КГБ. История внешнеполитических операций от Ленина до Горбачева

      Однако накануне Карибского кризиса основная функция организованной КГБ «горячей линии» заключалась в том, чтобы помочь скрывать присутствие советских ракет среднего радиуса действия на Кубе до тех пор, пока их размещение не станет свершившимся фактом. 6 октября 1962 года Большаков встретился с Робертом Кеннеди, чтобы передать очередное послание от Хрущева. Обычно Кеннеди выходил к Большакову без пиджака, с расстегнутой верхней пуговицей на рубашке и с ослабленным галстуком, но на этот раз атмосфера была иной: «В отличие от наших прошлых встреч хозяин дома был одет в темный официальный костюм, а его непослушные волосы были тщательно причесаны с аккуратным пробором. Лицо его ничего не выражало... Роберт держался сухо и сдержанно. Все подчеркивало официальный характер нашей встречи.» Затем Большаков изложил содержание послания: «Премьер Хрущев обеспокоен ситуацией, которую США создают вокруг Кубы. Мы повторяем: Советский Союз поставляет на Кубу только оборонительное вооружение, предназначенное для защиты интересов кубинской революции...» Роберт Кеннеди попросил Большакова повторить послание помедленнее, записал его и передал секретарю, чтобы тот его отпечатал на машинке. «Хорошо, – сказал он. – Я передам послание премьера Хрущева президенту, и в случае надобности он сообщит ответ через меня.» На следующий день Большакова пригласил на обед журналист Чарльз Бартлетт – близкий друг президента. Бартлетт сообщил ему, что Джон Кеннеди хотел получить послание Хрущева «подробно и в письменном виде, а не со слов своего брата». Большаков повторил слово в слово то же, что сказал Роберту Кеннеди. Бартлетт все записал и передал послание президенту. (168) Через девять дней Джону Кеннеди показали сделанные с «У-2» снимки строящихся советских стартовых площадок на Кубе. Советник президента Теодор Соренсен позже вспоминал: "Президент Кеннеди привык полагаться на канал Большакова, через которого он получал личные послания Хрущева, поэтому он чувствовал себя обманутым. И он действительно был обманут. (169)
      24 октября Бартлетт пригласил Большакова в Национальный пресс-клуб в Вашингтоне и показал ему двадцать снимков ракетных площадок, которые были сделаны с самолета «У-2». В правом верхнем углу фотографий сохранился гриф «только для сведения президента». "Ну что скажешь на это, Георгий? – спросил Бартлетт. – Могу поспорить, ты наверняка в курсе, что у вас есть ракеты на Кубе. "
      По словам Большакова, он тогда ответил: «Никогда не видел таких фотографий. Понятия не имею, что на них изображено. Может, бейсбольные площадки?» На следующий день фотографии были опубликованы в печати. Опять позвонил Бартлетт и, по рассказу Большакова, начал разговор так:
      – Ну что, Георгий, есть у вас ракеты на Кубе или нет?
      – Нет, – ответил Большаков.
      – О'кэй. Бобби просил меня передать тебе, что они у вас там есть. Так Хрущев сказал – президент только что получил телеграмму из Москвы.
      Для Большакова эта новость была «как гром среди ясного неба». (170)
      После дискредитации Большакова Москва подобрала новую кандидатуру для организации «секретного канала связи» с Белым домом. Преемником Большакова стал резидент КГБ в Вашингтоне Александр Семенович Феклисов, который прекрасно зарекомендовал себя в Центре, успешно выполняя задания по линии ПР в
      Лондоне в конце сороковых годов. Феклисов работал резидентом в Вашингтоне с 1960 по 1964 год под псевдонимом Фомин. (171) В 14 часов 30 минут 26 октября он позвонил корреспонденту Американской радиовещательной корпорации в госдепартаменте Джону Скали (впоследствии представитель США в ООН), который, как знал Феклисов, был вхож в Белый дом. Судя по голосу, Феклисов был взволнован. Он попросил Скали встретиться с ним через десять минут в ресторане «Оксиденталь» на Пенсильвания Авеню. В «Оксидентале» он сказал, что хотел бы передать важное сообщение. Согласятся ли США публично обещать, что не предпримут агрессии против Кубы, если Советский Союз выведет оттуда ракеты? «Не могли бы вы выяснить это по своим каналам в госдепартаменте?» – спросил он. Феклисов и Скали вновь встретились в 19 часов 35 минут в кафетерии отеля «Стадтлер Хилтон». Скали сообщил, что он связался с госсекретарем Дином Раском, и того предложение Феклисова заинтересовало. К тому времени уже было получено пространное и полное эмоций послание от Хрущева, в котором содержалось примерно такое же предложение. (172) Никакой официальной сделки так и не было заключено, но предложение, впервые прозвучавшее из уст Феклисова в ресторане «Оксиденталь», было положено в основу урегулирования кризиса. 28 октября Хрущев объявил, что стартовые площадки на Кубе будут демонтированы. В свою очередь, США обязались не вторгаться на Кубу и вывести из Турции ракеты «Юпитер», срок службы которых уже истекал. Но, несмотря на эти уступки, авантюра Хрущева с треском провалилась.
      Главную проблему для Хрущева после урегулирования Карибского кризиса представляли отношения с разгневанным Фиделем Кастро, который был возмущен тем, что Москва урегулировала кризис, даже не посоветовавшись с ним. Успокоить Кастро поручили бывшему резиденту КГБ в Гаване, а ныне советскому послу на Кубе Александру Шитову, которому удалось сохранить дружеское расположение кубинского лидера. Позднее Шитов хвастался в Московском центре, что во время Карибского кризиса он стал личным советником Фиделя. Для Кастро советское посольство было вторым домом, иногда они с Шитовым даже вместе готовили на посольской кухне. (173)
      В самый разгар кризиса был арестован Олег Пеньковский, сведения которого играли ключевую роль как при возникновении, так и при урегулировании Карибского кризиса. На след Пеньковского Второе главное управление (контрразведка) напало совершенно случайно, во время слежки за британским посольством в 1962 году.
      До 1959 года в КГБ считалось, что, не рискуя напрямую контактировать со своими агентами на территории СССР, западные разведслужбы встречаются с ними лишь за рубежом, а в Советском Союзе ограничиваются связью через «почтовые ящики». Однако в октябре 1959 года был арестован офицер ГРУ подполковник Петр Попов, который шесть лет назад был завербован ЦРУ в Вене и передавал информацию своему оператору в Москве. Делал он это «в одно касание», когда два человека как бы случайно сталкиваются в толпе. После дела Попова начальник Второго главного управления генерал Олег Михайлович Грибанов решил в 1960 году периодически организовывать наблюдение за посольствами США и Великобритании. Эти колоссальные по размаху операции проводились два раза в год на протяжение двух недель, причем наблюдение устанавливалось за членами семей дипломатов, за проживающими в Москве корреспондентами и бизнесменами, а также за сотрудниками посольств. Слежка велась в основном силами оперативных групп из Седьмого (наружное наблюдение) управления, которые действовали по указанию Второго главного управления. В начале 1962 года одна из таких групп взяла под наблюдение жену московского оператора Пеньковского из СИС Дженит Чизолм, когда та выходила из посольства, чтобы получить очередную партию микропленок от Пеньковского. В районе Арбата наблюдатель из Седьмого управления заметил контакт «в одно касание» между Чизолм и неизвестным русским. Двое из наблюдателей «проводили» госпожу Чизолм до самого посольства, но, поскольку им было приказано не обнаруживать себя, они ее не остановили и не потребовали, чтобы она передала им полученный пакет. Двое других сотрудников пошли за Пеньковским, но через двадцать минут потеряли его из виду. С этого момента Второе главное управление уже знало, что у СИС есть агент в Москве, и заподозрило, что речь, возможно, идет о крупной сети английских шпионов, но пока никаких сведений, указывающих на Пеньковского, у него не было.
      Однако вскоре после этого чрезмерная самоуверенность Пеньковского поставила его на грань провала. Все офицеры ГРУ и КГБ, посещавшие западные посольства, должны были заранее согласовывать свои посещения со Вторым главным управлением. Как-то раз, отправляясь на прием в английское посольство, Пеньковский пренебрег этой простой формальностью. Когда Второе главное управление возмутилось, генерал Серов – начальник ГРУ и один из собутыльников Пеньковского – написал от своего имени примирительное письмо с просьбой замять это недоразумение. Сделав вид, что удовлетворен извинениями Серова, генерал Грибанов лично распорядился, чтобы за Пеньковским установили наблюдение дома и на службе. С помощью камеры с дистанционным управлением, установленной в цветочном ящике на окне соседей Пеньковского, удалось заснять, как он тщательно настраивает радиоприемник на определенную волну, слушает передачу и делает какие-то пометки.
      В июле 1962 года, когда в Москву приехал английский бизнесмен Гревилл Уинн, которого СИС использовала в качестве курьера, Пеньковский опять нарушил правила конспирации, встретившись с Уинном в его номере в гостинице «Украина». Этого было достаточно, чтобы у Второго главного управления возникли вполне определенные подозрения. Еще более подозрительным было то, что, войдя в номер Уинна, Пеньковский включил радио и открыл краны в ванной, чтобы заглушить разговор. Техническим экспертам Грибанова все же удалось расшифровать обрывки разговора, и это явилось первым свидетельством того, что Пеньковский занимается шпионажем. После этого Второе главное управление отправило семью, жившую этажом выше квартиры Пеньковского, в отпуск на Черное море, просверлило небольшое отверстие в потолке и установило миниатюрную камеру размером с булавочную головку, с помощью которой удалось увидеть,, как Пеньковский пользуется фотоаппаратом «Минске», кодами и одноразовыми шифрблокнотами. Чтобы провести доскональный обыск в квартире, Второе главное управление разработало план, который бы позволил выманить его на несколько дней из дома. Токсикологи КГБ обработали стул Пеньковского ядовитым составом, после чего Пеньковский ненадолго, но очень серьезно заболел. Врачи из ГРУ, должным образом проинструктированные, объявили ему, что на несколько дней придется лечь в госпиталь. За эти несколько дней сотрудникам ВГУ удалось обнаружить в квартире Пеньковского обычные шпионские принадлежности. Однако сразу его брать не стали в надежде, что, оставшись на свободе, он выведет чекистов на крупную шпионскую группу. (174) В ходе Карибского кризиса основная масса информации поступала от электронной разведки, успехам которой немало способствовало внедрение КГБ в Агентство национальной безопасности и американское посольство в Москве. Говорят, после кризиса Хрущев даже «объявил благодарность ГРУ за предоставленные ему данные перехвата телефонных разговоров в Вашингтоне, которые помогли пролить свет на события и обсуждения, происходившие в официальных кругах, и, в конечном итоге, способствовали окончательному урегулированию кризиса.» (175) Однако, принимая во внимание темпы развития кризиса и ту завесу секретности, которая окружала деятельность Искома, электронная разведка, скорее всего, давала лишь весьма ограниченное представление о тех важнейших решениях, которые принимались президентом и узким кругом его советников. Несмотря на настойчивые требования Центра, резиденту КГБ в Вашингтоне Феклисову, похоже, не удалось добыть большого количества достоверной развединформации. Главный источник информации Феклисова во время Карибского кризиса имел много общего с Пеньковским. Это был офицер военной разведки США по кличке «Саша», который во время службы в Германии в 1959 году был завербован Михаилом Александровичем Шаляпиным. Саша был платным агентом (в Гер– мании он залез в долги, связавшись с немецкой любовницей, которая тянула из него деньги). По словам Юрия Носенко, за деньги КГБ он поначалу поставлял «целые чемоданы» документов военной разведки. Саша в 1962 году был переведен в Вашингтон, но, не имея доступа к материалам Искома, мог добывать лишь второстепенную информацию. (176)
      Саше удалось пережить Карибский кризис, Пеньковскому же повезло меньше. Как раз в тот момент, когда кризис достиг своей наивысшей точки, камера, спрятанная в потолке его квартиры, позволила увидеть, как он рассматривает поддельный паспорт. Опасаясь, что в действие приводится план побега, Грибанов приказал немедленно арестовать Пеньковского. Только 2 ноября СИС и ЦРУ стало известно о провале. В этот день на одном из фонарных столбов в Москве появился условный знак, который означал, что Пеньковский оставил в «почтовом ящике» материал для передачи. Сотрудник ЦРУ, явившийся к тайнику, был схвачен КГБ и заявил о своем дипломатическом иммунитете. Его задержание вызвало довольно комичное межведомственное недоразумение во Втором главном управлении. До тех пор, пока у «почтового ящика» не появился сотрудник ЦРУ, в КГБ ошибочно полагали, что Пеньковский работает только на СИС (в то время, как он был действующим лицом совместной с ЦРУ операции), поэтому им занимался Второй (Англия, Канада, Океания) отдел Второго главного управления, который отказывался посвящать в свои дела Первый (американский) отдел. Когда же озадаченный сотрудник ЦРУ признался, кто он такой, Второй отдел был вынужден, к величайшему своему неудовольствию, заканчивать дело Пеньковского совместно с конкурирующим Первым отделом.
      Пеньковского жестоко пытали во время продолжительных допросов, потом на показательном процессе в мае 1963 года он был приговорен к смертной казни и расстрелян. (177) После разоблачения Пеньковского в опале оказался его собутыльник – генерал Серов, бывший председатель КГБ. После того, как Пеньковский был арестован, Серова сняли с должности начальника ГРУ. Вскоре, после тяжелого запоя, он застрелился в одном из арбатских дворов. Единственным сообщением о его смерти была небольшая заметка, подписанная анонимной группой бывших товарищей. (178)

Глава XII
Эпоха Брежнева. Восток, Третий мир и Запад (1964 – 1972/73)

      К 1964 году многие члены Президиума отошли от Хрущева. Карибский кризис однозначно рассматривался как позор для Советского Союза. После неурожая 1963 года Хрущев был вынужден использовать драгоценные валютные и золотые ресурсы на закупку зерна на Западе, и, практически впервые в истории, импорт зерна в Россию превысил экспорт. С тех пор одной из основных задач КГБ стало наблюдение за конъюнктурой на мировых рынках зерна. (1) Но главной причиной недовольства политикой Хрущева были постоянно предпринимаемые им реорганизации партийного и государственного аппарата, которые никак не могли устроить ни его коллег, ни многотысячную армию аппаратчиков.
      В числе самых активных заговорщиков, поддерживавших противников Хрущева в Президиуме, были Шелепин и его протеже Семичастный, который организовал подслушивание личных телефонных разговоров Хрущева. Сын Хрущева Сергей позднее сетовал: «До сего времени я привык, что КГБ и другие службы находятся в лагере союзников... И вдруг эта организация повернулась другой стороной. Она уже не защищала, а выслеживала, знала каждый шаг.» С помощью КГБ заговорщикам в значительной мере удалось достигнуть эффекта внезапности. Когда осенью 1964 года Хрущев уезжал в отпуск на Черное море, его провожали, улыбающиеся коллеги. 13 октября его неожиданно вызвали в Москву на экстренное заседание Президиума. Вместо обычного эскорта в аэропорту его встречали только Семичастный и начальник управления охраны КГБ. По словам сына Хрущева, Семичастный явно нервничал. Он наклонился к Хрущеву и сообщил вполголоса: «Все собрались в Кремле. Ждут вас.» «Поехали!»– ответил Хрущев. (2)
      Семичастный позднее утверждал, что кое-кто из коллег Хрущева предлагал арестовать его, но Президиум отклонил это предложение. Вместо этого было решено при необходимости напомнить ему о той роли, которую он сыграл во время сталинских репрессий на Украине. Другой заговорщик, Юрий Андропов, пояснил одному из членов Центрального Комитета: «Если Хрущев заартачится, мы покажем ему документы, где есть его подписи об арестах в 35-37-х годах.» (3) Однако Хрущев быстро смирился с неизбежным. За то, что он ушел тихо и тем самым помог осуществить самый мирный переворот со времени революции, ему оставили квартиру на Ленинских горах, дачу и 500 рублей пенсии в месяц. «Уход» Хрущева объяснялся в советской прессе «преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья». После этого он официально стал никем. В прессе его больше не упоминали до 1970 года, когда «Правда» поместила короткое сообщение о смерти Н. С. Хрущева, где он был назван просто «пенсионером». (4)
      В награду за участие в смещении Хрущева и Шелепин, и Семичастный получили повышение по службе. Шелепин стал членом Президиума, минуя обычную ступеньку кандидата в члены, а Семичастный был кооптирован в члены Центрального Комитета. Но в самом крупном выигрыше оказался преемник Хрущева на посту Первого секретаря Леонид Ильич Брежнев. Несмотря на то, что многие члены Президиума считали его назначение временным, Брежнев продержался у власти дольше всех остальных советских лидеров, за исключением Сталина. При Горбачеве годы правления Брежнева окрестили «эпохой застоя», но в середине шестидесятых консервативное большинство в партийном аппарате видело в них эпоху стабильности, пришедшую на смену непредсказуемым экспериментам и ведомственной чехарде десятилетия Хрущева. С 1956 по 1961 год Хрущев заменил более двух третей секретарей обкомов и половину ЦК. Брежнев же придерживался принципа «кадровой стабильности», который, по сути, обеспечивал спокойную жизнь партийным функционерам. Но к началу семидесятых эпоха стабильности шестидесятых годов превратилась в эпоху геронтократии. С 1966 года, когда было восстановлено старое название Президиума – Политбюро, до смерти Брежнева в 1982 году, средний возраст членов Политбюро вырос с 56 до 68 лет. Даже те, кто уходил с руководящих партийных должностей, могли рассчитывать на не менее престижный пост в номенклатуре. К тому же за ними сохранялись их дачи, машины и другие привилегии. (5)
      Хотя реабилитация Сталина после ухода Хрущева носила лишь частичный характер, десталинизация резко закончилась. При активной поддержке Шелепина Семичастный начал наступление на советских диссидентов, которых оба считали частью задуманного Западом плана «идеологической диверсии». Среди советской интеллигенции Семичастный уже приобрел дурную славу после того, как он сказал о Борисе Пастернаке, опубликовавшем в 1958 году своего «Доктора Живаго» на Западе: «Даже свинья никогда не гадит там, где кушает». В сентябре 1965 года по приказу Семичастного были арестованы Андрей Синявский и Юлий Даниэль – два писателя, принявших участие в похоронах Пастернака в 1960 году, которые, как и он, осмелились опубликовать свои «подрывные» произведения на Западе. На показательном процессе в феврале 1966 года, стенограмма которого оказалась слишком скандальной для публикации, Синявский был приговорен к семи, а Даниэль – к пяти годам лагерей за «антисоветскую пропаганду». Говорят, Семичастный даже заявил что собирается арестовать тысячу интеллигентов, чтоб другим неповадно было. (6) Опасения Александра Солженицына, может, слегка и преувеличенные, точно отражают «мрачные веяния» того времени. "Можно почти с полной уверенностью сказать, что планировался резкий поворот назад, к Сталину с «Железным Шуриком» Шелепиным во главе, "– писал он позже. (7)
      Но дни Шелепина и Семичастного были сочтены. Далеко идущие амбиции Шелепина в сочетании с властью секретаря ЦК, ответственного за «органы контроля», плюс еще тот факт, что его протеже Семичастный возглавлял КГБ, внушали опасения не только Брежневу, но и многим членам Политбюро. Как это ни странно, первопричиной падения Семичастного явилась дочь Сталина Светлана Аллилуева, которой в конце 1966-го было разрешено выехать из страны на похороны ее третьего мужа, индийского коммуниста. Светлана Аллилуева уехала и больше не вернулась. После того, как советское руководство возложило на него ответственность за бегство Светланы, Семичастный совершил еще одну ошибку, приказав осуществить нелепый план похищения, который вместо того, чтобы помочь заполучить Светлану обратно в Россию, привел к разоблачению громилы из КГБ – Василия Федоровича Санько, которого послали в Нью-Йорк, чтобы выследить Аллилуеву. За тринадцать лет до этого Санько предпринял неудачную попытку впихнуть в самолет и доставить обратно в СССР Евдокию Петрову после того, как ее муж остался в Австралии. Когда в марте 1967 года впервые прозвучало предложение об отстранении Семичастного от должности, Шелепину удалось отстоять своего друга. Но в мае этот вопрос был вновь вынесен на рассмотрение Политбюро, пока Шелепин лежал в больнице, где ему делали срочную операцию аппендицита. На сей раз Брежнев успешно решил эту проблему, приняв необходимые меры заблаговременно. С. Соколов, которого пригласили на встречу с членами Политбюро, чтобы сообщить о решении «освободить Семичастного от занимаемой должности» (обычная формулировка того времени), позже вспоминал: "Никакого обсуждения не было... Брежнев только сказал другим членам Политбюро: "В обсуждении необходимости нет, нет такой необходимости. "
      В соответствии с брежневской политикой утешительных призов, которые раздавались высшим чинам номенклатуры, Семичастного задвинули на должность заместителя Председателя Совета Министров Украины, ответственного за физкультуру и спорт. Вернувшись в июне из больницы, Шелепин узнал, что и его понизили в должности, переведя с влиятельного поста секретаря ЦК, ответственного за органы контроля (в том числе и КГБ), на должность председателя Всесоюзного Центрального Совета Профсоюзов. (9) Заняв свой новый просторный кабинет, Шелепин обнаружил, что у его предшественника Виктора Гришина в соседней комнате был «специально оборудованный массажный кабинет», как его культурно назвал Жорес Медведев. Шелепин был до глубины души возмущен, что, несмотря на свои прелюбодеяния в рабочее время, Гришин был с повышением переведен на должность первого секретаря Московского горкома партии, и начал распространять о нем всякого рода истории. «Брежнев был терпим в таких вопросах, если провинившийся был предан ему лично.» (10)
      Больше всех выиграл от устранения от дел Шелепина и снятия Семичастного Юрий Андропов, ставший новым председателем КГБ. Два протеже Брежнева – Семен Константинович Цвигун и Виктор Михайлович Чебриков (будущий председатель КГБ) – были назначены зампредами. Главная цель назначения Андропова заключалась в том, чтобы «приблизить КГБ к ЦК». (11) Со времени возвращения из Будапешта в 1957 году Андропов возглавлял отдел ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями соцстран. Он стал первым партийным чиновником, возглавившим КГБ, и первым председателем КГБ со времен Берии, входившим с состав Политбюро сначала как кандидат в члены, а с 1973 года как полноправный член Политбюро. Считалось, что назначение Андропова «ознаменовало завершение эволюции, продолжавшейся со смерти Сталина, – сближения партии и КГБ до такой степени, когда они действовали почти как две ветви одной и той же организации.» Но, хотя руководство партии добилось поставленной Брежневым задачи и установило надежное господство над КГБ, ему пришлось во многом принять «его мировоззрение». (12) Андропову было суждено дольше всех своих предшественников проработать в должности председателя КГБ и добиться самых выдающихся политических успехов: в 1982 году он сменил Брежнева на посту Генерального секретаря.

x x x

      Первым серьезным испытанием для Андропова на посту председателя КГБ стали события в Чехословакии. Зять Хрущева Алексей Аджубей, хотя и восхищался тем, как Андропов действовал во время Венгерской революции 1956 года, отметил, что события тех лет «наложили жестокий след на его воззрения» по поводу Восточной Европы. (13) И все же годы, проведенные в Будапеште и та роль, которую сыграл «доморощенный сталинист» Ракоши в венгерских событиях, буквально спровоцировав революцию, убедили Андропова в необходимости гибкого подхода. Гордиевскому рассказывали, что вскоре после приезда в Москву Андропов заявил в Первом главном управлении: «Только гибкость позволит нам избежать повторения 1956 года.» К тому же заключению пришел в свое время и Хрущев, распорядившись, чтобы больше внимания уделялось национальным чувствам народов стран народной демократии. Он запретил КГБ шпионить в Восточной Европе и приказал работать в контакте с местными службами разведки и безопасности вместо того, чтобы пытаться диктовать им.
      В середине шестидесятых более мягкая политика в отношении стран советского блока, похоже, начала приносить свои плоды. Руководитель Венгерской компартии Янош Кадар, пришедший к власти после революции 1956 года, пользовался в Центре хорошей репутацией, постоянно заверяя Москву в том, что его режим стабилен, а экономические реформы не носят подрывного характера. Он пользовался поддержкой АВХ и молодых выдвиженцев из Венгерской социалистической рабочей партии, которые верили, что чего-то можно добиться и при существующей системе.
      Озабоченность Центра в связи с процессами в Восточной Европе, после того как Андропов стал председателем, в основном касалась Румынии. Георге Георгиу-Деж, генеральный секретарь ЦК Румынской компартии с 1944 года по 1954 год, готовился в тридцатые годы как агент НКВД. Главный советник КГБ в Бухаресте с 1949 по 1953 год Александр Сахаровский отмечал его рвение в ликвидации агентов титоизма и сионизма. Однако став начальником ПГУ, Сахаровский был не очень доволен националистическими тенденциями преемника Георгиу-Дежа Николае Чаушеску. Как и многие другие советские должностные лица, связанные с Восточной Европой, он критиковал решение Хрущева вывести советские войска из Румынии в 1958 году, считая его серьезным просчетом.
      Как ни странно, гораздо меньше беспокойства вызывала Чехословакия. Старый специалист Центра по Чехословакии Анатолий Александрович Русаков позже рассказывал Гордиевскому, что в 1956 году ряд аналитиков ПГУ предсказали, что через несколько лет Прага последует контрреволюционному примеру Будапешта. Но когда предсказания не сбылись и Чехословакия стала весьма процветающей страной по стандартам советского блока, Центр успокоился, поверив в иллюзию безопасности. Когда в январе 1968 года на смену стареющему неосталинистскому Первому секретарю ЦК Чехословацкой компартии Антонину Новотному пришел сорокашестилетний Александр Дубчек, реакция в Центре и Кремле поначалу была положительной. В КГБ Дубчека называли «наш Саша». Когда в Чехословакии начались реформы, Одиннадцатый (восточноевропейский) отдел ПГУ сначала решил, что «нашим Сашей» хитро манипулируют «буржуазные элементы» в Чехословацкой компартии, но увидев, что Дубчек – одна из движущих сил «Пражской весны», и Кремль, и Центр почувствовали, что дело пахнет изменой. Очевидец, присутствовавший при разговоре Брежнева с Дубчеком после ввода советских войск в Чехословакию в августе, так описывал эту встречу: «Ведь я же тебе с самого начала хотел помочь в борьбе с Новотным, – сказал Брежнев Дубчеку. – Я верил тебе, защищал тебя, – корил он Дубчека. – Я говорил, что наш Саша – хороший товарищ. А ты нас так страшно подвел!» При этом голос Брежнева дрожал и прерывался: казалось, он вот-вот заплачет." (15)
      В отличие от Надя в 1956 году, Дубчек дал ясно понять, что его правительство не собирается выходить из Организации Варшавского Договора или отказываться от социализма, но, как совершенно правильно рассчитала Москва, «социализм с человеческим лицом», за который ратовала Прага, рано или поздно нанесет непоправимый ущерб руководящей роли Коммунистической партии.
      Первым крупным последствием «Пражской весны» в Московском центре стало снятие запрета на шпионскую деятельность КГБ в странах народной демократии. (16) Главный советник КГБ в Праге генерал Котов получил от реакционно настроенного главы СТБ Йозефа Хоуски фотокопии личных дел всех его офицеров. Прогрессивный министр внутренних дел генерал Йозеф Павел был в «черном списке» КГБ, но комитету удалось завербовать его заместителя Вильяма Шалговича. В течение какого-то периода во время «Пражской весны» Шалгович жил на вилле Хоуски и мог регулярно встречаться с сотрудниками КГБ, не привлекая внимания сторонников Дубчека из Министерства внутренних дел. Ян Бокр, высокий чин в Министерстве внутренних дел, также завербованный КГБ, предоставил КГБ возможность прослушивать телефонные разговоры в министерстве. Прослушивающая аппаратура была установлена также в домах ведущих реформаторов. Полученные таким образом сведения были использованы после вторжения войск Варшавского Договора для того, чтобы арестовать сотрудников СТБ и других граждан, преданных режиму Дубчека. (17)
      Центр также направил в Чехословакию под видом западных туристов около тридцати нелегалов, проживающих на Западе. Среди них был и брат Гордиевского – Васильке Антонович Гордиевский, разъезжавший с западногерманским паспортом. Чехословацкие «революционеры», как полагал Центр, будут более откровенны насчет своих подрывных планов с теми, кого они принимают за выходцев с Запада, чем со своими соседями по Восточной Европе. Кроме того, дешифровальщики из Восьмого управления поставляли непрерывным потоком данные, полученные при расшифровке чехословацкой дипломатической корреспонденции. (18)
      Как часто бывало и раньше, успехи КГБ в сборе информации не подкреплялись должным анализом полученных данных. Из-за своих идеологических шор Центр представлял оппозицию не иначе, как воплощение заговоров и путчей. А за всеми заговорами в Восточной Европе, реальными и воображаемыми, Центру мерещилась рука Запада вообще и западных разведслужб, в частности. (19) По мнению Центра, западная разведка вновь прибегла к помощи сионистских агентов. Агентам КГБ в Министерстве внутренних дел Чехословакии было приказано докладывать обо всех сотрудниках еврейского происхождения. (20) Прекрасно сознавая, что основная масса представленных общественности свидетельств западного заговора была сфабрикована, КГБ в то же время ни на секунду не сомневался в том, что заговор реально существует.
      Вновь Центр отвергал все данные, которые не вписывались в его теорию заговора. Часть самой важной информации такого рода поступала во время «Пражской весны» из Вашингтона, где энергичному тридцатичетырехлетнсему начальнику линии КР (внешняя разведка) Олегу Даниловичу Калугину удалось получить доступ к «абсолютно надежным документам», которые подтверждали, что никакого участия ни ЦРУ, ни другие американские ведомства в подготовке чехословацких событий не принимали.