Мой Дагестан

      В августе 1859 года на горе Гуниб имам Шамиль сошел с боевого коня и предстал перед князем Барятинским как великий пленник. Выставив левую ногу немного вперед и поставив ее на камень, а правую руку положив на рукоять сабли, бросив затуманенный взор на окрестные горы, Шамиль сказал:
      - Сардар!1 Двадцать пять лет я воевал, отстаивая честь этих гор и этих горцев. Мои девятнадцать ран болят и не заживут никогда. Теперь я сдаюсь в плен и отдаю свою землю в ваши руки.
      - Полно жалеть. Хороша твоя земля: одни скалы да камни!
      - Скажи, сардар, кто же из нас был более прав в этой войне: мы ли, кто умирал за землю, считая ее прекрасной, вы ли, кто тоже умирал за нее, считая ее плохой?
      Пленного Шамиля целый месяц везли в Петербург.
      В Петербурге император его спросил:
      - Как показалась тебе дорога?
      - Большая страна. Очень большая страна.
      - Скажи, имам, когда б ты знал, что государство мое так велико и могуче, воевал бы ты против него так долго или благоразумно и вовремя сложил бы оружие?
      - Вы же воевали с нами так долго, зная, что у нас маленькая и слабая страна!
      У моего отца хранилось одно письмо Шамиля, вернее, его прощание. Вот оно:
      "Мои горцы! Любите свои голые, дикие скалы. Мало добра они принесли вам, но без этих скал ваша земля не будет похожа на вашу землю, а без земли нет свободы бедным горцам. Бейтесь за них, берегите их. Пусть звон ваших сабель усладит мой могильный сон".
      Шамиль не раз слышал звон и стук горских сабель, хотя дрались горцы уже за другое дело. Шире стала теперь родина дагестанцев. Могилы их разбросаны в далеких полях Украины, Белоруссии, Подмосковья, Венгрии, Польши, Чехословакии, на Карпатах и на Балканах, а также и под Берлином.
      - Из-за чего дрались раньше люди одного аула?
      - Из-за пяди земли между полями двух горцев, из-за маленького откоса, из-за камня.
      - Из-за чего дрались раньше люди двух соседних аулов?
      - Из-за пяди земли между полями аулов.
      - Из-за чего воевал Дагестан с другими народами?
      - Из-за пяди земли на границах самого Дагестана.
      - Из-за чего потом воевал Дагестан?
      - Из-за пяди земли на границах великой Страны Советов.
      - За что теперь борется Дагестан?
      - За мир во всем мире.
      Вместе с Шамилем были пленены и два его сына. Судьбы их сложились по-разному. Младший сын, Магомед-Шафы, сделался царским генералом. Старший же, Гази-Магомед, оказался в Турции.
      Однажды ко мне пришла пожилая женщина, одетая в турецкий наряд. Грузинка, она еще в молодости вышла замуж за турка и сорок лет прожила в Стамбуле. Потом муж умер, а женщина, оставшись одинокой, вернулась в Грузию. И вот она пришла ко мне. Причина ее прихода следующая: живя в Стамбуле, она, оказывается, дружила с потомками Шамиля по линии самого младшего сына.
      - Как они живут? - спросил я.
      - Плохо.
      - Отчего?
      - Оттого, что у них нет Дагестана. Если бы вы знали, как они там скучают! Иногда их обижают чиновники, грозясь отобрать ту землю, которой они владеют. "Отбирайте, - говорят потомки имама. - Дагестана у нас все равно нет, а другая земля нам недорога". Узнав, что возвращаюсь на родину, - продолжала грузинка, - они попросили меня навестить Дагестан, побывать в родном ауле Шамиля, в горах, где он воевал, а также найти вас. Они дали мне этот платок, чтобы вы завернули в него немного дагестанской земли и послали им.
      Я развернул платок. На нем арабской вязью было вышито -"Шамиль".
      Рассказ грузинки меня растрогал. Я пообещал послать землю. Об этом я советовался со многими стариками.
      - Стоит ли посылать людям, живущим на чужбине, нашу землю?
      - Другим бы не надо было посылать, но потомкам Шамиля пошли, ответили старики.
      Один старик принес мне горсть земли из аула Шамиля, и мы завернули ее в именной платок. Старик сказал:
      - Пошли им нашу землю, но скажи, что каждая крупица ее бесценна. Напиши им также, что жизнь на этой земле теперь изменилась, настали новые времена. Обо всем напиши, пусть знают.
      Но писать мне не пришлось. Вскоре я сам поехал в Турцию. Захватил с собой и драгоценный подарок.
      Я разыскал потомков Шамиля, но повидать их мне не удалось. Правнук имама, сказали мне, уехал куда-то, чуть ли не в Мекку. Правнучки Нажават и Нажият тоже не вышли ко мне. У одной, сказали, болит голова, у другой, сказали, сердечный приступ. Кому же отдавать мою землю? Были там еще аварцы, но они покинули Дагестан добровольно.
      Тогда я понял, что их Шамиль и мой Шамиль - разные Шамили.
      Вот в далекой Турции я держу горсть земли родного Дагестана. В этой щепоти земли я вижу наши аулы Гуниб, Чиркей, Ахты, Кумух, Хунзах, Цада, Цунта, Чарода... Это моя земля. О ней я много написал и напишу. Ее теперь не накроешь буркой, как случилось с тем незадачливым горцем из старого смешного рассказа.
      Второе сокровище Дагестана - море.
      Происходят такие телефонные разговоры между Москвой и Гунибом.
      - Алло, алло, Гуниб? Омар, это ты? Ты меня слышишь? Как день, как настроение?
      - Слышу. У нас хорошо. Сегодня с утра видим море!..
      Или:
      - Алло, Гуниб? Это ты, Фатима? Как дела, как настроение?
      - Так себе. Туман. Моря не видно.
      - Не вижу моря, отец, - сказал и Джамалутдин, сын Шамиля. Он был заложником у царя: воспитывался в Кадетском корпусе и по возвращении на родину считал борьбу отца и горцев против белого царя напрасной.
      - Увидишь, сын мой, - ответил Шамиль, - только смотри моими глазами.
      От горы Гуниб до моря сто пятьдесят километров. Каким ясным должен быть день, каким лазурным и ярким должно быть море, какими зоркими должны быть глаза, какой высокой должна быть гора, чтобы можно было просто сказать: "Вижу море".
      Даже в тех аулах, откуда море никак нельзя увидеть, когда спрашивают о настроении, иногда отвечают: прекрасное настроение, будто море перед глазами.
      Кто кого украшает: Каспийское море Дагестан или Дагестан Каспийское море? Кто кем гордится: горцы морем или море горцами?
      Когда вижу море, вижу весь мир. Когда оно волнуется, кажется, и всюду в мире неспокойная, бурная погода. Когда оно молчит, кажется, и везде царит тишина.
      Я пришел к нему еще мальчиком, спустившись по крутым и витиеватым горным тропинкам. С тех пор окна моего дома всегда открыты в сторону моря. Но и окна самого Дагестана глядят туда же.
      Когда не слышу морского шума, засыпаю с трудом.
      - А ты, Дагестан, почему не спишь?
      - Море не шумит, нету сна.
      Про яркий цвет говорим - как море. Про сильный шум говорим - как море. Про широкие поля ржи говорим - как море.
      Про глубину мудрости и души говорим - как море.
      Даже про чистое небо и то говорим - как море.
      Когда наша корова давала много молока, мама называла ее -"море мое".
      Вспоминаю мать на балконе, кувшин со сметаной у нее в руках. Она сбивает масло, чтобы накормить нас, детей, играющих вокруг нее. Глиняная шейка того кувшина была украшена ожерельем из морских ракушек.
      Чтобы масла получилось больше, - объясняла нам мать. А еще она говорила, что ракушки защищают от дурного глаза.
      Каменная грудь Дагестана тоже украшена ожерельем из ракушек, ожерельем из прибрежных камней, ожерельем прибоя.
      Привык Дагестан к шуму каспийских волн, плохо ему спится в тишине, совсем бы не смог он спать, когда бы лишился моря.
      Белоснежные волны морские, скажите,
      На каком языке вы со мной говорите?
      Вы шумите, бурля, у подножия скал,
      Словно в горном ауле воскресный базар,
      Где кричащих на всех сорока языках
      Наших горцев не может понять и Аллах.
      День пройдет, грохотания нет и в помине,
      Шелестите легко, как трава на равнине.
      А еще вы начнете плескаться, бывает,
      Словно мать по погибшему сыну рыдает.
      Словно старый отец по наследнику стонет,
      Словно конь оплошавший, что в паводке тонет.
      То журча и ласкаясь, то яростно споря,
      На своем языке говоришь ты, о море.
      И сродни мое сердце твоей глубине,
      Все твои превращенья понятны и мне.
      Разве сердце мое не кипит временами,
      Разбиваясь о камни тупые волнами?
      Но потом, расстилаясь все тише и ниже,
      Разве берег отлогий в бессилье не лижет?
      Разве тайн никаких не хранит глубина?
      И печаль у нас, море, и радость - одна.
      Но скажу про свою, про отдельную боль:
      Жажду морем напиться. Немыслимо. Соль.
      Поезд, идущий из Москвы, прибывает в Махачкалу на рассвете. Ночь перед этим - для меня самая бесконечная ночь. Встаю среди ночи, вглядываюсь в темное окно. За окном еще степь. Гремит поезд, шумит ветер за стенкой вагона. Второй раз встаю и вглядываюсь в окно - степь. Наконец, встаю в третий раз - вижу море. Значит, это уже мой Дагестан.
      Спасибо тебе, синее море, водный простор! Первым ты сообщаешь мне, что я уже приехал домой.
      Отец любил говорить: "У кого есть море, у того всегда будет много гостей".
      Абуталиб вторил ему: "У кого есть море, тот живет красиво, богато. Красивее моря могут быть горы, но и они у нас есть".
      Эти два старика - мой отец и Абуталиб - часто, не сговариваясь, как только встретятся, уходили к морю. Они поднимались на холм, с которого видны все корабли, пришедшие в порт. Оттуда доносился до стариков запах рыбы и соли. Целыми часами они сидели молча, предоставляя возможность говорить только морю.
      Пусть море говорит, а ты молчи,
      Не изливай ни радости, ни горя.
      Великий Данте замолкал в ночи,
      Когда у ног его плескалось море.
      Людьми заполнен берег или пуст,
      Дай морю петь, волнам его не вторя,
      И Пушкин - величайший златоуст
      Молчал всегда, покамест пело море.
      Перевел Н. Гребнев
      Мой отец говорил: слушая море, научись понимать, о чем оно говорит. Оно много видело, много знает.
      - Скажи, о море, почему ты солоно?
      - Людской слезы в моих волнах немало!
      - Скажи, о море, чем ты разрисовано?
      - В моих глубинах кроются кораллы!
      - Скажи, о море, что ты так взволновано?
      - В пучине много храбрых погибало:
      Один мечтал, чтоб не было я солоно,
      Другой нырял, чтоб отыскать кораллы!
      Перевел Н. Гребнев
      Два седовласых горца, два поэта, сидят на холме, как два старых орла. Сидят неподвижно, молчат, слушают море. А оно шумит, заставляет думать о жизни, которая похожа на него и которую нужно переплыть от берега до берега, какая бы погода ни захватила на открытом и опасном ее просторе. В отличие от моря в жизни нет тихих гаваней, нет причалов. Хочешь не хочешь плыви. Будет только одна, последняя гавань, только один, последний причал.
      Шумит Каспий, шумит Хвалынское море. Текут в него реки: с одной стороны - Волга, Урал, с другой - Кура, Терек, Сулак. Все они смешались, и теперь их не отличить одну от другой. Для них море тоже своего рода последний причал. Хотя не исчезнет, не умрет, не утихнет их вода, будет ходить, подыматься синими волнами. Будут ходить по этим волнам большие корабли в разные концы света.
      Горцы, дети Дагестана, разве ваша судьба не похожа на судьбу этих рек? Вы тоже соединились и слились в едином море нашего великого братства.
      Шумит Каспий. Молча стоят два седых человека, два поэта, и с ними я, еще подросток. Потом, когда пошли мы домой, Абуталиб сказал моему отцу:
      - Взрослым становится твой сын. Сегодня познал он большое чувство.
      - Никому нельзя быть маленьким на том месте, где мы стояли, - отвечает Абуталибу отец.
      Теперь, когда прихожу на берег моря, все время кажется, что стою рядом с отцом.
      Говорят, Каспий с каждым годом мелеет. Уже стоят городские дома там, где некогда плескалась вода. Наверное, так оно и есть. Но я не верю, что море перестанет быть морем. Оно, может быть, мелеет, да не мельчает.
      Я и людям всегда говорю: не будьте мелкими, если даже вы малочисленны.
      Ученый муж качает головой,
      Поэт грустит, писатель сожалеет,
      Что Каспий от черты береговой
      С годами отступает и мелеет.
      Мне кажется порой, что это чушь,
      Что старый Каспий обмелеть не может,
      Процесс мельчанья некоторых душ
      Меня гораздо более тревожит.
      Перевел Н. Гребнев
      Махач тоже говорил про море. Он был первым ревкомом Дагестана, и его именем называется теперь столица нашей республики. Раньше город назывался Порт-Петровск. Во время гражданской войны Махач превратил его в неприступную крепость.
      Так вот, о море Махач сказал: "Сколько бы ни было врагов, всех покидаем в море. Море глубокое, на дне места хватит".
      Когда соберутся горцы около мечети или под старым деревом, чтобы потолковать о житье-бытье, называется это у нас годеканом. На годекане спросили однажды у горцев: какой звук приятнее всего душе? Горцы, подумав, начали отвечать:
      - Звон серебра.
      - Ржанье коня.
      - Голос любимой девушки.
      - Цокот подков по камням ущелья.
      - Смех ребенка.
      - Колыбельная песня матери.
      - Журчанье воды.
      А один горец сказал:
      - Голос моря. Потому что у моря есть все звуки, которые вы перечислили.
      А в другой раз на годекане спросили у горцев: какой цвет наиболее приятен душе? Горцы, подумав, начали отвечать:
      - Ясное небо.
      - Белоснежная вершина горы.
      - Глаза матери.
      - Волосы сына.
      - Цветущий персик.
      - Осенние ивы.
      - Вода родника.
      А один горец сказал:
      - Цвет моря. Потому что в нем есть все цвета, которые вы перечислили.
      Когда спрашивали на годекане о запахах, напитках или о чем-нибудь еще, всегда дело кончалось морем.
      Морем навеяны народу прекрасные сказки о юноше и мор-ской царевне, о лазурной птице, которая где ни ударит клювом, там и забьет родник.
      Конечно, на годеканах каждый хвалит своего скакуна. Не делаю ли я то же самое, хваля свое Каспийское море? Иногда мне говорят: подумаешь, Каспий. Это даже и не море, а большое озеро. Настоящее море - Черное.
      Верно, что Каспий не так бархатист и нежен, как Черное, Адриатическое или какое-нибудь там Ионическое море. Но ведь туда люди едут преимущественно отдыхать и купаться, а на Каспий - преимущественно работать. Море - рыбак, море - нефтяник, море - труженик. Ну, и характер у него поэтому более суровый. Что поделаешь, у каждого быка свой нрав, у каждого мужчины свой характер, у каждого моря своя повадка... А разве горы Дагестана не отличаются характером от гор Грузии, Абхазии и от других гор?
      Но мне, по правде говоря, все моря кажутся похожими друг на друга. Когда плыву по Черному, вспоминаю Каспий, а плывя по Каспию, могу вспомнить даже океан. И ничем наше море не хуже других. Так же в него бросают монеты на память, чтобы - по примете - вернуться снова.
      Отец говорил: если море человеку кажется некрасивым, это значит сам человек некрасив.
      Кто-то сказал однажды Абуталибу:
      - Море сегодня противно шумит.
      - А ты послушай моими ушами.
      Итак, на Каспийское море смотрите глазами Дагестана, и оно покажется вам прекрасным.
      Подвиг славного подводника капитана 2-го ранга Магомеда Гаджиева из дагестанского аула Мегеб известен всему Военно-Морскому Флоту. Он воевал и в Балтийском, и в Северном, и в Баренцевом морях. Не один фашистский корабль нашел себе могилу в холодных водах от торпед Магомеда Гаджиева. Его лодка первой в истории Отечественной войны приняла открытый бой с фашистской эскадрой. У него было правило: он не брил усов до тех пор, пока не потопит вражеский корабль.
      Один раз я видел Магомеда Гаджиева. Я учился тогда в Буйнакском педучилище имени Абашилова. Магомед Гаджиев был в отпуске, и мы пригласили его в наше училище. Мы спросили:
      - Как получилось, что выросший среди скал стал моряком?
      - В детстве с вершины одной горы я увидел Каспийское море и не поверил своим глазам. Оно позвало меня к себе, вот я и пошел. Не мог устоять перед зовом моря.
      Горец Магомед Гаджиев, Герой Советского Союза, погиб в Баренцевом море. Памятник, воздвигнутый ему в Махачкале перед заводом, носящим его имя, глядит на просторы Каспия. В городе Североморске есть школа его имени.
      В море уходят смелые, но не все возвращаются. Поэтому горцы бросают в море первые весенние цветы: всем погибшим. Мои цветы тоже не раз плавали среди волн.
      В Баренцевом море, в квадрате, где погиб Гаджиев и его товарищи, корабли останавливаются, чтобы почтить его память.
      На Каспии существует такой же порядок. Остановка в три минуты молчания, чтобы вспомнить о тех, кто погиб.
      Наш город Махачкала стоит как корабль у причала. Из прибрежного парка смотрит на море Пушкин, неподалеку от него стоит Сулейман Стальский, с бульвара смотрит на Каспий мой отец.
      Говорят, что на месте моря некогда была унылая голая пустыня. Потом она увидела горы и от радости расплеснулась у их подножия своей синевой.
      Говорят, что горы были некогда дерущимися драконами. Потом они увидели море и замерли от удивления, окаменели.
      Мать пела над моей колыбелью:
      Вырастай, сыночек,
      С гору высотой,
      Вырастай, сыночек,
      С море широтой.
      Девушка пела молодому джигиту:
      На высокой горе
      Ты, как видно, родился,
      Лихо сдвинул папаху.
      Не глядишь, загордился.
      Молодой джигит пел красивой горянке:
      Не со дна ли морского
      Ты пришла к нам сюда?
      Я такой красоты
      Не видал никогда.
      Перевел Н. Гребнев
      На одном собрании я услышал такой разговор:
      - Что это мы все море да горы, горы да море? У нас есть другие горы и моря, о которых надо говорить. У нас есть море лезгинских садов, море скота, горы шерсти.
      Но правильно говорится: "Не пой сам все три песни, одну оставь нам. Не делай сам все три намаза, один оставь нам".
      Я рассказал о двух главных частях, из которых состоит Дагестан. А третья часть - все остальное. Разве мало можно сказать о дорогах и реках, о деревьях и травах! Целой жизни не хватит, чтобы рассказать обо всем.
      Так и с песнями. В мире есть только три песни: первая - песня матери, вторая - песня матери, а третья песня - все остальные песни.
      Горцы приглашают к себе в гости, говоря: "Приезжайте к нам. Наши горы, наше море и наши сердца принадлежат вам. У нас земля - земля, дом - дом, конь - конь, человек - человек. И ничего третьего нет между ними".
      ЧЕЛОВЕК
      Человек и свобода на аварском языке называются одним и тем же словом. "Узден" - человек, "узденлъи" - свобода, поэтому, когда имеется в виду человек - "узден", имеется в виду, что он свободный - "узденлъи".
      Надпись на могильной плите:
      Он мудрецом не слыл
      И храбрецом не слыл,
      Но поклонись ему:
      Он человеком был.
      Перевел Н. Гребнев
      Надпись на кинжале:
      Ну кто бы там ни встретился в пути,
      Идя с враждой навстречу иль с приветом,
      Он человек такой же, как и ты,
      Нося кинжал, не забывай об этом.
      Когда горец после долгого отсутствия вернулся на родину, его спросили:
      - Ну как там, что за земля, какие порядки?
      - Там живут люди, - ответил горец1.
      Когда Хаджи-Мурат был в ссоре с Шамилем, некоторые люди стали, желая угодить наибу, хулить Шамиля. Остановив их суровым жестом, Хаджи-Мурат сказал:
      - Не смейте так говорить. Он - человек, а нашу распрю мы сумеем уладить сами.
      Хотя Хаджи-Мурат и ушел от него, но во время последней битвы на горе Гуниб, вспоминая отвагу и храбрость своего наиба, Шамиль сказал:
      - Таких людей больше нет. Он был человеком.
      Много веков прожили горцы в горах, всегда они испытывали нужду в человеке. Нужен человек. Без человека никак нельзя. Горец клянется: человеком родился - человеком умру!
      Правило горцев: продай поле и дом, потеряй все имущество, но не продавай и не теряй в себе человека.
      Проклятие горцев: пусть не будет в вашем роду ни человека, ни коня.
      Когда начинают рассказывать о недостойном, мелком, подлом, горцы обрывают рассказ:
      - Не тратьте на него слов. Он же не человек.
      Когда начинают рассказывать о каком-нибудь промахе, проступке, недостатке, горцы обрывают рассказ:
      - Он человек, и этот проступок ему можно простить.
      Об ауле, в котором нет порядка, об ауле тесном, неряшливом, склочном, непутевом говорят:
      - Человека там нет.
      Об ауле, в котором порядок и мир, говорят:
      - Там есть человек.
      Человек - первая необходимость, драгоценность и великое чудо. Откуда появился человек в Дагестане, как возник, где начало, где корень своеобразного племени горцев? Много об этом существует рассказов, сказок, легенд. Одну из них я слышал в детстве.
      На земле уже водились разные звери и птицы, и были на земле их следы. Но не было следа человека, слышались разные голоса, но не слышно было человеческого голоса. Земля без человека походила на рот без языка, на грудь без сердца.
      В небе над этой землей летали орлы, сильные и отважные птицы. В тот день, о котором идет речь, шел такой снег, словно ощипали всех птиц на свете и перья их пустили по ветру. Небо закрыло тучами, землю закрыло снегом, все смешалось, и нельзя было понять, где земля, а где небо. В это время возвращался к своему гнезду орел, у которого крылья были подобны саблям, а клюв подобен кинжалу.
      Он ли забыл о высоте, высота ли забыла о нем, но только со всего лета он врезался в твердую скалу. Аварцы говорят, что это произошло на горе Гуниб, лакцы - что это было на горе Турчидаг, лезгины уверяют, что все случилось на Шахдаге. Но где бы то ни случилось, скала есть скала, а орел есть орел. Недаром же говорят:
      "Швырни камень в птицу - птица умрет, швырни птицу в камень - птица умрет".
      Не первый орел упал, наверное, на скалу и разбился. Но этот, у которого крылья были подобны саблям, а клюв подобен кинжалу, разбился не до смерти. Крылья переломались, но сердце билось, уцелел острый клюв, уцелели железные когти. Пришлось ему бороться за свою жизнь. Трудно без крыльев добывать пищу, трудно без крыльев отбиваться от врагов. С каждым днем с камня на камень, со скалы на скалу забирался он все выше и выше, на скалу, на которой любил, бывало, сидеть, оглядывая окрестные горы.
      Трудно было без крыльев добывать пищу, обороняться, подниматься на высоту, строить гнездо. Во время всех этих трудных дел мышцы орла изменились, стал меняться и внешний облик. И когда гнездо было построено, оно оказалось саклей, сам бескрылый орел оказался горцем.
      И встал он на ноги, и вместо сломанных крыльев у него выросли руки, одна половина клюва превратилась в обыкновенный, большой, правда, нос, а вторая половина в кинжал, висящий у горца на поясе. Только сердце не изменилось, оно осталось прежним, орлиным сердцем.
      - Видишь, сынок, - добавляла мать, заканчивая рассказ, - как трудно пришлось орлу, пока он не превратился в горца. Ты это должен ценить.
      Не знаю, так ли все это было, но неоспоримо одно: среди пернатых горцам дороже всех орел. Хорошего, храброго человека зовут орлом. Родился сын - отец возглашает: у меня родился орел. Дочь возвратится откуда-нибудь домой быстро и проворно, мать говорит: прилетела моя орлица.
      Во время Отечественной войны о героях Дагестана была написана книга, называлась она "Горные орлы".
      На дверях старинных домов, на колыбелях, на кинжалах часто встречается чеканка и строгий облик орла.
      Правда, есть и другие легенды.
      Когда думают о превратностях судьбы в этом мире, когда отцы вспоминают погибших вдалеке от родины сыновей или когда сыновья вспоминают погибших отцов, считают, что не горец произошел от орла, но орлы от горцев.
      - Парящие над реками и скатами,
      Откуда вы, орлы? Каких кровей?
      - Погибло много ваших сыновей,
      А мы - сердца их, ставшие крылатыми!
      - Мерцающие между зодиаками,
      Кто вы, светила в небесах ночных?
      - Немало горцев пало молодых.
      Мы - очи тех, кем павшие оплаканы.
      Перевел Н. Гребнев
      Вот почему дагестанцы всегда смотрят в небо с любовью, с надеждой. Так же смотрят они на пролетающих и улетающих птиц. Любят горцы синее небо!
      Вспоминаю 1942 год. Войска фельдмаршала Клейста захватили некоторые высоты Кавказа. Авиация бомбила нефтяные промыслы Грозного. Дым пожаров был виден с наших дагестанских высот.
      В те дни в Грозном собрались представители молодежи всех кавказских народов. В составе дагестанской делегации был и я. На митинге выступал лезгин, известный летчик, Герой Советского Союза Валентин Эмиров. Не забуду ни его речи с трибуны, ни его короткой беседы, которая у нас с ним была после митинга. Уходя, он сказал, показывая глазами на небо:
      - Тороплюсь туда. Там я нужнее, чем на земле.
      Через две недели пришло известие о его гибели. Погиб, сгорел славный сын Дагестана. Но каждый раз, когда я вижу орла, пролетающего с клекотом над моей головой, я верю, что в нем кипучее сердце Валентина.
      1945 год. Москва. Каждый день мы, студенты, ходили в Дагестанское постпредство, чтобы узнать новости с гор, из Махачкалы. Республика в то время готовилась праздновать свое двадцатипятилетие. Однажды я встретил там Наби Аминтаева. В Дагестане вряд ли нашелся бы тогда человек, который не знал бы этого лакца. Джигит неба, этот скромный парень много раз спускался с парашютом на вражескую территорию и всякий раз возвращался невредимым.
      - Теперь нет войны, возвращайся в Дагестан, - говорю я ему.
      - Небо-то осталось.
      Через несколько дней газета "Правда" опубликовала его фотографию. Внизу подпись: "Наби Аминтаев - рекордсмен мира по прыжкам с парашютом. Свой рекорд Аминтаев посвятил Дагестану".
      Через несколько дней снова встречаю Наби.
      - Едем в Дагестан.
      - Небо ждет. Без неба я не могу.
      Но жизнь коротка. Однажды подвел парашют; наш Наби упал и погиб, словно орел со сломанными крыльями. С тех пор прошло много лет, но каждый раз, когда слышу в небе клекот орла, я думаю, что в нем кипучее сердце Наби.
      Вспоминаю еще красивую Резеду. С дагестанского неба она прыгнула на гору Гуниб. Сколько пандуров застонало тогда под ее окном! Не было ни одного молодого поэта, который не посвятил бы ей свои стихотворения. Маленький кирпичный домик в городе Буйнакске, сколько глаз смотрело на твои окна! В Хунзахе, в Гунибе, в Кумухе седлали коней, чтобы похитить красавицу с длинными косами. Но приехал один ленинградец, посадил нашу Резеду в самолет и увез. С воздуха помахала она всем возлюбленным, оставшимся на земле. Разинув рты, смотрели наши поэты ей вслед, а потом начали писать стихи о голубке, которую похитил орел...
      В Ленинграде Резеду застала война. Она писала: "В этом городе теперь нет не только белых ночей, но и дни стали черными. Ленинград в огне. В огне и я. Сквозь дым и огонь я смотрю в небо. Но и в небе война. Мой муж Сеид много раз уходил во вражеский тыл. Теперь я получила уже три извещения о том, что его нет в живых. Он был врач-десантник. Ко мне приходят те, кого он спас от смерти".
      Резеда вернулась в Дагестан. И когда в родном небе ей слышится клекот орла, она думает, что в нем кипучее сердце Сеида.
      Мой брат Ахильчи... Ты учился в самом земном, сельскохозяйственном институте... Но на войне ты выбрал небо, стал летчиком. Ты погиб над Черным морем. Тебе было двадцать два года. Ты никогда не вернешься в родную саклю, я это знаю. Но каждый раз, когда надо мной клекочет орел, я верю, что это сердце Ахильчи подает мне братскую весть.
      Парят в дагестанском небе орлы. Их много. Но ведь немало и храбрецов, сложивших голову за Отчизну. В каждом орлином крике весть о подвиге, об отваге. Каждый крик - это песня битвы.
      Я знаю, что это красивая сказка, вымысел. Людям хочется, чтобы так было. Но я знаю, что одному человеку, который вознесся слишком высоко, андиец сказал:
      - Даже орлы, чтобы стать людьми, спускаются на землю. Спускайся и ты со своих высот. Все люди родились здесь, на земле. Горец потому и называется горцем, что он человек гор, человек земли. У нас любят это слово - "летать". Всадник скачет - летит. Песня летит. Большинство наших песен об орлах.
      Меня много раз критиковали за то, что в стихах я часто упоминаю орлов. Но что же делать, если мне эти птицы нравятся больше других. Они летают далеко и высоко, в то время как другие птицы вечно суетятся и чирикают возле проса. И голос у них громкий, ясный. Другие птицы, как только повеет холодом, изменяют Дагестану и улетают в чужие края. Орлы же, какая бы ни случилась погода, сколько бы выстрелов ни пугало их, не покидают родных высот. У них нет курортов. Другие птицы все время жмутся к земле, порхают с крыши на крышу, с дымоходной трубы на трубу, с поля на поле. Какое-нибудь маленькое ущелье у нас называют птичьим ущельем.
      Какой-нибудь большой утес у нас называют орлиным утесом.
      Каждый человек, который родился, еще не человек. Каждая птица, которая летает, еще не орел.
      ГОРНЫЕ ОРЛЫ
      ... Полон край мой силы и величья,
      Полон птиц, чьи песни веселы.
      И парят над ним, как боги птичьи,
      Много раз воспетые орлы.
      Для того, чтоб в небе их видали
      На посту и в грозовые дни,
      Скалы неприступные избрали
      Грозным местожительством они.
      То один поднимется и гордо
      Рассекает крыльями туман,
      То, как по тревоге, вся когорта
      В голубой взмывает океан.
      Над землей плывут они высоко,
      Будто стражи зоркие ее,
      И услышав их гортанный клекот,
      Прочь летит в испуге воронье.
      И готов, как в детстве, я часами
      Там, где выси гор всегда белы,
      Наблюдать влюбленными глазами,
      Как парят могучие орлы.
      То стоят в дозоре над горами,
      То в степные двинутся края.
      Самых смелых горными орлами
      Называет родина моя.
      Перевел Я. Козловский