— Эй, молодец, не отставай! — вдруг засмеялась она.
Скоро показался вросший в землю, покрытый мхом сруб. Потянуло дымом, и через пару мгновений девушка вывела Ругивлада на поляну. Пред замшелым строением горел костер, и ветки слегка потрескивали, будто переговаривались со стоящими вокруг деревьями, жалуясь на свою незавидную судьбу. У огня сидела сгорбленная прожитыми годами женщина. Покачиваясь из стороны в сторону, она то и дело бросала в пламя какие-то сухие травы и напевала что-то очень знакомое Ругивладу еще с детских лет.
— Здравствуйте, бабушка! — поздоровалась Ольга.
— А, внученька! И ты здравствуй! А я-то уж думала — совсем позабыла старую, — приветливо ответила та. — Почитай, с самых Бабьих Каш о тебе не слыхать.
Ругивлад молча поклонился старушке. Она благосклонно кивнула ему, и, остановив внимательный взгляд с интересом разглядывая гостя.
— Я пришла тебя молить о помощи… — тихо начала Ольга.
Пока они переговаривались, герой настороженно вглядывался в сгустившиеся сумерки. К концу месяца Лады, который здесь именовали Цветнем, смеркалось уже поздно. Вот заухал лупоглазый филин. Снялся с вершины ели и плавно опустился на крышу избушки.
— Филин! — сказал Ругивлад по-венедски.
— Дурень! — раздалось в ответ.
— Он не болтливый! — заметила старуха.
— Оно и видно.
Осмелев, филин спикировал вниз, прямо на подставленное колдуньей запястье, одетое в кожу. Надувшись шаром, он распушил перья и пробубнил что-то еще.
— Иные люди — под стать лошадям, резво бросаются словами, точно скачут безудержно. Бабушка немного колдует… — донеслись до него обрывки фраз Ольги.
Он и сам это отлично знал. Раза два-три, когда у городищенских молодиц обещали быть тяжелые роды, Станимир посылал Кулиша за ягой-повитухой. Само слово «ягать» и значило — громко кричать, отгоняя всякое лихо да собачью старость. И чего, казалось, ей орать-то — древней кудеснице? Стало быть, есть с чего! Не иначе, оборачивалась яга рожаницей, переживая вместе с молодицей торжественный момент появления дитяти на Белый Свет. Только ее, ягу,
и слышала Макощ.
— Понятно! — поспешил согласиться молодой волхв.
Но ни о чем уже не думал, кроме как об опасности, которую ясно чувствовал, да никак не мог сообразить, что же это за напасть.
— Присаживайся к огню, добрый молодец! — кивнула Ругивладу колдунья, приглашая чужестранца и его дрожащую от чего-то спутницу к костерку поближе. — Кыш, мохнатый! — погнала она филина.
Присев на траву подле еще горячего котла, Ольга принялась что-то в нем помешивать. Ругивлад нарочно опустился по другую сторону пламени, положив рядом неизменный меч. Филин недовольно расхаживал тут же.
Словен поглядел им вслед и застыл, завороженный. В темной вышине вспыхивали красными точками и тут же навсегда гасли рожденные костром миры и вселенные.
— Я прекрасно знаю, что такое время, пока не думаю о нем. Но стоит задуматься — и вот, я уже не знаю, что же это такое, — прошептал Ругивлад.
— Молодость не вечна, она лишь — исток старости. Жизнь временна, и то, что родилось, рано или поздно гибнет, — отвечала девушка. — Но не вечна и Смерть! — продолжала она, воодушевляясь. — И как вышел срок Жизни, выйдет срок и Смерти, чтобы настало новое Время.
Он внимательно посмотрел на Ольгу, но ничего не сказал в ответ.
— Так к чему же уповать на этот круговорот, раз ничего не изменить? Зачем мучаться от одной мысли, что ничего не ничего не изменить. Вечность — удел богов, а мы обречены на Жизнь, как неосознанное стремление к Смерти. И чем больше ты терзаешь себя, глупый, тем вернее шагаешь по дороге Велеса к Его вратам!
Колдунья направилась в дом, но вскоре вернулась с серебряным кубком, богатство которого не вязалось с убогостью ее жилища. Вязкий малиновый напиток бурлил и кипел, привлекая внимание словена чудным ароматом. Время от времени старуха черпала варево из котла и, подув в ковш, пробовала на вкус.
Старая наставница Ольги чем-то напомнила словену родную тетку — тоже ведунью. Как-то раз, ровно после смерти матери, Ругивлад сильно занедужил. И Богумил повез его к сестре. Хоть и было мальчонке всего три года, но стрый, по обычаю, уже посадил племянника на деревянного конька и срезал прядь русых волос.
Детские впечатления отрывочны. Никто не знает, когда они явятся опять. И надо же такому случиться — при встрече с бабушкой Ругивлад снова ощутил себя малышом.
Тогда же, ведунья Власилиса сперва вытолкала прочь Богумила, и в жарко натопленной избе с ней остались лишь две сподручные бабы да ее хворый племянник. Распустив волосы, опытная в таких делах женщина уверенными движениями привязала его к хлебной лопате. С помощью подруг ведунья трижды поднесла племянника к разверзнутой утробе печи, туда, где бушевало пламя — Огнь-ягуня. Живой, святой, всеочищающий Огнебог — враг черной Мары-Смерти.
— Агу! Агу дитятко! — ягала тетка Власилиса.
Впоследствии он узнал, что обряд сей, посвященный Макощи, именуется припеканием, и очень немногие жены знают, как его вершить. Лишь та, которая сама не раз познала жар любви, способна отвоевать жизнь у смерти, а здоровье — у хвори.
… — Еще не время! — сказала Ольга, посмотрев на звезды, и забрала кубок у старухи.
Та молча согласилась и снова начала подбрасывать в огонь травы, напевая ведомые ей заклинания.
Сперва тихо, едва различимо, затем громче, отчетливей… И вот уж, изначально похожая на колыбельную буйная песнь погнала вялую кровь по жилам, как вешний Ярила проталкивает воды сквозь ледяные преграды.
Ругивлад не знал сейдовской магии.
Но относился к ней с уважением. Он безуспешно старался прогнать наваждение. Сопротивляясь искусно сработанному заклятию, он пытался сохранить ясность рассудка. Волхв ведал: все ведьмы на свете пошли от злокозненного бога. Так вещали древние эрили, не раз забредавшие в Аркону.
Фредлав верил, что самой страшной дочери Локи, хромой Хель,
принадлежит Нижний мир, и она есть Смерть. Но разве можно равнять его прекрасную Ольгу с черной колдуньей?
Чародейская песнь прервалась внезапно. Старуха в последний раз швырнула Огню пук молодых, только народившихся трав. Зелень зашипела, выбрасывая сок, моментально возносившийся к небесам.
Ни с того, ни с сего Ругивлад затеял рассказ о детстве. О мире, который знал и любил, но покинул и, увы, навечно, ведь прошлого не воротишь. Он напевал незатейливые мелодии родной Славии и далекой Артании. Он будто бы желал выговориться раз и навсегда, хотя многое Ольге было просто не понятно. А колдунья — та и вовсе уснула, потратив всю свою Силу на сейд.
Ведьмовские девичьи глаза гипнотизировали. Не способный избавиться от их чар, Ругивлад прервал рассказ… И почти погрузился в их томительную пучину. Тонкая женская рука неожиданно протянула из тьмы кубок с зельем. Безвольный, он принял это питье…
Но в тот момент, когда Ольга уже торжествовала победу, в этот миг, похожий на вечность, холод проклятого меча обжег ему ладонь. Усилием воли Ругивлад приподнялся и медленно встал на колено…
Тревожно вглядываясь, девушка заметила, как искажено лицо волхва.
Он слышал голос Ольги как бы издалека.
Рассудок поставил воина на ноги. В голове заметно прояснилось.
— Никак, терлич-травка? — усмехнувшись, Ругивлад выплеснул остатки волшебного напитка в огонь, огладил усы и бороду.
Ольга смотрела на него с недоумением. Зелье не действовало.
— Очень вкусно! — сказал Ругивлад, да и он ли это был.
Внутри вели смертный бой две силы: «О, великие боги! Что же вы творите? Неужели вы ошиблись? Я не могу принять этой жертвы! Она совсем не знает меня! Я недостоин…» — восклицал один голос. «Опоить вздумала, чертовка! Окрутить решила!» — вопил второй.
Словен пришел бы в отчаяние, если бы ведал, к чему приведет эта опрометчивая мысль — «опоить» — единственная опрометчивая и несуразная мысль. Но к счастью, он этого пока не знал. Ну, разве не глупость — принять любовное снадобье за дурман? Да и что страшного могло случиться, если бы не колдовской меч?
По дороге назад к крепости они не проронили ни слова. Лишь на выходе из леса Ольга молвила:
— Наверное, я скоро огорчу тебя, Ругивлад, — и отвернулась.
Густые ветки скрывали звездное небо.
Знал бы он, что это первое грозное предзнаменование обрушившегося на него проклятия! Но с обычным для влюбленных легкомыслием Ругивлад начисто отмел мысль о близком расставании.
В воротах дочку поджидал рассерженный отец. Было далеко за полночь.
С утра у Ругивлада вновь появились неотложные дела: со средней Оки пришла груженая мелом лодья. Словен просил Волаха доставить камень в слободу, куда подвозили уголь, собранный после памятного всем лесного пожара. Печи выстроили на славу еще по весне, начертав на каждой из них Руну Огня. Хозяйки положили творог его небесному подателю.
Владух с недовольством взирал на эти непонятные приготовления, но воевода убедил жупана щедро одарить мастеров — лишь бы дело спорилось. Пришлось расплатиться и с гончарами. Чужеземец потребовал не менее сотни прочных глиняных сосудов, и когда ремесленники заговорили о раскраске, он, по мнению Ольги, пожадничал: горшки остались обычными горшками.
Молодому волхву помогали Кулиш и Творило. Под их присмотром на стену городища с трудом подняли замысловатое сооружение из бронзовых щитов. Жупан и здесь был против, не понимая, с какой стати он должен оголять стены терема. Только Ольга смогла убедить отца в последний раз согласиться с Ругивладом. Кулиш неустанно трудился над бронзой, поддерживая сверкающую красу, натирая ее особой мазью, сотворенной тем же волхвом — а то за ночь бронза теряла в блеске.
Странное зрелище открылось бы непосвященному и на дворе Ругивлада. У стены мастерской стояло три здоровенных чана. В одном булькала смола, в другом кипело масло, в третьем — самом таинственном — на дно оседали какие-то кристаллы.
Станимир никогда не слышал, чтобы охранительное волшебство требовало таких приготовлений. Он поделился сомнениями с Волахом, но бывалый воевода намекнул старику, чтобы тот не лез не в свое дело, а лучше усердно взывал бы бы о вспомоществовании к Радигошу.
На редкость сговорчивый Станимир так и делал. Тем более, что хлопот у него прибавилось: какая-то напасть поразила яблони в садах Домагоща. Священным огнем да серым дымком пользовал волхв, отгоняя беду.
Он неплохо разбирался и в разных снадобьях и прежде мог залечить даже пробитый печенежской стрелой глаз.
А еще старик пообещал молодому собрату на Купалу показать, где растут разрыв — да плакун-трава.
Увы, как раз теперь, в каждодневных заботах и суете, словен уже не мог забыть о девушке! Удивительным видением неотступно следовала она за влюбленным и днем, и ночью. Да, свои наивные «сны» он более не назвал бы кошмарами! Молодой волхв так свыкся с фантастической явью, что не променял бы этот сказочный образ ни на какой другой. Пожалуй, словен мог покончить с собой, если б вдруг усомнился в совершенстве любимой. Между тем сама Ольга ходила, как говорится, под боком — стоило только глаз не воротить, а руку протянуть. По рукам бы он, конечно, получил, но лучше такое внимание, чем неуместное притворство. Хотя думал и чувствовал Ругивлад одно, говорил молодец совсем другое.
Тщательно поразмыслив о досадном случае с любовным зельем, он понял, что вел себя как последний болван. Каждое утро словен тайком пробирался к терему жупана. Кот отвлекал псов. Горница Ольги находилась высоко и окном смотрела в сторону вятического леса. Герою пришлось немало поломать голову, как прицельно, быстро и незаметно забросить туда букет ландышей. Проделывал он этот трюк со свойственной для сумасшедших изобретательностью. Вряд ли стоит описывать хитрое приспособление. Ну и положил бы ей букет прямо в руки, ну, и получил бы взамен нежный взгляд или застенчивую улыбку… За которой могли скрываться такие коварство и уверенность в своих чарах, что, знай он о том, влюбленный моментально излечился бы от страсти раз и навсегда.
Обычный уличный парень подарил бы не прячась и не смущаясь! Но кто не знает влюбленных героев! У них мозги не только сдвинуты набок, но и вывернуты наизнанку. Им бы поиграть, словно детям, в таинственность, им бы пострадать в уединении и совершенно извести себя. Только тогда соображают они, как это глупо. А лодья уплыла. И скачут герои по свету навстречу новым безумствам. Хотя частенько, после бурных и непродолжительных объяснений, их относят на погост.
Впрочем, минуют века, и еще найдется немало великих шутников, выдумщиков и мечтателей. Спасибо им, за этот ненавязчивый обман, за наивную детскую сказку в справедливость любви, которая чужда естеству людского Рода. Иначе, жить стало бы просто и скучно.
* * *
Русалья неделя предшествовала купальскому празднику. Девицы-красавицы браслетики снимали, рукава длинные распускали, словно в птичек превращались, в лебедушек. А может и в русалочек.
В эти ночи завивали дивам веночки, а русалкам дарили откуп — одежку. Завивали веночек, чтобы хлопцы приветили. Да и заклятие это было брачное. В каждом веночке — красный любовный цветок — мольба к Лели да Ладе суженого найти. Вешали им в русалью неделю нитки да пряжу, полотенца да рубашки на ветви «плачущие», согнутые к самой водице.
Оттого берегиням речным хвост рыбий и пригождался — одежу умыкнуть. С хвостом и плавать веселее.
Берегинями, как пояснял отроку Ругивладу некогда словенский волхв Велемудр, русалок звали еще и потому, что — помогали они к берегу добраться. А берег-то и есть берег потому, что на нем из воды спасаются.
А коль найдется суженый — там и до свадебки недалече, не на детишек род славянский. А еще любили русалки росу. Где пробежит, пролетит одна такая — там и урожай поболе. А где плодородие, там и свадебка, и достаток, да и семейство сытое.
Не одни девицы могли помощь от русалок сыскать, парни о том тоже не забывали. Трудное это дело для парней было. Собирали русальну дружину, ночевали вне дома и говорить не могли, ни словечка. Зато на той неделе, коли приходили в какой дом да учиняли вокруг больного или немощного хоровод с прыжками, выздоравливал он силою русальей. Особенно если, в знак уважения к русалочке, венок на голову надеть не забывал.
Но девушек русалки любили больше. Какая девица нечаянно помрет до свадьбы, той на всю русальную неделю могли и жизнь во плоти человеческой вернуть. Правда, оживших девиц вятичи да словене побаивались. И после русальной седьмицы таким «русалкам» устраивали ритуальные похороны, дабы не смущали народ. Делали им чучела, которые затем либо жгли, либо в воду бросали. Впрочем, у словен на Ильмене в Славии — так, а у ругов в Артании — эдак, да и в других местах славянских по-разному.
* * *
…Работы по обороне городища шли своим чередом.
В первый день русальной недели Ругивлад безуспешно искал Ольгу. Только кинув верные руны, он, наконец, получил ответ — куда от него спряталась ненаглядная. Знаки показали, что «молодость идет за жалостью к старым». Не иначе, снова к старой ведунье бегала…
Когда ж черный волхв разложил руны пирамидой, пытаясь проникнуть в завтрашний день, ответ не предвещал ничего хорошего. Священные символы предостерегали владельца! Многие из них оказались перевернуты.
— Доброе утро! Я так соскучился по тебе! Не примешь ли Ярилин знак? Посмотри, как он полноцветен, как душист! — начал Ругивлад, чуть помолчав.
Он, вообще, медлил достаточно и злоупотреблял благоволением Лады, так что «чуть» не считается. Странная слабость в ногах и ватные руки; словен слышал собственный голос как бы издалека.
— Неужто соскучился? Не верю, — ответила Ольга, не принимая венок. — К тому же, сегодня последняя встреча! И я рада…
— Почему?
Ругивлад огляделся, примечая в то же время, как непокорный локон струится по ее виску. Лес был пуст, и даже старуха-ведунья, доселе утешавшая «внученьку», куда-то пропала.
— Скоро узнаешь!
— А сейчас никак нельзя?! — настаивал он.
— Чудной ты.
У иных героев столь сильна мечтательность, что порою притуплен слух и заиндевелое сердце. Они не видят сослепу даже того, что происходит в двух шагах.
— Отец хочет выдать меня замуж, и по законам вятичей дочь не может перечить родителю.
Земля исчезла у него из-под ног. Очнувшись в пустоте, Ругивлад почувствовал, как его легкие жадно хватают воздух.
— И кто ж избранник? — спросил он, задохнувшись глотком и едва сдерживая боль и ярость.
И венок оказался смят и уничтожен, еще мгновение назад радуя глаз. А на кого сердиться, как не на себя?
— Можно подумать, последние дни ты спал, как бер в своем логове! Что тебе его имя?
— Я был слишком занят… Быть битве великой… Не было времени на всякие мелочи… — нервно ответил словен, подбирая слова.
— Ах, вот как! Тогда…
— Ну, что тогда?
— Ничего… — она резко поднялась.
— Подожди! — он схватил девушку за руку: — Я не все сказал! Мне нет дела до того, кто твой жених, но лучше бы ему поберечься.
— Не понимаю!
— Ты все прекрасно понимаешь! Ольга! Я, конечно, не так ловок по части женщин…
— Скорей уж нелюдим, будто филин…
— Я не умею строить глазки и ластиться, когда это необходимо, — продолжил словен.
— Вероятно, зря, и следовало бы поучиться обольщению, — рассмеялась Ольга ему в лицо.
Но Ругивлад прервал ее:
— У меня хватит силы уничтожить всякого, кто смеет встать на его пути, и ты это знаешь. Глупо наступать на одни грабли дважды… Было бы время, я разобрался бы в своих чувствах, — продолжал он. — Но раз такого времени нет… Короче, он будет убит, а за ним любой другой, а дальше — следующий, скольких бы ты не подставила.
— Я? Подставила? — вспыхнула девушка.
— Вспомни слуг Бермяты на дороге! Тут я придумаю что-нибудь разэдакое! Я все сказал.
— Тебе бы колодезной водой обливаться — холодная, она немало помогает! А то мы очень грозные…! И почему ты, чужеземец, вбил в голову, что я тебе принадлежу?!! Иди и разбирайся… Ты мне без-раз-ли-чен. Пусти! Пусти руку! — рассердилась Ольга.
Oх, и не ко времени заиграла кровь гордых вятичей!
— Ну, нет! Другого случая объясниться не будет!
В этом он был прав, сам того не подозревая.
— Отпусти! — прорычала Ольга, — Ищи себя, ищи кого угодно. Жить — это значит желать, а как желать то, чего не знаешь? Трус!
— Я знал, этим кончится. Тихо ты, разъяренная кошка! Девчонка! Что ты видела в жизни? Что ты знаешь о ней? Человек не для того создан, чтобы вот так просто пройти от рождения к смерти! Неужели, ты хочешь быть как твои подруги? Ах, да, они уже все брюхатые ходят. Родят. Воспитают. Однажды вечерком их мужик напьется, да и побьет женушку. Она в слезы. Но против воли рода не попрешь. Стерпится — слюбится. Любовь зла — полюбишь и козла. Вырастит сыночка — уже толстая, руки красные, глаза слезятся. Вот стрелы пролетели — и, ага! Мужика убили. И прямая ей дороженька за ним. И так — каждый раз, каждое поколение. А дите-то, дите! Ну, выросло. О нем уже все наперед известно. Девчонка — играет в куколки, потом хороводики, затем целуется на сеновале, играют свадебку… Пацан — бегает с палкой, потом уже с луком, затем в ночное… Первый поцелуй, свадебка, детишки, надо семью кормить… Пошел к дружкам — выпили. Заявился домой, жена в слезы, но сапоги снимает, и ложится подле него, и жалеет, и плачется в плечо. Судьбина их такая, горькая. Но боги тут ни при чем — это волхвы сочиняют! А я так не могу, и такого я не желаю! Может, нам удастся вырваться из этого круга? Должен ведь его хоть кто-то разорвать!
— Не тебе, чужеземец, сомневаться в мудрости Рода. Как ты, вообще, смеешь кого-то судить? Молодые затем и рождаются, чтобы заботиться о старых. Старые умирают, уступая дорогу молодым. Ты, как жалкий торгаш, боишься прогадать! Я ведаю, может, и меньше твоего, но могу сказать точно, что не будет тебе покоя никогда! Вечным странником, вечным чужаком скитаться тебе до самой смерти, если та пожалеет и явится к тебе, отягощенному ведами, но избавленному от чувства любви. Прощай! — выпалила Ольга.
От неожиданности Ругивлад разжал пальцы, словно выпустил из рук синюю птицу Удачи. Ольга вырвалась и бросилась в лес, роняя на травы тут и там похожие на росу капельки. Они скользили по листьям и, падая, — волхв слышал это — с печальным звоном разбивались о землю…
Еще вчера он мог упивался ее близким присутствием, ловя дыхание и малейший жест, произнося на все лады милое имя! Еще вчера, кабы маленько решимости, он сумел бы передать ей тот восторг, то необъяснимое всесильное чувство, что сродни блаженной беспомощности! Сколько было случаев поделиться с девушкой тем, как боготворил и безмерно возносил ее в грезах и мечтах! И как понял Ругивлад, что беззащитен перед ней. И как осознание этого привораживало словена еще сильнее.
— Все кончено!
— Лопух, — ласково произнес Баюн, который, по старой привычке подслушивать, располагался на крыше ведьминского дома. — Бросаться в омут — так с головой, грубиян! Живо за ней! — рявкнул зверь неожиданно.
Ругивлад, спохватившись, кинулся было вслед, но тут отрывисто и грозно прозвучал сигнал сбора, разрезав первозданную тишину земли Вантит.
* * *
Совет, на который пригласили и Ругивлада, проходил в празднично убранных палатах жупана. Ожидая Владуха, здесь толпилось с десяток вождей и старейшин. Прибыл даже Родомысл — вождь из Дедославля, священного центра Вантит. Говорили, что и сам Буревид оставил стольный Радогощ
по такому случаю.
Враг стоял у ворот в страну вятичей. По Дону уж пылали городища, и озверевшие от крови печенеги насиловали женщин и резали скот.
— Дорогу, дорогу! — в дверях показался воевода в сопровождении нескольких воинов.
Быстрым шагом проследовали, доверительно переговариваясь, Владух и глава всех глав. За ними вошли Станимир и Ольга, а немного погодя — и лихой Дорох с двумя старшими воинами из Радогоща …
Радигоша?! Да, Радигоша! Нет, не того великого, что в земле лютичей-ретарей!
Когда Вятко и Радим повели свои роды на восток и осели от верховий Днепра до самой Волги, венедские городища сохранили прежние имена. Так произошло с селением Клещин, что на Плещеевом озере. Суздаль — град Силезский, соперник Ратибора, опустел там, на левом бреге Одра, но вновь воскрес в Залесье.
Первейшим обитателем здешних земель было племя мерян, возле которого по нижней Оке жила мурома, а дальше к востоку, за Окою — мордва. Шедшие с Радимом и Вяткой славяне и двинувшиеся следом кривы с северянами потеснили нынешних соседей, но места хватило всем.
Повздорили тогда славяне разве что с киянами-русами, да извечным своим врагом — хазарами. Вот как вещали об этом арабы:
«…И Славянин пришел к Русу, чтобы там обосноваться. Рус ему ответил, что это место тесное. Такой же ответ дали Кимари и Хазар.
Между ними началась ссора и сражение, и Славянин бежал и достиг того места, где ныне земля славян. Затем он сказал: „Здесь я обоснуюсь и легко отомщу им!“ И та земля обильна. И много занимаются они торговлей…»
…Гости расступились. Посторонился и Ругивлад. Воевода поднял руку — все стихли, и словен снова поймал себя на мысли, что языки, да и вообще, знаки, крайне разнообразны, но, без сомнения, строятся по единому ряду. Решив на досуге поразмыслить на этот счет, молодой волхв приготовился слушать Владуха.
Собравшиеся по зову жупана образовали круг, где поставили одиннадцать крытых шкурами животных кресел. Три высоких, остальные — поменьше.
По левую руку Владуха села Ольга, по правую — многоопытный Волах. Рядом с ним отвели место Ругивладу, а трясущийся от старости жрец Станимир, одетый в пурпур, сел подле дочери жупана.
Могучий Родомысл на высоком кресле восседал через стол точно напротив Буревида, при котором находился его сын, неизменно улыбчивый Дорох, вырядившийся тоже в алые одежды. Последний не сводил с Ольги глаз, а та то и дело отвечала ему игривой улыбкой.
Жрец Сварожича тоже улыбнулся в ответ на поклон своего молодого собрата, хотя Ругивлад, понятно, поклонился вовсе не ему. Ольга отвернулась.
Разделяя соперничающие кланы, следом заняли места два незнакомых угрюмых бородатых мужика в броне. Они, как истуканы, просидели весь Совет. Вероятно, то были сотники Домагощинской жупы.
Родомысла сопровождал степенный муж, и по тому почтению, с которым вождь из Дедославля и все прочие к нему обращались, словен понял что он имеет немалый вес в Совете, и скорее всего тоже волхв, но в прошлом — знатный воин. У старца через все лицо шел кошмарный шрам, и не было одного глаза. На нем была серая суфь из грубой шерсти, в какую обряжаются перехожие калики, истязающие себя по каждому подходящему случаю. Росту незнакомец казался тоже немалого, едва ли ниже словена.
Первым заговорил жупан:
— Не думал, не гадал я встретиться со многими из вас ныне, но Доля распорядилась иначе. Орды проклятых печенегов жгут наши села. Черная беда идет на нас из-за Дон-моря. Не успеет Хорс и двух раз закрыть глаза — степняк будет уже под стенами городища. И время они выбрали подходящее: Перун только набирает силу. А завтра — Змеиный день. Нас мало, и мы не можем, как встарь, сойтись с врагом в чистом поле. Кое-что для него мы приготовили. Пришелец из северных стран, Ругивлад, — ладонью жупан повел в сторону словена — чье умение не уступает волшебству древних, на стороне вятичей. Но врагов очень много, очень…! Разведчики говорят — на каждого нашего воина выпадет по семь противников. Все, что я могу выставить, — пять сотен, две из которых приведены Дорохом.
— Если бы владыка Дедославля, — продолжил жупан, — пришел не один, а со своими воинами! Но, может быть, вожди восточных родов берегут силы для другого случая?
При этих словах Родомысл побагровел, но взял себя в руки и промолчал. Владух еще не окончил:
— Не стоит надеяться, что в схватке с печенегами мы обескровим себя, а вам останется прийти на пепелище и пожать плоды — я не хотел бы в то верить — предательства.
— Это ложь! — не выдержал Родомысл.
Волах непроизвольно схватился за пояс, но на переговорах вятичи сидели безоружными.
— Не устоим мы — печенеги и вас сожрут в один присест, — продолжал жупан, будто и не слышал. — Не в наших обычаях шептать за спиной. Пред главою глав я бросаю обвинение в лицо! Оправдывайся, Родомысл, если можешь!
Вождь дедиловских вятичей поднялся. Средних лет, с косую сажень росту и на первый взгляд неуклюжий. Рыжие седеют поздно, но когда начнут — быстро. Из-под густых огненных бровей на Владуха глянули с нескрываемым презрением прожигающие насквозь глаза.
— Ты отказал моему сыну выдать за него Ольгу, и это оскорбило наш род. Те, что не пожелали прийти и защитить Домагощ, в этом, наверное, не правы. Но не стану же я гнать людей силой!
Поговаривают, что и ныне твоя дочь — источник бед. Неспроста печенеги идут к Домагощу! Я не привел ни одного воина лишь потому, что не желаю взаимной резни! Иначе не поручился бы за твою жизнь, Владух… И за жизнь счастливого избранника… — тут он мрачно глянул в чью-то сторону, но Ругивлад не понял, кому же адресован взгляд.
— Поэтому я и прощаю те необдуманные слова. Обида не должна брать верх над разумом, и мы чтим законы гостеприимства, — тихо, но внятно, проговорил Владух.
— Я не привел воинов, это точно! Но зато пришел сам, отведать вражьей крови… или пролить свою. Я пришел не уклоняясь и не прячась! — продолжал Родомысл, распаляясь все больше. — Не пройдет и дня, как обнажу клинок под стенами замка в числе простых дружинников… У тебя, Владух, не будет причин упрекнуть меня ни в трусости, ни в нарушении клятв. Сын мой будет сражаться рядом и не посрамит славы предков, если ранее не получит удар в спину!
Ругивлад вычеркнул сына дедиловского вождя из своего незримого свитка и погладил кота, что дремал у него на коленях. Тот заурчал и промурлыкал что-то о Троянской войне, но словен его не понял.
«Если не этот, то кто? Жалко было бы убивать… из-за любви… Ну, и не дикость ли. И стоит ли вообще кого-то убивать из-за девчонки? И убиваться самому? Ну да, это хорошо рассуждать, если голова в порядке! А когда по уши влюбился… В конечном счете, я не бык и не олень, чтобы ломать рога на забаву племени».
Слово взял бывалый Волах. Лицо воеводы хранило печать невозмутимости. Волах еще раз добрым словом помянул Ругивлада и удачную охоту на Индрика. Чужеземца никто из гостей прежде не видел, а все магические приготовления под его руководством велись в строжайшей тайне. Взгляды обратились на чужака, чье имя снова всплыло на Совете.
Старец, коего привел Родомысл, буквально просверлил героя своим единственным оком.
Затем Волах, по обычаю, отдал дань союзу всех родов. Польстил Дороху, который первым привел дружину, и у Буревидова отпрыска на то были свои причины…
Долго и невнятно излагал свои мысли Станимир, уповая на богов. Он также помянул про змеиные свадьбы, и про то, что хорошо бы выиграть время, пока они не минуют. Ругивлад его почти не слушал, потому как все это ему было хорошо известно. Словенам и русам никогда в такие дни не везло. Лишь под конец старик оживился:
— Собирайтесь силой, братья наши, племя за племенем, род за родом! Боритесь с ворогом на земле нашей славной, как и надлежит всем нам биться. Здесь и умрите, но не поворачивайте назад! И ничто вас не устрашит, и ничего с вами не станется, потому что вы в руках Сварожьих. И он поведет вас во всякий день к схваткам и сражениям многим.
