Драматическая медицина (Опыты врачей на себе)

      Доктор Гильдебрандт лег в постель в одиннадцать часов, чувствуя себя превосходно, но не мог заснуть, ощущая беспокойство во всем теле. В двенадцать часов у него появилась очень сильная головная боль, постепенно ставшая нестерпимой. В час ночи была рвота, еще раз повторившаяся в течение ночи. Утром он чувствовал себя очень плохо и лишь с большим физическим напряжением смог выполнить служебные обязанности: главным образом операции и перевязки. После обеда Гильдебрандт должен был лечь в постель, но на другое утро встал и нес службу, хотя в течение трех-четырех дней чувствовал себя плохо. В это время он страдал отсутствием аппетита, а временами и головными болями. Но затем он стал чувствовать себя вполне здоровым, хотя в течение двух-трех недель жаловался на небольшую слабость. На ногах у него появились кровоподтеки и боли в некоторых местах, особенно на большой берцовой кости, где мы исследовали чувствительность к сдавливанию и ударам".
      На основании этих опытов на себе Бир пришел к следующим выводам: "Подлинной опасности я, правда, не наблюдал, но последствия были очень неприятны. Самые худшие явления у нас возникали именно потому, что мы отнеслись к себе весьма легкомысленно".
      Ныне поясничное обезболивание - важная составная часть современной техники наркоза, и столь продолжительные расстройства, на которые жаловались Бир и Гильдебрандт, без сомнения, были вызваны неосторожностью и, как Бир сам сказал, легкомыслием, с каким они приступили к этим опытам на себе. К тому же теперь вводят не раствор кокаина, как в те времена, когда только начинали применять поясничное обезболивание, а раствор новокаина или ему подобные препараты.
      IV. ПУРКИНЕ
      Пожалуй, наибольшее число опытов на самом себе произвел чешский физиолог Ян Эвангелист Пуркине, родившийся в 1787 году и до своей врачебной деятельности принадлежавший к духовному сословию. Своими работами он обратил на себя внимание и заслужил дружбу Гёте. Он проделал многочисленные опыты на себе, чтобы выяснить действие веществ, известных как лекарства, или веществ, которые считал пригодными в качестве лекарств. В своем труде он описал, как испытывал эти вещества на себе. Вот его сообщение:
      Длинный ряд
      "На третьем году изучения медицины, когда профессор Ваврух читал нам лекции о лекарственных средствах, я решил испытать на себе действие различных лекарственных средств. Возможности для этого были, так как я пользовался свободным доступом в аптеку магистра Гелли, с сыном которого вместе учился и дружил. Я хорошо знал, где лежат запасы аптеки, и мне разрешалось иногда брать некоторое количество того или иного лекарства. Таким образом, у меня дома появился ряд бутылочек с различными, хорошо пахнущими веществами, которые я пытался определить даже в темноте. Я тогда испытывал на себе действие слабительных средств: ревеня, манны, различных солей, александрийского листа, корней ялапы; затем исследовал некоторые рвотные средства. Путем самонаблюдений я установил большое различие между алкоголем и эфиром. Последний вызывал у меня весьма приятное легкое опьянение.
      Затем я перешел к опию. Я принимал около полуграна (гран равняется шести сотым грамма) перед сном. Это вызывало у меня очень бодрое настроение, так что я не мог заснуть до полуночи. Действие опия сказывалось и на другой день. Большие дозы - до одного грана - вызывали опьянение и ослабляли восприятия со стороны органов чувств, а также были причиной сильного запора, наблюдавшегося даже на третий день. Впоследствии, в Бреславле, я ознакомился и с другими действиями опия, в частности с тем обстоятельством, что он помогает при опьянении, вызванном вином. Приняв полграна опия перед праздничным обедом, какие часто происходили в Бреславле, я не чувствовал на себе последствий обильной еды и выпивки. Опий также делает наш организм более стойким по отношению к дурной погоде и физическим напряжениям, особенно при путешествиях.
      Когда я на четвертый год своих занятий работал в городской больнице, то снова начал проводить опыты на себе. После чтения трудов Ганемана, с которыми меня познакомил руководитель клиники, я однажды утром принял пять гранов экстракта белены. Опьянения у меня не наступило, но я почувствовал сильный голод, который, помнится, утолил куском хлеба.
      Для меня самого весьма поучительными были опыты с камфарой... Приняв несколько гран камфары, я пришел в состояние религиозного экстаза... В другой раз, приняв десять гран камфары, я почувствовал увеличение мышечной силы, так что я при ходьбе должен был поднимать ноги повыше. Когда обход больных в отделении заканчивался, я внезапно почувствовал сильный жар и упал в обморок. Меня положили на кровать, и я пролежал без сознания еще полчаса. Придя в себя, я не чувствовал никаких расстройств и отправился с одним из друзей на прогулку за город. После этого опыта у меня заподозрили эпилепсию и высказали мнение, что я не способен работать врачом.
      Я проделал еще много других опытов на себе самом. Так, я принимал каломель, хорошо известный препарат ртути, пока у меня не появилось слюнотечение. Одновременно я заметил, что у меня удлинились зубы, словно они выросли. (Это вполне понятно, так как ртутное отравление очень скоро проявляется в поражении десен, которые воспаляются и разрыхляются.) В другой раз я стал пить соленую воду, которая вызвала у меня сильную жажду; при этом наблюдалась значительная слабость кишечника и вздутие живота. Эти явления быстро исчезли по окончании опыта. Затем я в течение недели ел только сырые яйца, но слабости не испытывал. Это было повторением опытов Мажанди, знаменитого французского физиолога-экспериментатора нового времени. Мажанди хотел доказать своими опытами, что питание продуктами одного только животного происхождения для человека недостаточно.
      Впоследствии, уже работая прозектором и одновременно ассистентом института физиологии, я по совету профессора проделал на себе опыт с эметином, действующим началом рвотного корня ипекакуаны, применяя малые дозы, еще не вызывавшие рвоты. Так как я изучал тогда анатомию черепномозгового блуждающего нерва и его мельчайших разветвлений, то наблюдал также действие этого лекарства на блуждающий нерв и затем описал свои восприятия в книге о химической лаборатории в Праге. Представляет интерес также и идиосинкразия, которую я приобрел в связи с этим опытом: в течение многих дней после я не мог видеть коричневого цвета, напоминавшего мне эметин, без того, чтобы не испытывать тошноты. В Бреславле я проводил опыты с мускатным орехом. Я проглотил целый орех, чтобы проверить его снотворное действие. Заслуживает внимания то обстоятельство, что в состоянии дремоты, в которое я тогда впал, мне казалось, что время тянется значительно медленнее, чем я это воспринимал в нормальном состоянии. Я делал опыты и с настоем листьев наперстянки, известного сердечного средства, чтобы изучить ощущения света, которые наблюдались при этом. Свои данные я описал в научном труде, снабдив его рисунками. Экстракт красавки, который я принимал, вызвал у меня сильную сухость во рту и зеве. Отделение слюны уменьшилось настолько, что я не мог проглотить куска прожеванного хлеба. Одновременно я чувствовал своеобразное стеснение в области сердца. До состояния опьянения, которое может возникать после приема красавки, дело не дошло.
      Я испытывал на себе также и смесь камфары со спиртом. При этом у меня появилось своеобразное головокружение. Я допускаю, что в таком сочетании камфара действует на мозжечок. Из этого следует, что различные смеси лекарств могут действовать по-разному.
      Однажды я имел возможность - правда, не добровольно - изучить на себе симптомы замерзания. В 1815 году я во время рождественских каникул отправился пешком домой, чтобы навестить мать, жившую в Либоховице. Была суровая зима с сильным снегопадом. В пути между Прагой и Турском у меня часто появлялось ощущение, что я замерзаю. Это выражалось так: сначала я чувствовал приятную теплоту и одновременно сладкую сонливость, мне очень хотелось лечь в снег, чтобы поспать. Но я знал этот опасный симптом замерзания и потому преодолевал свое желание и шел дальше. Вскоре после этого я чувствовал сильный холод во всем теле, но при дальнейшей ходьбе это проходило. Затем снова наступало нормальное состояние с нормальными ощущениями, сменявшееся через некоторое время ощущением теплоты и сонливостью. Это повторялось трижды, пока я не дошел до Турска, где спокойно провел ночь у деревенского философа. На третий год изучения медицины я проделал опыты голодания. В течение трех дней подряд я не принимал пищи, не испытывая при этом особых расстройств. Удивительно, что по утрам, после сна, мне казалось, что я вполне сыт. Это, без сомнения, происходит оттого, что во время сна нервы освежаются и собирают из тела новые питательные вещества.
      Я сообщаю об этих опытах по той причине, что в этой области разглагольствования не могут принести пользы. Вопрос надо изучать практически и на основании опытов. Тогда мы сможем даже требовать от правительств учреждения самостоятельных институтов фармакологической физиологии".
      Впоследствии фармаколог Эмиль Штаркенштейн изучал опыты, произведенные Пуркине, на себе самом. Штаркенштейн писал: "Опыты Пуркине и их анализ даже в свете современной экспериментальной фармакологии - являются фундаментальными, и ни новые наблюдения у постели больного, ни экспериментальные исследования действия камфары не дали результатов, которые противоречили бы опытам Пуркине. Описания опытов на самом себе, приводимые Пуркине, заслуживают оценки еще с одной точки зрения: язык, каким он описывает свои опыты, переживания при отравлении камфарой, - это не сухой язык, свойственный многим научным трудам, а язык, которым может говорить только друг Гёте, ученый и писатель".
      О камфаре
      Если Штаркенштейн, родившийся через сто лет после Пуркине, придает особое значение опытам на себе, проведенным для изучения камфары, это объясняется тем, что мнения о ее действии были весьма различными, и опыты Пуркине сильно способствовали разъяснению вопроса.
      Пуркине подробно описал свои опыты: "После приема камфары в мышцах ощущается своеобразное стремление двигаться, проявляющееся и в действительных движениях. В кожных нервах ощущается легкое покалывание, будто вся кожа окутана легким покрывалом или теплым дуновением, и вследствие этого ее чувствительность к внешним влияниям понижается. При более сильной степени похожего на опьянение состояния, наступающего после приема камфары, ощущаешь, будто кожи касаются мехом; дыхание становится необычайно легким. Но особенно своеобразно возбуждается деятельность мозга; я этого не отмечал ни при каком другом состоянии опьянения. Если другие вещества возбуждали в большей степени животное начало, то камфара действовала непосредственно на духовное. Духовное самосознание повышалось в степени, ранее мне неизвестной. Я видел с большой ясностью свое земное назначение... Мне представлялась ясной вся моя жизнь и мои стремления; мне казалось, что я ясно понимаю все взаимоотношения нынешнего дня, и я принимал решения насчет своих будущих поступков, которые помнил еще долго после этого состояния экстаза и чту еще и поныне. Состояние это длилось около полутора часов и постепенно прошло, сменившись обычными мыслями и делами и не оставив чувства расслабленности. Не было и тяжести в голове, обычной после других видов опьянения".
      Через несколько недель Пуркине произвел второй опыт и принял утром натощак два скрупула (два с половиной грамма) камфары. О действии этой дозы он рассказывает: "Приняв это количество, я остался в постели. Но вскоре потребность двигаться заставила меня встать. Все движения были необычайно облегчены. При ходьбе ноги поднимались особенно высоко. Мышечная сила сама по себе не была ни повышена, ни понижена, что я легко установил, передвигая и поднимая мебель, стоявшую в комнате. Но чувствительность кожных и мышечных нервов была вследствие чувства волнения и движения несколько притуплена по отношению к внешним впечатлениям; поэтому я получал неправильное представление о движениях частей тела, о целенаправленности их и о степени примененных усилий. Когда я пытался писать, я не был в состоянии сосредоточиться, чтобы написать хотя бы несколько строк. В моей голове бушевала буря мыслей, одно представление сменялось другим, но все вперед и вперед мчались мысли во времени. Вернуться к представлению, уже исчезнувшему, возможности не было; оно потонуло в потоке забвения.
      Поэтому я и не мог сообщить впоследствии, о чем думал, находясь в описанном состоянии. Я только знаю: содержание моих мыслей не было религиозным, как при первом опыте. Во время этого потока мыслей я утратил сознание своей личности и поэтому старался снова собрать свое "я" и ориентироваться в предметах, находящихся в комнате, и в последних воспоминаниях о своих личных взаимоотношениях, но представление о целом каждый раз исчезало и снова пропадало в потоке мыслей.
      Эта борьба между рассеиванием и собиранием, происходившая с переменным успехом, длилась безостановочно, так как инстинкт побуждал меня собраться с мыслями. Нечто подобное происходит, впрочем, при сильной степени обыкновенного опьянения. Пьяный беспрестанно старается ориентироваться. Он называет свое имя, ощупывает и называет окружающие предметы, вспоминает семью, причем это сменяется моментами полной утраты своего "я". Собраться с мыслями и прийти в себя его может заставить только одно: если ему прямо скажут, что он пьян, тогда он мгновенно взрывается и берет себя в руки, но тут же снова впадает в свое прежнее состояние, если только состояние аффекта, в которое он пришел, не было достаточно сильным, чтобы наступило хотя и насильственно вызванное, но все же стойкое отрезвление.
      Наконец, я почувствовал объединяющую силу сознания, которое стало сосредоточиваться. Я слабел все больше и больше, а скачка мыслей становилась все более дикой. У меня появились основания опасаться полной потери сознания. Чтобы предотвратить ее, я стал вызывать у себя рвоту. Путем механического раздражения корня языка и надгортанника мне это удалось, и я изверг из себя значительное количество камфары, смешанной со слизью и слюной. Благодаря этому сознание частично восстановилось, хотя недостаточная способность сосредоточиться, быстрая смена мыслей, забывчивость и стремление ориентироваться еще продолжались. Они даже стали усиливаться, после того как прошло действие рвоты, так что я тогда снова попытался вызвать у себя рвоту.
      Обращает на себя внимание, что время казалось мне особенно продолжительным. Час представлялся мне в виде долгой прошедшей жизни с бесчисленными событиями, из которых я не мог вспомнить ни одного. С подобным явлением мы сталкиваемся, проснувшись после богатого сновидениями сна, и сравниваем его с реальным временем, так как нескольких минут часто бывает достаточно для того, чтобы видеть сны, охватывающие события нескольких дней и далекие путешествия. Кант испытал нечто подобное в глубокой старости, когда продолжавшиеся несколько часов поездки на прогулку часто представлялись большими путешествиями. Причина этой неправильной оценки времени может заключаться в том, что мы во сне принимаем порожденные фантазией представления за реальные и потому измеряем их действительной мерой времени, которая, однако, не подходит для быстролетных, лишенных реальности образов фантазии.
      В таком состоянии прошло три часа, при этом я не чувствовал недомогания. Производить все движения мне было легко, и, собравшись с силами, я сохранял достаточное сознание. Но вот мне понадобилось совершить нечто неотложное, причем я должен был быть уверен во всех своих органах чувств. Это продолжалось час. Зрительные впечатления были слабыми и быстролетными, а слуховые ясно доходили до моего сознания. Наконец я почувствовал, как у меня в голове и по всему моему телу разливается тяжелая теплота, и потерял сознание. У меня, мне рассказали, покраснело лицо, и я свалился, причем наблюдались легкие судороги. Меня уложили в постель, и я пролежал полчаса без сознания и редко дышал. Когда я очнулся, мне потребовалось много времени, чтобы ориентироваться в своей личности, во времени и пространстве. Все утро и ночь представлялись мне провалом и были темны и неопределенны для моей души, старавшейся восстановить идентичность моего сознания".
      Опыты над действием камфары, всегда привлекавшей к себе внимание врачей, производились уже за много лет до рождения Пуркине. От камфары ожидали благоприятного действия при душевных заболеваниях, и именно венский врач Леопольд Ауэнбруггер, который изобрел перкуссию - выстукивание грудной клетки с диагностической целью, - указал на возможность лечения душевных болезней камфарой.
      Во второй половине XVIII века научно мыслящие врачи стали все громче и громче утверждать: только эксперимент может дать правильный ответ на вопросы. В соответствии с новыми требованиями проводить эксперименты эдинбургский хирург Уильям Александер поставил в 1767 году опыты на себе самом, которые были столь энергичны и рискованны, что оказались опасными для жизни. Однажды он принял один скрупул (1,3 грамма) камфары; через три четверти часа он установил, что пульс и температура (при измерении во рту) у него почти не изменились. На другой день он продолжал свой опыт и принял двойное количество лекарства. Его наблюдали двое знаменитых врачей того времени: Уильям Каллен и Александер Монро-младший. Они ужаснулись, когда их пригласили для оказания помощи Александеру. У него начались сильные судороги, изо рта потекла пена, он кричал, бушевал, рвал и ломал все, что попадало в руки. Это был опыт на себе, действительно опасный для жизни.
      В общем предложенное Ауэнбруггером лечение камфарой и старания других врачей применять камфару можно считать первыми шагами в деле лечения судорог у душевнобольных; в частности, лечение, предложенное Ауэнбруггером, заслуживает, как отметила историк медицины Эрна Лески, признания.
      V. ШПРИЦ ДЛЯ ИНЪЕКЦИЙ
      Бесчисленны опыты врачей, впрыскивавших себе испытуемое вещество. Ныне шприц для инъекций для нас нечто весьма обычное, и мы ни на мгновение не задумываемся ни над его историей, ни над его прошлым, ни над тем фактом, что некогда нужно было обладать мужеством, чтобы вколоть иглу в тело человека и с помощью своеобразного инструмента ввести в организм жидкость, содержащую лекарство. После каждого изобретения или открытия в медицине вначале появляется большой вопросительный знак в виде неизвестных последствий, и необходимо мужество врача, который, желая испытать нововведение, берет эти последствия на себя.
      В 1628 году Гарвей опубликовал свою книгу о движении крови и тем самым оповестил читателей об открытии кровообращения. Он пришел к выводу, что укус змеи только потому опасен, что яд по вене распространяется из места укуса по всему телу. Для английских врачей это замечание стало исходной точкой для размышлений, которые в конце концов привели к разработке внутривенных инъекций. Так как учение Гарвея оказалось правильным, то можно (говорили себе врачи) впрыснуть в вену то или иное лекарство и тем самым ввести его в весь организм. Англичане пытались разрешить эту проблему лишь теоретически, то есть в опытах на животных, но немецкие врачи сделали следующий шаг и применили новую хирургическую клизму (так тогда называли внутривенное впрыскивание) на человеке.
      Эти впрыскивания действительно немного напоминали обыкновенные клизмы, которые тогда были одним из главных приемов лечения, применявшихся врачом. Естественно, вскоре начались первые опыты на себе. Так, подобный опыт произвел один из виднейших хирургов второй половины XVII века, Матеус Готтфрид Пурман. У этого хирурга, родом из Силезии, в те времена, когда непрерывно шли войны, часто была возможность накапливать опыт в военно-полевой хирургии и оказывать благодетельную помощь.
      Как явствует из его сочинений, он был очень образованным человеком и приобрел благодаря своему умению как на военной, так и на гражданской службе хирурга и городского врача в Гальберштадте и Бреславле большое уважение. В военно-полевой хирургии его заслуги велики. После переливания телячьей крови женщине, страдавшей проказой, он в 1670 году решил проделать опыты на самом себе и попытаться вылечиться от кожного заболевания (возможно, это была чесотка), впрыснув лекарство в вену. Пурман поручил одному из своих хирургов ввести ему лекарство в вену предплечья и... упал в обморок. Позднее врачи-специалисты говорили, что так произошло лишь потому, что перед впрыскиванием лекарства не выпустили некоторого количества крови. Разумеется, не это было причиной. Обморок не зависел и от "нервов". Он, как и дальнейшие последствия, по-видимому, был вызван составом лекарства. В месте укола возникло воспаление, от которого врач страдал еще долго, но кожная болезнь, мучившая его в течение месяцев и даже лет, исчезла через три дня [21]. Пурман остался доволен опытом и через восемь лет, заболев в походе сильной горячкой, против которой обычные средства оказались бессильными, решился на такое впрыскивание вторично. Он сам составил лекарство и велел впрыснуть его себе в вену. На этот раз был вновь достигнут полный успех. Насколько нам известно, это был первый такого рода опыт на самом себе.
      В последующие десятилетия производилось много опытов с внутривенным впрыскиванием и много опытов на животных. Целью этих опытов было получить сведения о кровообращении, о возникновении кровяных сгустков в сердце, о действии определенных лекарств на организм животного; но для практики ничего полезного вначале добыто не было. Врачи еще не располагали подходящими шприцами для инъекций и достаточными знаниями. Таким образом, внутривенное впрыскивание применялось в дальнейшем, как и раньше, почти исключительно в опытах на животных.
      Среди известных нам попыток использовать новый способ впрыскивания для лечения больных следует упомянуть о случае укуса змеи, когда внутривенная инъекция, без сомнения, спасла жизнь человеку.
      К значительно более позднему времени относится опыт американского врача - доктора Гейла из Бостона. О нем сообщает известный немецкий хирург Иоганн Фридрих Диффенбах, прославившийся своими пластическими операциями (его искусственные носы были знамениты во всем мире). Вначале Гейл впрыскивал животным в вену жидкости, не вызывающие раздражения, и установил безопасность метода. Затем он испытал его на себе самом, а под конец провел опыт, странный для наших современных понятий: впрыснул себе в вену рициновое масло, известное слабительное средство. Как сообщает Диффенбах, вначале Гейл почувствовал своеобразный маслянистый вкус во рту, затем появилась тошнота и головокружение, а также "беспокойство в животе", но стула не было. Позднее началась лихорадка, и Гейл поправился только через три недели после опыта, который показывает, как скудны тогда были познания в этой области. Ведь впрыскивание маслянистой жидкости в вену, без сомнения, далеко не безопасно.
      К концу XIX и в начале XX века внутривенные инъекции были мало распространены в клиниках, в повседневной практике они почти не применялись. Положение изменилось, когда в 1910 году Пауль Эрлих нашел сальварсан и предоставил в распоряжение врачей это чудодейственное средство для борьбы с сифилисом, которое, однако, нужно было вводить внутривенно. Начиная с этого времени внутривенная инъекция становится достоянием всех врачей, а сейчас многие лекарства вводятся только этим способом. Раньше делали почти исключительно подкожные и значительно реже внутримышечные инъекции. Теперь для введения лекарств пользуются преимущественно последним.
      Вполне понятно, что и при этих впрыскиваниях весьма часто производились опыты на себе. По мере мощного развития фармацевтической промышленности опыты врачей, работающих на соответствующих фабриках и в лабораториях, участились настолько, что регистрируются лишь в исключительных случаях, и поэтому мы о них редко узнаем. Это тем более понятно, что теперь всякому испытанию лекарств, в том числе и таких, которые надо вводить путем впрыскивания, предшествует так много опытов на животных и химических исследований, что опасность испытания на самом себе весьма уменьшилась.
      VI. ТАЙНЫ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ТЕЛА
      Собственное тело всегда представлялось человеку полным тайн, и завеса этих мистерий открывалась перед медиками лишь постепенно и частично. Не один опыт, проведенный врачом на себе, способствовал получению сведений о функциях отдельных органов, и известность получила, несомненно, только малая часть.
      Так, уже в XVI веке знаменитый Санторио Санторио старался найти ответ на ряд физиологических вопросов, что считал возможным сделать только на основании опытов. Он известен в истории медицины опытами для определения колебаний веса тела, связанных с различными условиями. Он проводил эти опыты на себе самом в течение 30 лет и затем создал классическое учение о невидимом дыхании.
      Санторио превратил рабочий стол и стул, а также кровать в весы, так что у него появилась возможность определять колебания веса своего тела как во время работы, так и в состоянии покоя. Он тщательно измерял все выделения своего тела - словом, создал систему исследования, которую позднее назвали ятрофизикой и которая вместе с математикой и началами химии, часто понимаемой весьма неправильно, в сумме составляла ятронауки, сейчас, разумеется, имеющие лишь историческое значение. Но тогда, в XVI-XVII веках, несмотря на односторонность системы, они господствовали в медицине во всем мире.
      Санторио построил, изобрел или улучшил многие инструменты, чтобы иметь возможность выполнить эти исследования. Так, ему приписывают значительное участие в изобретении термометра, который он неизменно применял в своих опытах. Он изготовил и измеритель влажности, и если представить себе, что исследования он вел в течение трех десятилетий, можно только изумиться выдержке и научной точности этого человека. Его большой груд "О медицине равновесия" был напечатан в 1614 году в Венеции, то есть еще при жизни, и впоследствии часто переиздавался.
      Опыты Санторио, которые привели к созданию учения о невидимом дыхании, были, без сомнения, одним из величайших достижений физиологии того времени, так как лишь в позднейшие времена было установлено, как важно это учение, какое большое значение для здоровья всего организма имеет кожное дыхание. То обстоятельство, что это учение было использовано неправильно и что в медицине сверх всякой меры применялось потогонное лечение, - вопрос особый.
      В семидесятых годах прошлого века швейцарский врач Феликс Шенк, тогда еще совсем молодой человек, поставил опыты с целью изучения физиологии труда. Он тогда весил 78 килограммов 750 граммов. В первый рабочий день своего опыта с раннего утра до десяти часов он гулял, затем в течение трех часов работал в лаборатории и снова гулял три часа. Потом он занимался гимнастикой до девяти часов вечера и поехал поездом из Берна в Тун, куда прибыл в одиннадцать часов ночи. И тотчас же отправился пешком обратно. Тридцать километров пути до Берна он прошел за семь часов, нигде не присаживаясь. В шесть часов утра он пришел в Берн, и этот день провел в постоянном движении. В течение второй ночи он прошел 32 километра: часть дороги в Муртен и обратно. В течение третьего дня он выполнял обычную работу, а ночью не ложился спать, но для прогулки пешком у него не было сил. Когда он взвесился снова, то вес его тела был 76 килограммов 800 граммов.
      Через некоторое время Шенк решился провести другой опыт. В первый день он снова много гулял, занимался гимнастикой, а поздней ночью совершил переход пешком, во время которого преодолел несколько препятствий. Таким же образом он провел второй и третий дни, но во вторую ночь не смог совершить перехода пешком, так как натер ноги при первом и, кроме того, была очень плохая погода. Все же, чтобы не проводить этой ночи "праздно", он придумал для себя систему упражнений, в которой главную роль играл камень весом в 46 килограммов: через каждые четверть часа он поднимал этот камень - сначала десять раз, потом пять, а под утро только три раза; в общем он сделал это двести раз. Результаты опыта он изложил в этюде о влиянии мышечной работы на распад белка в организме человека. Этот этюд появился в 1874 году.
      Проблемы питания
      Среди многочисленных опытов врачей с целью выяснения функций человеческого тела значительное место занимают опыты, посвященные проблемам питания. Подобные опыты, без сомнения, производились и в более древние времена, но остались неизвестными. Врачом, которого историки медицины называют старейшим экспериментатором в области питания, был Уильям Старк. Он родился в 1740 году в Бирмингеме и, получив в Лейдене звание доктора медицины, работал в Лондоне. Там, в больнице Святого Георга, он но предложению знаменитого военного врача сэра Джона Прингля провел на себе самом получившие широкую известность опыты с односторонним питанием, которые, однако, подорвали его здоровье настолько, что он умер в возрасте 29 лет. Он оставил заметки, впоследствии опубликованные английским гигиенистом Джеймсом Смитом.
      Цель, которую ставил себе Старк, сводилась к стремлению разделить обычные пищевые средства на вредные и "безобидные". Он в течение месяцев соблюдал режим питания, который для себя установил: в течение той или иной недели он питался сугубо односторонне. Так, он несколько недель ел только хлеб и пил только воду. В течение других недель он питался хлебом и оливковым маслом и пил воду. Затем он в течение нескольких недель позволял себе есть мясо и хлеб и пить воду. Затем - хлеб, сало и чай или хлеб, растопленное масло, воду и соль и так далее, на протяжении месяцев, пока его здоровье не было полностью подорвано и он не заболел. Знаменательно, что это наступило именно тогда, когда он получал сравнительно легкую пищу: мед и пудинг из муки тонкого помола. И когда Старк затем снова изменил диету и избрал себе в качестве главного пищевого продукта сыр честер, произошла катастрофа, и этот врач безвременно скончался 23 февраля 1770 года.
      Старк не был фанатиком и сторонником определенного учения о питании. То, чего он добивался, было противоположностью тому, что имели в виду подобные реформаторы в области питания. Он только хотел доказать, что "для людей было бы лучше, если бы мы могли доказать, что приятное и чередующееся питание способствует здоровью так же, как и строгие диетические меры и предписания Корнаро или знаменитого Миллера из Эссекса". Старк здесь намекает на Луиджи Корнаро из Венеции, правда, не врача, но очень образованного человека, который прожил около 100 лет и утверждал, что благодаря определенной строгой диете излечился от желудочного заболевания и достиг глубокой старости [22].