Сага о Форсайдах

.. м-м... вдумчивого человека, но мы не уверены, что таких людей... м-м... достаточно, чтобы книгу можно было издать без убытка. Мы опасаемся, как бы Ваша... м-м... точка зрения, что Великобритания должна искать спасения в распределении рынков, населения, спроса и предложения в пределах самой империи, к тому же изложенная чрезвычайно прямолинейно, не вызвала злобу всех политических партий, мы также считаем, что Ваше предложение - вывозить из Англии целые партии мальчиков и девочек, пока их еще не успела испортить городская цивилизация, - только вызовет раздражение у рабочего класса, понятия не имеющего о жизни вне своей страны и, как известно, не желающего дать своим детям возможность попытать счастья в других краях".
      - Так и написать, мистер Монт?
      - Да, только чуть-чуть смягчите. М-м... "И, наконец, Ваш взгляд на то, что на земле надо сеять хлеб, так необычен в наши дни, что мы предчувствуем враждебные выпады против Вашей книги во всей печати, исключая, пожалуй, старой гвардии, неунывающих консерваторов и нескольких понимающих людей".
      - Дальше, мистер Монт.
      - "В период неустойчивого равновесия", так и напишите, мисс Перрен, "при полной нереальности надежд, устаревших и сданных на свалку", почти так и напишите, мисс Перрен, "ни один план с расчетом на будущее и с откладыванием урожая еще на двадцать лет не может рассчитывать на популярность. Из этого Вы сами поймете причину, почему Вы... м-м... должны искать себе другого издателя". Словом - спасибо, что-то не хочется. "Остаемся с... - ну, там сами знаете, с чем, - уважаемый сэр Джемс Фоггарт, Ваши покорные слуги Дэнби и Уинтер". Когда вы это переведете, мисс Перрен, принесите, я подпишу.
      - Хорошо. Но, мистер Монт, я думала, вы - социалист. А ведь это... вы простите, что я спрашиваю.
      - Мисс Перрен, я недавно обнаружил, что время всяких ярлычков прошло. Как может человек быть кем-то определенным, когда все висит в воздухе? Возьмите либералов. Им видеть ситуацию мешает свобода торговли; лейбористской партии - налог на капитал; а консерваторам - идеи протекционизма; словом, все они опутаны лозунгами. Старый сэр Джемс Фоггарт чертовски прав, но никто не подумает его слушать. Его книга - только перевод бумаги, если ее кто-либо издаст. Мир сейчас - очень нереальная штука, мисс Перрен, а из всех стран - мы самая нереальная.
      - Почему, мистер Монт?
      - Почему? Да потому, что мы с большим упорством, чем любая другая нация, держимся за то, что, в сущности, у нас, как ни в одной другой стране, давным-давно лопнуло. Во всяком случае, нечего было мистеру Дэнби поручать мне это письмо, если он не собирался меня развлекать. Да, кстати, раз мы об этом заговорили, мне придется отказатьтя от новой книги Хэролда Мастера: может, это ошибка, но они не желают ее печатать.
      - Но почему же, мистер Монт? Ведь "Рыдающая черепаха" имела такой успех!
      - Да, но в новой книжке у Мастера появилась определенная мысль, которая неизбежно заставляет его что-то сказать. Уинтер говорит, что те, кто расхвалил "Рыдающую черепаху" как величайшее произведение искусства, конечно за это на него накинутся; а мистер Дэнби называет эту книгу клеветой на человечество. Так что все против нее. Ну, давайте писать.
      "Дорогой Мастер!
      В увлечении своей темой Вы, очевидно, сами не заметили, как испортили всю музыку. В "Рыдающей черепахе" Вы вполне сыгрались с половиной оркестра, причем с самой... м-м... шумной половиной. Вы были очаровательно архаичны и достаточно хладнокровны. Что же Вы теперь наделали? Взяли в герои последнего туземца с Маркизских островов и переселили его в Лондон. Ваш роман - едчайшая сатира, настоящая критика жизни. Я уверен, что Вы не хотели писать о современности или копаться в нашей действительности; но тема увлекла Вас за собой. Холодная едкость и хладнокровие - вещи разные, сами понимаете, не говоря уже о том, что Вам пришлось отказаться от архаического стиля. Конечно, я лично считаю новый роман во сто раз лучше "Рыдающей черепахи" - то была приятная книжечка, о которой и сказать, в сущности, нечего. Но я не публика, и я - не критика. Молодые и худые будут огорчены тем, что Вы недостаточно современны, они скажут, что вы морализируете; старые и толстые назовут Вас скептиком, разрушителем, а рядовые читатели примут Вашего островитянина всерьез и обидятся, что он у Вас лучше них. Как видите, перспектива не из веселых. Как же, по-вашему, мы "провернем" такую книжку? Очевидно, никак. Таково решение издательства. Я с ним не согласен: я издал бы книгу завтра же; но ничего не поделать, раз все в руках Дэнби и Уинтера. Итак, с большим сожалением я возвращаю то, что считаю настоящим произведением искусства.
      Всегда Ваш Майкл Монт.
      - А знаете, мисс Перрен, по-моему, вам не надо это переводить.
      - Да, боюсь, это будет трудно.
      - Отлично; но первое письмо обязательно переделайте. Я сейчас повезу жену на выставку; к четырем вернусь. Ах да, если тут зайдет один человек по фамилии Бикет - он когда-то у нас служил, - и спросит меня, пусть его проведут сюда. Только надо меня предупредить. Вы скажете об этом в конторе?
      - Конечно, мистер Монт. Да, я хотела... скажите, не с этой ли мисс Мануэлли написана обложка для романа мистера Сторберта?
      - Именно, мисс Перрен. Я сам ее отыскал.
      - Очень интересное лицо, правда?
      - Боюсь, что единственное в своем роде.
      - По-моему, в этом нет ничего плохого.
      - Как сказать, - проговорил Майкл и стал ковырять промокашку.
      III
      "ОТДЫХ ДРИАДЫ"
      Флер, изящная как всегда, умело скрывала то, что Майкл называл "одиннадцатым баронетом", - он должен был появиться месяца через два. Она как будто душой и телом приспособилась к спокойному и неуклонному коллекционированию наследника. Майкл знал, что с самого начала, по совету матери, она пыталась влиять на пол будущего ребенка, повторяя перед сном и утром слова: "Изо дня в день, из часа в час он все больше становится мальчиком", - это должно было повлиять на подсознание, которое, как теперь уверяли, направляет ход событий; и она никогда не говорила: "Я обязательно хочу мальчика", потому что это, вызвав реакцию, привело бы к рождению девочки. Майкл заметил, что она все больше и больше дружит с матерью, как будто французские черты самой Флер были больше связаны с процессами, происходившими в ее теле. Она часто уезжала в Мейплдерхем в машине Сомса, а ее мать часто гостила на Саут-сквер. Присутствие красивой Аннет, в ее излюбленных черных кружевах, всегда было приятно Майклу, который не забыл, как она его поддержала в то время, когда все надежды казались потерянными. Хотя он все еще чувствовал, что не проник дальше порога в сердце Флер, и готовился играть вторую скрипку при "одиннадцатом баронете", все же после отъезда Уилфрида ему стало много легче. Его забавляло и трогало, что Флер сосредоточила все свои коллекционерские инстинкты на чем-то, не принадлежащем ни к какой эпохе, одинаково свойственном всем векам.
      В сопровождении самого Обри Грина экспедиция на выставку в галерею Думетриуса отбыла из Саут-сквер после раннего завтрака.
      - Ваша дриада заходила сегодня утром ко мне, Обри, - сказал Майкл в автомобиле. - Она хотела, чтобы я попросил вас всячески отпираться, если ее муж налетит на вас с обвинениями за то, что вы рисовали его жену. Он где-то видел репродукцию с картины.
      - Гм-м-м, - пробормотал художник. - Что вы скажете, Флер, нужно отпираться?
      - Конечно, Обри, непременно.
      Улыбка Обри скользнула от Флер к Майклу.
      - Как его фамилия?
      - Бикет.
      Обри Грин устремил глаза в пространство и медленно произнес:
      Озлившийся Бикет сердито
      Сказал мне: "Вы будете биты:
      Как две капли - жена,
      И притом - обнажена,
      Мистер Грин, постыдились бы вы-то!"
      - Обри, как не стыдно!
      - Бросьте, Обри, - оказал Майкл. - Я говорю серьезно. Она страшно храброе маленькое существо. Она заработала деньги, которые им были нужны, и осталась вполне порядочной женщиной.
      - Что касается меня - несомненно.
      - Я думаю!
      - Почему, Флер?
      - Вы не губитель женщин, Обри.
      - По правде говоря, она возбуждала во мне эстетическое чувство.
      - Вот уж что не спасло бы ее от некоторых эстетов! - сказал Майкл.
      - А кроме того, она из Пэтни.
      - Вот это - уважительная причина. Значит, вы непременно дадите отпор, если Бикет к вам разлетится?
      Обри Грин положил руку на сердце.
      - Вот и приехали.
      Заботясь об одиннадцатом баронете, Майкл выбрал час, когда истинные поклонники Обри Грина еще завтракали. Растрепанный юноша и три бледно-зеленые девицы одиноко бродили по галерее. Художник сразу провел их к своему шедевру; несколько минут все стояли перед картиной, как подобало, словно парализованные. Сразу рассыпаться в похвалах было неудобно; заговорить слишком поздно - тоже бестактно; говорить слишком восторженно прозвучало бы фальшиво; холодно проронить: "Очень мило, очень мило" обидело бы. Сказать прямо: "Знаете, милый, говоря по правде, мне она ни чуточки не нравится", - разозлило бы художника окончательно.
      Наконец Майкл тихонько ущипнул Флер, и она сказала:
      - Действительно прелесть, Обри, и ужасно похоже, по крайней мере...
      - Насколько можно судить. Но, право же, вы удивительно поймали сходство. Боюсь, что Бикет тоже так подумает.
      - Бросьте, - сказал художник, - лучше скажите, как вы находите цветовую гамму?
      - Прекрасно. Особенно тон тела; правда. Флер?
      - Да, только мне кажется, что тень с этой стороны должна бы быть чуть глубже.
      - Да? - уронил художник. - Пожалуй!
      - Вы уловили дух, - сказал Майкл, - но вот что я скажу вам, дорогой мой, откровенно: в картине есть какойто смысл. Не знаю, что с вами за это сделает критика.
      Обри Грин улыбнулся.
      - Это в ней была самая худшая черта. Она сама меня на это навела. Фатальная штука - заразиться идеей.
      - Я лично с этим не согласен, а ты. Флер?
      - Конечно нет; только об этом не принято говорить.
      - А пора бы, нечего плестись в хвосте за кафе "Крильон". Знаете, волосы здорово сделаны, и пальцы на ногах тоже - просто так и шевелятся, когда смотришь на них.
      - И до чего приятно, когда ноги не изображены в виде всяких кубов. Кстати, Обри, модели похожи на цветы "Мадонны в гроте" Леонардо.
      - Вся картина слегка в Леопардовом стиле, Обри. Придется вам с этим примириться.
      - Да, Обри, мой отец видел эту картину. Кажется, он на нее зарится. Его поразило одно ваше замечание - про белую обезьяну, помните?
      Обри Грин широко развел руками.
      - Ну как же! Замечательная обезьяна! Только подумать - нарисовать такую вещь! Есть апельсин, разбрасывать кожуру и спрашивать взглядом: к чему все это?
      - Мораль! - сказал Майкл. - Поосторожнее, старина! Ну, всего доброго! Вот наше такси. Идем, Флер. Оставим Обри наедине с его совестью.
      В такси он взял ее за руку.
      - Бедная птаха, этот Бикет! Что, если бы я наткнулся на тебя, как он - на свою жену!
      - Я не выглядела бы так мило.
      - Что ты! Гораздо милее, по-моему. Хотя, по правде сказать, она тоже очень мило выглядит.
      - Так чего же Бикету огорчаться в наше просвещенное время?
      - Чего? Господи, детка! Уж не думаешь ли ты, что Бикет... я хочу только сказать, что мы, люди без предрассудков, считаем, что мы - весь мир. Так вот, это все чепуха. Мы - только маленькая, шумная кучка. Мы говорим так, будто все прежние критерии и предрассудки исчезли; но они исчезли не больше, чем сельские дачки и серенькие городские домишки.
      - Почему вдруг такая горячность, Майкл?
      - Знаешь, милая, мне просто немножко приелась вся наша компания и ее манера держаться. Если бы эмансипация действительно существовала, это можно было бы выдержать. Но это не так. Между современностью и тем, что было тридцать лет назад, нет разницы и в десять процентов.
      - Откуда ты знаешь? Тебя тогда на свете не было.
      - Верно. Но я читаю газеты, говорю со всякими людьми и присматриваюсь к лицам. Наша компания думает, что они - как скатерть на столе, но они только бахрома. Знаешь ли ты, что всего каких-нибудь сто пятьдесят тысяч человек у нас в Англии слышали Бетховенскую симфонию? А сколько же, по-твоему, считают старика Бетховена устаревшим? Ну, может быть, наберется пять тысяч человек из сорока двух миллионов. Где же тут эмансипация?
      Он замолчал, заметив, как опустились ее веки.
      - Я думала, Майкл, что надо бы переменить занавески у меня в спальне - сделать голубые. Я видела вчера у Хартона как раз тот цвет, какой нужно. Говорят, что голубой цвет хорошо влияет на настроение, теперешние мои занавески слишком кричащие.
      Одиннадцатый баронет!
      - Все что хочешь, душенька. Сделай голубой потолок, если это нужно.
      - Ну нет! А вот ковер тоже можно переменить - я видела чудесный серовато-голубой у Хартона.
      - Ну, купи его. Хочешь сейчас съездить туда? Я могу вернуться в издательство подземкой.
      - Да, по-моему, лучше съездить, а то еще упущу ковер.
      Майкл высунул голову в окно.
      - К Хартону, пожалуйста!
      И, поправляя шляпу, он посмотрел на Флер. Вот ома, эмансипированная женщина!
      IV
      ОТДЫХ БИКЕТА
      Примерно в этот же час Бикет вернулся в свою комнату и поставил на место лоток. Все утро под сенью св. Павла он переживал троицын день. Ноги у него гудели от усталости, и в мыслях было неспокойно. Он тешил себя надеждой, что будет иногда ради отдыха поглядывать на картинку, которая казалась ему почти фотографией Вик. А картинка затерялась! И ведь он ничего не вынимал из кармана - только повесил пальто. Неужели она вылетела в сутолоке или он сунул ее мимо кармана и уронил в вагоне? Ему ведь еще хотелось и оригинал посмотреть. Он помнил, что название галереи начиналось на "Д", и потратил за завтраком полтора пенса на газету, чтобы посмотреть объявления. Наверно, имя иностранное, раз картина с голой женщиной. "Думетриус". Ага! Он самый!
      Как только он вернулся на свое место, ему сразу повезло. Тот самый "олдермен", которого он столько месяцев не видел, опять прошел мимо. Словно по наитию, Бикет сразу сказал:
      - Надеюсь, что вижу вас в добром здоровье, сэр. Никогда не забываю вашу доброту.
      "Олдермен", глядевший вверх, точно увидел на куполе св. Павла сороку, остановился, как в столбняке.
      - Доброту? - спросил он. - Какую доброту? Ага, шары! Мне они были ни к чему.
      - Конечно, сэр, конечно, - почтительно согласился Бикет.
      - Ну, вот вам, - проворчал "олдермен", - только в другой раз не рассчитывайте.
      Полкроны! Целых полкроны! Взгляд Бикета провожал удалявшуюся фигуру. "В добрый час!" - тихо пробормотал он и стал складывать лоток. "Пойду домой, отдохну малость, а потом поведу Вик смотреть эту картину. Забавно будет поглядеть на нее вдвоем".
      Но Вик не было дома. Он сел и закурил. Ему было обидно, что ее не оказалось дома в первый его свободный день. Конечно, не сидеть же ей весь день в комнате. И всетаки! Он подождал минут двадцать, потом надел костюм и ботинки Майкла.
      "Пойду посмотрю один, - решил он. - И стоить будет вдвое дешевле. Пожалуй, сдерут шесть пенсов, не меньше!"
      С него содрали шиллинг - целый шиллинг, четверть его дневного заработка! - за то, чтоб посмотреть какую-то картину! Он робко вошел. Там были дамы, которые пахли духами и говорили нараспев, но внешностью они и в подметки не годились его Викторине! Одна из них за его спиной сказала:
      - Посмотрите! Вот это сам Обри Грин! А вон его картина, о которой столько говорят, "Отдых дриады".
      Дамы прошли мимо Бикета. Он пошел за "ними. В конце комнаты, заслоненная платьями и каталогами, мелькнула картина. Пот проступил на лбу Бикета. Почти в натуральную величину, среди цветов и пушистых трав, ему улыбалось лицо - точный портрет Викторины! Неужели кто-нибудь на свете так похож на нее? Эта мысль была ему обидна: так обиделся бы коллекционер, найдя дубликат вещи, которую он считал уникумом.
      - Изумительная картина, мистер Грин! Что за тип! Молодой человек, без шляпы, со светлыми, откинутыми назад волосами, ответил:
      - Находка - не правда ли?
      - Удивительно - воплощенная душа лесной нимфы! И какая загадочная!
      Это самое слово всегда говорили про Викторину! Тьфу, наваждение! Вот она лежит тут - всем напоказ, только потому, что какая-то проклятая баба как две капли воды похожа на нее. Ярость сдавила горло Бикету, кровь бросилась ему в голову, и вместе с тем какая-то странная физическая ревность охватила его. Этот художник! Какое он имел право рисовать женщину, похожую на Вик, - женщину, которая не посовестилась лежать в таком виде! А тут еще эти со всякими разговорами насчет кьяроскуро, и язычества, и какого-то типа Ленеарда! Черт бы побрал их фокусы и кривляние. Он хотел отойти - и не мог, прикованный к этому образу, так таинственно напоминавшему ту, "которая до сих пор принадлежала только ему. Глупо так расстраиваться из-за совпадения, но ему хотелось разбить стекло и раскромсать это тело в клочки. Дамы с художником ушли, оставив его наедине с картиной. Без посторонних было не так обидно. Лицо было тоскливое, грустное, И с такой дразнящей улыбкой! Сущее наваждение, право! "Ладно, - подумал Бикет, - надо пойти домой к Вик! Хорошо, что я ее не привел сюда глядеть на свою копию. Будь я олдерменом, я бы купил эту проклятую штуку и сжег".
      И вдруг у входа Бикет увидел своего "олдермена", разговаривающего с каким-то чумазым иностранцем. Бикет замер в полном изумлении.
      - Это вошходящая жвезда, миштер Форшайт, - услышал Бикет, - цены на его вещи поднимаются.
      - Все это верно, Думетриус, но не каждому в наш" дни доступна такая цена - слишком дорого!
      - Хорошо, миштер Форшайт, вам я уштуплю дешть процентов.
      - Уступите двадцать, и я покупаю.
      Плечи "чумазого" поднялись вровень с его волосатыми ушами - нет, даже выше! А улыбка-то, улыбка!
      - Миштер Форшайт! Пятнадцать, шэр!
      - Хорошо, уговорили; только пошлите картину на квартиру к моей дочери, на Саут-сквер - вы знаете адрес? Когда у вас закрывается?
      - Пошлежавтра, шэр.
      Вот как! Значит, подделка под Вик перешла к этому "олдермену"?
      Бикет яростно скрипнул зубами и выскользнул на улицу.
      Он испытывал странное чувство. Не зря ли он так волнуется? Ведь в конце концов это не она. Но знать, что другая женщина может так же улыбаться, что у нее такие же черные кудри, те же изгибы тела! И он вглядывался в лицо каждой встречной женщины - ну совсем иное, совсем не похоже на Вик!
      Когда он пришел домой, он увидел Вик посреди комнаты, с воздушным шариком у губ. Вокруг нее на полу, на стульях, на столе, на камине лежали надутые шары - весь его запас; один за другим они отлетали от ее губ и садились, куда хотели, - пунцовые, оранжевые, зеленые, красные, синие, оживляя своей пестротой унылую комнату. Все его шары надуты! А Вик стояла среди них, в своем лучшем платье, улыбающаяся, странно возбужденная.
      - Что за представление? - воскликнул Бикет.
      Приподняв платье, она вынула из чулка пачку хрустящих бумажек и протянула ему.
      - Смотри! Шестьдесят четыре фунта. Тони! Я раздобыла все, что надо. Можем ехать!
      - Что?!
      - Меня точно осенило - пошла к мистеру Монту, который нам тогда прислал вещи, и он одолжил нам эти деньги. Когда-нибудь мы с ним расплатимся. Ну, разве это не чудо?
      Бикет впился испуганными, как у кролика, глазами в ее лицо. Эта улыбка, этот взволнованный румянец! Странное чувство шевельнулось в нем - не обман ли все это? Вик не похожа на Вик! Нет! И вдруг ее руки обвились вокруг его шеи и влажные губы припали к его губам. Она прильнула к нему так, что он не мог шевельнуться. Голова закружилась.
      - Наконец! Наконец-то! Как чудесно! Поцелуй меня, Тони.
      Бикет обнял ее; его страсть была неподдельна, но за ней, временно заглушенное, вставало чувство какой-то нереальности...
      Когда это случилось - вечером или уже ночью пришло первое сомнение призрачное, робкое, настойчивое, неотвязное, оно на рассвете вгрызлось ему в душу, сковало его оцепенением. Деньги - картина - пропавшая газета - и это чувство нереальности. То, что она ему рассказала... Разве так бывает? Зачем мистер Монт станет давать в долг деньги? Она с ним виделась - это несомненно: комната, секретарша - она так безошибочно описала мисс Перрен. Откуда же это грызущее сомнение? Деньги - такая куча денег! С мистером Монтом... нет, никогда! Он настоящий джентльмен. Ох, какая же он свинья, что допускает такую мысль о Вик! Он повернулся к ней спиной, попробовал уснуть. Но разве уснешь, когда заползет такое подозрение? Нет! А ее лицо среди шаров - как она зацеловала его глаза, как замутила ему голову так, что он ни подумать, ни спросить, ни сказать ничего не мог. От смутных подозрений, от тоски и неизвестности, от трепетной надежды и видений Австралии Бикет встал совсем измученный.
      - Так, - сказал он за завтраком, запивая какао хлеб с маргарином. Я, во всяком случае, должен повидаться с мистером Монтом, - и вдруг он добавил, глядя ей прямо в лицо: - Вик?
      Она ответила на его взгляд так же твердо и прямо - да, прямо. Ох, и свинья же он!..
      Когда он ушел, Викторина остановилась посреди комнаты, прижав руки к груди. Она спала еще меньше его. Лежа тихо, как мышь, она без конца думала одно и то же: поверил ли он? поверил ли он? А вдруг не поверил что тогда? Она вынула деньги, за которые было куплено - или продано? их счастье, и еще раз пересчитала их. Обида на его несправедливость жгла ее. Разве ей хотелось стоять в таком виде перед мужчинами? Разве ей все это легко досталось? Да ведь она могла получить эти шестьдесят фунтов три месяца назад от того скульптора, который по ней с ума сходил, - так он по крайней мере уверял ее. Но она выдержала испытание, да, выдержала. Тони совершенно не за что на нее сердиться, даже если б он узнал все. Ведь она это сделала ради него - главным образом ради него, - чтобы он не продавал эти шары во всякую погоду! Если б не она, они так бы и сидели ни с чем, а впереди зима, и безработица, как пишут в газетах, все растет! Опять сидеть в холоде, в тумане! Брр! Ведь у нее все еще иногда побаливает грудь, а он вечно хрипит. И эта тесная комнатушка, эта кровать, такая узкая, что невозможно повернуться, не разбудив его. Почему Тони сомневается в ней? А ведь он сомневается. Она поняла это из его робкого "Вик? ". Убедит ли его мистер Монт? Тони такой хитрый. Она опустила голову. До чего все на свете несправедливо! У одних есть все, как у хорошенькой жены мистера Монта. А когда пытаешься найти выход и попытать заново счастья - вот что получается! Она тряхнула волосами. Тони должен ей поверить, должен. Если нет - она ему покажет. Она ничего не сделала стыдного. Ничего, совершенно ничего! И как будто стремясь пойти вперед и повести за собой свое счастье, она вынула старый обитый жестью сундучок и аккуратно стала складывать в него вещи.
      V
      МАЙКЛ ДАЕТ СОВЕТЫ
      Майкл все еще сидел над корректурой "Подделок". Кроме "чертовых куличек", у него не было никакого адреса, и послать корректору было некуда. Восток велик, а Уилфрид не подавал признаков жизни. Вспоминает ли о нем теперь Флер? Майклу казалось, что не вспоминает. А Уилфрид - ну, он, вероятно, тоже начал ее забывать. Даже страсть не может жить, не питаясь.
      - К вам мистер Форсайт, сэр.
      Привидение в царстве книги!
      - А, попросите его зайти.
      Сомс вошел, неодобрительно оглядываясь.
      - Это ваш кабинет? - спросил он. - Я зашел сообщить, что купил эту картину Обри Грина. Найдется у вас, где ее повесить?
      - Конечно, найдется, - сказал Майкл. - Превосходная вещь, сэр, не правда ли?
      - М-мда, - проворчал Сомс, - по нашим временам не плохо. Он далеко пойдет.
      - Он большой поклонник "Белой обезьяны", которую вы нам подарили.
      - А-а! Я сейчас занялся китайской живописью. Если я буду и дальше покупать... - Сомс остановился.
      - Да, они что-то вроде противоядия, сэр, не так ли? Помните "Земной рай"? А гуси! У них перышки можно пересчитать.
      Сомс не отвечал; он, очевидно, думал: "И как это я пропустил эти вещи, когда они только что появились на рынке?" Он поднял зонтик и, словно указывая на все издательское дело, спросил:
      - А как Баттерфилд с этим справляется?
      - Ах да, я как раз хотел вам сообщить, сэр. Он пришел вчера и рассказал, что видел на днях Элдерсона. Он зашел предложить ему экземпляр нумерованного издания книги, которую написал мой отец. Элдерсон не сказал ни слова и купил две штуки.
      - Не может быть!
      - Баттерфилду показалось, что его посещение здорово смутило Элдерсона. Ведь он, наверно, знает, что я связан с этой фирмой и что я - ваш зять.
      Сомс нахмурился.
      - Не знаю, стоит ли дразнить спящую собаку. Ну, во всяком случае, я сейчас иду туда.
      - Упомяните о книге, сэр, и посмотрите, как Элдерсон это примет. Не возьмете ли и вы один экземпляр? Вы все равно состоите в списке. Баттерфилд хотел сегодня к вам зайти. Я вас избавлю от отказа. Вот книга очень мило издана. Стоит гинею.
      - "Дуэт", - прочел Сомс. - Это о чем же? Музыка?
      - Не совсем. Кошачий концерт с участием призраков Гладстона и Дизраэли.
      - Я мало читаю, - сказал Сомс. Он вынул бумажник. - Почему вы не берете за нее фунт? Вот вам еще шиллинг.
      - Бесконечно благодарен, сэр. Я уверен, что отец будет страшно доволен, когда узнает, что вы купили книгу.
      - Вот как? - Сомс чуть заметно улыбнулся. - А вы здесь работаете когда-нибудь?
      - Да, пытаемся кое-что сделать.
      - Сколько вы зарабатываете?
      - Я лично около пятисот фунтов в год.
      - И это все?
      - Да, но я считаю, что больше трехсот я и не стою.
      - Гм-м! Мне казалось, что вы отошли от своего увлечения социализмом?
      - Кажется, да, сэр. Как-то он не вязался с моим положением.
      - Да, - сказал Сомс. - Флер выглядит как будто хорошо.
      - О, она молодцом. Она проделывает эти упражнения по Куэ, знаете?
      Сомс прищурился.
      - Это влияние матери, - проворчал он, - я в этом не разбираюсь. До свидания!
      Он пошел к двери. Его спина казалась очень положительной и реальной. Он скрылся за дверью, и с ним как будто ушло чувство определенности.
      Майкл взял корректуру и прочел два стихотворения. Горькие как хина! Какое волнение, какая тоска в каждом слове! Вот уж где нет ничего китайского! В конце концов люди пожилые, вроде его отца и "Старого Форсайта", правда, по-разному, но все же имеют какую-то опору. "В чем дело? подумал Майкл. - Что у нас неладно? Мы активны, умны, самоуверенны - и все же не удовлетворены. Если бы только что-нибудь нас увлекло или разозлило! Мы отрицаем религию, традицию, собственность, жалость; а что мы ставим на их место? Красоту? Ерунда! С такими-то критериями, как Уолтер Нэйзинг и кафе "Крильон"? И все же какая-то цель у нас должна быть. Творить лучшую жизнь? Что-то не похоже. Загробный мир? Наверно, мне надо заняться спиритизмом, как сказал бы "Старый Форсайт". Но духи только и делают, что болтаются между загробным миром и нашим, вряд ли они менее взбалмошны, чем мы!"
      Так куда же, куда мы идем?
      "К черту, - подумал Майкл, вставая из-за стола, - попробую продиктовать объявление!"
      - Мисс Перрен, пожалуйста, зайдите ко мне. Объявление о новой книжке Дезерта для библиографических журналов: "Дэнби и Уинтер в скором времени выпускают стихи "Подделки". Поэт - автор "Медяков", имевших непревзойденный успех в текущем году". Как по-вашему, мисс Перрен, сколько издателей в нынешнем году так писало про свои книги? "В новых стихах - тот же блеск и живость, та же изумительная техника, что и в первом сборнике молодого автора".
      - Блеск и живость, мистер Монт? Разве это так?
      - Конечно нет. Но что сказать - все то же отчаяние и пессимизм?
      - Нет, нет. Но, может быть, лучше сказать: "Та же блестящая певучесть, те же изменчивые и оригинальные настроения".
      - Можно, только дороже будет стоить. Напишите: "Тот же оригинальный блеск", на это они сразу клюнут. Мы обожаем все "оригинальное", но у нас ничего не выходит: утрировка еще, пожалуй, выходит, а "оригинальное" никак.
      - Вот у мистера Дезерта выходит.
      - Да, изредка; но больше, пожалуй, ни у кого. Где уж им быть "оригинальными", кишка тонка, - извините за выражение, мисс Перрен.
      - Что вы, мистер Монт! Там вас ждет этот молодой человек, Бикет.
      - Он пришел, да? - Майкл взял папироску. - Дайте мне собраться с духом, мисс Перрен, и зовите его сюда.
      "Ложь во спасение, - подумал он. - Попробуем!"
      Появление Бикета в комнате, где он был в последний раз по такому неприятному поводу, было отмечено некоторой натянутостью. Майкл стоял у камина с папиросой, Бикет стал спиной к высокой стопке модного романа с надписью: "Изумительный новый роман" на обложке. Майкл кивнул.
      - Здорово, Бикет.
      Бикет кивнул.
      - Как вы поживаете, сэр?
      - Замечательно, спасибо.
      Наступило молчание.
      - Вот что, - наконец проговорил Майкл. - Я предполагаю, что вы пришли по поводу той небольшой суммы, которую я одолжил вашей жене. Вы не беспокойтесь, отдавать не к спеху.
      И вдруг он заметил, что маленький человечек ужасно расстроен. И какое странное выражение в этих огромных, как у креветки, глазах, которые как будто хотят выскочить из орбит. Майкл поспешил добавить:
      - Я сам верю в Австралию. Я считаю, что вы абсолютно правы, Бикет, и чем скорее вы уедете, тем лучше. Ваша жена неважно выглядит.
      Бикет глотнул воздух.
      - Сэр, - сказал он, - вы со мной поступили как джентльмен, и мне трудно говорить.
      - Ну и не надо.
      Кровь хлынула в лицо Бикету, и странным показался румянец на бледном, изможденном лице.
      - Вы не так поняли меня, - сказал он. - Я пришел просить вас сказать мне правду, - он вдруг вытащил из кармана бумажку: Майкл узнал смятую обложку романа.
      - Я сорвал это с книги на прилавке, там, внизу. Глядите. Это моя жена?
      Он протянул Майклу обложку.
      Майкл растерянно глядел на обложку сторбертовского романа. Одно дело произнести "ложь во спасение", заранее ее обдумав, другое дело - отрицать очевидность.
      Но Бикет и не дал ему говорить.