Братья Бьюкенены (№3) - Опасные забавы

Воспоминания потянулись, выманив у нее слабую улыбку. Когда они стояли на козырьке над пропастью, под проливным дождем, Джон Пол ехидно осведомился, как она теперь определит ситуацию. Оптимистка вопреки всему, она собралась с силами и объявила, что все не так уж плохо — подумаешь, заморосило! А промозглый туман, который пополз из всех складок горы, — это чудесная кисея, наброшенная природой на свой зеленый шедевр. К тому же, если поразмыслить, они все равно так и не высохли, значит, ничего страшного не происходит. Джон Пол не нашел достойной отповеди, и последнее слово осталось за Эвери.

А потом ливень перешел в град. Крупные горошины секли настолько больно, что пришлось искать укрытие. Так возникла идея получасового привала.

Шуршание в кустах стало громче. Треснула ветка. Определенно там бродит что-то крупное! А несносный тип спит и в ус не дует. Эвери приподняла голову с теплого плеча и всмотрелась в серую кисельную пелену. Дождь явно не собирался идти на убыль.

Она покосилась на Джона Пола. Веки его медленно приподнялись. Взгляды встретились. Какое счастье, что он рядом! На него всегда можно опереться. С ним все кажется поправимым, с ним верится в благополучный исход. Ничего, что она недостаточно сильна, он умеет быть сильным за двоих.

Эвери хотела высказать, как она благодарна, но она опустила взгляд на губы своего спутника и растеряла все слова.

— Я хочу, чтобы ты…

— Знаю.

Позже она не могла вспомнить, как случилось, что их губы встретились. В какой-то момент Эвери и Джон Пол просто смотрели друг на друга: она — снизу вверх, чего обычно просто не выносила. И вдруг оказалось, что они уже целуются.

Это было чудесно, так чудесно! Губы были горячие, а Эвери так хотелось тепла! Ей много чего хотелось в ту минуту. Казалось странным, что мужчина может быть одновременно бережным и грубоватым, щедрым и требовательным, и все привычные понятия, все бастионы, что она возвела вокруг себя, просто рухнули. Она позволила усадить себя на колени и не протестовала против ласк, а ласки обжигали, она в конце концов согрелась, тем более что руки уже были под майкой, на горячей мужской коже, и сердце его билось часто, как может биться сердце только у мужчины, который желает. Когда Эвери заколебалась, он прижал ее крепче, без слов давая понять, что не отпустит, и она сдалась без протеста, потому что невозможно протестовать против того, чего хотят оба…

Прошло очень много времени, прежде чем губы разомкнулись.

— Знаешь, что сейчас было бы очень кстати? — услышала Эвери у самого уха.

Она не сразу опомнилась, продолжая ощущать на губах и языке вкус его рта, а во всем теле — упоительную покорность. Он умел целоваться, этот Джон Пол.

Потом смысл вопроса наконец дошел.

— Хочешь секса?

Джон Пол помолчал, словно говоря: «Ты произнесла это слово — на тебе и вся ответственность».

— Очень мило с твоей стороны предложить. В другое время я бы весь был к твоим услугам, но сейчас больше мечтаю о паре гамбургеров.

Нет, каков наглец! Эвери возмущенно вскинула голову. На этот раз Джон Пол успел вовремя отдернуть подбородок.

— Ей-богу, съел бы и четыре! — вздохнул он. — И две порции жареной картошки.

— Как, разве ты не наелся корешками? — съязвила она.

— Это были не корешки, а стебли, между прочим, съедобные. Скажи спасибо, что я в этом разбираюсь. Признайся, было не так уж плохо… но гамбургер! Полжизни отдал бы за двойной! Это все зять. Он вечно ест всякую дрянь и меня приохотил.

— Хочешь сказать, что гамбургер интересует тебя больше, чем…

— Секс? Какие могут быть сравнения? Но если тебе невмоготу, я готов на время забыть о еде.

— Мне невмоготу?! Мне?!!!

— А разве нет?

— Ничуть!

— Ты набросилась на меня с поцелуями, вот я и подумал…

— Что?!

— И так беспардонно меня при этом ощупывала!

Верно говорят, что любовь и ненависть ходят рядом, подумала Эвери, скрипя зубами. У нее руки чесались придушить наглеца. Хлебом не корми, дай только выставить ее на посмешище! Ничего, последнее слово все равно останется за ней.

— Подумаешь, поцелуй!

— Тогда почему на тебе высохла одежда? Да ты прямо горишь!

— Неправда!

— Прожженная лгунья, — сказал Джон Пол ласково.

— А ты разве не горишь?

— Я-то? С чего бы?

— Прожженный лгун!

— Вовсе нет. Когда-то меня учили, что на задании лгать нужно только по большому счету, а мелкая ложь вредит делу. Сойдемся на том, что по большому счету я лгу, ты тоже. Главное, что ты согрелась. А теперь отдыхай, скоро в путь.

В самом деле, она согрелась, но не расслабилась — как раз наоборот. Оставался единственный способ. Махнув рукой на реакцию Джона Пола, Эвери уселась в позу лотоса, уронила руки на колени ладонями вверх, распрямила спину и закрыла глаза. Несколько минут потребовалось на то, чтобы выровнять дыхание и полностью отрешиться от звуков дикой природы. Затем настала очередь сознания, этого своенравного существа, живущего по собственным законам (вот почему так трудно принудить его подчиняться). Зато, когда мысли перестали гудеть в голове растревоженным пчелиным роем, тело без труда расслабилось.

— Чем это ты занимаешься?

Вопрос вырвал Эвери из глубин, в которые она медленно погружалась.

— Я же тебе рассказывала!

— Занятия по системе йогов?

— На довольно высоком уровне. Я расслабляю тело и сознание, чтобы можно было уйти… — Она запнулась.

— Куда?

Домой, подумала Эвери со вздохом. В прекрасный, безупречный дом, возможный только в воображении. — В мой «счастливый уголок». Смешно?

— Нет, почему же! Просто я подумал тогда, что ты шутишь. Но если это серьезно и особенно если помогает…

— В первую очередь там хорошо, и это чувство довольства придает сил. — Она снова опустила ресницы. — Я вижу дом… крыльцо с висячими качелями — знаешь, такая скамья на цепях в углу веранды. Вижу себя… как покачиваюсь, откинувшись на спинку. Где-то цветет сирень… я не вижу ее, но чувствую аромат… слышу журчание воды неподалеку… ручей, фонтан или, может быть, крохотный водопад в японском уголке сада. Все это успокаивает, внушает уверенность — и вот тогда я начинаю обдумывать проблему.

— Был бы толк… — заметил Джон Пол.

Разумеется, он не верил, как и каждый, кто не испытал этого на себе. Эвери было не до чужого неверия, оно давно уже ей не мешало. Она снова позволила себе погрузиться в видения.

Прошло некоторое время. Кусочки воспоминаний и образов двигались перед мысленным взором, пытаясь сложиться в нечто цельное. Но мозаика не складывалась, пока — вспышкой — не вспомнились слова Джона Пола. Эвери открыла глаза.

— Что ты имел в виду?

— Когда именно?

— Помнишь, «на задании лгать нужно только по большому счету, а мелкая ложь вредит делу»?

— Правильно. Иначе запутаешься в собственном вранье.

— Значит, это общее правило?

— Для всякого, кто вынужден работать под прикрытием.

— То есть… — Эвери помолчала, прикидывая, — одна большая ложь не подведет, потому что ее ты придерживаешься как основы основ. Верно? Но если лгать по мелочам, может статься, что начнешь сам себе противоречить. Противник тебя на этом подловит и… кто знает?

Она поспешно расстегнула внутренний карман ветровки и достала карту, влажную, но целую.

— Как глупо с моей стороны был не сообразить раньше! Я Думала, Монк просто вычитал всю историю в газетах и воспользовался броским названием, когда Кэрри спросила, куда он их везет. Думала, преступнику невыгодно говорить правду, даже по мелочам. Но ведь это киллер, профессионал! Он не может себе позволить промахов, не должен дать жертве что-то заподозрить. Допустим, он сказал правду…

— Ты несешь несуразицу, — с тревогой заметил Джон Пол. — Дай потрогаю лоб.

— Просто я кое в чем разобралась.

— В чем же?

— Где Монк держит Кэрри и остальных!

— Правда? — Тревога в его глазах сменилась надеждой.

— Я все время это знала! Кэрри оставила мне послание.

— И ты только теперь об этом говоришь? — Джон Пол хмыкнул. — Ничего себе!

— Я и не думала что-то утаивать, — отмахнулась Эвери, — просто не сознавала ценности определенной информации. Откуда мне было знать, что и киллер может говорить правду?

— А вдруг эта информация и есть его единственная большая ложь? Как ты можешь быть уверена?

— Не могу, — согласилась она. — Но давай восстановим все по шагам. Помнишь, я расспрашивала мистера Кэннона насчет проблем с водоснабжением?

— Конечно, помню.

— И насчет домика в горах? Проблемы он категорически отрицал, а насчет домика сказал, что им невыгодно было бы вкладывать средства в иную недвижимость.

— Ну и что же?

— Это поставило точку на моих расспросах. Я решила, что Монк наплел Кэрри разного, только чтобы заморочить. Но давай на минутку представим, что он не лгал! Согласись, зачем ему? Зачем лгать насчет места назначения, если он не стал лгать насчет имени? Здесь налицо правило, о котором ты говорил! Вообще, я считаю, лгать не было никакой необходимости, ведь Кэрри и без того пошла за ним покорно, как ягненок. Единственное, чего Монк не предусмотрел, — что она позвонит мне. Наверняка она звонила из туалетной комнаты. Ей бы в голову не пришло поставить в известность об этом какого-то шофера.

— Раз уж он упомянул свое имя и место назначения, то потом, конечно, не спускал с нее глаз.

— Не мог же он запретить ей воспользоваться туалетом! Это показалось бы подозрительным. А сопровождать ее туда он тем более не мог. Думаю, у нее при себе был один из мобильных телефонов.

— «Один из»? — Джон Пол иронически приподнял бровь.

— А что такого? У кого-то ни одного, у кого-то не — сколько. В конце концов, это вопрос личных предпочтений. Кэрри — трудоголик. Знаешь, что это такое? Она держит телефон под рукой, даже когда принимает душ.

— Сколько же ей нужно батареек?

— По комплекту для каждого телефона, — ответила Эвери совершенно серьезно. — Ну, что скажешь? — Притянуто за уши.

— Но шанс есть, ведь правда? На случай, если я права, надо заглянуть в «горный домик для особо важных гостей».

— Сначала надо выяснить, где он.

— Уже выяснено.

Эвери рассказала о встрече в придорожном заведении, пересказала и историю с тяжбой о доме.

— Видишь, он даже отметил для меня это место. Дом пока ничей, но, по словам старого джентльмена, скорее всего отойдет жене. Допустим, в преддверии этого муж нанял Монка, чтобы взорвал дом — пусть не достается никому.

— Пожалуй, в этом есть рациональное зерно. Заглянуть туда не помешает. Тогда пора в путь.

— Первым делом надо добраться до телефона, остальное подождет.

— Не совсем так, — возразил Джон Пол. — Первым делом надо выйти из этой передряги живыми. Мертвым телефон ник чему.

Глава 23

Настал момент покинуть дом, но пленницы медлили, охваченные страхом.

Только что пробило четыре. Это означало, что до рассвета остается пара часов. Кэрри, Сара и Анна жались друг к другу за кухонным столом, закутанные по самую макушку. Они также решили напиться горячего чаю, чтобы не сразу ощутить на себе холод горной ночи. Судя по ветерку, что врывался в пробитое отверстие, снаружи было немногим теплее, чем зимой.

— А если лес на склоне… скажем, заминирован? — опасливо предположила Кэрри. — В темноте ничего не стоит споткнуться о проводок!

С минуту сидели молча в тисках страха, потом Сара возразила:

— К чему такая перестраховка? Ему никак не могло прийти в голову, чтоб мы пробьемся сквозь стену.

— Я только хочу сказать, что такая попытка чревата… — начала Кэрри, дрожа как в лихорадке.

— А попытка остаться не чревата ничем? Надеюсь, ты не это предлагаешь?

— Нет, конечно! Но я хочу, чтобы вы мне кое-что пообещали, обе. Если я не доберусь к людям… не важно, по какой причине, обещайте помочь Эвери! Расскажите все полиции, позвоните моему мужу! Тони найдет ее, где бы она ни была.

Кэрри вдруг разрыдалась, спрятав лицо в ладони.

— Сначала хоть кто-то из нас должен выбраться, — вздохнула Сара.

— Давайте будем последовательными, — поддержала Анна. — Для начала спустимся по веревке, а там будет видно.

— Ладно, — неохотно согласилась Кэрри, преследуемая нехорошим предчувствием, — но тогда хватит рассиживаться. Идем!

— Все будет хорошо, вот увидишь! — воскликнула Анна в неожиданном порыве энтузиазма и до боли сжала ей руку.

Кэрри мягко высвободилась. Глаза у Анны приобрели тот особенный остекленевший вид, что чаще всего сопровождает действие сильного обезболивающего. Вспомнился туалетный столик в ее комнате и целая батарея всевозможных коробочек. Их хватило бы на небольшую аптеку.

— Ты не забыла прихватить лекарства? — спросила Кэрри как бы между прочим.

— Нет, как можно!

— У меня в карманах еще есть место.

— Мне хватит и своих.

— Письма! — встрепенулась Сара. — Надо обязательно забрать с собой письма! Где они?

— При мне. — Кэрри похлопала по внутреннему карману жакета.

— Тогда довольно отсрочек!

Было решено, что Сара спустится первой, как самая тяжелая. Хотя веревку привязали к кухонному столу, а стол заклинили в дверях, предполагалось, что другие двое будут страховать — на случай, если узлы подведут. Для этой цели Анна завязала на верхней части веревки несколько крупных узлов. Второй на очереди была Кэрри. Хрупкая Анна мог — ла спуститься без подстраховки. Даже если бы веревка вдруг оборвалась в процессе ее спуска, из всех троих у нее был самый солидный шанс добраться вниз, хватаясь за кусты. Во всяком случае, так она утверждала, и после короткого спора остальные вынуждены были согласиться.

— Вообрази, что будет, если веревка оборвется под тобой, — сказала Анна Кэрри, которая поначалу оспаривала ее желание спускаться последней. — Нам с Сарой ни за что тебя не подхватить. А вот меня вы без труда подхватите.

— Зачем вообще рассматривать такую возможность? — возражала Кэрри. — Веревка выглядит крепкой, как стальной канат.

— Спасибо, но лучше все же не рисковать.

Анна все время улыбалась, и эта неуместная веселость действовала Кэрри на нервы. Что тому виной, лекарство или помешательство?

В кладовой под взглядом двух пар глаз Сара покрепче обвязала веревку вокруг талии, бормоча:

— Только бы хватило длины…

Затем она тяжело опустилась на колени и заглянула в отверстие.

— Ах Боже ты мой!..

— Тебе придется проползти через дыру, — сказала Кэрри, отчего-то шепотом. — Ложись на живот, головой вперед.

— Фонарик не забыла? — громко осведомилась Анна.

— Нет-нет.

Сара встала на четвереньки. С ее массивной фигурой это было нелепое зрелище, но смешно не было, скорее пробирал страх. Она протиснулась, повозилась за стеной — и веревка натянулась так, что Кэрри охнула. Натруженные плечи сразу заломило. Потянулись минуты. Когда уже стало казаться, что Сара просто висит где-то посредине, веревка вдруг ослабела так резко, что обе женщины едва удержались на ногах.

— Моя очередь! Ну, я пошла.

Кэрри приготовилась протиснуться в дыру, когда Анна вдруг воскликнула: «Постой!» — странным голосом, тонким и дрожащим, и сунула что-то во внутренний карман ее жакета.

— Что это?

— У тебя больше всего шансов выйти из этой передряги невредимой! Прошу, если нам с Сарой не так повезет, позаботься…

— О чем?

— Потом, все потом! Сейчас не время.

А вот это верно, подумала Кэрри и полезла в дыру, откуда то и дело налетал пронизывающий ветер. Пластырь на руках пропитался кровью, ладони саднило, по щекам, обжигая их, катились слезы боли и страха. Для Кэрри дыра была достаточно просторной, но она сделала ошибку, попытавшись перехватить веревку, когда уже была наполовину снаружи. Рука промахнулась, Кэрри чуть было рыбкой не нырнула во тьму. Анна спасла ее, в последний момент ухватив за ноги.

Слава Богу, спуск прошел без проблем.

Когда веревка провисла в руках, Анна опустилась на четвереньки и осторожно выглянула в отверстие, пытаясь рассмотреть своих товарок. Разумеется, ничего не вышло. Даже оклики их едва доносились на такую высоту.

Анна поднялась, вытянула веревку и скатала в аккуратный моток.

— «Три слепые мышки, три слепые мышки, — пропела она рассеянно, — забежали в дом, забежали в дом»…

Заметив, что одолженный спортивный костюм запачкан на коленях, Анна отряхнула его дочиста.

— «Забежали в дом»… — напевала она по дороге на кухню.

Странно, что из всех мелодий именно эта выплыла из памяти и крутилась теперь в голове с тупым упорством. Это же детская песенка, а они с Эриком давным-давно решили, что дети не для них. Когда-то отец пел эту песенку ей на сон грядущий, и, если постараться, можно припомнить остальное.

Это вы напрасно, серые глупышки, Фермер поджидает вас с большим ножом.

Или это была «фермерша с ножом»? Впрочем, для мышек это не составит разницы. А дальше? Дальше пробел. В самом деле странно… она думала, что слова отпечатаны в памяти — не сотрешь.

— Три слепые мышки…

Анна присела у стола и с минуту возилась с узлом, пытаясь отвязать веревку. Однако так можно обломать ногти! Сообразив это, она отправилась на поиски портновских ножниц, которые Кэрри принесла из комнаты в виде вещественного доказательства. Они обнаружились на столике перед камином. Отрезав веревку, Анна затолкала стол на свое место, к окну.

— Три слепые мышки…

Она постояла у стойки, вспомнила про недопитый чай и обнаружила, что он совсем остыл. Однако Сара и Кэрри ждут! Анна вернулась в кладовую, закрепила моток остатком веревки и сбросила в отверстие, подумав с кривой усмешкой: «„Прощай, соломинка!“ — сказал утопающий». Снизу слабо донесся тревожный возглас — кажется, Сара.

— Три слепые мышки…

Как теперь избавиться от идиотской песенки? Анна плотно прикрыла за собой дверь кладовой. Кухня была в полном беспорядке: раковина завалена грязными тарелками, стулья стоят вкривь и вкось. Анна придвинула их к столу и принялась за посуду: вставила затычку, налила воды, добавила моющее средство — все это не спеша и с толком. Убедившись, что кухня теперь сияет чистотой, она разложила на столе свежие клеенчатые салфетки под приборы, полюбовалась делом своих рук и задула свечи.

В холле было холодно. Анна постояла, обнимая себя руками. Давно уже она не чувствовала себя такой старой, усталой и некрасивой. Усталость пройдет, надо только как следует выспаться, а вот внешность не терпит пренебрежения. Женщина должна всегда быть в форме, при свидетелях и без, особенно женщина светская. Она не какая-нибудь Сара и Кэрри, что носят мешковатые спортивные штаны или эти ужасные костюмы для джоггинга, которые иногда называют потниками. Ничего себе имечко! Даме потеть не пристало. Только плебейка потеет, рыгает, пускает ветры… позволяет докторам вонзать в свое тело скальпель. У дамы есть чувство долга — перед собой и своим супругом. Разве Эрик не говорил сотни раз, что ее тело для него священно, что это храм ее души? Разве не умолял не осквернять этот храм?

Однако как кружится голова…

Анна постояла, держась за перила, и медленно двинулась вверх по лестнице. У себя в комнате она приняла душ, вымыла голову, подвила волосы щипцами и за неимением парикмахера сама уложила их в прическу. Целый час ушел на то, чтобы решить, какое из новых трикотажных платьев надеть. После долгого размышления предпочтение было отдано фисташково-зеленому с очаровательной серебряной пряжкой — предел элегантности и шика. К нему отлично подошли серые туфли с перламутровой отделкой и бриллиантовые подвески в платиновом обрамлении (подарок Эрика к последней годовщине свадьбы).

Вернувшись в холл (для этого потребовались три остановки), Анна вспомнила, что забыла про духи. Что за непростительная оплошность! Она опять поднялась к себе, хотя это стоило усилий, и тронула любимыми духами запястья и волосы за ушами. Вот теперь все в порядке, можно спускаться.

Она так и не сделала шага с последней ступеньки, завороженная тем, как рассвет проникает в холл, превращая его в подобие языческого святилища. Все мерцало, все переливалось золотом. Какая досада, что Эрик не может разделить ее восторг! Она стояла так, пока золотое сияние отчасти не померкло, — не менее двадцати минут. За это время лекарство подействовало окончательно, со всеми своими побочными эффектами, и Анна двинулась через холл, выписывая кривую и сама же над этим хихикая. Должно быть, именно так себя чувствует человек под парами! «Под парами» — вот ведь смешное выражение!

Стоило опуститься на диван, как навалилась сонливость.

Во сне она плакала, потому что к моменту пробуждения лицо было залито слезами. Бездумно отерев его, Анна обнаружила на пальцах размазанную тушь и тени для век, сконфузилась и собралась уже вернуться к себе, чтобы поправить макияж, но ее остановил шум мотора подъезжающей машины. Лекарство еще действовало, сбивая с мыслей, и она не могла взять в толк, чем грозит этот звук, только ощущала смутную тревогу — Возможно, это оттого, что у нее такой неухоженный вид.

Анна оправила платье и нетвердой походкой приблизилась к окну, что выходило на подъездную площадку. К дому приближался серебристый «кадиллак».

— Однако! — заметила она вслух. — Кому придет в голову наносить визит в столь ранний час?

Чтобы как-то прояснить это недоразумение, она посмотрела на часики (еще один дар обожаемого Эрика) и с изумлением поняла, что уже десятый час.

Машина взяла поворот криво, с визгом шин, и Анна инстинктивно отступила в сторону от длинного, во всю стену, окна. «Кадиллак» затормозил, разбрасывая из-под колес гравий. Из него выскочила женщина с искаженным лицом. Она с треском захлопнула переднюю дверцу, открыла заднюю и наполовину скрылась в машине.

Если подумать, лицо было знакомое, но теперь, искаженное яростью, ненавистью и Бог знает какими еще отрицательными эмоциями, было едва узнаваемо. Кто может так распускаться? Неужели это пресловутая Джилли?

Женщина на миг вынырнула из машины и погрозила в сторону дома кулаком. Губы ее двигались, но слов не было слышно. Это была блондинка с хорошей фигурой, что вполне соответствовало описанию Кэрри, но назвать ее красивой было нельзя ни по каким меркам. Возможно, дело было в злобной мине, но даже улыбайся она самой ослепительной улыбкой, она сошла бы разве что за миловидную.

Надо признать, она выглядела на редкость ухоженной, с безупречным цветом лица. Анна сделала мысленную пометку справиться у женщины, какой косметикой она пользуется — разумеется, когда она немного остынет и если при близком рассмотрении не окажется, что это всего лишь толстый слой тонального крема.

Прическа… пожалуй, можно поставить в упрек незнакомке слишком короткую стрижку и этот современный растрепанный вид, но цвет удался — этакие легкие светлые мазки на медовом фоне. За такие можно многое отдать. Не спросить ли, кто стилист? Вспомнив про свою прическу, Анна поправила ее, насколько возможно в отсутствие зеркала.

Тем временем женщина закрыла машину и устремилась к дому. В одной руке у нее была канистра бензина, в другой — топорик из тех, что висят на пожарных щитах.

— Боже милостивый! — вырвалось у Анны, и она невольно шагнула из своего укрытия. — Что это она задумала?!

Женщина шла, глядя под ноги, и не видела Анну, зато у той была масса времени, чтобы ее рассмотреть. В конце концов память проснулась. Газетные вырезки! Вот откуда так знакомо это лицо! Это была бывшая жена владельца дома, та самая, с которой он вел за него долгую тяжбу.

По мере того как гостья приближалась, можно было все лучше слышать, что она бормочет. К удивлению Анны, это были грубые ругательства, сплошной поток ругательств. Шокированная до глубины души, Анна прижала ладони к щекам. Что за непристойности! Как можно даже мысленно произносить такое? И не только в адрес мужа, но и в адрес судьи, который… что который? Ах да, лишил ее того, что полагается по праву.

Вот оно что! Значит, муж все-таки оставил дом за собой. Анна удовлетворенно улыбнулась. Так ей и надо, грубиянке! Можно себе представить, что это была за жена. И потом дом ведь построил муж. О каком праве идет речь? Нет, в самом деле ужасная особа!

Женщина начала подниматься к дверям.

— Сукин сын, а! Думает, что может обобрать меня до нитки! Не на такую напал, дерьмо безмозглое! Мало ли что там записано в брачном контракте, мать его! Мы еще посмотрим, чья возьмет! Если мне здесь не жить, то и ему тоже, говнюку последнему! Щас я тебе устрою сюрпризец, такой, что закачаешься! Ублюдок никчемный, я тебе…

Тут она вскинула голову и уперлась взглядом прямо в Анну.

— Что?!!! — взревела она не тише портового грузчика. — Кто ты, черт возьми, и что делаешь в моем доме?

— Добрый день, — учтиво ответила Анна. — Можно узнать, зачем вам канистра и топор?

— Не твое собачье дело!

— Сделайте одолжение, не ругайтесь в моем присутствии. Я совершенно не выношу грубостей — не так воспитана.

Это поразило женщину, и пару секунд она только хлопала глазами. Затем, опустив ношу, принялась шарить в кармане, бормоча:

— Как, наш говнюк нанял экономку?

Заметив, что Анна прислушивается, она завопила во всю мочь голосовых связок:

— Эй ты! Ты экономка?

— Ни в коей мере.

Женщина сунула ключ в замочную скважину, только чтобы убедиться, что он не подходит.

— Открой дверь, мать твою!!!

— Не думаю, чтобы это было разумно.

— Дьявол! Дьявол! Дьявол! — Она еще немного покрутила ключом. — Чтоб ему сгореть в аду! Как он посмел сменить замок, как он только посмел?! Он и этот гребаный судья! Мать их, мать их!!!

Она вырвала ключ, отбросила за спину и испепелила Анну взглядом.

— Ты, сука! Если сейчас же не откроешь, я возьму топор и разнесу эту гребаную дверь! Понятно?

— Не угрожайте мне.

— Открой эту гребаную дверь, мать твою!!!

Что-то сломалось в душе у Анны. Слезы хлынули из глаз, смывая косметику, руки задрожали, и стоило усилий отодвинуть тяжелый засов.

— Войдите, — сказала она и с вежливой улыбкой отворила дверь.

Отсрочка была короткой — ее хватило только на то, чтобы гостья, оттолкнув Анну, переступила порог. Взрывом разнесло чуть не половину горы.

Глава 24

Присматривать за Джилли было все равно что за простодушным ребенком, но Монку это даже нравилось — никогда прежде он не чувствовал, что живет такой полной жизнью. Пожалуй, только в этом они были не похожи: он — сама осторожность, Джилли — кипучий энтузиазм без оглядки на последствия, на все эти мелочи жизни вроде того, что ФБР, к примеру, может выследить их по карте, которой она так безрассудно воспользовалась.

Монк и не подумал ставить это ей в вину. Наоборот, он винил себя зато, что вовремя не уничтожил использованные карты. Человек методического склада, он держал их в особом отделении чемоданчика, куда Джилли рано или поздно должна была сунуть нос. Обнаружив карты, она пустила в ход первую же из них.

Новичкам везет, таков закон жизни. Все в конце концов обернулось к лучшему: пронырливый Джон Пол не замедлил объявиться. Одна мысль об этом приводила Монка в восторг. Он прекрасно знал, что вот уже год тот пытается напасть на его след (перехватил ряд телефонных звонков, в которых Джон Пол наводил о нем справки в правоохранительных органах различных стран Европы). Такое бульдожье упрямство сулило крупные неприятности, и Монк был счастлив, что подвернулся шанс покончить с Джоном Полом раз и навсегда, не просто прикончив его, но и дав Джилли возможности поиграть с ним, как кошка с мышью. В этом было столько извращенного удовольствия! Поистине жизнь расцветилась новыми красками.

Даже строить первые, еще туманные планы было наслаждением. Жертвы еще ни сном ни духом не ведали о том, что их ждет, и жили безмятежно, а Джилли уже была с головой в работе: не ложилась допоздна, изучая заметки, сопоставляя, анализируя, — словом, сплетая паутину идеальной интриги. Прекрасная возлюбленная Монка обожала козни, происки, возбуждение погони, но более всего — риск и довольно скоро научила его наслаждаться всем этим в той же мере. Что и говорить, они во всем дополняли друг друга, и никто не чувствовал себя обделенным: Монк соглашался на все, даже если планы менялись в последнюю минуту, а Джилли щедро вознаграждала его за это.

В постели она была на редкость изобретательна. Случалось, что, вспоминая прошлую ночь (все, что делал он и что позволял делать с собой), Монк краснел, как мальчишка. Однако вместо того, чтобы стать еще циничнее, он превратился в романтика и не стыдился этой перемены. В своей слабости к Джилли он видел скорее достоинство, чем недостаток, и всем сердцем верил, что они вместе встретят старость (разумеется, если раньше он не скончается в постели от истощения).

Слабость к Джилли (или, вернее сказать, одержимость) заполняла равно часы его бодрствования и его сны. Теперь он был осторожен вдвойне, потому что на карте стояла безопасность его подруги.

Именно из таких соображений он отговорил ее от идеи похитить Эвери и в долгой доверительной беседе рассказать, что представляет собой Кэрри на самом деле. Что за наивный ребенок она, его Джилли! Всерьез полагала, что может обратить дочь в истинную веру. Пришлось объяснить, что Эвери уже слишком взрослая и непоправимо отравлена тлетворным влиянием семьи, в которой выросла. После стольких лет она просто не способна поверить, какую любящую мать потеряла.

При всей своей одержимости Джилли Монк был не слепой и видел ее недостатки, в том числе извращенное представление о материнстве. С ее точки зрения, тот факт, что она произвела Эвери на свет, давал ей право на безраздельную власть над ней — иными словами, право собственности. Она и говорила о дочери не как о личности, а как о некоей фамильной драгоценности, которая должна была перейти к ней, но незаконно досталась сестре. Точно так же ее ненависть к Кэрри была болезненным чувством, воспаленной раной в душе. Тем поразительнее было ее терпение в час мести. Человеку вроде Монка это внушало глубокое уважение.