[Голово]ломка

Гость кивает.

ОХРАННИК 2 (делая указующий жест): Сумочку вашу сюда, пожалуйста.

Гость, не прекословя, кладет баул на столик. Охранник с металлоискателем проводит прибором над сумкой. Металлоискатель противно звенит.

ОХРАННИК 3 (настороженно-враждебно): Что у вас там?

ВАДИМ (улыбается, приближается к сумке): А, это так, ничего особенного, принес вот показать, да вы сами смотрите…

Он раздергивает молнию. И вынимает пистолет-пулемет.

06.02.39… Крыльцо. Охранник в штормовке курит. Изнутри дома доносятся дробные торопливые звуки очередей. Охранник отшвыривает сигарету, стремительно распахивает дверь и скрывается в доме. Секунд пять стоит тишина, только дверь закрывается с медленным пружинным скрипом. Потом слышна еще одна короткая очередь.

06.01.31… Кабинет владельца особняка. За антикварного вида двухтумбовым столом, боясь пошевелиться, сидит кряжистый господин средних лет, малоинтеллигентного вида, но крайне дорого одетый. Перед столом, помавая пистолет-пулеметом, прохаживается гость в кожане. Внезапно прерывает хождение, наклоняется. Вытаскивает из своей черной сумки здоровенную двуручную пилу. Пластмассовые ручки — ядовито-оранжевого цвета. При виде пилы кряжистый господин дергается в кресле, но овладевает собой. Гость бесцеремонно смахивает со столешницы бумаги, телефон, чернильницу, часы, безделушки, графин. Бросает перед господином пилу.

ВАДИМ: Пили.

Г-Н ШТЕЛЛЕ: Что?!

ВАДИМ: Пили.

Г-Н ШТЕЛЛЕ: Как?!

ВАДИМ: Как хочешь. (Становится в картинную позу, отставляет руку с пистолет-пулеметом). Если вы заработали сто латов, то не пропивайте их, а купите, например, пилу!… (Опускает руку). Я заработал сто латов. И купил тебе, например, пилу. Пили.

Г-Н ШТЕЛЛЕ: Что… Что пилить?

ВАДИМ (оглядывая кабинет): А… А вот стол свой и пили. (Видя, что господин мешкает, подбадривающе врезает ногой по тумбе стола). Н-ну!… Не понял?

Господин, облизнув губы, поднимается из кресла, неумело берется за оранжевую ручку. Гость благосклонно кивает. Господин пристраивается к дальнему от себя краю, пытается пилить. Зубья тут же застревают в крепкой древесине, господин дергает, раскачивает, стараясь высвободить — полотно негодующе дребезжит.

ВАДИМ (глумливо): Что, слабо?

Господин, не отвечая, пыхтит, дергает, качает, дребезжит, краснеет, потеет.

ВАДИМ (поднимая ствол): Я спрашиваю — слабо?!

Г-Н ШТЕЛЛЕ (вымученно): Да… Слабо.

ВАДИМ (разводя руками, с искренним недоумением): А хули тогда пиздел?!.

05.59.35… Господин сидит, прикрученный к кресельной спинке телефонным шнуром. Руки заведены назад. Глаза бессмысленные. Видно, что он уже слабо воспринимает происходящее. Гость в вольной позе расположился перед ним на столе, болтая грязным ботиночным носком. Двуручный плотницкий инструмент торчит рядом из столешницы.

ВАДИМ (продолжая разглагольствовать): …Если ты неудачник, лузер, если ты, прости (он подается к связанному господину в шутовском поклоне), им-по-тент!… Пеняй на себя. Твое выживание — исключительно твоя проблема. (Гость соскакивает со стола). И решать ее тебе. Я за тебя этого делать не собираюсь! (Наглядно подкрепляя сказанное, гость мотает головой). Тебе хреново? Неуютно, некомфортно? Стра-ашно?… Значит, виноват ты! Какой ты после этого мужчина?…

Господин истошно мычит. Изо рта у него топорщатся иглы чучельного морского ежа.

ВАДИМ (вслушиваясь, приглядываясь, даже наклоняя голову — и распрямляясь наконец, с беспредельно иезуитским выражением): Не волнует!…

Гость в очередной раз подхватывает обвисшую, даже на вид пустую сумку. Запускает руку по локоть. Что-то нашаривает. Вынимает добычу. Разглядывает. Это рубчатая темно-зеленая лимонка. Про господина гость как бы уже и забыл. «Ананаска», пайнэппл (англ.-амер.), шоулюдань (кит.) целиком завладела его вниманием. Наконец, он вдевает палец в кольцо. С болтающейся на указательном гранатой приближается к господину вплотную.

ВАДИМ (на ухо г-ну Штелле интимным доверительным шепотком — граната болтается перед самыми глазами господина): Никто… слышишь — н-и-к-т-о… тебе не поможет!…

С этими словами гость одной рукой оттягивает под дрябловатым господинским животиком брючный ремень, другой подносит к собственному рту лимонку, зубами выдергивает кольцо — и роняет пайнэппл господину в штаны.

05.59.25… Холл второго этажа. Вид сверху, с потолка. Слева в поле зрения вдаются неподвижные ноги одного охранника, справа — вывернутая набок голова второго. Вдруг в поле зрения появляется ребро распахиваемой двери кабинета. Оттуда очень быстро выходит гость, пересекает холл, пропадает из виду. Кабинетная дверь хлопает. Почти сразу же под аккомпанемент одноразового грохота вылетает обратно, повисает на нижней петле. В холл выметает щепу, абстрактные обрывки. И тогда практически из самой точки зрения равномерно разлинеивающим кадр частым венчиком ударяют напряженные струйки противопожарной системы. Завывает сирена.

…04.13.06… 04.13.05… 65 км/ч… 70 км/ч…

Hey hey hey… Here I go now… Here I go into new days… По Экспорта, вдоль бетонной ограды порта, по булыжнику, осязаемому, как азбука Брайля, обгоняя светящиеся изнутри трамваи, мимо когдатошней синагоги, превращенной в Анатомикум, мимо пофигистичных покойников и дотошных скальпелей, мимо захлебнувшихся формалином уродцев, по мостику над городским каналом, вдоль бетонной ограды, мимо складированных в водном аппендиксе порта катеров и яхт, мимо желто-зеленой заправки Viada, вдоль ограды, мимо часто перфорированного иллюминаторами красного парома Viking Lain, мимо слоеной многоуровневой стоянки, мимо высотки бывшего Агропрома, вдоль ограды, расписанной анилиновыми грэффити, мимо МОГЛО БЫТЬ ХУЖЕ — МОГЛИ ОТРЕЗАТЬ ЧЛЕН И ВЫКИНУТЬ ИЗ МАШИНЫ, "Ы" влезло не целиком, лохматится арматура, под Вантовый I'm pain, I'm hope, I'm suffer… Yeah hey hey hey yeah yeah… Here I go into new days… мост, мимо Рижского замка, он же Президентский дворец, мимо средневековой кладки и актуальной политики, мимо государственного знамени и предвыборных соображений, мимо налоговых ставок и партийного строительства, вдоль набережной, мимо англиканской церкви, сложенной из балластного кирпича, вдоль противоположного берега, мимо мертвой воды, мимо ржавых потеков фонарей, вдоль набережной, мимо плавучего ресторана Missisipi на зимнем приколе, мимо Hey hey hey… Ain't no mercy… Ain't no mercy there for me… I'm pain, I'm hope, I'm suffer…

Технического университета, под Каменный мост, к светофору, красный, опереться ногой об асфальт, подрумяненный тормозными огнями верткий туман выхлопов, серебристый насосик найденного в седельной сумке «кавы» дискмена качает в уши хардешное содержимое еще хозяином вставленного диска, желтый, зеленый, газ, Do you bury me when I'm gone… Do you teach me while I'm here… налево, через трамвайные пути, назад, мимо резиденции Мальтийского ордена, направо, мимо чугунно-черных красных стрелков, мимо бугристого пенала музея Оккупации, на Грецениеку, под оранжевый шлагбаум, игнорируя равнодушных дорожных ментов, — в заповедные территории исторического центра…

04.10.38… 04.10.37… 30 км/ч… 25 км/ч…

Под прозрачной стеной двухэтажного ресторана «Амстердам» шуршал вхолостую движком утрированный джип «Линкольн Навигатор» о нечеловеческом тюнинге — из тех, на которых в стране происхождения раскатывают контрастного выпендрежу для студенточки из богатых семейств, а к востоку от бывшей Берлинской стены нуворишеской неосведомленности из-за — дюжие бандоты разных стадий легальности. Из щели приспущенного водительского стекла — сигаретный дым как морозный выдох. Just as soon as I belong… Then it's time I disappear… HA!!! Вадим, не останавливаясь, притормозил, привычно откусил кольцо последней лимонки — и плавным жестом скатил ее с ладони в щель. Сразу газанул. Hey hey hey… And I went… And I went on down that road…

04.10.34… 04.10.33… 25 км/ч… 35 км/ч… 40 км/ч…

Мимо крупноформатных витрин универмага Centrs — бумажные листки с градусами скидок в бессодержательном паху голых манекенов, — налево, на прогулочную Вальню, через наваристую вечернюю толпу, мимо отеля «Рига», еще налево, на Калькю, между Unibanka (гранитный фасад) и Hansabanka (мраморный фасад), пластмассовый Макдональдс за спиной… I'm pain, I'm hope, I'm suffer… Hey hey hey… Yeah… And I went on down that road…

Сразу за парадной «Пепси-форума» Вадим остановил «Кавасаки». По левую руку голубовато мерцала глубокая аквариумная перспектива: за толстым секлом модного кафе «Ностальгия», в призрачной, нездешней среде влачили свое ихтиологическое инобытие небедные молодые люди, мальчики и девочки-мажоры — холоднокровные, пустоглазые, непостижимые. Do you bury me when I'm gone

Посреди улицы, ее нервозной веселости Вадим стоял и смотрел. Толстое стекло. Непреодолимая, никогда не преодолевавшаяся им преграда. Другой мир. Чужой мир. Толстое стекло. Do you teach me while I'm here. Сидящая за ближним столиком ихтиологическая девочка подняла голову. Безразлично пронаблюдала, как странный тип на мотоцикле не торопясь извлекает из седельной сумки пистолет-пулемет, из кармана куртки — магазин. Вправляет второй в ручку первого. Just as soon as I belong Проследив девочкин взгляд, посмотрел на Вадима и ее ихтиологический мальчик.

Then it's time I disappear

Стекло обвалилось все целиком, сошло единым пластом неровных, мгновенно утративших прозрачность кусков. От длинной очереди оружие мотало, ствол повело туда, сюда, туда — магазин кончился. Пистолет-пулемет полетел на мостовую. Газ!

04.09.45… 04.09.44… 20 км/ч… 35 км/ч… 60 км/ч… Do you bury me when I'm gone

04.02.36… 04.02.23… 98 км/ч… 100 км/ч…

Do you teach me while I'm here

03.59.13… 03.59.07… 70 км/ч… 55 км/ч…

Just as soon as I belong

03.59.05… 03.59.03… 32 км/ч… 0 км/ч

«Кавасаки» он бросил в дальнем углу свалки на задах автосервиса под Калнциемским путепроводом. Пешком перешел железнодорожные пути у станции Засулаукс, поплутал немного меж прячущихся по лысым палисадникам хибарок частного сектора, Then it's time нашел остановку и стал ждать идущего в аэропорт 22-го автобуса.

I disappear

DIS-A-PPEAR HUH!!!

16

(восемь с половиной часов назад)

Хуже, позорнее всего была подлая мелкая вибрация в изрядно абстрагировавшихся ногах — справиться с ней Вадиму никак не удавалось. Он, вроде, был даже вполне спокоен — ну, относительно, разумеется, но башка оставалась хорошей, ясной, на удивление, все-таки молодец я, — только вот с чертовыми ножными мышцами ничего поделать он так и не смог. Очень хотелось сесть — но не проходило, он был зафиксирован намертво. ЭТОТ связал ему руки за спиной собственным вадимовым ремнем, заставил снять и споро, жестко скрутил — те моментально онемели и отнялись. И вот теперь Вадим стоял, прижавшись позвоночником и затылком к квадратного сечения деревянному опорному столбу, на идиотский, самопародийный манер Св. Себастьяна, обонял отходы метаболизма здешних бомжей, отслеживал разбухание левой скулы и пытался хоть как-то классифицировать ситуацию. Пока безуспешно. Было больно, было унизительно, страшно, конечно, было — но базовым все равно оставалось резиновое податливое недоумение. Потому что всего, что было, быть по дефаулту не могло.

— …Боден… — вытряхнув на доски содержимое, он вертел портфель в руках. — Боден-что?

— Боденшатц.

Конически сходящиеся драные стены, они же крыша. Оконце без рамы, под ним сугробик. Помимо мочи и дерьма — менее остро, но более основательно, — пахнет душной древесной прелью столетиями гниющих перекрытий. Склад. Надцатого века. Чердак. Бомжатник, приговоренный к реинкарнации в пентхауз.

— Офигеть, — ЭТОТ прищелкнул ногтем по портфельной пряжке. — Ну и сколько такое стоит?

— Девяносто восемь.

— Латов?

— Да.

— Стольник, значит. Сто латов. Значит, ты потратил на боденшатц сто латов. На портфель.

Вадим промолчал.

— Ты, боденшатц! — он запустил портфель в дальний угол чердака, загремел битый шифер. — Так все и было, я спрашиваю?

— Что вы хотите? — Вадим старался говорить короткими, но полными фразами, нейтральным тоном.

— Я? Я хочу… — ЭТОТ поворошил ногой рассыпавшиеся бумаги, пнул ежедневник. Вздохнул. — Я хочу понять. Я давно пытаюсь, а все никак не выходит. Может, хоть ты мне объяснишь. Что имеет в виду человек… Молодой человек… — он поддел носком ботинка телефон. — Сколько тебе лет?

— Двадцать шесть.

— Молодой человек двадцати шести лет, — он повозил мобилу по полу, — который утром тридцать первого декабря… в праздник… Быстрым шагом. С целенаправленным ебалом. Рассекает по центру. Вот в этом пальто. В этом костюме. В этом галстуке. С этим, блядь, портфелем в руках. Боденшатц. Ну вот куда ты шел?

— Я шел на работу.

— Да ебанись! — ЭТОТ перестал на секунду имитировать на мобильнике начальные элементы футбольных комбинаций. — Тридцать первое число!

— У меня срочная работа.

— Срочная. И кем же ты работаешь?

— Судовым брокером.

— О! — он даже обрадовался. — И как это выглядит?

— Что выглядит?

— Ну работа твоя в чем заключается?

— Я фрахтую суда, — Вадим чуть поерзал, пытаясь ослабить боль в предплечьях: деревянные грани врезались уже невыносимо.

— Не-не! Ты объясни конкретно, — ЭТОТ, взъерошенный, неожиданно возбудившись — но не агрессивно, азартно, скорее, — мелко зажестикулировал. — Чем ты занимаешься? В чем конкретно твои действия заключаются? Ну как она выглядит, РАБОТА твоя?! Слова, слова — менеджер, брокер, фрахт, хуяхт. Не, все дико красиво, но ЧТО ЭТО КОНКРЕТНО ОЗНАЧАЕТ? На практике?

— Я нахожу владельца груза. Которому нужно в такие-то сроки туда-то и туда-то его доставить. Я нахожу перевозчика. Судовладельца, если перевозка морем. Может быть, автотранспортную фирму, если надо везти фурами. Помогаю заключить сделку…

— Погоди. Что значит — нахожу? Бегаю по городу, пристаю к прохожим — «вам груз перевезти не надо»?

— Я звоню по телефону.

— Звонишь по телефону… И что?

— Ну, в принципе — все. Звоню. Узнаю. Убеждаю. Договариваюсь. Факсую проект договора…

— То еcть ты просто весь день звонишь по телефону, я правильно понял? Вот сидишь весь день в офисе, трубку к уху — и звонишь, звонишь… И так с утра до ночи, да?

— Да.

— И так один день, второй, неделю, месяц… Ты этим сколько лет занимаешься?

— Третий год.

— Ну и что — тебе нравится? Вот такая работа?

— Да, — в Вадиме дернулась здоровая злоба. — Нравится.

— Что тебе нравится?! В кнопочки весь день тыкать?!

— Слушай, — он разом освобожденно похерил нормы психиатрической дипломатии. — Чего тебе надо вообще, а?

— Поговорить хочу. Не рыпайся так. Чего тебя стремает? — взъерошенный полез за пояс. — Это тебя стремает? — вытащил пистолет. — Окей. Давай я его уберу, — бросил пушку в свою немереную сумку. — Все. Считай, что его нет. Я хочу просто нормально поговорить. Выяснить. Так что тебе нравится в твоей работе?

— Мне нравится, — Вадим вдруг совершенно ясно почувствовал, что перехватывает инициативу, — хорошо выполнять свои обязанности.

— А ты их хорошо выполняешь?

— Да. Я их хорошо выполняю. Лучше всех в фирме.

— И ты этим гордишься?

— Я имею на это право. Я профессионал, — встрепанный псих внимательно слушал и даже вовсе не казался психом. — Я умею делать свое дело. На меня можно положиться. Я никогда не подставляю ни начальство, ни клиентов. Это плохо?

— Нет. Наверное, это хорошо… — псих потер щетину, и впрямь озадаченный. — Но тебе никогда не приходило в голову, что все равно — бред? Получать зарплату за умение говорить по телефону?

— Я получаю зарплату не за умение говорить по телефону. Я — посредник. Связующее звено. Необходимое. Без меня этот бизнес невозможен.

— Бизнес?

— Ты бананы ешь?

— Случается…

— Так вот их привезли на корабле, который я зафрахтовал. Понимаешь?… В конце концов, я никого не граблю: ни прямо, ни косвенно. Не жульничаю. Не паразитирую. У меня честная работа, и я ее честно делаю. Что тебя еще интересует? — Вадим уже сам наезжал на визави.

— Хм… — ЭТОТ опять принялся ботинком гонять телефон. Загнал в кучу хлама, там железно лязгнуло. — Гол!… Меня, например, интересует такая штука: ты всегда ходишь на работу в костюме? И при галстуке?

— А что?

— Тебя заставляют его носить, или это твоя собственная инициатива? — теперь визави стал катать по полу то самое лязгающее, Вадиму видно не было.

— Да, у нас такое требование.

— И как, тебя не парит такое требование?

— Нет. Ну, тебя же не парит, наверное, и не удивляет, что больничные санитары ходят в халатах? Или строительные рабочие в спецовках? Просто это профессиональная одежда.

— Профодежда… Тебе его что — за счет фирмы пошили?

— Нет.

— То есть, — ЭТОТ с видимым усилием и звучным скрежетом прочертил ногой по доскам полукруг, — ты на него сам потратился?

— Да.

— И сколько твой костюм стоит?

— А что, — в Вадиме уже и ехидство проклюнулось, — тоже такой хочешь?

— Что я хочу, — собеседник вовсе отвернулся от Вадима, поглощенный металлическим перекатыванием, — это чтоб ты рассказал мне, на что деньги тратишь.

— Тебе полный отчет представить?

— Нет, зачем. Мне интересно — что для тебя самое важное. Ну, цель. Ради чего ты свои деньги по телефону зарабатываешь. Ты их пропиваешь? Шмотки приобретаешь? Или там — на машину дорогую копишь? У тебя есть машина?

— Нету.

— Но купить собираешься.

— Допустим.

— И какую собираешься?

— Еще сам не знаю. Смотря по ситуации.

— Ну хоть подержанную или новую?

— Подержанную. Наверное. Руки развяжи, а? Я не могу так с тобой базарить. Больно зверски.

ЭТОТ обернулся:

— А ты не убежишь?

— Куда я убегу, когда у тебя ствол в сумке…

— Точно не убежишь?

— Не убегу.

— Ну ладно, — псих/не псих приблизился к Вадиму, зашел за спину, подергал, хмыкнул: — Тебя еще хрен развяжешь.

— У меня нож есть.

— О-о, — восхитился ЭТОТ. — Нож? Чисто перо?

— Перочинный.

— Где?

— В брюках, в кармане. Нет, в правом.

— Да, эт' нож, — он подергал цепочку, связавшую с брючной штрипкой красный скругленный брусочек в палец размером с золотистым крестиком на щечке. Рванул, вырвал. Снова шагнул за столб, повозился: — Таким ножом разве в зубах ковырять.

Вадим почувствовал, что руки свободны. Первым делом он сел, прямо задницей на загаженный пол, привалился к столбу, принялся мять мертвые кисти. Освободитель кряхтел досками поблизости. Вадим глянул исподлобья. Тот задумчиво изымал из красного пластмассового тельца все загадочным образом уместившиеся в нем лезвия, щипчики, пилочки, штопоры, шила, открывашки:

— Так какую подержанную тачку ты хочешь?

— Не знаю. БМВ, может быть.

— Боевую машину воров? Типа понты?

— Почему понты? — кисти наконец заныли. — К подержанным бэмкам запчасти дешевые, и достать никаких проблем. И ломаются они редко.

— Ну ладно. Но тачка ведь для тебя не главное. А что для тебя главное?

Кисти помаленьку оттаивали. Вадим старался не морщиться от мучительной маеты — особенно почему-то под ногтями.

— А может, это тебя не касается?

— Что меня касается — мне решать, — ЭТОТ полюбовался на разлохмаченный швейцарский ножик, уподобившийся махонькому вареному ракообразному — и резко швырнул его об пол рядом с Вадимом. Швейцарец отрикошетил в одну строну, какая-то его звякнувшая конечность — в противоположную. — Давай я не буду за волыной лезть, лады?

— Лады, — Вадим напрягся — руки пульсировали уже размеренно, встраивались в нормальный кровеносный ритм. Он прикинул: сумка с пистолетом — метрах в пяти, но псих прохаживается как раз между ней и Вадимом. Нет, не сейчас. — Я… — он помедлил. — Я жениться собираюсь.

— Ну? — ЭТОТ остановился, наверняка глядя сейчас на Вадима, но тот сидел, уткнув взгляд в пол, еще энергичнее массируя руки. — Серьезно?

— Представь себе, — он несколько раз сжал и разжал кулаки.

— И на ком же?

— На девушке своей.

— Ну-ка, ну-ка, — псих присел перед Вадимом на корточки, но тот по-прежнему не смотрел. — Расскажи мне о своей девушке.

Вадим быстро вскинул глаза — и встретился с глазами ЭТОГО:

— А не пошел бы ты!

Псих бритвенно прищурился, но голос был по-контрастному мягок, сожалеющ:

— Не, боденшатц. Ты все-таки не понял… — он точным движением бросил правую вбок. Взял с пола. Поднялся сам, перехватывая. Ту самую железяку, которую он всю дорогу валял — полутораметровый здоровенный равномерно порыжевший ржавчиной лом. Направил на Вадима уплощенное, расширяющееся на конце острие. Пожалуй, Вадим решился бы на драку, и даже был готов к пистолету, но — никак не к грязной заскорузлой вещественности, тяжести, грубости этой жлобской хреновины. — Продолжаем разговор, — псих — псих, псих, ебанашка! — лыбился блаженненько. — Что у тебя за девушка?

— Что тебя интересует? — Вадим, не отрываясь от столба, распрямился в несколько приемов.

— Ну, как зовут, во-первых.

— Лена.

Убью, подумал Вадим. Я тебя, сука, убью.

— Лет ей сколько?

— Двадцать два.

— Работает, учится?

— Да.

— Что — да?… Э! Але!

— Зачем ты это делаешь?

— Я же сказал: я хочу понять. Как вы живете, гомункулы, блядь, чем? — ебанашка качнул ромбовидной головкой лома. — Что думаете, что чувствуете… Ты ее любишь? Але!!!

— Да.

— Вы давно встречаетесь?

— Полтора года.

— Как вы познакомились?

— Обычно, — Вадим стиснул зубы. — Обыкновенно. Она… Знакомая сестры. Однокурсница.

— А. Где она учится? На кого?

— На психолога.

— Какой курс?

— Четвертый.

— Подрабатывает?

— Угу.

— Где?

— В центре реабилитации.

— Наркоманов лечит?

— Типа того.

— Как выглядит?

— Слушай…

— Ну?!

— Зачем…

— Ты. Боден-хуеден, — лом ахнул в доски в паре сантиметров от вадимовой ступни. — Вопроса не понял?

— Понял.

Убью.

— Ну!

— Что?

— Красивая она — твоя… Лена?

— Да.

— Ну, а конкретнее? Рост?

— Невысокая.

— Волосы?

— Рыжие… Светло-рыжие.

— Глаза?… Глаза?!

— Серые.

— Ну вот видишь. Правда, наверное, красивая. Как она тебя называет?

— Вадик.

— Ты предложение сделал уже, Вадик?

— Нет.

— Но собираешься?

— Да.

— И скоро?

— Скоро.

— Вы Новый год вместе решили встречать?

— Да.

— Где?

— У меня.

— Так ты предложение, случаем, не под это дело намерен?…

— Пошел на хуй.

— Не нервничай, — ЭТОТ положил лом на плечо. — Ну вот сделаешь ты ей предложение. Она согласится. Согласится ведь? А то… Ну, поженитесь вы. Ну, дите заведете. Заведете? Заведете. Да не одно. О'кей. И что?

— Все.

— Все?

— А чего тебе еще надо?

— Мне? Нет, не о том базар, что мне…

— Что? Тебе? Надо? От? Меня?

— Так я ж говорю… Понять.

— Чего ты еще не понял?

— Да, в общем, все понял.

— Ну чем я тебе так не нравлюсь?

— Почему не нравишься, — псих, придерживая лом левой и не глядя на Вадима, механически тер рыжую правую ладонь о джинсы. — Вполне нравишься, — он посмотрел на руку. Снова перенял ею ржавое железо — и стал оттирать другую. — Хуже всего, что нравишься.

— Парень. Послушай. Я ведь тебе ничего не делал, да? Нам с тобой делить нечего. Давай я сейчас отсюда пойду, ладно? До ближайшего телефона отсюда минуты полторы, не меньше. Раньше чем через пять минут менты никак не приедут. Ты всяко уйдешь. Ладно?

Пока не смотрит — двинуть правой в морду. Свалить. Надо его свалить. Потом — сумка. ЭТОТ так и не посмотрел на Вадима. Даже хватая лом обеими, даже размахиваясь коротко. Так он и ударил — с силой, не целясь, ткнул плоским острым концом в живот, в мягкое. Вадим даже удивился, что может быть настолько больно. Но еще страшнее боли разорванных мыщц, брюшины, желудка было ощущение безусловной летальной необратимости происходящего — потому что до самого конца Вадим так толком и не поверил в его настоящесть. Ног не стало, он упал ничком, ослепнув, чувствуя, как неостановимо из него льется: из раны, из расслабившегося мочевого пузыря — и тогда ЭТОТ ударил, еще и еще дважды ударил Вадима по шее и по затылку.

17

Она пересчитала патроны, вошла в комнату и убила всех, кто там находился. После этого у нее осталась всего одна обойма. Других дверей в комнате не обнаружилось; только широкие бронированные ворота с магнитным замком. Ключа у нее не было. Пришлось вернуться обратно, в коридор. Здесь идти следовало осторожно, осмотрительно размещая стопы: дощатый настил стонал, похрустывал, прогибался, грозил обвалиться. Продавившиеся в щели и дыры стен солнечные жгуты, полосы, полотнища колыхались водорослями, сохнущими простынями — и так же влажно касались лица. Она докралась до угла, постояла, подняв опухший глушителем ствол, вслушиваясь в пылепад нечистой тишины. Ни-че-го.

Она вкатилась — выкатилась — за угол — вскочила, втискивая спуск — и немедля получила смачной вонючей плюхой сиреневого дерьма в мордяку. И еще, и еще — впечатав ее спиной в стенную шуткатурку, дерьмище с сосущим звуком втянулось в поры кевларового бронежилета, мгновенно расплавив одежду, проело кожу, мышцы, ворвалось в грудную полость, густеющим воском обняло сердце. Она вошла в комнату и убила всех, кто там находился. После этого у нее осталась всего одна обойма. Других дверей в комнате не обнаружилось; только широкие бронированные ворота с магнитным замком. Ключа у нее не было. Пришлось вернуться обратно, в коридор. Выбора не оставалось — она, забив на демаскирующий скрип, устремилась к углу, на ходу меняя машинган на мозгобрейку, запуская вперед себя — пальцы путались в коде на панели модулятора, — безмозглого клона. Присела, щелкая тумблерами, первый, второй, третий генераторы инфразвука завертелись в обрубленном торце усеченного кожуха. Она-другая, такая же, ничем не отличная, только без бронежилета, без комбинезона-эмулятора «мимикродон», без реактивного ранца, без облепляющей лицо на манер фруктовой маски мембранки пленочного противогаза, без автономого блока ориентации, без единого из тринадцати видов вооружения, голая, тонкокостная, узкобедрая, ядерным желтком каждой своей клетки, каждым коротко стриженным ногтем уязвимая, — с непримиримой покорностью вышагнула за угол и пошла, вызывающе, актерствуя, — на… ЭТО. Безупречно соразмерное женское лицо с золотыми радужками, полуприкрытыми тончайшими дрожащими веками, двояковыпуклая верхняя губа над нечетко-полно скругленной нижней, — и вот они неторопливо, мечтательно раздвигаются трубочкой, — и смачная вонючая плюха гнусного сиреневого дерьма впечатывает ее спиной в стенную штукатурку… Отталкиваясь обеими ногами, выбрасывая себя на длинном выхлопе реактивного ранца, она-сама пролетела над головой облитого шевелящимся сиреневым тавотом агонизирующего клона, прилипла ступнями к стенной штукатурке; кувыркливой шутихой, швыряясь инфразвуком, отскочила обратно — и смачная вонючая плюха сиреневого дерьма, срезав ее в воздухе, впечатала, пошла въедаться — еще позволив разглядеть сложно шевелящиеся многосуставчатые бесконечные конечности ЭТОГО, гладкие непробиваемые металлохитиновые пластины, вылезшие в расползающиеся пазы меж ними разноцветные провода, искрящие нарушенной изоляцией, и протекающие вязким поганым гноем дряблые сосуды, — въедаться с сосущим звуком в поры кевларового бронежилета, мгновенно расплавляя одежду, проедая кожу, мышцы, врываясь в грудную полость, густеющим воском обнимая сердце. Она вошла в комнату и убила всех, кто там находился. После этого у нее осталась всего одна обойма. Других дверей в комнате не обнаружилось; только бронированные ворота с магнитным замком. Ключа у нее не было. Пришлось вернуться обратно, в коридор. Выбора не оставалось, она, забив на демаскирующий скрип, устремилась к углу, перебирая наличное оружие — все, кроме мозгобрейки, поистратилось, израсходовалось, подсело, — заранее щелкая тумблерами… — Брейншэйвер дазнт ворк хиа. Факинг бист хэз ноу брейн эт олл. Ю нид ту терн бэк, йе? Джаст э литл, это… бифо зэ корнер. Окей. Райт хиа. Зэериз э сикрит эриа ин зэ волл, ю пресс как его… зэ брик энд гэт элэсдэ-ган. Не монстрожор, конечно, но тоже ничего. Ну давай, давай. Иди сюда, щас тебя колбасить будет, щас тебя заглючит по-черному, вставит круто и навсегда… Упс! Есть.

— Энд нау ю юз зэ… — Вадим замялся, подбирая слово, не подобрал и, вертанув пальцем, ввернул паллиатив, сопроводив для понятности индустриальным рычанием: — Зэ скр-р-рудрайвер. — What? — Зэ скру… Намбер фо. Йес. Йе!… Килл зэ факинг эссхоул!… Би кэафул, хе блад из… О. Нот бэд. Ю гат ит. Пресс зэ баттон. — Thanks. It seems you'r an advanced «h'crusher». — Э-э… стараемся. Она, откинувшись, победно обозревала люминисцентную заставку следующего уровня, а облокотившийся на крышку симулятора-«леталки» Вадим с привычным уже ощущением — аки после ста грамм очень классного крепкого — наблюдал Сару Тафф, играющую в Сару Тафф. Вернее — Смиллу Павович. Восходящую голливудскую суперстар украино-югославского происхождения. В пустом рижском аэропорту. За два часа до Нового года. Собственно, хрен бы он ее опознал — не было тут ни растрепанных волос радикальных спектральных цветов, ни каких-то подсознательно ожидаемых очевидных видовых признаков суперстар вульгарис. Ну стоит себе за автоматом-стрелялкой коза тинейджерской вполне внешности, — короткая стрижечка, джинсики, растянутый пестрый свитер, — тормошит джойстик, сублимируя всем телом пируэты виртуального попрыгунчика. И обратил внимание Вадим вовсе не на нее — на то, что помещалось за столиком рядом. В свое время Вадим прочел в глянцевом журнальчике основательную байку о телохранительском ремесле. Компетентный информированный автор утверждал, что мода на перекачанных гигантопитеков давно кончилась, и на топе нынче интеллигентные джентльмены приятной наружности, а еще лучше — элегантные леди, все из себя бизнес-. Что настоящий современный бодигард — это образование, ай-кью, реакция, интуиция, способность предугадать, просчитать и предотвратить потенциально опасную для сохранности клиента ситуацию.