Уикерли (№1) - Любить и беречь (Грешники в раю)

Поэтому он решил двигаться не прямо к Трэнтеру, а повернуть направо, прижимаясь вплотную к единственной уцелевшей – пока – стене. Его свеча плохо помогала в длинном проходе: она освещала острые края препятствия лишь за несколько футов, почти не спасая его от столкновений и порезов. Если перелезть через исковерканный металл было невозможно, приходилось брести по колено в горячей воде, держась за то, что попадалось, чтобы не поскользнуться в жидкой грязи на ненадежном шатком полу. Фокс крикнул что-то, чего Кристи не понял, поэтому он прокричал в ответ:

– Я иду! Подождите минуту!

Но дорога была настолько тяжела, что ему потребовалось больше минуты, чтобы пройти еще шесть шагов.

– Викарий? – снова позвал шахтер, его голос слышался еще отчаянно плохо. – Не ходите сюда, тут вся кровля рухнула к свиньям, а в полу есть сточные колодцы, как бы вам не провалиться прямо в ад!

Кристи ударился коленом об острый кусок металла, выругался сквозь зубы и пошел дальше.

Через два слепых шага дыра в ад едва не поглотила его. Только раскинув руки, он сумел удержаться и не соскользнуть прямиком в небытие. Чтобы вытянуть тело, провалившееся в колодец по грудь, он мог использовать только локти, руками уцепиться было не за что; ноги не находили опоры: узкие стены колодца, сложенные из гладкого камня, были скользкими от грязи. Он едва выбрался и, полулежа на грязном полу, попытался отдышаться, но тут громкий треск, раздавшийся сверху, заставил его закрыть голову руками. Что-то сильно ударило его между лопаток, он застонал от боли, слыша грохот падающих вокруг обломков дерева и камня. Когда шум прекратился, он посмотрел наверх. Каким-то чудесным образом его свеча не погасла. Все тело болело, но он не был ранен, и вокруг ничего особенно не изменилось. Он пробормотал благодарственную молитву и снова направился к стене Трэнтера.

Наконец ему пришлось остановиться: всего в восьми футах до заваленного в забое шахтера путь был отрезан громадным железным пестом камнедробилки, который уступом навис над Трэнтером, накренившись под тяжестью рухнувшего двигателя машины.

– Вы меня слышите? – позвал Кристи, опускаясь на засыпанный щебнем пол и опираясь на ржавую поверхность песта.

– Да, викарий, хорошо слышу, но вы дурак, что приползли сюда, не в обиду будет сказано…

– Преподобный Моррелл, где вы? – послышался другой голос. – Преподобный Моррелл!

– Здесь, – прокричал в ответ Кристи. – Поднимайтесь без меня, Дженкс! Я знаю обратный путь и, как только смогу, последую за вами.

Дженкс ответил такой руганью, что Кристи порадовался, что не несет за него духовной ответственности, потому что начальник шахты был методистом. Еще минуту или две они кричали друг на друга, приказывая и не желая подчиняться, затем, испустив напоследок страшное богохульство, Дженкс замолчал и, по всей видимости, ушел. Свеча, которую он оставил на стене у входа в галерею, казалась слабым маячком в угольно-черной темноте вокруг, дрожащим светлячком, от которого мало света и еще меньше надежды. Кристи повернулся к нему спиной и достал из кармана молитвенник.

Им с Фоксом больше не приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.

– Ваш отец наверху, – сказал он шахтеру почти обычным голосом. Казалось чудовищным быть так близко и не иметь возможности помочь.

– В самом деле? Нелегко ему было туда притащиться. Надеюсь, он тепло одет.

– Как вы, Трэнтер? Вы ранены?

– Пара синяков, и палец на левой руке сломан, больше ничего.

– Что это за место, где вы находитесь?

– Тесное. – Кристи мог представить себе гримасу на обезьяньей мордочке Трэнтера. – Нельзя встать. Могу сидеть, вытянув ноги, но не могу лечь. Есть воздух, и теперь я вижу серое вместо черного из-за вашей свечи. Раньше было темно, как в мешке с углем.

– Мисс Дин говорит, что пошлет вниз команду, чтобы начать откапывать с другой стороны. Они могут добраться до вас через заднюю стену…

– За это время от меня останутся одни кости. Я прокладывал тот проход, где сейчас вы стоите, викарий. Втроем мы копали, долбили, взрывали и продвигались дюймов на шесть в особенно удачные дни.

– Но если они применят взрывчатку…

– Тем скорее они меня убьют. С таким же успехом они могли бы взорвать этот чертов пест, закупоривший меня в этой могиле, но только тогда погибли бы все, а не только я один.

Кристи молчал.

– Прошу прощения, ваше преподобие, но какого лешего вас сюда принесло?

– Поговорить с вами.

– Ну, в этом не было нужды. Если это вы о душе моей печетесь, то вам-то, как никому другому, известно, что это дело пропащее и помощь уже запоздала.

– Вы на самом деле так думаете, Трэнтер? Что Бог вас покинул?

– Больше похоже на то, что это я его покинул.

– Тогда все не так плохо. Вы боитесь смерти?

– Нет. Все умирают.

– Это правда. Но никто не должен умирать в одиночестве.

– Если вы собираетесь облегчить мой конец, дожидаясь, пока я тут не испущу дух…

– Я не имел в виду себя. С вами может быть Бог, если вы захотите.

– Ну, в этом я не особо уверен. Мы с Богом, знаете ли, не слишком-то ладили.

– Но вы молились когда-нибудь?

– Я-то? – Он натужно засмеялся. – Что я мог бы сказать такому почтенному, как Господь?

– Все, что у вас на сердце. Все свои надежды, все страхи.

Наступило долгое молчание. Наконец Трентер тихо сказал:

– Я наврал. Я боюсь умирать. Кристи?

– Да?

– Может, мне исповедаться или как?

– Можно, если хотите.

– И вы можете все мне простить?

– Да.

– Ну тогда ладно, так и быть. – Опять пауза. – Я беспутный, ничтожный червь, презренный жалкий грешник, это уж точно. Я нарушал все заповеди, какие есть в Книге. Хотите, чтобы я во всем сознался вслух?

– Нет.

– Вот и хорошо, а то у меня духу не хватит.

– Вы искренне раскаиваетесь в своих грехах?

– Чтоб мне лопнуть, если нет!

– В таком случае они…

– Но…

Кристи выждал, потом спросил:

– В чем дело?

– Ладно, Кристи, давайте посмотрим на дело прямо. Разве Создатель не знает, что я потому только каюсь, что это последний мой шанс?

Кристи улыбнулся:

– Думаю, он догадывается.

– И что же. Его это не смущает? Если Он знает, что я исповедуюсь потому, что с ума схожу от страха, разве это не вызовет у Него подозрений? Разве это не будет Ему, так сказать, ложкой дегтя?

– Бог не такой, как мы, Трэнтер. Он не держит зла, не помнит обид. Бог есть любовь. Это чистая правда. Он может явиться к нам в последний момент нашей жизни и сказать, что мы не умрем без любви. Его любовь поглощает нашу смерть. Его любовь была с нами при жизни и ждет нас по ту сторону. Если вы можете поверить в это, все ваши страхи исчезнут.

– Да как же это может быть? Разве такое возможно?

В этом полном надежды и безнадежном вопросе Кристи услышал отчаяние доброго, но неверующего человека и подумал об Энни.

– Послушайте меня, – сказал он почти свирепо. – У Бога был Сын, и Он послал Его в мир, чтобы бороться со злом. Враги схватили Его, повесили на кресте и убили Его. И вот теперь связь между Богом и нами – это любовь отца к своим детям. Она никогда не проходит; это любовь до скончания времен. Она обнимает и вас, и меня.

– Вы в это верите?

– Да, я верю. И он верил.

– Кристи, я прощен?

– Если раскаялся, значит, прощен.

Трэнтер затих. Минуты шли, и Кристи показалось, что это тишина умиротворения. Затем он услышал тихий звук, который ни с чем нельзя было спутать: Трэнтер плакал.

– Трэнтер? Поговорите со мной. – Он услышал глухой стук, как будто шахтер бился о стены своей каменной тюрьмы.

– Почему я должен так умирать? – вскричал он. – Сколько это протянется? Я боюсь, что с ума сойду перед смертью. Что, если я обезумею? Я не могу умирать в этой дыре медленно, вздох за вздохом. Почему это случилось со мной? Как мог Бог сделать это со мной, Кристи? Как мне это выдержать?

Кристи ответил единственное, что пришло ему в голову:

– Я вас не оставлю, вы же знаете. Вы хороший человек, Трэнтер, вы сильный человек. Я всегда уважал вас, Трэнтер.

– Вы все врете.

– Нет, это правда.

– Но ведь я грешник.

– И вы думаете, что вас нельзя любить? Я люблю вас, а я всего лишь человек. Подумайте, какой же должна быть любовь Бога. У вас доброе сердце. Вы чтите своего отца, вы тяжело и упорно работаете, чтобы его прокормить, вы добры к нему, как мать к своему ребенку, разве вы хоть раз в жизни обидели кого-нибудь? Ваши грехи простить легче всего, потому что это грехи от избытка чувств, от полноты сердца. Я не скажу вам, что умирать легко. Бог послал вам испытание – не могу сказать за что. Но он сейчас с вами, точно так же, как я. Вы не одиноки. Вы прощены, любимы.

Опять наступила долгая тишина. Кристи снял свечу со своей каски и вставил ее в щель между кусками искореженного металла.

– Трэнтер, о чем вы думаете?

– Единственно, о чем я думаю, так это о том, что, ежели ты не поспешишь убрать отсюда свою священную задницу, викарий, то мы можем с тобою перебраться в лучший мир ноздря в ноздрю.

Кристи хмыкнул.

– Что еще?

– Я тут думал… Хорошо бы чего-нибудь спеть. Ну, вроде гимна.

Брови Кристи полезли на лоб:

– Вот не знал я, что ты певец.

– Все корнуэльцы мастера попеть.

– А я думал – все валлийцы.

– Нет, корнуэльцы. Так что бы такое исполнить, викарий? В этой, так сказать, особой ситуации.

Кристи задумался.

– Вы знаете «Пребудь со мной»? Это написал молодой священник перед своей безвременной кончиной. Мы этот гимн пели в церкви, но, может быть, вы забыли, – тактично добавил он. – Я начну.

Он прочистил горло и запел:

Пребудь со мной; кончается мой путь;

Темнеет всё; Господь, со мной пребудь.

Все бросили меня. Во тьме земной

Поможешь ты один. Пребудь со мной.

Трэнтер знал этот гимн. Приятным тенором он пропевал каждый медленный, торжественный куплет:

Перекрести меня, когда сомкну глаза;

И освети сквозь мрак мой путь на небеса;

Божественный рассвет рассеет мрак земной;

Жизнь переходит в смерть. Господь, пребудь со мной

Последний звук замер среди каменных стен. В наступившей тишине Кристи начал молиться, и он знал, что Трэнтер молится вместе с ним. Слова приходили к нему без усилий, прочувствованные и смиренные, такие же простые, как и слова гимна. Ему казалось странным, но он ощущал глубокую печаль и полнейшее умиротворение в одно и то же время, причем оба чувства были одинаково сильны, и ни одно не мешало другому. Он не молил Бога о чуде, он молился о том, чтобы Господь дал ему силы смиренно принять Его волю и даровал ему право служить во имя Его со всею отвагой и самоотверженностью. Более всего он благодарил Бога за то, что его путь теперь стал ему ясен. Все определилось и стало на места.

– Убирайся, Кристи! Уноси ноги скорее! – Паника в голосе Трэнтера казалась беспричинной, пока не послышался наконец мягкий скребущий звук, более низкий, чем затихающий свист пара, к которому уши Кристи уже привыкли. Не было других признаков опасности, кроме осыпавшегося вдруг слоя пыли, бесшумной и мягкой, как снежные хлопья. Внезапный треск дерева прозвучал как ружейный выстрел.

– Прячь голову! Ныряй!

Но укрытия не было. Тяжелый пест мог бы спасти его, если бы ему удалось втиснуть свое тело в узкую щель между его нижним концом и каменным полом – или же он мог задавить Кристи насмерть еще скорее, чем гигантская балка, расщеплявшаяся точно над его головой. Кристи упал на бок и закрыл голову руками.

– Если Бог за нас, то кого нам бояться? – молился он под грохот рушащихся деревянных перекрытий. – Ибо я верую, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ничто из того, что есть, что будет… – Что-то ударило его в спину и на мгновение оглушило. – Ни высоты, ни глубины, ничто другое в мироздании не сможет отделить нас от Божественной любви. Трэнтер! Ты меня слышишь?

Никакого ответа. Перекрытия продолжали рушиться вокруг него. Он покрепче сжался в комок.

– Отче, в руки Твои предаю дух мой. – Обломки камня и дерева сыпались на него градом; он сжал зубы, приготовившись терпеть боль, и стал ждать последнего удара. Оглушительный грохот, подобный пушечному выстрелу, раздался слева, и земля содрогнулась и сместилась. Нет, это была не земля: он это понял, когда его тело беспомощно покатилось назад, натыкаясь на острые куски щебенки и скользя по мокрой глине. Тяжелый пест камнедробилки пришел в движение. Когда Кристи отнял от лица руки и взглянул на этот длинный железный цилиндр, он понял причину. Огромная балка надавила на него сверху, и под ее весом наклон песта в дальнем конце сместился градусов на пятнадцать кверху.

В дальнем конце, где был Трэнтер.

– Трэнтер!

Град проклятий был ему ответом – радостных, полных надежды проклятий, прерываемых только методичными ударами каблуков по обломкам породы. Кристи знал, что это Трэнтер ломится сквозь завал, загородивший выход из штрека. Вот показался сапог, а вот и второй. Не успел Кристи подумать, что надо бы помочь, как маленький шахтер протиснулся через отверстие в куче обломков руды и металла, такое узкое, что проскользнуть сквозь него мог бы разве что ребенок. Но Трэнтер сумел. Он вскочил на ноги и издал вопль чистого восторга.

Кристи начал смеяться. Никаких повреждений; все прекрасно.

– Вот тебе и чудо, туды твою растуды! – заорал он в ответ Трэнтеру, эхом повторив его радостный крик.

С ловкостью балетного танцора шахтер преодолел груду обломков, которая их разделяла, и они бросились в объятия друг другу, словно давно разлученные любовники.

– Свеча еще горит, – изумился Трэнтер, вытаскивая ее из щели. – Это хорошо, нам пригодится, и еще одно чудо не помешает, чтобы выбраться из этой поганой дыры, викарий, прошу у вас, черт бы вас побрал, прощения за мой поганый язык!

– Не бери в голову!

Свеча Дженкса, оставленная в сорока футах позади, освещала страшный путь, ставший еще более опасным после нового обвала.

– Хватайся-ка за мою блузу, Кристи, и дуй следом за мной. Чтобы след в след, и, что бы ни случилось, не вздумай оглядываться, – предупредил Трэнтер. – Если Бог передумает, мы, может, еще размозжим себе голову раньше, чем доберемся до этой свечи.

Это была реальная возможность, которую не следовало сбрасывать со счетов. Но Кристи уже не мог в нее поверить. Сам не зная почему, он уже не сомневался, что все обойдется.

22

Энни никак не могла отпустить коня Кристи. Животное было привязано к дереву неподалеку от машинного отделения и других построек, вокруг которых толпилось человек двадцать шахтеров и членов их семей. Дождь перестал; теплый воздух разогнал туман. Сквозь легкую дымку она видела Софи Дин, которая ходила взад-вперед перед конторой шахты с опущенной головой и скрещенными на груди руками. Так она пыталась совладать с невыносимым волнением ожидания. Энни делала то же самое, вцепившись в густую гриву Донкастера, словно в спасательный круг. И еще ей хотелось держаться ото всех подальше, чтобы никто ее не видел.

От одной из групп отделился мужчина и направился к ней. Она узнала высокую широкоплечую фигуру Уильяма Холиока и выпрямилась, но не отпустила коня. Прекрасное, спокойное животное ни разу не пошевелилось, ни один мускул не дрогнул. Совсем не то, что вечно нервный и злобный жеребец Джеффри. Мертвый, с пулей в голове. Как Джеффри. Она еще сильнее вцепилась в конскую гриву, чтобы не возобновилась эта ужасная, сотрясающая все тело дрожь.

– Какие новости, Уильям?

– Пока никаких, миледи. Мисс Дин просила вам сказать, чтобы вы шли в контору обсохнуть.

– Поблагодарите ее и скажите, что я не хочу мешаться у людей под ногами.

Это была правда, но не вся: на самом деле она не сводила глаз с фонаря, освещавшего вход в шахту в тридцати ярдах от нее. Ей не хотелось ни на секунду потерять его из виду.

– Давно он спустился?

Она, конечно, знала ответ, но уже устала от одиночества, и ей нужен был кто-то, кому бы она доверяла, с кем могла бы поделиться своим горем.

– Около часу назад, миледи.

Низкий грохот под землей парализовал ее страхом и приковал к месту.

– Еще сильнее, чем в прошлый раз, – прошептала Энни. Отпустив гриву лошади, она дотронулась до руки Холиока. – Он уже должен был подняться. Оставаться там дольше – самоубийство!

Управляющий кивнул и опустил голову. Он был слишком хорошо воспитан, слишком тактичен, чтобы дать ей понять, что он видит панический страх, который она уже не в силах была прятать. Она вновь подумала: а вдруг ему все известно… Наверное, так оно и есть. Забавно, но после всех усилий, которые они с Кристи потратили на то, чтобы сохранить свои отношения в тайне, эта мысль вовсе не ужаснула ее. Напротив, ей стало немного легче на душе. Теперь она уже не чувствовала себя столь одинокой.

– Весть о его светлости уже облетела всю округу, миледи. Многие просили меня передать вам свои соболезнования: мисс Дин и доктор Гесселиус, да и простой люд, шахтеры, их семьи и все остальные.

– Я думаю… – Энни глубоко вздохнула, стараясь привести мысли в порядок. – Я думаю, это должно было сильно их потрясти. Один раз они уже потеряли Джеффри, и теперь вот опять…

– Ну да, – тихо согласился он. – Но на самом деле они вас жалеют, миледи. Это точно. Они говорят, это несправедливо, что вам снова приходится мучиться. Они просили меня передать, что молятся за вас в своем сердце.

Слезы застилали ей глаза.

– Я рада, что у меня есть такие друзья.

– Да, – подтвердил Уильям мягко. – Это вы верно сказали.

Новый звук, низкий и вибрирующий, раздался из пасти шахты. Он перекрыл стук насосов и на сей раз не растворился через несколько секунд. Энни поднялась на цыпочки, как когтями вцепившись в рукав Холиока, когда еще один звук – протяжный утробный гул – достиг ее слуха. Она испуганно вскрикнула и, спотыкаясь, бросилась вперед, чтобы быть ближе к источнику ужасных звуков, не думая о том, что в мутном свете фонаря все увидят ее безумное лицо. Мужчины и женщины давали ей дорогу, снимали перед ней шляпы и кланялись с почтительной скромностью и уважением. Они старались не подходить к ней слишком близко, но она почувствовала, что ими движет сочувствие, а не отчужденность. И она ощутила ответную привязанность, согревшую ей сердце.

Софи перестала шагать взад-вперед и сейчас яростно спорила с одним из своих подчиненных.

Никому не позволялось спускаться в забой, пока Кристи и начальник шахты не выйдут наружу, и шахтеры в ожидании толпились у деревянных строительных лесов, заменявших изгородь, вокруг главного входа в шахту. Зловещий подземный шум прекратился; снова единственным звуком стал монотонный стук паровых насосов в машинном отделении. Высокие трубы выпускали клубы пара, который немедленно рассеивался в туманном воздухе. Было не холодно, но Энни плотнее закуталась в свой плащ и надвинула на глаза капюшон. Холиок стоял позади нее, и она была благодарна ему за это надежное и молчаливое присутствие. Но душа у нее разрывалась на части; еще немного этой мучительной неизвестности, казалось ей, и она рухнет.

Раздались шаги на приставной лестнице. Холиок встал рядом с Энни. Она инстинктивно схватила его руку и прижалась к нему, дрожа от надежды и страха. Ей ничего не было видно за спинами мужчин, толпившихся вокруг входа в шахту. Потом кто-то крикнул:

– Это начальник!

Она уронила голову и что было сил зажмурила веки, шепча: «Слава Богу! О, слава Богу»!

Шахтеры расступились, чтобы дать дорогу Софи, она встретила начальника шахты у входа с лестницы. Энни ждала, что Кристи выйдет вслед за ним.

– … И слушать не стал, – донеслись до ее ушей слова Дженкса, обращенные к Софи, а потом еще:

«тайна исповеди». Она пошатнулась и почувствовала руку Холиока, подхватившую ее под локоть. – Я стал ждать, а когда вернулся, он исчез.

– Исчез!

– Да, исчез. Перебрался каким-то манером на ту сторону галереи, пока я его дожидался. Моей вины в этом нет, и я уж никак не мог его обратно вытащить. Я еще подождал, сколько мог, где-то с полчаса, и отправился за подмогой. Я уже был на пятидесятом уровне, когда услышал грохот. Похоже, полетела вся эта проклятая галерея. Вся целиком.

Туман вдруг сгустился. Энни пошатнулась. Холиок подхватил ее и удержал от падения.

Кто-то громко спросил:

– Так они умерли, что ли?

– Я не знаю, – ответил Дженкс.

Софи отдавала распоряжения. Энни слышала ее голос как бы с большого расстояния, смутно различая движения людей. «Так они умерли, что ли» Земля оказалась неожиданно твердой и сырой, но то, что она обнаружила себя коленопреклоненной, нисколько не удивило ее. Совершенно естественным было и то, что она сложила руки, склонила голову и стала молиться. Слова полились без труда, простые, необдуманные и бесхитростные, как молитва ребенка.

Прошу тебя, милостивый Бог, не дай ему умереть. Кристи – Твое лучшее, самое совершенное творение, не забирай его. Пожалуйста. Боже, верни его тем, кому он нужен. Подумай, сколько добра он бы мог еще принести здесь. Верни его нам, пожалуйста, Господи, потому что я сделаю все, только верни его, о Боже мой, я на коленях умоляю Тебя…

Слова не кончались. Она продолжала молиться – искренне, беззаветно, и откуда-то к ней пришла непоколебимая уверенность, что ее услышали. Она поняла, что Бог есть, что это Бог Кристи, добрый и любящий, прощающий и милосердный. Она почувствовала, что отдается, отдается Ему; тяжкий груз, как показалось ей, поднялся, слетел, свалился с плеч. «Твоя воля, не моя. В руки Твои, Господи. В Твои руки», – молилась она словами Кристи.

Какой-то шум заставил ее поднять голову. Оглянувшись, в изумлении она увидела, что и все остальные опустились на колени, сложили руки и молятся с нею вместе за своего священника. Дженкс и еще трое мужчин в шахтерском снаряжении стояли, напряженно прислушиваясь, у входа в шахту, готовые спуститься.

Шаги. Звук, который донесся до нее, был звуком шагов. Шаги по приставной лестнице.

– Полегче, Кристи, – послышался ворчливый голос с густым корнуэльским акцентом. – Дай бедному мирянину отдышаться малость перед последним подъемом. Да не гони ты так, я кому сказал! А не то мои дружки меня засмеют!

Отовсюду послышался облегченный смех, прерываемый возгласами «Слава Богу! О, слава Богу!» Уильям Холиок, стоявший рядом с Энни на коленях, поднял ее на ноги и крепко, стремительно обнял, покраснев до самых корней своих песочного цвета волос. Затем он со всею галантностью предложил ей руку, чтобы проводить к остальным, но она отстранилась и отстала от него. Уильям оглядел ее понимающим взглядом и оставил одну.

Через головы встречающих она увидела Кристи, сходящего с лестницы. На нем была шахтерская каска, он сорвал ее с ликующим видом и подбросил в воздух. Раздался приветственный вопль. Свет ламп горел в золотых волосах Кристи, зубы ослепительно сверкали на измазанном сажей лице, и она подумала, что он похож на самого очаровательного и чумазого ангела из всех, кого когда-нибудь создал Бог. Каждый стремился потрогать его. Трэнтер Фокс появился вслед за ним, похожий на маленького черного эльфа, и крошечный хрупкий старик бросился к нему и заключил в объятия. И тут же его окружили товарищи; она услышала бесцеремонные хлопки ладоней по его жилистой спине, а также и более вежливые по широким плечам преподобного Моррелла. Ей следовало бы подойти к нему, но она стояла, не шевелясь, пожирая его глазами. Она не забыла поблагодарить Бога за его спасение.

Уильям подошел к нему и что-то прошептал ему на ухо. Она заметила, что Кристи застыл на месте. Его глаза отыскали ее. Это был момент пронзительного, напряженного, сладчайшего понимания. Потом кто-то заслонил его, и чары спали, но не рассеялись. Энни медленно попятилась, не спуская глаз с него, стараясь ни на минуту не терять его из виду. Люди расходились кучками, возбужденно переговариваясь и смеясь. Вот Кристи что-то сказал Софи Дин. Энни заметила, как он указал в её сторону и увидела понимающий кивок Софи. Наверное, он говорит, что ему надо пойти утешить вдову, догадалась Энни. И вот он уже поворачивается спиной к остальным и идет прямо к ней.

Ей хотелось обхватить его что было сил и никогда больше не отпускать. Вместо этого они взялись за руки.

– Уильям только что рассказал мне о Джеффри, – сказал Кристи, и все, что она могла сделать, так это кивнуть головой. – Ты в порядке?

– Мне необходимо остаться с тобой наедине.

– Да. – Его голос, глаза – все в нем говорило, что ему это необходимо не меньше, чем ей. – Ты поедешь верхом на Доне со мной вместе?

– Да, – отвечала она, и они пошли к терпеливо дожидавшемуся их жеребцу.

Луна в третьей четверти вышла из-за облаков, гонимых теплым ветром. Весенний воздух был напоен нежным ароматом раскрывающихся почек и свежевскопанной земли. Из-за живой изгороди доносилось щебетание какой-то птахи, позабывшей ночной сон. Копыта Донкастера стучали по заросшей Тропинке, едва заметной в неверном свете луны. Кристи вспомнил тот день год назад, когда они с Джеффри устроили скачку на этой же самой заброшенной дороге. Целую жизнь назад. Энни повернулась в его руках, и он перенес свои губы с ее макушки на висок, всем своим существом ловя ее тихий вздох. Никто не начинал разговора. Глубокое молчание, воцарившееся между ними, было целебным, облегчающим. Необходимым.

Неспешный поток с журчанием петлял вдоль тропинки, расширяясь возле ивовых зарослей на краю леса. Кристи натянул поводья, остановил коня и помог Энни спешиться. Он разнуздал Дона и пустил пастись, а сам опустился на колени у воды и принялся соскребать грязь с лица и рук. Земля была влажной. Энни сняла свой плащ и расстелила на поросшем травой берегу. Закончив умываться, Кристи обернулся и обнаружил ее неподвижно сидящей и пристально глядящей на него. По-прежнему не говоря ни слова, он опустился на плащ подле нее. Она подала ему свой платок – его собственный пришел в негодность, – и он вытер лицо.

Легко прислонившись к его плечу, она тихо спросила:

– С тобой все в порядке, Кристи? Ты не поранился?

– Нет, нет. Не о чем говорить.

– Как это было? Как тебе удалось вытащить мистера Фокса?

– Я ничего не сделал.

Он рассказал о том, как обрушился потолок, освободив Трэнтера из его каменной темницы.

– Я согласна с мистером Фоксом, – сказала она, когда он закончил. – Это было настоящее чудо.

– Это был… промысел Божий, – уточнил Кристи и взял ее руку.

– Тебе было страшно?

– Да.

– Я чуть с ума не сошла. Когда Дженкс вышел один, я могла бы… мне показалось… я подумала, что потеряла тебя, Кристи, и я не знаю слов, чтобы тебе передать, что я почувствовала в ту минуту. Ничего страшнее этого у меня в жизни не было.

Она прижала его ладонь к своей щеке и застыла на мгновение, потом прикоснулась губами к пульсирующей жилке на его запястье. Она снова послала Богу страстное «спасибо».

Луна поднялась выше. Река успокаивающе журчала, и где-то в зарослях ухала сова, но в остальном ночь была совершенно безмолвной. Энни уронила голову на плечо Кристи, когда его пальцы ласково легли ей на затылок.

– Расскажи мне про Джеффри, – попросил он, и она начала, запинаясь, излагать ему все случившееся.

Она поведала обо всем, за исключением одного – последнего акта любви. А это действительно был акт любви, пусть даже связанный с насилием и отчаянием. И она ни о чем не жалела, она была даже благодарна, потому что теперь, когда Джеффри больше не было, она уже ничем не могла ему помочь. Когда-нибудь она расскажет об этом Кристи (может быть), но пока ей предстоит нести этот тайный груз в одиночку, потому что она достаточно сильна.

– Боже мой, – прошептал он в смятении, когда она сказала ему, что Джеффри узнал про их связь. – Это я виноват. Я не должен был посылать тебе письмо домой. Прости, Энни, я не знаю, что тут и сказать.

– Это ранило его, – правдиво призналась она. – Но не поэтому он решил покончить счеты с жизнью. Врачи сообщили ему, что он умирает, а он не хотел умирать постепенно, по кускам, как он выразился. И, ты знаешь, перед самым концом он простил нас. Он любил тебя, Кристи, правда. И меня. Я уверена, он простил нас.

Она обвила его руками и крепко прижалась к нему. Ощущение покоя и мира снизошло на нее. Ей казалось, что они с Кристи сейчас находятся в каком-то вневременном промежутке между прошлым и будущим. Но он был здесь, не иллюзорный, а прочный и настоящий – с твердым телом, живым, сильным и теплым под ее руками. Энни запустила пальцы в его испачканные сажей волосы, ощупывая кожу, изучая, словно скульптор, его породистый череп. Со вздохом она положила голову ему на плечо, наслаждаясь его земным запахом, соленым вкусом его кожи.

Он отстранился первым и несколько поспешно выпрямился. В неярком лунном свете ей все же показалось, что он покраснел, когда она спросила его, что не так. Он принялся пальцем чертить разводы на атласной подкладке ее плаща, на котором они сидели.

– Я слегка… Я чувствую малость…

– Что?

Он смотрел в землю, но ей показалось, что он улыбается.

– С той самой минуты, как я увидел тебя, я… наверное, все дело в том, что я вылез из шахты и до меня только что дошло, что я жив, несмотря ни на что…

Кристи замолчал, а Энни в недоумении уставилась на его опущенную голову. Затем он поглядел на нее, и теперь-то уж она ясно видела, что он улыбается.

– Возлюбленная, я разыгрался, как козел в случном загоне, и ничего не могу с этим поделать.

Теперь настал ее черед краснеть, что ей было совершенно несвойственно. И она совершенно не знала, что на это можно ответить – тоже впервые в жизни. Ее переполняла и обволакивала радость, чистое счастье, слезы облегчения, чувство освобождения и безопасности, потому что их тела больше ничем не были стеснены – ни трауром, ни тревогой, ни чувством вины.