Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Уикерли (№1) - Любить и беречь (Грешники в раю)

ModernLib.Net / Исторические любовные романы / Гэфни Патриция / Любить и беречь (Грешники в раю) - Чтение (стр. 21)
Автор: Гэфни Патриция
Жанр: Исторические любовные романы
Серия: Уикерли

 

 


Кристи наклонился над ней и наградил ее долгим нежным поцелуем. Чтобы его удержать, она готова была отдаться ему прямо сейчас, прямо здесь, но он выпрямился – он ведь всегда был сильнее – и промолвил со всею серьезностью:

– Энни, я должен рассказать тебе, что случилось со мной, когда я был в шахте. Я усвоил урок о самом себе. Сделал открытие.

– Какое, Кристи?

– Не знаю, понравится это тебе или нет, но так все вышло, что я оказался священником, несмотря ни на что. Тут уже ничего не поделаешь. Я… Я сам посвятил себя в сан. – Он произнес это с застенчивой робостью, словно опасаясь, что она начнет высмеивать его. – Через всю свою слабость и бессилие я нашел обратный путь. Да, я потерял свою веру, но я снова ее обрел, и сейчас все мне кажется ясным. Я знаю, что значит получить благословение и благословлять других. Ты понимаешь, о чем я? Я могу служить Богу свободно, потому что мне была дарована благодать в сердцевине всего сущего. Я больше не боюсь. Я почувствовал, что такое любовь Господня, я ощутил ее в своем сердце. Но… я неправильно все говорю, это слишком…

– Я понимаю! – воскликнула она, беря его руки в свои и прижимая их к сердцу. – О, слава Богу, Кристи, слава Богу. Мне было мучительно думать, что я отняла у тебя смысл и труд твоей жизни, что я разрушила ее. Это было непереносимо! О, слава Богу. – Она вытерла свои слезы костяшками его пальцев. Он снова начал ее целовать, но теперь отстранилась она.

– Я тоже должна тебе что-то сказать.

– Что?

Набрав полную грудь воздуха, она произнесла;

– Я молилась за тебя. Сегодня. Я преклонила колени вместе с другими и молилась с ними вместе. О твоем спасении. Я не просто делала вид, будто шепчу какие-то слова и кланяюсь, я не притворялась. Я молилась Богу. Твоему Богу. Может быть… моему Богу. Я верила.

Кристи улыбнулся:

– Правда?

Ее признание, казалось, не произвело на него особого впечатления. Она даже подумала, уж не смеется ли он над ней.

– Да, я верила. И – я верю сейчас. Не так, как ты, но прежде я никогда такого не испытывала. И это только начало, как ты думаешь? Немедленно прекрати ухмыляться! Я серьезно! Мне кажется, я обрела веру!

Он глядел на нее еще с минуту, потом начал смеяться. Он повалился на спину и хохотал, пока слезы не полились у него из глаз. Энни почувствовала себя ошарашенной, потом оскорбленной, потом ей тоже стало смешно. Когда он, наконец отсмеявшись, замолчал, она легла рядом с ним, подложив руку под голову.

– Мне будет нужен духовный наставник. На постоянной основе, иначе я рискую вновь скатиться в неверие. – Она провела пальцами по его губам, повторяя линию улыбки. – Правда, мне повезло, что я выхожу замуж за священника?

– М-м-м. Каждодневное испытание для меня. Гарантия смирения на всю жизнь. – Он взял ее руку и поцеловал с такой нежностью, что у нее защемило сердце. – Я люблю тебя, Энни. И буду лелеять тебя до конца наших дней.

Сквозь слезы счастья она состроила возмущенную гримаску:

– Я думаю, этого мало. Священник, за которого я выйду замуж, должен лелеять меня целую вечность.

23

«Коза ла Чима

Равенна. Италия

22 апреля 1856

Уважаемый лорд д’Обрэ, надеюсь, Вы уже обосновались в Линтон-холле. Если так, то Вы, видимо, уже спрашиваете себя что, в сущности, преподнесла Вам судьба под видом этого наследства: счастливый дар, которого вы вправе были ожидать, или – напротив – коварный удар. Если это Вас хоть сколько-нибудь утешит, то знайте: через все эти сомнения и опасения я тоже прошла, когда мы с Джеффри впервые попали в Линтон-холл. Одно могу сказать: это место имеет способность нравиться все больше и больше по мере того, как лучше его узнаешь. Сырость и сквозняки понравиться никому не могут, но к ним привыкаешь и постепенно начинаешь любить утонченные наслаждения, доставляемые жизнью в деревенском доме. Я могла бы перечислить их Вам, но половина всего удовольствия заключается в том, чтобы открывать их для себя самостоятельно.

Вы пишете о неожиданном и внезапном уходе на покой Вашей домоправительницы миссис Фрут как о каком-то несчастье. Мой дорогой сэр… как бы мне выразиться поделикатней? Скажу лишь, что, даже если Вы не сможете найти подходящей замены, даже если вы вообще останетесь без экономки, Ваше домашнее хозяйство уже сейчас совершило семимильный шаг вперед по пути к порядку и чистоте. Отъезд этой милой старой леди отнюдь не трагедия, но дар Божий, о котором я в свое время тщетно молила, поскольку у меня не хватало бессердечной отваги самой сделать решительный шаг, отправив ее на пенсию».

Энни отложила перо и задумалась, уж не слишком ли легкомысленный тон она взяла в общении с новым виконтом. Они никогда не встречались, но за последний год она получила от него несколько писем, выдержанных в самой непринужденной манере. В них чувствовалась пресыщенность светской жизнью, и это интриговало ее. Церковный староста Найнуэйс счел своим моральным долгом сообщить Кристи в особом письме о том, что новый виконт «во всякое время дня и ночи» принимает в Линтон-холле «молодых леди сомнительного поведения, не сопровождаемых дамами постарше». Энни приняла бы такое известие с изрядной долей недоверия, учитывая источник, из которого оно было получено, но вскоре после этого пришло подтверждение из куда более надежных рук: не более и не менее как от самой миссис Ладд, охарактеризовавшей нового лорда д’Обрэ как самого отпетого повесу.

Ладно, ну и что с того? Пускай он перетаскает в свою постель хоть все женское население Лондона, а потом примется за Манчестер – Энни решила, что ее это не касается: главное, чтобы он справедливо и честно вел дела со своими арендаторами. В его пользу говорило хотя бы то, что он согласился принять недавно освободившуюся должность мирового судьи и на следующей квартальной сессии занять место рядом с мэром Вэнстоуном и капитаном Карноком. Этот шаг не выглядел таким уж непристойным. Если, конечно, он не совершен шутки ради. Ничего, время покажет. Уильям Холиок быстро раскусит своего нового хозяина, малейшую фальшь, хотя выдавливать из него правду придется по крупицам, потому что одним из несноснейших и самых достойных уважения качеств Холиока являлось его умение держать язык за зубами.

«Благодарю Вас за добрые и полезные советы относительно достопримечательностей и интересных мест в Равенне. Дело в том, что я хорошо знаю этот город, поскольку провела здесь свои детские годы, когда были живы мои родители. Он по-прежнему так же прекрасен, каким я его помню, и мой муж, который побывал, кажется, везде, кроме Равенны, восхищается им, как самый страстный поклонник Италии. Как раз сейчас он отправился в собор Санта-Мария-Маджоре рассматривать мраморные саркофаги ранних христиан вместе с одним местным священником, с которым мы познакомились вчера на экскурсии. Бедный Кристи: стоит только католическим священнослужителям узнать, что он – англиканский пастор, как они немедленно тащат его любоваться древностями. Он, конечно, до известной степени интересуется подобными вещами, но, сказать по правде…»

Она отбросила перо, досадуя на себя за разнузданность, с которой чуть было не посвятила лорда д’Обрэ в подробности, совершенно его не касающиеся: «Сказать по правде, – едва не написала она, – у человека в медовый месяц есть еще кое-что на уме помимо катакомб и древних святынь…»

Она подняла руки над головой и с наслаждением потянулась. Возможно, она позже закончит письмо. Прямо беда с этой Италией: здесь становишься ленивым и беззаботным. Все честолюбивые мысли рассеиваются. Она поднялась из-за маленького столика, служившего ей и Кристи письменным бюро, и через открытые створчатые двери вышла на небольшой деревянный балкон. Позади опрятного дворика и прекрасных садов, террасами уходивших вниз, лежал канал Корсини, весь усеянный парусами, а еще дальше – Адриатическое море.

Они жили здесь уже три недели. Это был их медовый месяц, которому, в сущности, следовало бы начаться еще четыре месяца назад, после свадьбы, сыгранной на Рождество. Но Энни хотелось, чтобы Кристи увидел Равенну в апреле, когда здесь, как она помнила, бывает особенно хорошо. Поэтому они и отложили свое путешествие. Она вспомнила, как оба они волновались – она, как ни странно, гораздо сильнее, чем он, – что их брак, заключенный спустя неполных восемь месяцев после самоубийства Джеффри, шокирует добрых обитателей Уикерли. Но, как выяснилось, никто не вознегодовал; все были рады за них. (Кроме, наверное, Томаса Найнуэйса, но один в поле не воин). Люди даже усмотрели в таком развитии событий свою логику. Они же, в конце концов, ждали больше года с момента, когда пришло известие о смерти Джеффри в Крыму. Да и прибытие Себастьяна Верлена погнало Энни из собственного дома; было бы глупо ради соблюдения приличий отправиться на несколько месяцев неизвестно куда, вместо того чтобы перебраться в дом викария к новому мужу.

Погруженная в свои мысли, она не заметила человека внизу во дворе, пока он не позвал ее негромким свистом. И, ослепленная солнцем, она узнала Кристи не раньше, чем отпрыгнула назад в тень, потому что была в неглиже, и ей пришлось прикрыть обеими руками полуобнаженную грудь. Он погрозил ей пальцем, когда она, крадучись, вновь выбралась на свет. Она послала ему воздушный поцелуй и тихо сказала:

– Я думала, ты никогда не придешь.

Он покачал головой и приложил к уху ладонь. Она произнесла громче:

– Я по тебе скучала!

Он улыбнулся, и весь мир, как ей показалось, немного накренился куда-то вбок. Кристи снял шляпу. Его волосы напоминали золотое руно, горящее на солнце. Его кожа сияла здоровым бронзовым загаром. На нем был его новый костюм, «наряд молодожена», в котором, как они между собою решили, он никогда не сможет показаться в Уикерли. Мало того что костюм был белым – так он был в придачу еще и льняным. Но что хуже всего – его покрой не был английским; он был совершенно иностранным! Ах, но до чего же Кристи в нем красив, со вздохом подумала Энни. И они решили, что будут, Бог даст, возвращаться в Италию каждые несколько лет, потому что только здесь Кристи сможет носить свой белый легкомысленный костюм.

– Я принес вина, – сообщил он громким шепотом. Доставая бумажный сверток.

– О, замечательно.

– И немного фруктов.

Она молитвенно сложила руки.

– Чудесно! Меня мучит голод.

Он покачал головой с шутливым осуждением. Они позавтракали два часа назад, перед тем как он отправился к своим саркофагам, а она прилегла ненадолго вздремнуть. У нее имелась одна догадка относительно этого странного аппетита и повышенной сонливости. Но она не была абсолютно уверена и поэтому ничего не сказала – пока. О Боже милостивый, ее так и распирало от желания сообщить ему свою потрясающую новость! Еще пару недель. Через пару недель она будет знать наверняка, и тогда – она боялась сама себя, боялась, что ее радость будет похожа на извержение вулкана.

Кристи отсалютовал ей шляпой и скрылся из ее поля зрения, направляясь ко входу в пансион. Энни подошла к туалетному столику и села перед зеркалом, размышляя, что бы такое ей сделать с волосами.

Но кто эта хорошенькая, розовощекая, слегка растрепанная женщина, которая глядит на нее? Неужели же это та самая Энни Мередит Верлен Моррелл, которая еще совсем недавно пряталась от людей в пустой мансарде и одному только дневнику поверяла свои горькие, едкие мысли? Не она ли совершала одинокие прогулки пешком по самым отдаленным и заброшенным местам, чтобы никто не мог ее увидеть? Та одинокая женщина, что придумывала длинные разговоры со слугами, но была не в силах вести их наяву? Такое волшебное перевоплощение казалось совершенно непостижимым. Эта молодая женщина в зеркале выглядела так, словно никак не могла решить: какой цветок приколоть к волосам, отправляясь за покупками, или заняться ли с мужем любовью до или после обеда, или – еще лучше – и после, и до. Она улыбнулась себе, и тут в замке повернулся ключ. Она обернулась, чтобы приветствовать мужа.

Увидев ее, Кристи замер. Она сидела, залитая солнцем, за туалетным столиком, расчесывая волосы, одетая в тот прозрачный зеленый пеньюар, который он купил ей в Болонье. Она была так хороша, что казалась почти нереальной. Это моя жена. Ему пришлось повторить это снова и снова, но картина не стала более правдоподобной. Он положил свои свертки на стол – все, кроме одного, и подошел к ней.

Она протянула руки ему навстречу.

– И как твои священные гробы? – От нее пахло лилиями и жасмином, и это кружило ему голову.

– Просто смерть… Я думал только о том, что ты здесь в постели сама по себе, а я там, в холодном, сыром склепе с восьмидесятилетним священником. Что-то во всем этом было не так.

Стоя позади нее и разглядывая ее в зеркале, он вручил ей свой подарок. Ему нравилось любоваться радостным, чисто женственным ожиданием сюрприза на ее лице, пока она разворачивала цветы. Увидев их, она восхищенно выдохнула:

– Они прекрасны. – И зарылась носом в яркий букет фуксий и аронниковых лилий, который он купил на цветочном базаре.

Она сняла его руку со своего плеча и нежно ее поцеловала, затем откинула голову назад и прислонилась к его животу.

– Спасибо. Я люблю их.

Ее волосы все еще были теплыми от солнца. Он запустил в них пальцы и принялся играть золотистыми завитками.

– Ты прекрасна, – сказал он, увидев, что глаза у нее закрываются, а улыбка становится шире. – А знаешь, Энни, свет сейчас очень хорош, чтобы закончить твой портрет.

Она широко раскрыла глаза:

– Сейчас?

Он кивнул и указал в сторону кровати, где полуденное солнце окрасило белизну подушек розовым и золотым.

Она прижала палец к губам.

– Что-то очень уж долго ты не можешь закончить этот портрет. Почему это, хотелось бы знать, никакого движения не заметно.

Он промычал что-то неопределенное, пряча улыбку.

– Ладно уж, – снисходительно усмехнулась Энни.

Она медленно встала и, стараясь не потерять из виду свое отражение в зеркале, пошла к их огромной кровати. Сдвинув в сторону измятые простыни, она забралась на постель и приняла знакомую позу: опираясь спиной на гору подушек, согнув ноги в коленях и откинув их в сторону, повернув голову в полупрофиль, со слегка опущенным подбородком. Кристи наблюдал, как она развязывает ленты пеньюара, и тот соскальзывает с ее плеч. Ее белая шелковая ночная рубашка, очень открытая спереди, была застегнута по всей длине. Не торопясь, с мечтательным видом, не глядя на него, как если бы в комнате никого не было, Энни принялась расстегивать пуговицы одну за другой. Затем она высвободила руки из рукавов и подняла голову, улыбаясь ему прямо в лицо. Голая до пояса.

Время от времени, хотя это казалось невероятным, он действительно брался за кисть. Чаще всего, правда, его акварельные краски успевали высохнуть раньше, чем ему удавалось ими воспользоваться. Вот почему портрет был готов только наполовину после двух полных недель так называемой работы.

Он подошел к мольберту и окунул кисть в банку с водой. Поза Энни была задумчивой и вызывающей, невинной и эротичной. Как она сама. Он рисовал ее в пастельных тонах – белом, розовом, утонченно-телесном. Если когда-нибудь он и закончит портрет, то уж точно не включит его в число трофеев своего путешествия, которые собирался показать членам общины по возвращении домой.

Он снял сюртук и повесил на спинку стула. В ее глазах появилось настороженное выражение.

– Кристи?

– Да, любимая?

– Ты действительно хочешь закончить картину сейчас?

Он поднял глаза в притворном изумлении. Одна из его жизненных радостей состояла как раз в том, чтобы дразнить жену.

– Разве не надо?

Она не отвечала, и он медленно двинулся в ее сторону, пристально разглядывая ее щеки, приобретавшие нежный персиковый оттенок по мере его приближения. Он присел рядом с ней на кровать.

– Вот тут немного сместилось, – произнес он серьезно, поправляя оборки шелкового кружева у нее на талии.

Его пальцы ненароком прошлись по белой теплой коже у нее на ребрах, и он услышал прерывистый вздох.

– Поверни немного голову.

Он коснулся ее шеи, отводя волосы назад, обнажая плечо. Энни ловила ртом воздух; ей пришлось облизнуть губы кончиком языка.

– Не шевелись.

Он наклонился над ней, чтобы поправить подушку.

– Кристи, – прошептала она, – не заканчивай портрет сейчас.

– Ш-ш-ш. Вот здесь тоже неправильно.

– Что?

– Вот это.

Он тронул ее левую грудь, и Энни ахнула.

– Так лучше, – пробормотал, глядя, как нежный сосок твердеет и наливается. – Но… Раньше цвет был ярче. Colour de rose[19], как мы говорили в школе.

– Кристи…

– И было больше блеска, как помнится. Следует немного увлажнить.

Он наклонил голову и потрогал сосок языком.

Она вновь порывисто вздохнула и, когда он глубже втянул ее грудь в рот, застонала так тихо, что немецкая супружеская пара за стеной ничего не услышала. Ее руки накрыли его голову, нежно удерживая, чтобы он продолжал свою работу, а когда он оторвался от нее и взглянул снизу вверх, она улыбалась с закрытыми глазами. Она была прекраснейшей из женщин, которых он когда-либо видел.

Ее ночная рубашка скромными складками окутывала ноги до самых лодыжек. Кристи слегка подергал ткань и потянул вверх, обнажая колени и бедра.

– Что ты делаешь? – спросила она с довольным вздохом. – Разве ты не собирался меня рисовать?

– Мне пришла новая идея насчет композиции. – Он притянул ее длинную ногу поближе и перекинул ее через свое колено так, что она свесилась с кровати.

Полузакрытые глаза Энни раскрылись в ужасе.

– Какая распутная поза! – заметила она, снова краснея и задыхаясь.

– Теперь я хочу, чтобы ты откинула голову. – Она повиновалась, а его рука заскользила по бархатной коже на внутренней поверхности ее бедер. Разведя ее ноги, он принялся ласкать упругую плоть мягкими волнующими движениями, все глубже и глубже, не сводя глаз с ее лица, на котором появилось выражение восторга. Наконец она с судорожным вздохом выгнула спину, а он припал ртом к ее грудям, поочередно целуя и засасывая их. Ее руки с силой сомкнулись у него на спине, он почувствовал, как напрягаются и расслабляются в блаженных спазмах мускулы ее бедер; она распускалась, как полный росы цветок в его объятиях, и он упивался этим молчаливым цветением.

Ее тело слабело, сотрясаемое медленными сладкими толчками; она наконец прижалась влажным лбом к его плечу.

– Как чудесно, – сказала она, с трудом вставляя слова между страстными вздохами. – Кристи, ты такой… мм-м-мм.

– Милая Энни, – прошептал он. – Мне тебя все время мало.

Она сунула руку под его белый полотняный жилет и ощутила сильные удары сердца. Каждый мускул под рубашкой был тверд и напряжен, и это помогло ей понять, что все его безукоризненное на первый взгляд самообладание – не более чем видимость. Она улыбнулась про себя, предчувствуя то, что сейчас произойдет, и медленно, никуда не торопясь, начала расстегивать его рубашку.

– Тебе, наверное, жарко, – пробормотала она, прижимаясь щекой к его плечу, – ты не можешь меня рисовать при полном параде.

Она расстегнула последнюю пуговицу и вытащила его рубашку из брюк.

– И то верно, – хрипло согласился он. – Художнику необходима свобода движений.

Кожа его плоского живота была мягкой, как у ребенка, но еще мягче был легкий пушок покрывавших ее золотистых волос. Энни прижалась губами ко впадине его ключицы, а рукой гладила его грудь. Возбуждение возвращалось. Теряя терпение, она одним движением стащила с него жилет и рубашку и швырнула их на пол. Он нагнул голову и долгим горячим поцелуем накрыл ее пупок, отчего она вся изогнулась, а он выскользнул из-под ее сплетенных ног и встал. Энни потянулась, как кошка, наблюдая, как он расстегивает брюки. Она окончательно избавилась от измятой ночной рубашки и скользнула поглубже в кровать, любуясь высоким ростом и величественной наготой своего мужа. Эти светлые волосы, эта прекрасная кожа, обтягивающая великолепные мускулы… Иногда ей казалось невероятным, что ее муж – священник.

Он присел подле нее на кровать и запустил руки ей в волосы, веером рассыпая их по подушке.

– В следующий раз буду писать тебя маслом, – пообещал он, и в его глазах появился так хорошо ей знакомый голубой огонь. – Киноварь и золото, насыщенные, может быть, немного чересчур тона, нечто в духе Тициана, я думаю. Хотя ты не так… обильна телом…

Энни оттопырила нижнюю губу, и он, спохватившись, добавил: «Хвала Небу», окидывая ее бедра внимательным, оценивающим взглядом специалиста. Она хотела было спросить его, не забыл ли он поблагодарить Бога за форму ее грудей, но решила, что не стоит. Он мог воспринять вопрос серьезно, а ей меньше всего на свете хотелось устраивать богословскую дискуссию именно сейчас.

– Ты иногда напоминаешь мне Адама с фрески Микеланджело, – призналась она. Он усмехнулся в ответ.

– Из-за волос, – пояснила она и протянула руку, чтобы потрогать их, а он повернул голову и поцеловал ее ладонь, а потом каждый палец в отдельности. – А иногда… – она никогда ему прежде этого не говорила, – … иногда ты мне кажешься похожим на льва с картины Рубенса, посвященной святому Даниилу. Того, взволнованного, со сверкающими глазами.

Его радостный смех заразил ее; она рассмеялась вместе с ним, любуясь нежным румянцем удовольствия и застенчивости, который так легко проступал на его светлых щеках. Приподнявшись на локте, она прижала губы к его горлу, вдыхая его чистый запах. Сильные руки Кристи охватили ее. Она приблизила свой рот к его уху и прошептала нежное откровенное предложение, потому что он намеренно давал ей время прийти в себя, но в его похвальной сдержанности больше не было нужды.

Он улыбнулся такой многообещающей улыбкой, что у нее перехватило дух, а по коже побежали мурашки. Она обвила руками его шею. Он опустил ее спиной на подушку. Его длинное сильное тело вытянулось рядом с ней. Завитки волос на мощном бедре, которым он придавил ее к постели, защекотали ее. Она раздвинула ноги, желая извлечь из этого неожиданного ощущения все, что только можно. Руками и ртом он исследовал все ее самые потаенные места; от его поцелуев она стала задыхаться. Когда он утвердился сверху, она вся распласталась под ним и сама направила его к цели. В последнюю секунду она прошептала:

– Кристи, ты уверен, что не хочешь закончить картину?

Вместо ответа он поднял голову и зарычал, как лев.

***

Со своего балкона Энни и Кристи могли наблюдать, как на рассвете солнце восходит над каналом, а в сумерки опускается за руины собора святого Аполлинария. Сейчас оно уже начало свой путь на запад. В это время они обычно переодевались к обеду и отправлялись к Паоло, в их любимую тратторию, лакомиться устрицами и омарами за столиком в саду. Но сегодня они задержались на балконе, притаились в углу, взявшись за руки, слишком ленивые и удовлетворенные, чтобы двигаться. Свечей в комнате не зажигали; темнота за их спинами и сгущающиеся сумерки вокруг надежно защищали их от посторонних взглядов. И это было то, что надо, поскольку Кристи и Энни были в неглиже и босиком.

Энни положила в рот виноградину и отпила глоток «Дольчетто», вина, которое подарил Кристи его друг священник.

– Ты уже прочитал письмо миссис Ладд? – спросила она.

– Еще нет, А что она пишет?

– Ну, она сообщает, для начала, что капитан Карнок дал обед на восемь персон, включая мэра и доктора Гесселиуса, а мисс Уйди явилась без сопровождения.

Кристи сказал «гм-м» задумчивым тоном.

– Он выставил на стол шерри и портвейн, и мисс Уйди выпила по стакану того и другого.

– Откуда ей все это известно? – изумился он. Этот чисто риторический вопрос об удивительной осведомленности своей экономки они с Энни задавали друг другу уже множество раз.

– Она говорит, что, если капитан в ближайшее время не объявит о своих намерениях, он и мисс Уйди окажутся мишенью самых безответственных слухов.

Кристи едва не захлебнулся вином. Прокашлявшись, он спросил:

– Что еще она пишет?

– Что Себастьян Верлен – страшный распутник, но об этом я тебе уже рассказывала.

– Угу.

– Она утверждает, что преподобный Вудворт читает прекрасные, серьезные проповеди, но они ничто по сравнению с твоими, и что все по тебе скучают.

Он обнял ее и поцеловал в затылок. Поделился с нею радостью. Как это похоже на него, подумала она.

– О, Томас Найнуэйр сообщил прихожанам, что собирается в этом году возродить Праздник невинноубиенных[20] с церковным шествием всех младенцев мужского пола, появившихся в приходе.

– Это будет, наверное, очень неспешная процессия, – заметил Кристи, и они задохнулись от смеха, представив это себе.

– Артур закончил посадки в саду. Миссис Ладд не упомянула о том, что мне, его хозяйке, не разрешено ничего, кроме окапывания и поливки того, что уже растет.

– Бедная Энни. Тебе не суждено стать садовницей.

– Вот именно. И еще она говорит, что будет очень жаль, если мы не вернемся домой к Празднику майского дня, потому что дети посадили новое дерево в сквере – забыла, какой породы, – и все надеются, что оно расцветет как раз к празднику. Но это зависит от погоды и содействия Пресвятой Девы.

Кристи улыбнулся, и Энни проследила его взгляд поверх темнеющей воды в сторону лилово-серых облаков, собиравшихся на горизонте. Весной в южном Девоне все окрашено густыми красновато-коричневыми тонами, каких она нигде больше не видела. Живые изгороди, разделяющие поля, скоро зазеленеют, отчего вся земля станет похожа на веселое лоскутное одеяло. Мысленным взором она уже видела коттеджи вдоль Главной улицы в их новом весеннем наряде из свежей краски или только что нанесенной извести, с толстыми крышами из вересковой соломы, придающими домам такой вид, будто они выросли из земли прямо там, где стоят. Овцы, наверное, уже бродят по пастбищам, своею длинной грязной шерстью напоминая сырые копны сена, а Уильям Холиок, озабоченный их стрижкой, заранее набирает людей, способных помочь.

– Я говорил с отцом Кропе о нашей поездке в Римини, – заметил Кристи. – Он сказал, что можно поехать на поезде из Болоньи или нанять дилижанс и отправиться прямо отсюда. В любом случае путь займет целый день. Он говорит, что для купания в море еще слишком холодно, но замок Малатеста очарует нас надолго.

Энни кивнула с отсутствующим видом. Сад миссис и мисс Уйди скоро совсем расцветет. Лили Гесселиус на церковном собрании как-то раз предложила, чтобы деревенские дамы устроили конкурс весенних садов и чтобы победительнице было позволено украшать своими цветами церковный алтарь в течение всего мая. Бедная глупенькая Лили, в чужой монастырь со своим уставом… Ее быстро вразумили насчет местных правил. Ни о каком конкурсе и речи быть не может, поскольку дамы Уйди победят вне всяких сомнений. Никто не рискнет тягаться с ними, а их цветы всегда украшают алтарь одиннадцать, а то и все двенадцать месяцев в году. Энни так и видела, как они сейчас трудятся над своими штокрозами и гортензиями, душистым табаком и колокольчиками. А еще недели через две жимолость и белый жасмин начнут карабкаться вверх по старым сливовым деревьям, растущим вдоль дорожки к дому. Позже пойдут пионы и гелиотропы, высокие, сладко пахнущие левкои, лаванда и ноготки – и мускусные розы, целые клумбы мускусных роз, заглушающих в конце мая все остальные растения. Кристи задал ей какой-то вопрос.

– Что, милый?

– Я говорю, как нам лучше возвращаться – опять вдоль побережья или же отъехать немного в глубь полуострова, чтобы повидать Чезену и Форли?

– О… как хочешь. А может, подождем и решим позже?

– Ты уже прочитала о Римини в путеводителе, который я тебе оставил?

– Хм?.. Нет, я еще не успела. Но я просмотрю его вечером.

Тут она вспомнила, что пенсовые чтения уже возобновились. Преподобный Вудворт незадолго до их отъезда приступил к «Основам морали» мистера Вьюэлла, и все было бы замечательно, да только посещаемость катастрофически упала после первого же вечера, так что Энни даже начала беспокоиться за будущее всей затеи. Прошлой осенью она читала «Граф Монте-Кристо», повергнув весь Уикерли в сладкий ужас. Как можно тактичнее она пыталась предложить его преподобию избрать что-нибудь менее глубокомысленное, чтобы как-то заинтересовать слушателей, но тот был неумолим. По возвращении домой надо будет посоветовать миссис Армстронг почитать что-нибудь из Эдгара По или сестер Бронте…

– Энни?

– Хм?

– Ты где?

– Что? О, прости. Засмотрелась на облака… – Она улыбнулась ему виноватой улыбкой, но стоило ей снова отвернуться и углубиться в созерцание канала, как он тронул ее за щеку и заставил посмотреть на себя. Его волосы были взъерошены самым очаровательным образом. Это сделала она двоими собственными руками еще в постели. И весь он был неописуемо хорош в халате цвета спелой сливы, ее свадебном подарке. Но его брови были нахмурены, а в глазах читалась тревога.

– Тебе не хочется уезжать завтра? Мы могли бы остаться, если хочешь, это не имеет для меня ни малейшего значения.

Она уже открыла рот, чтобы возразить и сказать, что, конечно же, она хочет в Римини, как они планировали загодя, а потом и в другие места, которые наметили – в Комаккьо и Луго, на минеральные источники, в Умбрийские Апеннины… Но тут она услышала его слова: «Это не имеет для меня никакого значения», – и поняла, что это сущая правда. Он отправился в это путешествие, сам его и предложил, но, конечно же, только для того, чтобы порадовать ее.

– Любимый, – тихо сказала она, гладя пальцами его запястье, – ты хорошо проводишь время?

– Да, конечно, – немедленно откликнулся он, – как нельзя лучше. А ты – нет?

Он запнулся и поглядел на нее с тревогой.

– Энни, что случилось? Тебе не нравится здесь?


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22