Мой Дагестан

      Для японцев самые дорогие птицы - журавли. Японцы считают, что если больной человек вырежет из бумаги тысячу журавлей, то он выздоровеет. С летящими журавлями, особенно если журавли летят над Фудзиямой, японцы связывают радость и горе, разлуку и встречу, мечты и дорогие воспоминания.
      Мне тоже нравятся журавли. Однако, когда японцы спросили меня о любимой птице, я назвал орла, и это им не понравилось.
      Правда, вскоре наш борец Али Алиев на соревнованиях в Токио стал чемпионом мира, и тогда один японский друг мне сказал:
      - А ваши орлы ничего, неплохие птицы.
      Нашим горцам я рассказал о битве, которая произошла в небе над Турцией между орлами и аистами. Когда я сказал, что битву проиграли орлы, горцы пришли в недоумение и даже обиделись. Они не хотели верить моим словам. Но что было, то было.
      - Ты неправильно говоришь, Расул, - сказал наконец один горец. - Орлы, наверно, не проиграли битву, а все погибли. Но это же другое дело.
      Был у меня один знаменитый друг, дважды Герой Совет-ского Союза Аметхан Султан. Отец у него дагестанец, а мать татарка. Жил он в Москве. Дагестанцы считают его своим героем, татары - своим.
      - Чей же ты? - спросил я его однажды.
      - Я герой не татарский и не лакский, - ответил Аметхан. - Я - Герой Советского Союза. А чей сын? Отца с матерью. Разве можно их отделить друг от друга? Я - человек.
      Шамиль спросил однажды у своего секретаря Магомеда-Тагира аль-Карахи:
      - Сколько человек живет в Дагестане?
      Магомед-Тагир взял книгу с переписью населения и ответил.
      - Я спрашиваю о настоящих людях, - рассердился Шамиль.
      - Но таких данных у меня не имеется.
      - В ближайшем бою не забудь их пересчитать, - приказал имам.
      Горцы говорят: "Чтобы узнать настоящую цену человеку, надо спросить у семерых.
      1. У беды.
      2. У радости.
      3. У женщины.
      4. У сабли.
      5. У серебра.
      6. У бутылки.
      7. У него самого".
      Да, человек и свобода, человек и честь, человек и отвага сливаются в одно понятие. Горцы не представляют, что орел может быть двуликим. Двуликих они называют воронами. Человек - это не просто название, но званье, притом званье высокое, и добиться его непросто.
      Недавно в Ботлихе я слышал, как женщина пела песню о недостойном мужчине:
      Что-то есть в тебе от лошади,
      Что-то есть и от овцы.
      Что-то есть в тебе от коршуна,
      Что-то есть и от лисы.
      И от рыбы что-то есть.
      Но где же мужество?
      Где честь?
      Слышал я и другую песню женщины - о мужчине, который оказался лгуном:
      Я думала, ты человек.
      И доверила тайну свою
      Пустым оказался орех.
      Одна на дороге стою.
      Как поздно тебя разглядела,
      Сама виновата, увы,
      Ты черкеска, в которой нет тела,
      Папаха, где нет головы.
      Девушка, которая выбирала себе жениха, пожаловалась:
      - Если бы я искала носящего папаху, давно бы нашла. Если бы я искала носящего усы, давно бы нашла. Человека ищу.
      Когда в горах покупают овцу, смотрят на курдюк, на шерсть, на упитанность. Когда покупают коня, смотрят на морду, на ноги, на весь экстерьер. Но как оценить человека? На что же надо смотреть? На его имя и на его дела... Между прочим, на аварском языке слово "имя" несет в себе два значения. Во-первых, имя как таковое, во-вторых, дело, заслуги, подвиг человека. Когда родится сын, говорят: "ЦIар бугеб, ЦIар батаги". Это значит: "А имя ему пусть принесет слава"... Имя без дела - пустой звук.
      Мать учила меня: "Нет награды больше, чем имя, нет сокровища дороже жизни. Береги это".
      Надпись на роге:
      Произойти от обезьяны
      Был человеку путь не мал.
      В обратный путь пустился пьяный,
      За час опять животным стал.
      Когда Шамиль укрепился на горе Гуниб, взять его не было никакой возможности. Но нашелся изменник, который показал неприятелю тайную тропу. Фельдмаршал князь Барятинский одарил этого горца золотом.
      Позже, когда Шамиль находился уже в Калуге, изменник пришел в отчий дом. Но его отец сказал:
      - Ты изменник, а не горец, не человек. Ты не мой сын.
      С этими словами он убил его, отрезал голову и вместе с золотом бросил со скалы в реку. Сам отец тоже не мог больше жить в родном ауле и показываться людям на глаза. Ему было стыдно за сына. Он ушел куда-то, и с тех пор о нем больше не слышали.
      До сих пор горцы, когда идут мимо того места, куда брошена была голова изменника, кидают туда камни. Говорят, что даже птицы, пролетая над этой скалой, кричат: "Изменник, изменник!"
      Однажды Махач Дахадаев приехал в аул, чтобы вербовать бойцов в свой отряд. На годекане он увидел двух горцев, игравших в карты.
      - Ассалам алейкум. Где ваши мужчины, ну-ка, соберите мне их.
      - Кроме нас в ауле нет больше мужчин.
      - Вах! Что за аул без мужчин. Где же они?
      - Воюют.
      - А! Оказывается, в вашем ауле все мужчины, кроме вас двоих.
      Был случай с Абуталибом. Принес он часовщику исправить часы. Мастер в это время был занят починкой часов сидящего тут же молодого человека.
      - Садись, - сказал часовщик Абуталибу.
      - Да у тебя, я вижу, люди. Зайду в другой раз.
      - Где ты увидел людей? - удивился часовщик.
      - А этот молодой человек?
      - Если бы он был человеком, он сразу встал бы, как только ты вошел, и уступил бы тебе место... Дагестану нет никакого дела, будут ли отставать часы у этого лоботряса, а твои часы должны идти правильно.
      Абуталиб потом говорил, что, когда ему присвоили звание народного поэта Дагестана, он не был так обрадован, как тогда в мастерской часовщика.
      В Дагестане живет тридцать народностей, но некоторые мудрые люди утверждают, что живут в Дагестане всего два человека.
      - Как так?
      - А так. Один хороший человек, а другой плохой.
      - Если так считать, - поправляют другие, - то в Дагестане живет один человек, потому что плохие люди - не люди.
      Кушинские мастера шьют папахи. Но одни их носят на голове, другие держат на вешалках.
      Амузгинские кузнецы куют кинжалы. Но одни прицепляют их к поясу, другие вешают на гвоздь.
      Андийские мастера делают бурки. Но одни их носят в непогоду, другие прячут в сундук.
      Так и люди. Одни всегда в деле, в работе, на солнце, на ветру, а другие подобны бурке в сундуке, папахе на вешалке, кинжалу на гвоздике.
      Будто бы за Дагестаном наблюдают три мудрых старца. Они прожили долгие века, все видели и все знают. Один из них, вникая в древнюю историю, оглядывая старинные кладбища, задумываясь о летящих по небу птицах, говорит: "Были люди в Дагестане". Второй, глядя на сегодняшний мир, показывая на зажженные в Дагестане огни, называя имена отважных, говорит: "Есть люди в Дагестане". Третий старец, мысленно обозревая грядущее, оценивая тот фундамент, который мы заложили для будущего сегодня, говорит: "Будут люди в Дагестане".
      По-моему, правы все три старика.
      Некоторое время назад гостем Дагестана был прославленный космонавт Андриян Николаев. Заходил он и в мой дом. Моя маленькая дочурка спросила:
      - А в Дагестане нет своего космонавта?
      - Нет, - ответил я.
      - А будет?
      - Будет!
      Будет, потому что рождаются дети, потому что мы даем им имена, потому что они растут, шагают вместе со страной. С каждым шагом они ближе к своей заветной цели. И пусть в других местах скажут про Дагестан, как мы говорим про аул, в котором порядок и мир: там есть человек.
      НАРОД
      "Скажи, Америка такая же большая страна, как и наша? У них больше населения или у нас?" - так спрашивала моя мать в 1959 году, когда я возвратился из Америки.
      Умеющий веселиться без шума и звона,
      Умеющий плакать с сухими глазами,
      Умереть умеющий без жалкого стона
      Таков человек, рожденный горами.
      В ночное окно в тихом, спящем ауле, может быть, в дождь, может быть, в хорошую погоду, раздается короткий стук.
      - Эй, есть там мужчина? Седлай коня!
      - А ты кто?
      - Если спрашиваешь "кто", оставайся дома. От тебя толку не будет.
      И опять: стук,стук.
      - Эй, есть там мужчина в доме? Седлай коня!
      - Куда? Зачем?
      - Если спрашиваешь "куда", "зачем", оставайся дома. От тебя толку не будет.
      В третий раз раздается стук.
      - Эй, есть там мужчина в доме? Седлай коня!
      - Сейчас. Я готов.
      Вот мужчина, вот горец! И поехали они вдвоем. Стук, стук. "Есть там мужчина? Седлай коня". И вот их уже не двое, не трое, не десять, а сотни и тысячи. К орлу прилетел орел, за человеком пошел человек. Так и образовался народ Дагестана. Ущельные ветры качают люльки, горные реки поют колыбельные песни:
      - Где ты был, Дингир-Дангарчу?
      - В лес ходил Дингир-Дангарчу.
      Родился сын - под подушку положили кинжал. На кинжале надпись: "У отца была рука, в которой я не дрожал, будет ли у тебя такая?"
      Родилась девочка, на колыбель повесили колокольчик с надписью: "Будешь сестра семи братьев".
      Качаются в ущельях зыбки на веревках, перекинутых с одной скалы на другую. Растут сыновья, растут и дочери. Вырос народ Дагестана, выросли у него усы, можно закручивать.
      И стало дагестанского народа один миллион и сто тысяч. Пошла о нем слава по отдаленным горам, обожгла эта слава ненасытные сердца завоевателей, потянулись к Дагестану жадные руки.
      Дагестанцы говорили: "Оставьте нас в покое у наших домашних очагов, с родителями и женами. Нас и так мало".
      Враги отвечали: "Если вас мало, то разрубим каждого из вас надвое, и вас будет больше".
      Начались войны.
      Загорелся, запылал Дагестан. На склонах гор, в ущельях, в скалах погибло сто тысяч лучших сынов Дагестана, самых молодых, крепких, отважных.
      Но остался миллион. А ветры по-прежнему качали колыбели, не умолкали колыбельные песни. Выросло сто тысяч новых дагестанских сынов. Дали им имена погибших героев. И тогда на Дагестан надвинулось нашествие арабов.
      Была великая битва, и был от битвы великий шум. Отсеченные головы катились по ущельям словно камни. Погибло сто тысяч лучших сынов Дагестана. Сто тысяч воинов, сто тысяч пахарей, сто тысяч женихов, сто тысяч отцов.
      Но остался миллион, и не перестали качаться люльки, не смолкли колыбельные песни:
      - Где ты был, Дингир-Дангарчу?
      - В лес ходил Дингир-Дангарчу.
      Выросло новых сто тысяч, и пришел тогда из Ирана шах над шахами, смертоподобный Надир. Он собирался покорить мир, а уж с Дагестаном хотел расправиться одним ударом. "Дуну на них и сдую, как пыль". Раскинул он шатры. "Неужели эти мыши собираются воевать против моих котов?" - так еще говорил шах над шахами перед началом битвы. Но в конце ее он сказал: "Все свое войско готов сменять на одного их героя Муртузали".
      Много красивых слов говорил шах Надир. Но не по мычанью узнают силу быка, а во время дела. По ветру пустили горцы шаха над шахами, погнали его войско, как ветер гонит золу, обильно полили своей и чужой кровью бесплодную, выжженную Чохскую долину. С тех пор в Иране есть поговорка: "Если шах глуп, то он пойдет завоевывать Дагестан".
      Я видел в Тегеране золотой трон шаха Надира, привезенный из Индии. Я видел его добычу из разных стран, я видел его кривой меч.
      - Эта маленькая вещь держала в повиновении и страхе полмира, - сказали мне иранские друзья.
      - Но не сумела дотянуться до маленького Дагестана.
      В Мешхете стены музея шаха Надира расписаны стихами прославленных поэтов Ирана, восхвалявших шаха на все лады. Но и дагестанский народ триста лет поет песню об этом шахе:
      Бегите, спасайтесь, мы вас не убьем,
      Мы вас не прикончим на месте,
      Чтоб вы рассказали о бегстве своем,
      Мы вас оставляем для вести.
      В Иране считают, что шах Надир объединил разрозненные народы и создал могучее Иранское государство. Может быть, оно так и есть. Но я к этому добавил бы, что он помог объединиться и разрозненным дагестанским народам, нашим сердцам. Их объединила общая ненависть к шаху-завоевателю.
      В войне с шахом Дагестан потерял сто тысяч лучших своих сынов. Погибли чабаны, охотники, каменотесы, чеканщики, землепашцы, поэты...
      Но остался миллион. Качались люльки, пели песни, джигиты увозили своих возлюбленных, согревались под одной буркой, обнимались, продолжали род Дагестана. Народилось сто тысяч новых сынов и дочерей, сто тысяч серпов, кинжалов, пандуров, бубнов.
      Тогда началась еще одна война. В ущельях и на каменистых дорогах загремели пушки. В лесах на склонах гор застучали топоры. Засверкали штыки, засвистели пули.
      От Урала до Дуная,
      До большой реки,
      Колыхаясь и сверкая,
      Движутся полки.
      Веют белые султаны,
      Как степной ковыль,
      Мчатся пестрые уланы,
      Подымая пыль.
      Боевые батальоны
      Тесно в ряд идут,
      Впереди несут знамены,
      В барабаны бьют.
      Батареи медным строем
      Скачут и гремят,
      И дымясь, как перед боем,
      Фитили горят.
      И испытанный трудами
      Бури боевой,
      Их ведет, грозя очами,
      Генерал седой.
      Идут все полки могучи,
      Шумны, как поток,
      Страшно медленны, как тучи,
      Прямо на Восток.
      И томим зловещей думой,
      Полный черных снов,
      Стал считать Казбек угрюмый
      И не счел врагов...
      Да, трудно было их сосчитать. В наших песнях поется, что приходилось выходить одному на сто. "Отрубали руку - дрались другой рукой, отрубали голову - тела продолжали драться, - рассказывали о той войне старики. Убитыми конями перегораживали дороги и ущелья, с высоких скал прыгали на штыки. Нам говорили: хватит лить кровь. Сопротивление бесполезно. Куда вы денетесь? У вас нет крыльев, чтобы взлететь в небо. У вас ведь нет таких когтей, чтобы зарыться в землю.
      Но Шамиль отвечал:
      - Есть крыло - моя сабля. Наши когти - наши кинжалы, наши стрелы.
      Двадцать пять лет дрались горцы во главе с Шамилем. В те годы изменился не только внешний облик Дагестана, но даже названия мест и рек. Авар-Койсу стала называться Кара-Койсу, то есть Черной рекой. Появились Раненые скалы, Ущелье смерти, прославилась река Валерик, остались в народной памяти тропа Шамиля, дорога Шамиля, танец Шамиля.
      Трагическим венцом войны стала гора Гуниб. На ее вершине последний раз молился имам. Во время молитвы в поднятую руку попала пуля. Не вздрогнул Шамиль и продолжал свой намаз. Кровь обрызгала колени имама и каменную плиту, на которой он стоял. Раненый имам довел до конца свою молитву. Когда он встал, приближенные сказали ему:
      - Ты ранен, имам.
      - Эта рана - пустяк. Она заживет. - Шамиль сорвал пучок травы и стал вытирать кровь с руки. - Дагестан истекает кровью. Ту рану залечить труднее.
      В этот самый тяжелый час имам призвал к себе на помощь своих храбрецов, давно уж взятых могилой. И тех, которые сложили головы на Ахульго, и тех, которые погибли в Хунзахе, и тех, которые остались лежать в каменистой земле близ аула Салты, и тех, которые похоронены в Гергебиле, и тех, которые пали в Дарго.
      Он вспомнил своего одноаульца и предшественника, первого имама Кази-Магомеда, хромого Хаджи-Мурата, Алибекилава, Ахбердилава и многих еще храбрецов. Кто без головы, кто без руки, кто с простреленным сердцем, лежат они в дагестанской земле. Война - это значит смерть. Сто тысяч лучших дагестанских сынов.
      А Шамиль, пересекая великую Россию, все еще твердил:
      - Мал Дагестан, мал наш народ. Мне бы еще хоть капельку сабель.
      В Верхнем Гунибе сохранился камень, на котором есть надпись: "На сем камне восседал князь Барятинский, принимая пленного Шамиля".
      - Напрасны же были все твои старания, вся твоя борьба, - сказал Барятинский своему пленнику.
      - Нет, не напрасны, - ответил Шамиль. - Память о ней сохранится в народе. Многих кровников моя борьба делала братьями, многие враждовавшие между собой аулы она объединила, многие народы Дагестана, враждовавшие между собой и твердившие "мой народ", "моя нация", она слила в единый дагестанский народ. Чувство родины, чувство единого Дагестана я завоевал и оставляю своим потомкам. Разве этого мало?
      Я спросил у отца:
      - Почему арабы, Тимур, шах Надир шли на нас, проливали кровь, сеяли зло и ненависть? Зачем им нужен был Дагестан, похожий на волчонка, не познавшего нежности и ласки?
      - Я расскажу тебе притчу об одном очень богатом человеке. Да, он был очень богат. Когда он поднялся на холм, то увидел, что вся долина от подножия гор до берега моря заполнена его отарами. Не видно конца и его рогатым стадам, и его резвым табунам. Весь воздух был наполнен блеянием ягнят. И возрадовалось сердце богатого человека, что вся земля - его земля и весь скот на земле - его.
      Но вот взгляд богача упал вдруг на клочок земли, оставшийся свободным и пустым от его стад. И заныло тогда его сердце, будто кто нанес ему глубокую рану. Разгневался богач и закричал грозным голосом: "Эй! Что там за клочок земли, похожий на облысевшую шкуру? Неужели у меня не хватит овец, чтобы заполнить его?! Гоните туда отары, гоните стада!"
      Но больше всего отец любил рассказывать о самом Шамиле. Например, о том, как Шамиль победил смелого разбойника. Однажды имам со своими мюридами приехал в какой-то аул. Старейшины аула встретили его враждебно. Они сказали:
      - Нам надоела война. Мы хотим жить мирно. Если бы не ты, мы давно бы помирились с царем.
      - Эй вы, что были раньше горцами! Вы что же, хотите есть дагестанский хлеб, а служить его врагам? Разве я нарушил ваш мир и покой? Я его защищаю.
      - Имам, мы ведь тоже дагестанцы, но мы видим, что эта война ничего хорошего Дагестану не дает и не даст. На одном упрямстве далеко не уедешь.
      - Вы дагестанцы? По месту вы и правда живете в Дагестане, но сердца у вас заячьи. Вам нравится ворошить угли в очаге, когда Дагестан истекает кровью. Откройте ворота! Или мы их откроем саблями!
      Долго переговаривались аульские старейшины с имамом, наконец решили впустить его и принять мирно как высокого и почетного гостя. За это Шамиль дал им слово не убить ни одного человека в этом ауле и не вспоминать о старых грехах. Он остановился в сакле верного своего кунака и жил тут несколько дней, ведя переговоры со старейшинами аула.
      В то время в самом ауле и в его окрестностях промышлял ужасный разбойник, великан более чем двухметрового роста. Он грабил всех подряд, отнимал зерно, скот, коней, убивал и запугивал жителей аула. Для него не было ничего святого. Аллах, царь и имам были для него пустые слова.
      Тогда старейшины аула обратились с просьбой к Шамилю:
      - Имам, освободи нас от этого разбойника.
      - Но что я с ним должен сделать?
      - Убить, имам, убить. Он же сам многократный убийца.
      - Я дал слово вашему джамаату не убивать в этом ауле ни одного человека. Слово надо держать.
      - Имам, найди способ, освободи нас от злодея!
      Через несколько дней мюриды Шамиля окружили разбойника, поймали и связали его, а приведя в аул, посадили в подвал. Чтобы наказать преступника по заслугам, собрался специальный суд-диван. Постановили выколоть бандиту глаза. Ослепив, снова посадили злодея в подвал, под замок.
      Прошло несколько дней. Однажды ночью, ближе к рассвету, когда Шамиль спал крепким сном, раздался в его комнате шум и грохот. Имам вскочил, огляделся. Видит, что, раскрошив топором дверь, надвигается на него гора звероподобный человек, похожий на дэва, рычащий, извергающий проклятия. Имам понял: разбойнику удалось каким-то образом убежать из-под замка и теперь он пришел отомстить.
      Гигант надвигался скрипя зубами. В одной руке он держал огромный кинжал, в другой - топор. Имам тоже схватил свой кинжал. Он звал мюридов, но разбойник успел зарубить их. Аул спал. Никто не слышал зова имама.
      Отступая, Шамиль ловил удобный момент, чтобы напасть на противника, а тот сослепу прыгал туда и сюда, метался и махал топором. Он разворотил топором все, что было в комнате.
      - Где же ты, храбрец, о котором рассказывают книги? - кричал гигант. Где ты прячешься? Иди, свяжи мне руки, поймай меня, выколи мне глаза.
      - Я здесь! - громко крикнул имам и тотчас отскочил в сторону. Топор врезался глубоко в стену как раз в том месте, где секундой раньше стоял Шамиль. Тогда он улучил минуту, прыгнул на своего врага. Тот был сильнее, лютее. Начал кидать и швырять Шамиля, успел несколько раз поранить. Но ловкость и быстрота Шамиля всякий раз выручали, ему удавалось избежать смертельного ранения. Борьба длилась около двух часов. Наконец разбойник схватил Шамиля, поднял над головой и хотел ударить об пол, а потом и отрубить голову. Но поднятый в воздух Шамиль изловчился и успел ударить несколько раз кинжалом по голове разбойника. Тот внезапно сник, ослабел, закачался и рухнул, как кирпичная башня. Кинжал выпал из его рук. Утром нашли их обоих в луже крови. У Шамиля оказалось девять ран, и ему целый месяц еще пришлось лечиться в том ауле.
      Борьба Шамиля с могущественным внешним противником во многом напоминала эту драку. Противник в незнакомых ему горах иногда действовал как бы вслепую. Шамиль же ловко увертывался от ударов и внезапно нападал то сбоку, то сзади.
      У каждого горца, наверное, есть свой образ Шамиля. Я тоже вижу его по-своему.
      Он еще молод. На плоской скале Ахульго, припав на колени, он воздел в небо руки, только что омытые волной Аварской Койсу. Рукава черкески засучены. Губы шепчут какое-то слово - некоторые утверждают, что, когда во время молитвы он шептал "аллах", слышалось людям - "свобода", а когда он шептал "свобода", слышалось людям - "аллах".
      Он уже стар. На берегу Каспия он навсегда прощается с Дагестаном. Он пленник белого царя. Он поднялся на камни и окинул взглядом кипящие воды Каспия. Губы его вместо "аллах" и "свобода" шепчут "прощай". Говорят, что на щеках его видели в тот час капли влаги. Но ведь Шамиль никогда не плакал. Возможно, это были морские брызги.
      И все же ярче всего он представляется мне, по рассказу отца, в тесной сакле один на один с разъяренным разбойником, в длительной и кровавой борьбе.
      С Хаджи-Муратом они жили то в мире, то в ссоре. Много легенд существует о них, много былей.
      Возведя Хаджи-Мурата в сан наиба, Шамиль послал его в Хайдак и Табасаран, чтобы привлечь их на свою сторону, вернее, чтобы вовлечь их в войну. Он надеялся, что Хаджи-Мурат будет действовать убеждением, однако новый наиб навел в Хайдаке и Табасаране порядок кнута и огня. Если кто осмеливался заикаться о законе, Хаджи-Мурат показывал свой кулак и говорил: "Вот ваш закон. Я Хаджи-Мурат из Хунзаха. Я и есть для вас главный закон".
      До Шамиля дошли слухи о жестокостях Хаджи-Мурата. Он послал гонца и вызвал наиба к себе. Тот вернулся с большой добычей. Его отряд гнал впереди себя стада рогатого скота, отары овец, табуны лошадей. Сам Хаджи-Мурат держал поперек седла похищенную красавицу.
      - Ассалам алейкум, имам! - приветствовал Хаджи-Мурат своего вождя, сходя с коня.
      - Ваалейкум ассалам, наиб. С приездом тебя. С чем хорошим приехал?
      - Не с пустыми руками. Есть серебро, есть отары, есть кони, есть ковры. Хорошо ткут ковры в Табасаране.
      - А красавицы не найдется?
      - Есть и красавица. Да еще какая! Для тебя привез, имам.
      Воины некоторое время смотрели в глаза друг другу. Потом Шамиль сказал:
      - Скажи, с этой красавицей, что ли, я пойду воевать? Мне нужны не овцы, а люди. Мне нужны не кони, а всадники. Ты угнал у них скот. Но этим ты ранил их сердца и отворотил от нас. Они должны были стать нашими воинами, заменить убитых и раненых. А кем их теперь заменишь? Разве случилось бы с нами то, что случилось в Салты и Гергебиле, если бы хайдакцы и табасаранцы были с нами? И разве допустимо, чтобы одни дагестанцы разоряли других дагестанцев?
      - Имам, но другого языка они не понимали!
      - А ты постарался сам понять их язык? Если бы понял, то обошлось бы без кнута и огня. Разве разбойники мои наибы?
      - Имам, я - Хаджи-Мурат из Хунзаха!
      - Я тоже - Шамиль из Гимры. А Кебед-Магомед из Телетля, а Гусейн из Чиркея. Ну и что из того? Аварцы, хиндаляльцы, кумыки, лезгины, лакцы, ограбленные тобой хайдакцы и табасаранцы - все мы сыновья одного Дагестана. Мы должны понимать друг друга. Ведь мы - пальцы одной руки. Для того, чтобы получился кулак, все пальцы должны крепко-крепко соединиться. За храбрость спасибо тебе, Хаджи-Мурат. За это ты достоин любой награды. Твоя голова увенчана чалмой. Но теперь я тебя не одобряю.
      - Когда другие в таких же чалмах грабили, ты ничего им не говорил, имам. Теперь, где бы гром ни гремел, все на мою голову.
      - Я знаю, кого ты имеешь в виду, Хаджи-Мурат: Ахбердилава, моего сына Кази-Магомеда или даже меня самого. Но Ахбердилав ограбил в Моздоке нашего врага. Я отнял добро у ханов, которые не хотели идти вместе с нами и даже пытались противостоять нам. Нет, Хаджи-Мурат. Чтобы быть наибом, недостаточно иметь смелое сердце и острый кинжал. Надо иметь еще хорошую голову.
      Такие споры часто возникали между Шамилем и Хаджи-Муратом. Эти распри раздувались, преувеличивались молвой, и в конце концов злая вражда разделила их. Хаджи-Мурат покинул Шамиля, ушел на другую сторону, лишился головы. Тело его погребено в Нухе. Знаменательное разделение: голова досталась врагу, а сердце осталось в Дагестане. Какая судьба!
      ГОЛОВА ХАДЖИ-МУРАТА
      Отрубленную вижу голову
      И боевые слышу гулы,
      А кровь течет по камню голому
      Через немирные аулы.
      И сабли, что о скалы точены,
      Взлетают, видевшие виды.
      И скачут вдоль крутой обочины
      Кавказу верные мюриды.
      Спросил я голову кровавую:
      "Ты чья была, скажи на милость?
      И как, увенчанная славою,
      В чужих руках ты очутилась?"
      И слышу вдруг:
      "Скрывать мне нечего,
      Я голова Хаджи-Мурата,
      И потому скатилась с плеч его,
      Что заблудилась я когда-то.
      Дорогу избрала не лучшую,
      Виной всему мой нрав тщеславный..."
      Смотрю на голову заблудшую,
      Что в схватке срублена неравной.
      Тропинками, сквозь даль
      простертыми,
      В горах рожденные мужчины,
      Должны живыми или мертвыми
      Мы возвращаться на вершины.
      Перевел Я. Козловский
      Увезли имама из Дагестана. Настроили крепостей с амбразурами во все стороны. Пушки и ружья смотрели из амбразур. Они хотя и не стреляли, но как бы говорили: "Смирно сидите, горцы, ведите себя хорошо и тихо".
      В печальной доле племя этих гор,
      В печальной доле реки, звери, птицы,
      Казалось, нет дороги на простор
      И только в смерти выход из темницы.
      "Земля дикарей", - сказал один губернатор, уезжая из Дагестана. "Они живут не на земле, а в пропасти", - писал другой.
      "Этим диким туземцам и та земля, что есть, - лишняя", - утверждал третий.
      Но даже в то глухое время звучали голоса Лермонтова, Добролюбова, Чернышевского, Бестужева-Марлинского, Пирогова... Да, были в царской России люди, понимавшие душу горца, сказавшие добрые слова о народе Дагестана. Если бы горцы могли тогда понять их язык!
      Вечный снег на горах Дагестана,
      Вечной ночи над ним темнота,
      сказал некогда Сулейман Стальский, глядя на родную землю.
      "С тех пор, как Дагестан посадили в темницу, все месяцы года имеют по тридцать одному дню", - писал некогда мой отец.
      "Горы, мы с вами сидим в подвале", - сказал некогда Абуталиб.
      "От такого горя и тур грустит в горах", - пела некогда Анхил Марин.
      "Об этом мире и думать нечего. У кого жирнее хинкалы, у того больше и славы", - махнул рукой Махмуд.
      "Счастья нигде нет", - сделал вывод, объездив весь мир, кубачинец Ахмед Мунги.
      Но Ирчи Казак писал: "Мужчина Дагестана везде должен оставаться мужчиной Дагестана".
      Но тот же Батырай писал перед смертью: "Пусть у храбрых не рождаются робкие сыновья".
      Но тот же Махмуд пел:
      Если тур заплутался в горах, где темно,
      Иль тропу, или смерть он найдет все равно.
      Но тот же Абуталиб сказал: "Этот мир вот-вот загремит. Пусть же он загремит громче".
      И пришло время - раздался гром. Ударило далеко, не сразу докатилось до Дагестана, но все уже было разделено на две части зримой красной чертой: история, судьбы, жизнь каждого человека, все человечество. Гнев и любовь, мысль и мечты - все разделилось надвое.
      - Загремело!..
      - Где загремело?
      - По всей России.
      - Что загремело?
      - Революция.
      - Чья революция?
      - Детей трудового народа.
      - Ее цель?
      - Кто был ничем, тот станет всем.
      - Ее цвет?
      - Красный.
      - Ее песни?
      - "Это есть наш последний и решительный бой".
      - Ее армия?
      - Все голодные и горестные. Великая армия труда.
      - Ее язык, нация?
      - Все языки, все нации.
      - Ее глава?
      - Ленин.
      - Что говорит Революция горцам Дагестана? Переведите нам. Герои и певцы перевели на все наречия Дагестана язык революции:
      "Веками угнетенные народы Дагестана! В наши дома, на наши поля по извилистым горным тропинкам пришла великая Революция. Слушайте ее и служите ей. Она говорит вам слова, которых вы никогда не слышали. Она говорит:
      - Братья! Новая Россия подает вам свою руку. Принимайте ее, сплетайтесь с нею в крепком рукопожатии, в ней ваша сила и ваша вера.
      - Дети ущелий и гор! Открывайте окна в большой мир. Начинается не день новый, а новая судьба. Идите навстречу этой судьбе!
      - Теперь вы не обязаны гнуть спину перед сильными. Отныне на вашего коня не сядет чужой. Теперь ваши кони - ваши кони, ваши кинжалы - ваши кинжалы, ваши поля - ваши поля, ваша свобода - ваша свобода".
      Так перевели язык "Авроры" на языки народов Дагестана. Его перевели Махач, Уллубий, Оскар, Джелал, Кази-Магомед, Магомед-Мирза, Гарун и другие мюриды революции, хорошо знавшие горести Дагестана.
      И пошел Дагестан навстречу своей судьбе. Горцы приняли цвет и песни революции. Но испугались ее враги. Это над их головами загремел гром, под их ногами зашаталась земля, перед ними вскипело море, за их спинами обрушились скалы. Затрясся и рухнул старый мир. Разверзлась глубокая пропасть.