Задверье

— Яичница-глазунья яйца-пашот дичь под карри маринованный лук маринованная сельдь копченая сельдь соленая сельдь грибное жаркое соленый бекон фаршированные кабачки тушеная баранина с овощами студень из телячьей ноги…

Ричард открыл рот, чтобы умолять ее остановиться, но было слишком поздно. Его внезапно, с силой, ужасно стошнило.

Ему хотелось, чтобы кто-то поддержал его, сказал, что все будет хорошо, что вскоре он почувствует себя лучше, чтобы кто-нибудь дал ему стакан воды и аспирин и отвел назад в кровать. Но никто ничего не сделал, а кровать осталась в другой жизни. Блевотину с рук и лица он смыл водой из деревянного ушата. Потом прополоскал рот. А затем, слегка пошатываясь, проследовал за четырьмя женщинами к завтраку.

— Передай телячий студень, — попросила с набитым ртом Охотник.

Столовая Серпентины располагалась на самой маленькой платформе метро, какую только видел Ричард. Длиной она была около двенадцати футов, и значительную ее часть занимал обеденный стол, покрытый дамастовой скатертью, на которой красовался парадный серебряный сервиз. Стол ломился от кошмарно пахнущей еды. Ричард решил, что хуже всего воняют маринованные перепелиные яйца.

Кожа у него была липкой на ощупь, глаза как будто кто-то переставил — правый на место левого, — и по общему впечатлению, пока он спал, череп ему заменили на другой, на два или три размера меньше.

В нескольких футах прогремел поезд метро, поднятый им ветер пронесся над столом, взметнул углы скатерти. Шум и лязг прошили голову Ричарда, как раскаленный шип — коровьи мозги. Ричард застонал.

— Вижу, твой герой плохо переносит спиртное, — бесстрастно заметила Серпентина.

— Он не мой герой, — возразила д'Верь.

— Боюсь, я все же права. Со временем научаешься распознавать обожание. Наверное, что-то во взгляде. — Она повернулась к женщине в черном, которая была, очевидно, кем-то вроде мажордома. — Укрепляющую настойку для джентльмена.

Скупо улыбнувшись, женщина уплыла прочь. Д'Верь ковыряла грибное жаркое.

— Мы очень благодарны вам за все, леди Серпентина, — сказала она.

Серпентина дернула углом рта.

— Просто Серпентина, дитя. Терпеть не могу глупых званий и воображаемых титулов. Итак, ты старшая дочь Портико.

— Да.

Серпентина обмакнула палец в горько-соленый соус, в котором как будто плавали несколько мелких миног. Облизнув его, она одобрительно кивнула.

— Я не слишком жаловала твоего отца. Все эти глупости с объединением Подмирья. Пустые бредни. Глупый человечек. Сам искал на свою голову неприятностей. В последнюю нашу встречу я ему сказала, что, если он еще раз придет сюда, я превращу его в слепозмейку. — Она повернулась к д'Вери. — Кстати, как поживает твой отец?

— Он мертв, — ответила д'Верь.

Вид у Серпентины стал весьма удовлетворенный.

— Вот видишь? Именно это я и имела в виду. Д'Верь промолчала.

Серпентина поймала что-то, шевелившееся в ее седой прическе, придирчиво осмотрела и, раздавив между большим и указательным пальцами, бросила на платформу. Потом повернулась к Охотнику, которая уничтожала небольшую гору маринованной селедки.

— Значит, вернулась охотиться на Зверя? Охотник с полным ртом кивнула.

— Тогда тебе, разумеется, понадобится копье, — сказала Серпентина.

У стула Ричарда возникла женщина с осиной талией, в руках она держала небольшой поднос, на котором стоял стаканчик с даже не ярко, а агрессивно изумрудной жидкостью. Ричард уставился на питье, потом перевел взгляд на д'Верь.

— Что вы ему подали? — спросила д'Верь.

— Ему это не повредит, — с морозной улыбкой ответила Серпентина. — Вы же гости.

Ричард опрокинул в себя зеленую жидкость, ощутив на языке тимьян, мяту и вкус зимнего утра. Почувствовал, как она проваливается вниз, и приготовился сделать все, чтобы она не вышла обратно. Но вместо этого вдохнул полной грудью и с некоторым удивлением обнаружил, что голова у него больше не болит.

И что он умирает от голода.

По природе своей Старый Бейли был не из тех, кто рожден на свет, чтобы рассказывать анекдоты. Несмотря на такой свой недостаток, он в этом упорствовал. Анекдоты, которые он настойчиво рассказывал, обычно бывали тягомотными, необычайно длинными и заканчивались печальной остротой, которую в пяти случаях из десяти Старый Бейли, подходя к концу своего повествования, уже никак не мог вспомнить. Единственная его публика состояла из небольшой плененной аудитории птиц, которые — в особенности грачи — воспринимали эти анекдоты как глубоко философские притчи, заключавшие в себе проникновенные озарения относительно того, что значит быть человеком, и которые и впрямь время от времени просили им что-нибудь рассказать.

— Ладно, ладно, ладно, — довольно ворчал Старый Бейли. — Остановите меня, если вы уже раньше это слышали. Жили-были муж с женой. Нет, старик со старухой. Нет-нет, не у синего моря. Старик не рыбачил, но был глухой как пень. В том-то и соль. Извините. Так вот жили-были старуха и глухой старик.

Огромный старый грач прокаркал вопрос. Старый Бейли потер подбородок и пожал плечами:

— Где жили? Да какая разница! Это же анекдот. В анекдоте ничего про это не сказано. И однажды старуха решила старика приласкать.

Грач изумленно каркнул.

— Не бывает? Как это не бывает? Ну вот она и говорит: «Ты мне защита и оборона». А старик — ну ее бить и приговаривать: «Я тебе не щипана ворона! Я тебе не щипана ворона!» Понимаешь? Он не расслышал. Очень смешно, просто умора.

Скворцы вежливо засвистели. Грачи покивали и склонили головы набок. Самый старый прокаркал что-то Старому Бейли.

— Еще? С бурным весельем у меня туговато, знаешь ли. Дай-ка подумать…

Из палатки донесся какой-то шум. Низкий пульсирующий звук, будто биение далекого сердца. Старый Бейли поспешил внутрь. Звук исходил от старого деревянного сундучка, в котором Старый Бейли хранил свои самые ценные вещи. Он откинул крышку.

Пульсирующий звук стал гораздо громче. Поверх сокровищ Старого Бейли лежал маленький серебряный ларчик. Осторожно протянув старческую, с узловатыми пальцами руку, он нерешительно взял его. Изнутри сиял и ритмично пульсировал, точно биение сердца, красный свет, пробиваясь через серебряную филигрань и трещины, выскальзывая из-под застежек.

— Он в беде, — сказал Старый Бейли. Самый старый грач вопросительно каркнул.

— Нет, это не анекдот. Это маркиз, — ответил ему Старый Бейли. — Он в большой беде.

Ричард до половины опустошил вторую наполненную с горкой тарелку, когда Серпентина отодвинула от стола стул.

— Думаю, на сегодня с меня достаточно гостеприимства, — сказала она. — Доброго вам дня, дитя, молодой человек… Охотник… — Она помедлила, потом провела скрюченным, похожим на коготь пальцем по скуле Охотника. — Тебе всегда здесь рады.

Надменно кивнув, она встала и удалилась. Мажордом с осиной талией двинулась следом.

— Нам надо уходить немедленно, — сказала Охотник и тоже встала. Ее примеру, но с гораздо большей неохотой последовали д'Верь и, наконец, Ричард.

Вышли они по коридору, слишком узкому, чтобы идти в нем бок о бок, а потому растянулись в цепь. Потом поднялись по лестнице. Пересекли в темноте железный мост, под которым эхо разносило грохот и лязг поездов. Затем они вступили в казавшуюся бесконечной сеть подземных пещер, где пахло гнилью и сыростью, кирпичом, гранитом и временем.

— Это была твоя бывшая босс, да? — спросил Ричард. — Как будто приятная дама.

Охотник промолчала.

Д'Верь, которая все это время выглядела притихшей, сказала:

— Когда у нас, в Подмирье, хотят унять детей, то говорят им: «Веди себя хорошо, не то тебя заберет Серпентина».

— Ну и ну! — удивился Ричард. — И ты на нее работала, Охотник?

— Я работала на всех Семь Сестер.

— Я думала, они уже — сколько? — лет тридцать друг с другом не разговаривают, — вставила д'Верь.

— Вполне возможно. Но тогда еще разговаривали.

— Так сколько же тебе лет? — удивилась д'Верь. Ричарда порадовало, что это она задала вопрос, сам он ни за что бы не осмелился.

— Столько же, сколько моему языку, — ответила Охотник, — и чуть больше, чем моим зубам.

— И все равно, — сказал Ричард тоном человека, которого отпустило похмелье и который знает, что где-то над головой у кого-то отличный день. — Это было неплохо. Вкусная еда. И никто не пытался нас убить.

— Уверена, этот недостаток в течение дня выправится, — заверила Охотник, ни на йоту не отступив от истины. — В какую сторону к Чернецам, госпожа?

Помедлив, д'Верь сосредоточилась.

— Пойдем вдоль реки, — сказала она. — Вон туда.

— Он уже приходит в себя? — спросил мистер Круп. Одним длинным пальцем мистер Вандермар ткнул распростертое ничком тело маркиза. Тело едва дышало.

— Еще нет, мистер Круп. Кажется, я его сломал.

— Нужно быть аккуратнее с игрушками, мистер Вандермар, — наставительно сказал мистер Круп.

Глава одиннадцатая

— Ну а к чему стремишься ты? — спросил Ричард у Охотника.

С большой осторожностью они шли по берегу подземной реки. Берег был скользким — узкая тропинка вдоль темной скалы и острых валунов. Ричард с уважением смотрел, как всего на расстоянии вытянутой руки несется и перекатывается серая вода. Раз упав в такую реку, из нее уже не выберешься.

— Стремлюсь?

— Ну да. Лично я пытаюсь вернуться назад — в реальный Лондон и к прежней жизни. Д'Верь хочет узнать, кто приказал убить ее семью. А ты чего хочешь?

Берег стал топкий, они продвигались с трудом, шедшая впереди Охотник то и дело оборачивалась, чтобы жестом указать, куда лучше поставить ногу, но молчала. Течение замедлилось, река разлилась, впадая в подземное озерцо. Они пошли вдоль озерца, в черной воде отражался свет фонарей, размазанный туманом.

— Так что же это? — не унимался Ричард, хотя никакого ответа не ожидал.

Голос Охотника был тихим и напряженным. Она не только не остановилась, даже не замедлила шаг.

— Я сражалась с огромным слепым царем белых аллигаторов в канализации под Нью-Йорком. Он разжирел на отбросах, был тридцать футов в длину и свиреп в битве. И я одолела и убила его. Его пустые глаза сияли в темноте гигантскими жемчужинами. — Ее голос эхом отдавался в подземелье, сливался с туманом, с ночью в подземелье под Лондоном. — Я билась с медведем, наводившим страх на город под Берлином. Он убил тысячи охотников, его когти стали бурыми и черными от запекшейся на них за века крови, но от моей руки он пал. Умирая, он прошептал слова на человеческом языке.

Над озерцом туман висел низко. Ричарду чудилось, он видит в нем тварей, о которых она рассказывает, различает извивающиеся в испарениях белые силуэты.

— В подземельях Калькутты жил черный тиф. Этот людоед, вскормленный на человечине, гениальный, озлобленный, вырос размером с небольшого слона. Тигр — достойный противник. Я победила его голыми руками.

Ричард глянул на д'Верь. Девушка напряженно слушала Охотника: выходит, для нее этот рассказ тоже внове.

— И я зарублю Лондонского Зверя. Говорят, его шкура щетинится мечами, копьями и кинжалами, которые вонзили в него те, кто сражался с ним и потерпел поражение. Его бивни — как бритвы, его копыта — как удары молний. Я убью его или погибну, пытаясь.

Ее глаза сияли — она мысленно созерцала свою добычу.

Белесая дымка над рекой начала сгущаться в плотный желтый туман. Неподалеку трижды ударил колокол, эхо принесло слабый звук над водой. Становилось светлее, и Ричарду показалось, что вокруг он различает силуэты приземистых построек. Желтовато-зеленый туман еще больше сгустился, от него на языке оставался привкус пепла и городской угольной пыли, въевшейся за тысячу лет. Он льнул к фонарям, приглушая свет.

— Что это такое? — спросил он.

— Лондонский смог, — ответила Охотник.

— Но ведь такие туманы уже давно исчезли! Ведь приняли «Акт о чистом воздухе», ввели бездымный бензин! — Ричард поймал себя на том, что вспоминает книги про Шерлока Холмса из своего детства. — Как их тогда называли?

— Так и называли, смог, — ответила д'Верь. — Лондонский туман. Густой желтый речной туман, смешанный с угольным дымом и всей той дрянью, что уходила в воздух последние пятьсот лет. В Надмирье их вот уже лет сорок как нет. А у нас тут остались их призраки. М-м-м… Не совсем призраки. Скорее это эхо или отражение.

Вдохнув глоток желто-зеленого тумана, Ричард закашлялся.

— Не нравится мне твой кашель, — задумчиво сказала д'Верь.

— Туман горло дерет, — извинился Ричард.

Почва под ногами становилась все более липкой, все более илистой, с каждым шагом чавкая у Ричарда под ногами.

— Немного тумана, — сказал он, утешая самого себя, — еще никому не вредило.

Д'Верь посмотрела на него, расширив многоцветные глаза.

— Считается, что туман тысяча девятьсот пятьдесят второго унес четыре тысячи человек.

— Эти четыре тысячи здесь погибли? — спросил Ричард. — В Под-Лондоне?

— Нет, в твоем Лондоне, — ответила за д'Верь Охотник. Ричард вполне готов был в это поверить, он подумал, не задержать ли ему дыхание, но туман становился все гуще, а земля под ногами все больше превращалась в кашу.

— Не понимаю. Откуда берутся туманы у вас внизу, когда у нас наверху их уже нет?

Д'Верь почесала нос.

— В Лондоне много таких мелких осколков былых времен, они — как пузырьки воздуха в янтаре, в них предметы и места навсегда остаются неизменными, — объяснила она. — В Лондоне времени много, должно же оно куда-то уходить, ведь оно не используется все разом.

— Наверное, у меня еще похмелье не прошло, — вздохнул Ричард. — Твое объяснение почти логично.

Настоятель знал, что этот день чреват приходом паломников. Знание наплывало в снах, окружало, как тьма. Поэтому день обратился в ожидание, иными словами, в грех: мгновения следовало переживать, а ожидание — грех как против времени, которое еще настанет, так и против минут, которыми пренебрегаешь ныне. Тем не менее он ждал. Во время каждой службы, во время скудных трапез настоятель напряженно вслушивался, ожидая ударов колокола, стремясь узнать, сколько их будет, кто они будут.

Он поймал себя на том, что надеется на чистую смерть. Последний паломник протянул почти год, превратившись в кричащую тараторящую тварь. Свою слепоту настоятель принимал не как благословение и не как проклятие: она просто была, и все же он благодарил судьбу, что ему не дано увидеть лица несчастного. Брат Гагат, ухаживавший за беднягой, до сих пор с криком просыпался по ночам, когда ему являлось в снах искаженное лицо.

Колокол пробил после полудня. Трижды. Стоя на коленях в часовне, настоятель созерцал отданное им на попечение. Поднявшись на ноги, он, нащупывая каждый шаг, вышел в коридор и там остался ждать.

— Отец? — Голос принадлежал брату Фулигину.

— Кто охраняет мост? — спросил его настоятель. Никто бы не заподозрил столь глубокий и мелодичный голос у такого старца.

— Брат Соболь, — ответили из темноты.

Протянув руку, настоятель нашарил локоть молодого человека и бок о бок с ним медленно проследовал по коридорам аббатства.

Здесь не было твердой почвы, но это было и не озеро. В желтом тумане чавкала и хлюпала под ногами страшная топь.

— Это, — во всеуслышание объявил Ричард, — отвратительно.

«Это» забиралось ему в кроссовки, наводняло носки и гораздо ближе знакомилось с пальцами Ричарда, чем его устраивало.

Впереди вставал из болота горбатый мост, у основания которого их ждала облаченная в черное фигура. Еще через несколько шагов Ричард разобрал, что это плащ доминиканского монаха. Кожа у стража была темной, цвета старого красного дерева. Монах был высок и опирался на посох с себя ростом.

— Стой! — крикнул он. — Назовите свое имя и звание!

— Я леди д'Верь, — сказала д'Верь. — Дочь лорда Портико из Дома Порогов.

— Я Охотник. Ее телохранительница.

— Ричард Мейхью, — сказал Ричард. — Мокрый.

— Вы желаете пройти? Ричард выступил вперед.

— По правде сказать, да. Мы пришли за ключом. Монах промолчал. Подняв посох, он несильно ткнул концом Ричарда в грудь, но Ричард поскользнулся, ноги у него разъехались, и он приземлился в илистую воду (или, чтобы быть на йоту точнее, в водянистый ил).

Монах подождал, не вскочит ли Ричард, чтобы драться. Ричард не вскочил. Зато прыгнула вперед Охотник.

Кое-как оторвавшись от засасывающего ила, Ричард, разинувший от удивления рот, стал свидетелем первого в своей жизни поединка на дубинах с железным наконечником. Монах свое дело знал. Он был массивнее Охотника и, как заподозрил Ричард, сильнее. С другой стороны, Охотник двигалась быстрее. Деревянные посохи ухали и клацали в тумане.

Посох монаха внезапно соприкоснулся с диафрагмой Охотника. Она споткнулась в грязи. Монах придвинулся ближе — слишком близко — и слишком поздно понял, что это ее шатание — обманный маневр, но ее посох уже сильно и метко ударил его под колени, и ноги у него подкосились, отказавшись поддерживать тело. Монах упал в жидкую грязь, и концом посоха Охотник пригвоздила к ней его шею.

— Достаточно! — крикнул голос с моста.

Отступив на шаг, Охотник стала подле Ричарда и д'Вери, она даже не вспотела. Дюжий монах поднялся из грязи. На рассеченной губе у него проступила кровь. Поклонившись в пояс Охотнику, он отошел к основанию моста.

— Кто они, брат Соболь? — спросил из тумана голос.

— Леди д'Верь, дочь лорда Портико из Дома Порогов, Охотник, ее телохранительница, и Ричард Мейхью Мокрый, их спутник, — разбитыми губами произнес брат Соболь. — Она одолела меня в честном поединке, брат Фулигин.

— Дай им пройти, — велел голос.

Охотник ступила на мост первой. На горбу их ждал другой монах: брат Фулигин. Он был моложе и меньше того, с которым они уже столкнулись, но одет в такой же плащ. Кожа у него была насыщенного темно-коричневого цвета. В нескольких футах за ним маячили едва различимые в желтом тумане другие фигуры в черном. «Так вот они, Чернецы», — подумал Ричард. Второй монах с секунду пристально смотрел на пришедших, а потом сказал:

— Голову я поверну, иди куда хочешь, Поверну ее снова, стучать не захочешь. Ни лица нет, ни выи, Зубья есть, но они кривые. Получить меня можно, правда твоя. А теперь угадай, кто я?

Вперед выступила д'Верь, облизнула губы, прикрыла глаза.

— Голову я поверну… — повторила она, отгадывая про себя. — Зубья кривые… иди куда хочешь… — Потом ее лицо осветила улыбка, и она подняла глаза на брата Фулигина. — Ключ, — сказала она. — Ответ: ключ.

— Мудрая девушка, — отозвался Чернец. — Два шага сделаны. Остался еще один.

Из желтого тумана выступил и осторожно направился к ним, одной узловатой рукой держась за каменный парапет моста, дряхлый старец. Поравнявшись е братом Фулигином, он остановился. От катаракты глаза у него были молочно-белыми. Ричарду он понравился с первого взгляда.

— Сколько их тут? — спросил он молодого монаха глубоким, успокаивающим голосом.

— Трое, отец настоятель.

— И один из них одолел первого хранителя врат?

— Да, отец настоятель.

— А еще один верно ответил второму хранителю врат?

— Да, отец настоятель.

— Значит, остался один, которому предстоит пройти Испытание Ключом. — В голосе старика звучало сожаление. — Пусть он или она выйдет вперед.

— Только не это! — вырвалось у д'Вери.

— Позвольте мне занять его место, — сказала Охотник. — Я пройду испытание.

Брат Фулигин покачал головой.

— Этого мы не можем допустить.

Когда Ричард был совсем маленьким, его однажды взяли на школьную экскурсию в местный замок. Вместе с классом он поднялся на много-много ступенек на самую высокую точку замка, на полуобвалившуюся башню. Наверху ученики сгрудились теснее, а учитель показывал им расстилающиеся внизу окрестности. Даже в том возрасте Ричард побаивался высоты. Он вцепился в ограждение, зажмурился и попытался не смотреть. Учительница сказала, что от вершины башни до подножия холма, на котором стоял замок, около трехсот футов. А еще она сказала, что, если бросить со смотровой площадки монетку в пенни, она наберет скорость достаточную, чтобы воткнуться в череп человека, стоящего у подножия холма, и войдет в его голову, как пуля. В ту ночь, лежа в постели, Ричард не мог заснуть: все воображал себе монетку, обрушивающуюся, как удар молнии. Она все равно оставалась пенни, но какой же убийственный пенни это был, когда падал.

ИСПЫТАНИЕ!

Наконец до Ричарда дошло: на него упал как раз такой убийственный пенни.

— Минутку, минутку, — сказал он. — М-м… испытание. Кое-кого ждет испытание. Кого-то, кто не барахтался в грязи, кому не выпало отвечать на загадку вроде «Мои первые колебания, но не в постели…». — Он бессвязно лепетал. Сам слышал, что бессвязно лепечет, но ему было все равно. — Это ваше испытание… — обратился он к настоятелю. — Что считать испытанием? Такое, как, скажем, навестить вздорную престарелую родственницу, или это скорее как опустить руку в кипящую воду, чтобы проверить, как быстро слезет кожа?

— Сюда, пожалуйста, — сказал настоятель.

— Вам нужен не он, — вмешалась д'Верь. — Возьмите одну из нас.

— Вас пришло трое. Испытаний три. На каждого по одному, это справедливо, — возразил настоятель. — Если он выдержит свое, то к вам вернется.

Легкий бриз немного разогнал туман. Темные фигуры, как верно догадался Ричард оказались остальными Чернецами. Каждый держал в руках арбалет. И каждый арбалет был нацелен на Ричарда, или на Охотника, или на д'Верь. Чернецы сомкнули ряды, отрезая Ричарда от Охотника и д'Вери.

— Мы ищем ключ… — вполголоса начал Ричард.

— Знаю, — ответил настоятель.

— Он нужен ангелу, — объяснил Ричард.

— Знаю, — ответил настоятель.

Пошарив, он нашел сгиб локтя брата Фулигина.

— Послушайте, — еще больше понизил голос Ричард, — нельзя же отказать ангелу, особенно в вашем положении, вы же священнослужитель… Почему бы нам не опустить испытание? Если вы сейчас отдадите ключ, я скажу, что вы все сделали как надо.

Настоятель начал подниматься на мост, в конце которого его ждала распахнутая дверь. Пригнувшись, Ричард следом за монахами шагнул внутрь. Иногда просто ничего не поделаешь.

— Когда был основан наш орден, нам доверили на хранение ключ. Это одна из самых могущественных реликвий, подлинная святыня. Мы должны передать его, но только тому, кто выдержит испытание и выкажет себя достойным.

Они прошли по нескольким узким извилистым коридорам. Оборачиваясь назад, Ричард видел свои собственные черные следы.

— А если я не пройду испытания, мы ключ не получим, так?

— Верно, сын мой.

Ричард на мгновение задумался.

— А я мог бы вернуться и попытаться во второй раз? Брат Фулигин закашлялся.

— Боюсь, что нет, сын мой, — ответил настоятель. — Случись тебе потерпеть поражение, ты, вероятнее всего, будешь… — Он помешкал, но все же сказал: — Тебе уже будет не до ключа. Но не тревожь себя, быть может, ты как раз тот, кто добудет ключ.

Его голос прозвучал мертвящим утешением, которое показалось Ричарду страшнее любой попытки напугать.

— Вы меня убьете?

Настоятель смотрел перед собой глазами цвета подкисшего молока. Теперь в его голос закралась тень упрека:

— Мы праведные монахи. Нет, тебя убьет испытание.

Они поднялись по каким-то ступеням и попали в низкую, похожую на крипту комнату со странными украшениями по стенам.

— А теперь, — сказал настоятель, — улыбнись! Электрически зажужжала и хлопнула вспышка, на мгновение ослепив Ричарда. Когда его глаза снова привыкли к полумраку, брат Фулигин уже опускал старый, видавший виды «полароид», вынимая из него фотографию. Подождав, когда она проявится, Чернец пришпилил ее к стене.

— Это наша «стена славы» тех, кто потерпел поражение, — вздохнул настоятель. — Мы снимаем их, чтобы убедиться, что никто не будет забыт. Это наше бремя: помнить и замаливать.

Ричард воззрился на лица. Несколько «полароидных» снимков; двадцать — тридцать других фотографий, отпечатки сепией и дагерротипы, а после портреты карандашом и акварелью, а еще миниатюры. Лица занимали всю стену. Чернецы ведали мемориалом очень, очень долго.

Д'Верь поежилась.

— Какая же я была дура, — бормотала она. — Мне следовало бы знать. Три человека. Ни за что нельзя было приходить прямо сюда.

Охотник чуть заметно поворачивала голову из стороны в сторону. Она определила, где стоит каждый Чернец, откуда на девушку нацелен каждый арбалет. Она рассчитала шансы «за» и «против» того, чтобы доставить д'Верь на ту сторону моста сначала невредимой, потом лишь с незначительными ранами и, наконец, со значительным увечьем для себя и незначительными ранами для нее. Сейчас приходилось рассчитывать заново.

— А если бы доподлинно знала, что бы ты сделала иначе? — спросила она.

— Для начала не привела бы сюда его, — сказала д'Верь. — Сперва надо было отыскать маркиза.

Охотник склонила голову набок.

— Ты ему доверяешь? — спросила она напрямик, и д'Верь поняла, что она говорит не про Ричарда, а про де Карабаса.

— Да, — ответила она. — Более или менее доверяю.

Д'Вери всего два дня назад исполнилось пять лет. Ту Ярмарку устроили в ботаническом саду Кью, и отец взял ее с собой — в подарок на день рождения. Это была ее первая Ярмарка.

Они как раз были в оранжерее с бабочками, и вокруг билась целая радуга невесомых крыльев, которые зачаровывали, завораживали ее, когда отец вдруг присел на корточки, и его лицо оказалось вровень с ее.

— Д'Верь, — строго сказал он. — Медленно обернись и посмотри вон туда, на дверь.

Она обернулась и посмотрела. Смуглый человек с завязанными в хвост черными волосами, в объемистом черном пальто, стоя у двери, разговаривал с двумя золотокожими близнецами — юношей и девушкой. Девушка плакала, как плачут взрослые: держа слезы в себе и ненавидя себя, когда они вырываются наружу, — от этого взрослые всегда становятся одновременно смешными и некрасивыми.

Д'Верь вернулась к созерцанию бабочек.

— Ты его видела? — спросил отец. Она кивнула.

— Это маркиз де Карабас, — сказал он. — Он мошенник и плут и, возможно, в чем-то чудовище. Если когда-либо попадешь в беду, обратись к нему. Он защитит тебя, девочка. Он мой должник.

И д'Верь поглядела на человека еще раз. Положив руки на плечи близнецам, он выводил их из оранжереи, но прежде чем уйти, обернулся через плечо, посмотрел прямо на нее и улыбнулся огромной белозубой улыбкой. А еще он ей подмигнул.

Окружавшие их Чернецы казались в тумане темными призраками.

— Прошу прощения, брат, — окликнула, повысив голос, д'Верь Соболя. — Если наш друг, который пошел за ключом, не выдержит испытания, что будет с нами?

Он сделал шаг к ним, помедлил, но все же сказал:

— Мы проводим вас до края топи и отпустим с миром.

— А как же Ричард? — спросила она.

Она едва разглядела, как под капюшоном он скорбно, покачал головой.

— Мне следовало привести маркиза, — пробормотала д'Верь, спрашивая себя, где он, что сейчас делает.

Маркиза де Карабаса распинали на большой деревянной конструкции в форме буквы «X», которую мистер Вандермар сколотил из нескольких старых коек, куска стула, деревянной калитки и еще какого-то предмета, возможно, бывшего некогда колесом от телеги. Еще он пустил в дело большую коробку ржавых гвоздей. Взобравшись на стремянку, Вандермар прилаживал свое творение на отведенное ему место.

— Чуть повыше, — посоветовал мистер Круп, наблюдавший за его трудами снизу. — Чуть левее. Да. Вот так. Великолепно.

Давненько им не выпадало кого-нибудь распять.

Руки и ноги маркиза де Карабаса были распялены на перекладинах «X». Гвозди вбили ему в ладони и ступни. Поперек талии привязали веревкой. После всего, что с ним сотворили, он теперь все равно был без сознания.

Все сооружение было подвешено на веревках к потолку в помещении, служившем некогда столовой для больничного персонала. На пол под его ногами мистер Круп сносил в большую груду всевозможные острые предметы, начиная от бритв и кухонных ножей и кончая использованными скальпелями и ланцетами и целым рядом любопытных штуковин, которые мистер Вандермар отыскал в бывшем отделении стоматологии. Тут была даже кочерга из котельной.

— Почему бы вам не взглянуть, как у него дела, мистер Вандермар? — спросил мистер Круп.

Протянув молоток, мистер Вандермар для пробы ткнул им маркиза.

Маркиз де Карабас не был добрым или хорошим человеком и себя знал достаточно, чтобы быть уверенным: он не храбрец. Он уже давно решил, что мир, будь то Над или Под, сам желает быть обманутым, и потому взял себе в имя ложь из детской сказки и создал себя — свою одежду, манеры и повадки — как огромную шутку.

Запястья и стопы терзала тупая боль, понемногу становилось трудно дышать. Пожалуй, разыгрывая потерю сознания, ничего больше не выиграешь. Веки маркиза дрогнули, глаза открылись. Набрав в грудь воздуха, он выплюнул в лицо мистеру Вандермару сгусток алой крови.

«Храбрый жест, — подумал маркиз. — И глупый». Возможно, не сделай он так, они дали бы ему умереть спокойно.

— Шалун, — строго пожурил его мистер Круп. На самом деле он был весьма доволен.

Практиковаться в метании по мишени гораздо интереснее, когда мишень в полном сознании.

Чайник без крышки неистово кипел. Глядя, как бурлит вода, Ричард спрашивал себя, что монахи намереваются с ним делать. Воображение подбросило сразу несколько ответов, каждый из которых подразумевал мучительную боль.

Как оказалось, все были неверные.

Кипяток налили в заварочный чайник, куда брат Фулигин отмерил три чайные ложки заварки. Получившуюся жидкость через ситечко налили в три фарфоровые чашки.

Подняв слепые глаза, настоятель потянул носом воздух и улыбнулся.

— Первая часть Испытания Ключом, — сказал он. — Добрая чашка чая. Ты с сахаром пьешь?

— Спасибо, без, — настороженно ответил Ричард. Брат Фулигин долил немного молока и передал чашку с блюдцем Ричарду.