессор Мастны, снова, не подозревав об отношении НКВД к Гопкинсу, пишет в заключение, что «в конце концов Гопкинс согласился на советское предложение... Польский вопрос, таким образом, был решен Гопкинсом и Сталиным без англичан.» Руководимое коммунистами временное правительство было расширено за счет чисто символических представителей поляков, находившихся в изгнании в Лондоне, а Миколайчик получил престижный, но практически бесправный пост заместителя премьер-министра. Неразрешимая проблема проведения свободных выборов постоянного правительства была отложена в сторону. (38). Хотя Гопкинс и вышел за пределы данных ему полномочий, Трумэн приветствовал соглашение считая его средством укрепления военного альянса. (39). НКГБ полагал, что с помощью Гопкинса одержал победу над американским империализмом. (40). Дело же, скорее всего, обстоит так, что хотя влияние Гопкинса на Рузвельта, а первоначально и на Трумэна служило советским интересам, он никогда не был сознательным советским агентом. НКГБ через Ахмерова еще раз воспользовался его страстным желанием лично участвовать в укреплении советско-американских отношений и его наивной верой в то, что Сталин разделяет его приверженность новому мировому порядку.