Княжеский пир - Дар Седовласа, или Темный мститель Арконы

      Бока снова сдавило, да так, что затрещали ребра.
      — Осторожней, тупая скотина! Я ж не каменный!
      Довольный находкой великан не ответил добыче, да он и не мог того сделать. Голем заторопился на север — Хорс бороздил небо справа от них. Прижимая к груди руку с пленником, размахивая другой, гигант широкими шагами мерил равнину, скоро они оставили полпоприща позади. Волхв еще раз глянул вниз. Длинная тень голема протянулась с востока, там чернел скалистый кряж, на запад, туда, где синело Готское море. Ах, если бы он знал, что в тот самый утренний час по другую сторону скал растревоженная мудрым Свенельдом проснулась его ненаглядная Ольга!
      Но толку-то? Дотянуться до заветного темени голема не было никакой возможности. Кое-как ему удалось высвободить руку с кладенцом, но верный клинок ничем бы не помог, бессильный против Сил Земли, ибо был ею рожден. Разве только… А почему бы и нет! Вот только как дотянуться до чаши? А она и не нужна! Благо, изрядно пыли скопилось под рубахой.
      Словно угадав мысли пленника, голем изменил хватку. Теперь он держал Ругивлада за ноги, с риском раздавить бедра. Спасибо, что не головою вниз!
      Словен был свободен по пояс, чем и не преминул воспользоваться. Ругивлад ослабил ремни, по которым чаша стала медленно сползать, пока не оказалась в таком положении, что он ухватил драгоценную ношу свободной рукой. Бросив полуторник за спину, он черпнул песчаную пыль из лона Святославова черепа. Ее оказалось вполне достаточно. Тогда волхв поставил сосуд на чудовищный палец голема и, крепко удерживая его правой рукой, приблизил к губам левое запястье… Ему последние месяцы столь часто пускали кровь, что еще одна-другая кружка — не играло роли. По счастью и Ругивлад не оставался в долгу.
      Замесив в чаше грязь, он не старался заговорить рану. Ругивлад боялся, что заклинание подействует и на ту живительную влагу, что уже пролилась из жил. Потому словен принялся изо всех сил вертеться в кулаке у голема, насколько каменная десница позволяла это сделать, и орать, так громко, что вскоре охрип.
      К радости волхва великан расслышал писк и поднес длань к глазам, недоумевая, как эдакая козявка осмеливается возникать. Герой только этого и ждал. Черпнув прах, сварганенный на крови, да призвав Велеса, помощника во всяких бедах, Ругивлад изловчился и метнул грязь прямо в лоб тупого, как пень, голема. Удача не изменила волхву. Глиняная масса угодила точно в зловещую надпись, и вместо слова «истина» на красном темени гиганта ныне значилось «мертв». Голем застыл, лишь глаза его какие-то мгновения еще жили, удивленно моргая.
      Ненавистное, доселе гладкое и блестящее лицо глиняного Краснобая высохло. По всему телу порождения Ориила ползли трещины. Они угрожающе расширялись. Колосс пошатнулся. Чудовищная лапа, занесенная было для следующего шага, отвалилась по колено. Куски красной глины и тут, и там падали на выжженную летним солнцем степную траву. Окаменевший голем вздрогнул и начал крениться на бок.
      Вскоре все было кончено. Скатившись по рыхлому склону глиняной груды, волхв постарался не выронить драгоценную ношу, что столь необычным образом спасла ему жизнь.
      — Вот и говорите мне после этого, что знаки не вершат людские судьбы, — улыбнулся он и рухнул на землю, счастливый и усталый.
      Однако рубаха по локоть уже была влажной, и за словеном снова влачился кровавый след.
      Сняв широкий полый кожаный пояс, волхв стал доставать из него одну за другой потемневшие березовые плашки, на которых едва проглядывали черты древних рун. Так и должно быть, взор посвященного сам выделит необходимые символы, а чутье подскажет, какие из них ныне действуют. За ними на свет показалась тряпица с пожухлыми стеблями встань-травы, которые волхв тут же запихнул в рот — кислые. При поясе по счастью сохранился и кошель с остатками серебра.
      — Надо будет в ближайшем селе запастись чистой одежой. Эко вымазался.
      Как-то давно, еще в свою ученическую бытность, Ругивлад спрашивал Лютогаста: «А что же думают о волхвах те, кто презирает наших богов!» Такой вопрос он мог задать только лишь ему, ибо ни с кем из прежних воинов Арконы не сошелся так близко.
      — Они думают, что мы очень везучие люди, — отозвался Лютогаст.
      Со временем парень понял справедливость слов учителя.
      Каждый вдох давался сквозь стон, ныла спина, дала о себе знать и та старая рана, что он получил в поединке с Дорохом. Ноги не слушались словена, но он был вполне доволен собой, и на душе стало на удивление легко и покойно.
      — Да, мой милый Ругивлад, при таком раскладе тебе не скоро разыскать Ольгу! — усмехнулся он, но тут же добавил, — Ничо! До свадьбы все заживет.
      Вдалеке раскатились громы. А здесь, на краю Степи, небесная синь расстилала ультрамариновое покрывало без малейших намеков на прорехи в нем.
      — Хоть в чем-то голем удружил!
      На горизонте волхву уж мерещились первые робкие дубравы. До них, пожалуй, придется ползти и ползти, если сейчас же не взяться за досадные ссадины и ушибы. Раздеться стоило немалых трудов…
      Когда боли поутихли — он обратился к рунам за советом. Хочешь получить верный ответ — учись спрашивать. Кто помнит, не портя, кто помнит, не путая, тому они будут во благо — коль понял, так пользуйся!
      Немногим давалось это искусство, а еще меньше оказалось тех, кто ведал сразу несколько рунескриптов  — словен был из таких. Знаки пришлось метать прямо на землю. Он закрыл веки, и воззвав к Велесу, задал вопрос, наконец, волхв бросил стафры пред собой.
      Первой ему на глаза попалась руна Коня, свеи называли ее Еhwaz, за нею следовала руна Истины, которую северяне посвящали однорукому богу законности Тюру. Шаг за шагом Ругивлад прозревал грядущее, и с каждым прочтенным резом ему становилось ясней, почему крепки узлы на нитях прях. Почему ни один меч, даже колдовской клинок Седовласа, не посмеет разрубить их. А если попытаться?
      Нет! Он не преступит чрез великий закон, древнейший из всех законов — обычай кровной мести. Зло должно быть наказано злом, а Тьма, столкнувшись с Тьмой обратится в Свет. Знаки вещали, что у него есть лишь один путь, и чтобы достигнуть следующей развилки, где представится выбор — надо приблизиться к своему узлу во всеоружии. Иначе не распутать!
      Незадолго до скорбной вести из Новагорода словен хотел поступить в ученичество к жрецам самого Триглава. Они свершили ритуал гадания, и вороной трижды переступил скрещенные копья — показывая волхвам, что мудрецы не ошиблись в выборе ученика. Боги советовали принять Ругивлада. Вот тогда Высокий поведал словену быличку о мурманском конунге Хаконе и скальде Торлейве — на остров стекались слухи со всего Варяжского моря. Едва словен уловил суть истории, его тут же перестало удивлять, что именно в храме особо заинтересовались таинственным случаем. Теперь же он понял до конца — отчего жрец, угадывая его будущее, оказался столь откровенен.
      А дело было так. Драк Торлейва выбросило на скалы неподалеку от усадьбы Хакона. Конунг приказал отобрать у корабельщиков их богатые товары, судно сжег и повесил всех спутников скальда. Только ему и удалось скрыться. Возблагодарив Одина за спасение, Торлейв просил великого аса помочь свершить месть. Переодевшись бродягой, скальд пробрался в палаты конунга, когда у того шел пир. Там он получил разрешение сказать во славу Хакона сочиненные по такому случаю стихи. Хозяину сперва почудилось, что нищий и впрямь чествует его.
      Но тут на конунга напал ужасный зуд, и он сообразил, с кем имел несчастье столкнуться лицом к лицу. Торлейв между тем приступил к главной части нида. Как помнил Ругивлад, были там вот какие слова:
 
«Туман поднялся с востока,
Туча несется к западу,
Дым от добра сожженного
Досюда уже долетает…»
 
      В палатах, где пировали гости Хакона, стало темно, словно непроглядной ночью. Едва запалив факела, все увидели, что сам Торлейв исчез. Зато оружие, висевшее по стенам, пришло в движение, и тогда многие были убиты, а конунг свалился без сознания на руки сына. У него вылезла вся борода, отгнили волосы по одну сторону пробора и от всего тела шел такой смрад, что к Хакону никого не допускали. А через неделю на побережье высадились даны, и кто-то намекнул ярлу: «Избавиться от напасти ты сумеешь лишь умилостивив владыку Асгарда — отдай ему наследника!». Парня зарезали, Хакону слегка полегчало, даже викинги, прослышав о великой жертве, отступили.
      Но безмерно коварство Вальфёдра! На следующий же день, когда по случаю счастливого избавления снова шел пир, при дворе сыноубийцы явился высокий одноглазый да седобородый прорицатель. Сперва слуги не хотели пускать старца, но он прошел мимо не спросясь, только рты разинули.
      Как водится, пошло за столом бахвальство, а старик с краю сидит, да в бороду посмеивается, а слова не вымолвит. Завидел его Хакон и ну подначивать:
      — Отчего ж молчишь, Седая Борода, ничем не похвалишься? И то правда! Чем ты нас удивишь? И нет у тебя, старого, хуторов со усадьбами, сел с приселками. Нет, видать, и платья цветного, да камней яхонтовых! Нет жены красавицы! Да и роду ты незнаменитого. Что и есть — седина в бороде да плащ ветшалый.
      Усмехнулся гость, опростал ковш, да не малый ковшик, с зеленым вином. Отвечает обидчику:
      — Усадебки мне, ярл, без надобности. А села с приселками — все мои. Да казна у меня несчетная, а и род мой подревнее любого будет. И хвалиться тем — что муку молоть. Есть у меня жена верная, всяк ее в свой срок встречает, но не каждого привечает. Что же до бороды — то верно приметил. У тебя никогда длинней не вырастет, потому как умереть ярлу ничтожно в яме для свиней от руки плешивого раба!
      Предрек да пропал старик бесследно, как и Торлейв. С тех пор Хакон трясется от страха — смерти ждет.
      — Такая кара будет пострашнее стали, — размышлял черный волхв, приближаясь шаг за шагом к заветным тенистым дубравам, — Надобен, разве, повод, чтобы проникнуть в логово Краснобая. И такой найдется у меня за спиной! Вот и сгодится чаша Святославова!
      Он насторожился. Ему послышался перестук копыт. Только странный это был звук, не иначе, скакал иноходец. И точно, вскоре он уже различил смутно знакомый силуэт всадника, могучего рослого воина, закованного в богатырский доспех, что поблескивал в тусклых красных лучах заходящего светила. И огромного вороного под седоком звали Орошем Вещим.
      Руны никогда не лгали, можно врать лишь себе!
      — Будь здоров и удачлив, Русалан Святозарич! — хрипло выкрикнул волхв.
      Орош проницательно глянул на давнего знакомого. Волхв уловил взгляд, но таиться, тем более от коня, у него не было нужды. За Вещим скакуном послушно бежали кобылы. Он насчитал их с десяток.
      — Здорово, словен! Не чаял вновь с тобой встретиться! Куда путь держишь? — ответил Святозарич на приветствие, и потом, приглядевшись, добавил — А постарел-то, постарел — голова совсем седая? Эко тебя угораздило!
      — До Киева мне надо бы, и поскорее! А что седая — так пыль дорожная, не иначе.
      — Чего ж пути топчешь? Бери любую лошадку! Давеча кто-то крепко потрепал степняков, их кобылицы тут табунами снуют — а наездников нет.
      — Спасибо, богатырь! Век услугу помнить буду! — Ругивлад не стал медлить и выбрал пятнистую, в яблоках.
      — Уж не ты ли, словен, виной тому? — продолжал Русалан, рассматривая одежу и изрядно потрепанную броню спутника, всю в ссохшейся кровавой грязи.
      — Он! Он! — подтвердил Орош, — Чую печенками, мало кому удается выжить после встречи чернигом!
      — Ба? Так, ты еще и волхвуешь, мужик? — обрадовался Русалан — Да, тебе же цены нет! А ну, поеду-ка и я до Киева — давненько не пировал у Владимира. Все дела-дела. По дороге и расскажешь!
      — Что ж, вдвоем сподручнее, Святозарич. Но мне так поспешать надо, что, боюсь, загоню я кобылку!
      — И Шут с ней, словен! Их вон сколько. Тут у меня одежа кой-какая имеется про запас — так примерь… Все лучше, чем в кровище ходить.
      Платье пришлось Ругивладу почти впору, хотя рядом с плотным Святозаричем волхв выглядел сухим и тощим.
      Спустя недолгое время Еруслан и словен мчались на север, и топот копыт разносился на многие версты окрест. Случалось, они сбавляли скок, дав роздых лошадям, и тогда Русалан говорил без умолку, да Орош ему поддакивал, а волхв кивал и соглашался — думал же он о своем. Вещание верного коня напомнило ему шуточки Баюна. Где-то теперь котяра пропадает? Но зверь и сам бы о себе позаботился — Ругивлад давно понял это.
      Оставалась Ольга — и невозможность увидеть милый лик, невозможность прикоснуться к ней доводила словена до исступления.
      Мчались во весь опор…, но даже топот не вполне заглушал словоохотливого Русалана. Видать, намаялся один-одинешенек степь бороздить. Словно отвечая на эту невысказанную мысль, богатырь повел речь о царстве Огненного Щита — Пламенного Копья, куда занесла нелегкая, и про то, как добыл раз живую и мертвую водицу, о чуде-юде Днепровском, коему срубил на днях башку, и про жену Марфу Вахрамеевну, что осталась дома на сносях.
      — Так, чего же ты, богатырь, по миру-то едешь? Она, небось, заждалась тебя, у окна сидючи? — удивился Ругивлад, погоняя.
      — И я ему об том же! — отозвался Вещий Орош, он теперь скакал налегке, и потому немного опережал наездников.
      — Ты, видать, словен, не женат, — предположил Русалан.
      — Нам, волхвам, не положено! — отвечал герой.
      — Мудрые вы, волхвы, однако! Чего свою жизнь губить! — одобрил Святозарич.
      Так и скакали они чистым полем, только пыль вилась столбом за молодцами. Сколько поприщ позади оставили — не считали. А сколько впереди — не смеряешь, пока не минуешь…
      На вторые сутки, поутру, глядь — раскинулся чудный сад, глазом не охватить. А в саду шатры шелковые стоят, и смех доносится. Водят во саду девушки-красавицы хороводы, шутки шутят, в игры игрывают, да песни разные напевают.
      — Стой, словен! — не выдержал богатырь, — Дай роздых лошадям! Они, чай, не железные!
      — Не могу, мне в Киев надобно! — напомнил Ругивлад.
      Не успел вымолвить, как из сада наперерез кто-то вырыснул. Пригляделся волхв — скачет к ним богатырка-поляница, на коне точно влитая сидит. Удало скачет да скоренько.
      Поравнялись они. Русалан скакуна придержал, словену пришлось сделать то же самое.
      Святозарич на девицу глядит — не наглядится. У ней личико румяное, русы косы до пояса, а глаза у поляницы соколиные, да и брови у нее черна соболя.
      Думал, волхв, реченька где журчит — нет, то молодка речи повела:
      — Что ж вы, славные богатыри, все мимо торопитесь — ко мне в Стан не свернете? Чего коней терзаете? И покойно здесь, да и уютно тут, а столы от ества да вин ломятся!
      — Спасибо, молодица, на добром слове, — ответил Ругивлад, — да еду я друзей из беды выручать, и пока не найду их — кусок в горло не полезет.
      Оглядела поляница волхва, как по сердцу ножом повела, да и снова к нему:
      — Что за недосуг? Не спеши ехать, торопись коня накормить, коль сам сыт.
      А Русалан смотрит на молодку — глаз не оторвет. Улыбается ему девица, подмигивает:
      — Ужели, не развеете скуку мою смертную, не потешите душу беседою!?
      Размяк Святозарич. Обернулся к волхву и молвил:
      — Ты, словен, езжай себе, коль дело не терпит! Я, пожалуй, останусь. Вон, Ороша накормлю-напою, да и сам перекушу малость.
      — Вольному — воля, — заметил Ругивлад, трогая повод.
      — Извини, мужик! — услыхал он сзади, — Как остепенишься — сам все поймешь!
      — Пропал парень! — подумал волхв, оглянувшись.
      Орош Вещий и гнедая скакали бок о бок.
      — Надо бы Марфе Вахрамеевне бересту чиркнуть! — добавил он про себя.
      — Будешь в Киеве, герой, — вторил Еруслану девичий голос, — так передай привет атаману славному, Илье Муромцу! Мол, Царь-девица поклоны шлет, да надеется на скору встречу!
      — Ну, это вряд ли? — усмехнулся волхв, поскольку ровным счетом ничего не знал о возможностях старого казака, но видел Русалана, изрядно стосковавшегося по женским ласкам.
      И это была все та же тяга земли.

ГЛАВА 20. ДАР СЕДОВЛАСА

      На путников обрушились косые, колкие и холодные струи дождя. Но сильные ливни и стихают быстро. По склону, прямо из ущелья гарпий, вниз стремился мутный грязевой поток. Воды мощными волнами выплескивались на равнину, вымывая песок, оставляя лишь голые камни. О, нет! То не твердь земная — это трупы людские, это страшная месть Свенельдова за друзей сгинувших, да за князя святорусского Святослава Игоревича.
      Поверхность оседала, обнажая мертвые тела печенегов и их недавних пленников да рабов — никого не пощадила Навь. И только тут девушка поняла, чего так счастливо избежала, раз встретившись с чужестранцем. Поле тысячи рук, приняв живительную влагу, обратилось на версту вдаль и вширь в поле тысячи мертвецов.
      Ольга, стряхнув с плащей влагу, разложила их на камнях просушиться. Ливень переждали — и хвала Сварожичу!
      Кот вылизывал шерстку.
      — Разумеешь, варяг, что за место? — спросил Фредлава Свенельд, обтирая тряпицей свои небольшие прямые мечи.
      — Теперь догадываюсь. До синего моря рукой подать. Вот так и идти, вдоль кряжа. За полдня, коль ничего не случится, будем на берегу.
      — А что же случиться должно?
      — Эх, старик, предчувствие у меня нехорошее.
      — Вот и я недоброе чую, только никак не пойму — что это. Кабы нам волхва сюда завалящего! А я-то все растерял, — проговорил Свенельд, укладывая нехитрую поклажу в мешок.
      — А я на что? — вклинился в их разговор котяра, пытаясь забраться в ту же суму поверх вещей.
      — Ого! Кот!? Да еще и говорящий!?? — не поверил Фредлав, приподнимаясь на локте.
      — А ну, брысь отсюда! Волка — ноги кормят, — буркнул Свенельд, не обращая на зверя ни малейшего внимания, — Ты бы, девица, приструнила своего дружка, а то совсем обнаглел.
      Вытерев слезы, Ольга взяла кота на руки и ответила:
      — Он и впрямь баять умеет. Мы тогда на змее летали, так кот дело советовал.
      — И сейчас могу дельное слово вставить, коль Свенельд ругаться не будет! — мяукнул кот, вполне удовлетворенный таким оборотом.
      — Как! Свенельд? — еще больше удивился Фредлав, — Говорили, что пропал он, чуть Ярополка прирезали.
      — Потому и убили, что я пропал! — нехотя ответил старик, — А ну, давай, тоже, подымайся! Нечего лясы точить, рана-то пустяковая.
      И он протянул варягу крепкую, широкую ладонь.
      — Коли, братцы, жить не наскучило — поспешайте к морю. Чую, идут по следу охотнички. Тут всю ночь воняло магией, нехорошей волошбой, не нашенской — даже я такой напасти не ведаю. Не иначе — колдует кто из новых, а в песках нам не найти управы на врага. Хоть Сварога моли, хоть Сварожичей — все одно, что мне под хвост.
      — Так, и разговаривать нечего, двинулись! — ответил угрюмо Свенельд, — Ты, девица, ступай вперед, да на нас не шибко оглядывайся! Мы с Фредлавом в тылах поковыляем, ну, и встретим кого надобно.
      Они не одолели и пары верст, когда Ольга поняла, что с Фредлавом им так скоро к морю не выбраться. Похоже, старый руг знал о том с самого начала, но он брел сзади, стиснув зубы, да раненного поддерживал, и поклажу нес тоже он. Девушке стало стыдно. Она выпустила кота и кинулась к нему, но бледный, как смерть, Свенельд так зыркнул на спутницу, что та мигом остановилась.
      — Все, привал! — проговорил старик и едва не уронил Фредлава на скользкую глинистую землю, — Ничего! Бывало и хуже! — обнадежил он.
      В тот же миг незыблемая скала в двадцати шагах от них содрогнулась от мощного удара, такого, что пошла трещинами, да и развалилась под нескончаемый рокот эха на острые и высокие куски. Пахнуло степью.
      В проем шагнул рыжий великан, был он по пояс обнажен и чудовищные мускулы так и перекатывались под блестящей от пота бронзовой кожей силача. В волосатом, поросшем рыжей шерстью кулаке гигант сжимал громадный молот, вот только рукоять у оружия длиной не вышла.
      — Спасайся, кто может! — заорал кот и юркнул в Ольгин мешок.
      Девушка упала ничком наземь.
      — А кто не может? — спокойно спросил Свенельд, прикрывая очи рукой, ибо светило выплыло из облаков, да не в пользу усталым путникам.
      — Ну, а кто не может, — прогремел Голос, — принимайте гостей!
      Ольга дрогнула всем телом, она приоткрыла один глаз. И снова ей стало стыдно за себя.
      — Трусиха!
      Мужчины стояли, загораживая Ольгу от непрошеного грубияна. Фредлав опирался на серый валун, в другой руке у варяга был один из мечей Свенельда.
      Превозмогая страх, девушка заставила себя подняться. Рыжий хохотал во все горло. Его так позабавила троица смертных, что не мог удержаться.
      — Чего надобно? — крикнул Свенельд, и в это мгновение солнце вновь забежало за тучку.
      — Тебя, смертный и надо! — грохотал великан, — Больно уж ты мне приглянулся! И дружина моя заждалась Свенельда! Ступай за мной!
      И только тогда Ольга узнала гиганта. Это ведь он, словно одержимый, несся на колеснице, влекомой огнегривыми кобылицами! Так, вот чем он сшиб несчастного кроткого Змея?
      — Ты надо мной не властен, Перун! Я не слуга тебе ныне, да и не был им никогда! — снова крикнул Свенельд.
      — Знаю, что не властен — потому и пришел! Выбирай, старик — либо вечная молодость во моей небесной рати, либо — лютая гибель под мечами Бермяты и вечный Покой Нави?
      — Ах, вот зачем ты здесь? Чуял же я напасть — не знал, какую.
      — Тут скоро охотники на вас наедут. Им в объезд не одно поприще скакать — не перескакать… Но уж больно князь за девицу эту просил! Вельми речисты волхвы княжьи, ладно пели жрецы — не устоял я, — насмехался Громовик, — Вот мне и захотелось удружить, как мужик мужикам! Батюшка Перун, причитали, подмогни жену князю добыть! Он нас, мол, по миру пустит, коль не вступишься. Жалко их, стариканов!
      Ольга покраснела от гнева, она бы даже сказала Перуну обидные слова, но кот, проявив воровскую натуру, в то время копался в мешке и бубнил несуразное — снаружи выглядывал только пушистый хвост. Ей пришлось ухватить зверя за этот предмет его вечной гордости и хорошенько тряхнуть.
      — Ну, зачем же вымещать зло на бедном, маленьком котенке! Ты поди-ка навесь оплеух этому увальню! — возразил Баюн на грубость, вися вниз мордой, в лапах зверь крепко сжимал подарок Пряхи.
      — Так, что, Свенельд? Слово за тобой! Последнее слово, старик! — гремел Перун.
      — Я устал и хочу Покоя, — тихо ответил древний воин, — Я выбираю Навь!
      От такого слова бронзовый загар Громовика заметно потускнел, ореол Силы, окружавший бога растаял. Перун как-то грустно глянул на человека сверху вниз, махнул рукой, а затем повернулся к смертным спиной и зашагал себе вглубь желтой от песка равнины, словно обиженный ребенок.
      — Ну, тогда, прощай! — донеслось до них на выдохе.
      Фредлав молчал, молчал и Свенельд, кто бы мог подумать, что бога столь легко раздосадовать.
      — Эгей! Славяне! Тут просвет имеется! — вдруг услышали они и разом обернулись в сторону ущелья, которое отразило чьи-то неосторожные слова.
      — Похоже, враги наши совсем рядом! Ваш Тор не обманывал! — буркнул Фредлав, присев на валун.
      — То, варяг, мои противники, а ты здесь ни при чем, — ответил Свенельд и протянул руку за вторым мечом.
      — Нет, старик! — возразил ему Фредлав, — Вы меня не бросили, и я вас не покину.
      — Я зажился на Этом Свете, и это мне пора на Тот! — молвил Свенельд в ответ, а затем было совсем неуловимое движение, и меч снова оказался в руке владельца.
      — Ловко! Я и не приметил! — восхитился варяг, — Но это дело не меняет, мне и как очевидцу не жить, а если даже не приметят — совесть замучает. На пару мы их немало с собой захватим! — спокойно и мужественно продолжил он — Я буду с тобой до последнего удара меча! До последней капли крови!
      Отринуть человека, давшего такую клятву, никто бы не посмел.
      — Шут с тобой! Вместе помирать веселее, но как начну — ты подале от меня держись, — согласился древний руг.
      — Я бы, Свенельд, на твоем месте не торопился, — мяукнул кот, указывая на клубок, что был в руках у Ольги.
      Девушка утирала слезы.
      — Нет, Оленька, то лишь твоя дорога, нам на нее не ступить. Я знаю, что говорю, — заторопился Свенельд, видя, что та хочет ему перечить, — Ведь не даром был я Свентовиту всадником. Кое-что смыслю в волшебном. Давай, прощаться!
      Она подбежала к старику и, встав на цыпочки, хотела поцеловать в щеки, но получилось — в лоб, и то была дурная примета. Воин провел рукой по ее мягким волосам, словно извиняясь за что-то, но, отшатнулся внезапно и сказал уже твердо:
      — Оставь Фредлаву лук и стрелы, и франциску свою оставь, — чую, жаркое будет у нас дельце!
      Едва коснувшись щек варяга, Ольга сложила пред ним снаряжение.
      Кот прошелся у ног Свенельда, подняв хвост и потерся о сапог. Старик в первый и последний раз погладил зверя, а потом подтолкнул, мол, беги скорее.
      Заметно потемнело. Небо подернулось дымкою. Красноватое солнышко торопилось к горизонту.
      Размахнувшись, девушка бросила пред собой переливающийся всеми цветами радуги шар. Он подпрыгнул, ударившись оземь и устремился вперед, оставляя кривой, блистающий на серых песках тонкий след, который стал тут же расползаться, растягиваться, теряя в яркости. Создавалось впечатление, что это клубится лунная пыль с плаща Числобога.
      — Не отставай! — мяукнул Баюн и резвыми скачками бросился за подарком Доли, словно за мышью.
      Она еще раз обернулась. Свенельд, обнаженный по пояс, с двумя ослепительно белыми мечами в руках, уходил вглубь Перунова ущелья, тело древнего воина оказалось испещренным могучими рунами. Следом за ним двигался, прихрамывая, варяг, в правой руке он сжимал лук, за плечами Фредлава в колчане о чем-то перешептывались стрелы, а может, это ветер трепал оперение…

* * *

      Кумир Ругевита издревле стоял на Ружном в самом центре града Корницы. Столп был глубоко врыт в землю и с четырех сторон окружали кумира пурпурные ткани, трепещущие волнами на ветру. Поговаривали, что многие века назад, когда руги отразили готонов, во славу бога войны сотворили они это чудо. Прежде тут рос крепчайший дуб, теперь дерево обрело семь ликов. И семь мечей в ножнах висело на поясе Ругевита, а осьмой держал он в одной из поднятых к небу рук. У Свенельда два клинка, но силой заклятий и тайных ритмов, он сумеет приблизиться к совершенству божьему. Пусть, ненадолго! Пусть… Руг ведал, что эта схватка для него последняя, но отогнал прочь такую ненужную мысль, достойную юнца. Делай, что должен, воин!
      Фредлав, шагая сзади, размышлял о том, что не гоже ему, сыну викинга погибать имея в руках такое подлое оружие. Топор — это конечно дело, но неплохо раздобыть при первом же случае киянский клинок. Если мечишко сварганил Людота — это еще веселее выйдет.
      Свенельд насчитал с десятка два вражеских воинов, наверное, их было и больше, поскольку Перуново ущелье оказалось не столь широким, и отряд преследователей весьма растянулся. К тому же дно его, усыпанное валунами и обломками скал, разнесенных Громовым молотом, вынудило киян вести скакунов под уздцы.
      — Эй, кто там!? А ну, стой, ребята! — кликнул передовой.
      Свенельд выпрямился. Здесь проход вздымался вверх и от того руг казался еще выше. В этот миг он был титаном.
      — Бермята, старый пес! Ты узнаешь меня!
      Все, кто находились во главе колонны, задрав головы, уставились на обнаженного по пояс седого одноглазого бойца.
      — Я знаю тебя! Ты Свенельд! — откликнулся грузный боярин, пыхтя и сопя.
      — И я тебя знаю, клянусь молотом Перуна! — проговорил кто-то, расталкивая столпившихся дружинников.
      — Ах, вот кому мы обязаны! Буревид!? Так, чего лясы точить?
      Кияне шарахнулись в разные стороны, он прыгнул вниз…
      Помышлял ли воин в тот миг о скорой смерти? Это едва ли. Ибо когда, готовясь к сече, Свенельд напевал старинное заклятье, все мысли устремлялись к тем широтам, где разум и дух слиты воедино. И в нем просыпался Дух Бера, могучего беспощадного зверя — одного из Трех Священных, сопутствующих богу ругов, богу войны. Он был молод — и любил Буйного Тура. Когда Свенельд повзрослел — ему нравился Волк, в том тайном воинском умении преуспел, да не про него теперь. Ныне — он старый бурый шатун, отощавший по зиме, которого нахальные шавки выгнали из берлоги. И идея убийства, разрушительная навья идея, всецело овладевала воином-оборотнем.
      Его место среди неприятеля. Тут можно разить направо и налево. Здесь когти пронзят хилую человечью плоть и раздерут на части. Здесь надо разить, как ложится лапа, две лапы — его страшные мечи. Клинок пропитан Духом Зверя! Воин и металл — единое целое! Он несется, снося кисти, рассекая чешую кольчуг, выпивая жизни из тела гончих псов, обступивших бера.
      И руг вертелся в последнем Танце, он рычал, он стонал и плакал, хохотал, как безумный, отражая чужие удары и нанося свои. Клинок рубанул податливое мясо, скользнул кому-то в пах, второй — полоснул чью-то спину. И вновь закружился медведь!
      И летят в стороны собаки, наткнувшись на сверкающую волну стали, а киянам чудится, что неистовый бер неуязвим. И всюду, где прошелся косолапый, лежат трупы, корчатся враги. Каждый, кто посмел танцевать с ним в паре — принял смерть или рану. Колотую иль рубленную, первую или последнюю. Кровь! Пот! Грязь! Корчащиеся в предсмертных муках люди и кони…
      Варяг, зачарованный пляской берсерка, с детским восторгом наблюдал за сечей. На руга налетел дюжий киянин. Меч Свенельда рассек наплечник и перерубил ему руку. Вторым ударом берсерк вогнал клинок в живот врага, острие вышло с той стороны, подрезав хребет.
      Но даже у бера силы не беспредельны. Про то знал и Фредлав. Он не посмел вступить в схватку. В священные мгновенья брани взор оборотня застилает туман, и ему видится все в ином свете. И кем бы стал Фредлав в том зверином мире бера? Варяг видел — Свенельд слабеет, понимал, еще вот-вот — придет и его черед. И он тоже сделает все, что должен!
      Громадные когти неистового Зверя наискось прошлись по груди Бермяты. Он отлетел в сторону. Располосованная медвежьей лапищей броня вмиг покраснела. Воевода, удерживая обеими руками меч, пал на камни и не шевелился. Здесь лежал и Буревид, предатель, он погиб одним из первых и рухнул с расколотым черепом, не успев спрятаться за спины киевских дружинников. Казалось, еще чуть-чуть и Свенельду удастся вырваться из смертельного кольца охотников. Но на смену павшим, молодым и рьяным, подоспели новые — опытные и хладнокровные, что шли в конце колонны. Эти знали — на бера ходят с рогатиной, а на берсерка, с которым не справиться в ближнем бою, есть иная управа.