Охранные структуры Российской империи

      В Охранном отделении карьера С.В. Зубатова закончилась в 1903 году, когда враги, объединив силы, обвинили его в революционизме. Великий князь Александр Михайлович доложил государю, что забастовки устраивает сам Зубатов. Плеве тоже сказал свое слово, в результате - отставка, сопровождаемая обыском в кабинете. Зубатов был арестован и выслан во Владимир. Находясь в ссылке и в опале, своих убеждений он не поменял. Спустя 14 лет, после Февральской революции, когда представители новой власти вскрыли документы, которые рисовали Зубатова демоном провокации, сторонником вседозволенности, он понял, что суда ему не избежать, события загнали его в угол. Вскоре после отречения Николая II Зубатов застрелился2.
      Петербургским охранным отделением перед революцией руководил Александр Васильевич Герасимов, принявший под свое "попечение" Азефа и взявший тактику Зубатова, как наиболее эффективную. По устоявшемуся мнению, Герасимов знал об устремлениях террористов все и полагал, что он не только предотвращает покушения, но и в состоянии с помощью эсеров расправиться с любым, какое бы высокое положение он ни занимал. Министр внутренних дел Столыпин в поездках специально держал Герасимова подле себя, надеясь, что начальник охранки не допустит покушения на министра.
      Герасимову было выгодно не раскрывать всех покушений, не сажать всех боевиков, - пусть они бросают бомбы где угодно, но только не в столице, за спокойствие которой нес ответственность он. Например, ему принадлежит авторство следующей тактики оперативных комбинаций. Азеф заблаговременно доносил о том, что боевиками, которыми он же и руководил, готовится убийство. Герасимов усиливал охрану и в нужный момент выпускал на улицу самых неумелых филеров, "брандеров", которые так вели наблюдение, что не заметить их мог только слепой. Не зная этого, они непременно спугивали объектов, и те прекращали подготовку покушения. Через некоторое время боевики возобновляли действия и опять натыкались на "брандеров". Сдавали нервы, группа рассыпалась, и боевики ни с чем покидали Россию.
      Бесспорно, среди охранников были весьма грамотные люди, были и идейные борцы с революционной крамолой, но была ещё одна причина, заставлявшая армейских офицеров переодеваться в мундиры голубого цвета. О ней сообщил бывший директор Департамента полиции С.П. Белецкий: "...был в Департаменте другой документ, также не опубликованный, а секретно хранимый, предоставляющий, вне всяких наградных норм и законного порядка, исполнительных чинов розыскных учреждений, активно принимавших участие в борьбе с революцией. Это высочайшее повеление имело большое значение для офицеров, ибо на основании этого акта, вне соблюдения установленных в военном ведомстве наградных норм и правил старшинства в чине подполковника, полковника и генерала, связанных с материальным улучшением служебного положения, офицеры, несущие розыскную службу, не только обгоняли в чинах своих сверстников по службе в армии, но и своих товарищей служивших в учреждениях следственного характера... Как пример могу указать производство в 5 лет А.В. Герасимова из чина ротмистра в генерал-майоры и награждение его в этот период орденами до Станислава I степени включительно"1.
      Департамент полиции в своем арсенале располагал широким набором средств ведения политического сыска, включающим наружную разведку (филеров), перлюстрацию корреспонденции ("черные кабинеты") и внутреннюю агентуру.
      Эффективным инструментом в руках полиции была хорошо отлаженная система наружного наблюдения.
      Свое задание "наряд" получал непосредственно от заведующего агентурой. Агенты внешнего наблюдения были обязаны предоставлять подробные сведения о том, когда и куда ходил или ездил наблюдаемый, с кем встречался или беседовал, во что был одет, каковы были приметы лиц, с которыми он общался, что он носил или возил с собой, где, когда и как исчез из-под наблюдения и т.п. Эта категория агентов была наименее оплачиваемой (жалованье "филера" составляло 25-100 руб. в месяц, в зависимости от "квалификации") и находилась под неусыпным надзором заведующего агентурой. Для филеров снимались специальные помещения - конспиративные квартиры, где они получали инструктаж перед "дежурством", а по его окончании писали рапорты заведующему агентурой. Инструкция запрещала агентам приближаться к наблюдаемым, подслушивать их разговоры, вступать с ними в непосредственное соприкосновение. В ресторанах, кафе, клубах, трактирах и других общественных местах филеры должны были останавливаться у входа или занимать места вдали от наблюдаемого, чтобы не возбуждать у него подозрения. Как правило, агенты наружного наблюдения не знали ни фамилии, ни профессии лиц, порученных их "заботам". Их не ставили в известность и о причинах установления наблюдения. Агент не знал, за кем наблюдает: за "врагом внутренним" или же за "своим", секретным сотрудником в целях проверки правильности его донесений. Подозреваемые, попавшие в их поле зрения в отчетных документах, должны проходить только по кличкам, причем она, кличка, должна быть краткой, из одного слова, и характеризовать внешность или впечатление, которое объект производит.
      Отдел наружного наблюдения каждого Охранного отделения состоял из заведующего, участковых квартальных надзирателей, вокзальных надзирателей и филеров. Они работали в составе групп из одного старшего и двух и более младших наблюдательных агентов. В ведении отдела был конный двор, все извозчики состояли на службе в Департаменте полиции.
      Участковые надзиратели наводили справки об интересовавших охранку лицах и поддерживали связь с филерами. Вокзальные надзиратели присутствовали при прибытии и отправлении поездов и, в случае необходимости, задерживали выслеженных филерами лиц.
      Набирать филеров охранники предпочитали из отставных унтер-офицеров. Большинство из них были полуграмотными, едва умели писать. Предпочтение отдавалось политически и нравственно благонадежным, терпеливым, настойчивым, не болтливым. Служба филеров не была почетной и престижной. Да и по отношению к жандармским офицерам он чувствовал себя просто ремесленником, лишенным профессионального достоинства.
      Бюджет охранных отделений предусматривал средства на гражданское платье, но бюрократизм был сильнее элементарного здравого смысла, и в результате одинаковая казенная одежда, "гороховое пальто", стало символом филера. В качестве средства передвижения, повышающего мобильность отряда, уже тогда использовались велосипеды.
      Часто нескольким сотрудникам приходилось наблюдать за одним и тем же лицом, перепроверяя друг друга - информация становится объективнее, если подтверждается вторым независимым источником. Сыщикам выдавались удостоверения с вымышленной фамилией, где указывалась должность - "агент наружного наблюдения". При необходимости филеры производили задержание подозреваемого, предотвращая совершение преступления. А когда не хватало доказательной базы, филеры привлекались судом в качестве свидетелей.
      Уже тогда для конспирации практиковались стационарные посты наблюдения. "За нами не ходили шпионы, не подсматривали за каждым шагом, писал в воспоминаниях народоволец А.В.Прибылев, - все шпионы в костюмах околоточных надзирателей были расставлены на перекрестках и замечали каждого из нас, проходивших мимо них. Они отмечали в своих книжках, кто из нас и в каком направлении отправляется, когда и с кем видится и пр. ...Такой надзор не бросался в глаза выслеживаемому, давал полную картину наших действий. Все это стало нам известно лишь после ареста, тогда же мы ходили впотьмах, уверенные, что о нашей конспиративной деятельности никто не догадывается"1. Способы осуществления наблюдения в зависимости от условий были следующими:
      1) наем в гостиницах и частных квартирах комнат, расположенных напротив или около адресов объектов наблюдения;
      2) наем закрытых извозчиков для возможности контроля за входами и выходами из подъезда дома, за которым ведется наблюдение;
      3) установление оперативных контактов под каким-нибудь предлогом с привратниками домов и получение от них необходимой информации (этот вариант исключал необходимость безотлучного нахождения на улице сотрудника);
      4) при получении сведений о предстоящем отъезде подозреваемого филеры концентрировались таким образом, чтобы отъезжающий, направляясь на один из вокзалов, не мог миновать контроля наблюдения.
      При С.В. Зубатове его личный друг и гений филерского наблюдения Евстратий Павлович Медников, участвовавший ещё в разгроме "Народной воли", организовал в Москве школу подготовки филеров ("Евстраткина школа") и элитарный "летучий отряд" для выполнения особо сложных заданий, связанных с необходимостью командировок за пределы Москвы. Его ученики интуитивно безошибочно по внешнему виду находили в толпе революционеров. От них почти невозможно было скрыться, революционеры принимали это к сведению и старались без особой необходимости в Москву не заезжать2. Сам Медников был примером подражания для своих учеников. Он в любое время и в любой ситуации был готов на полном ходу остановить извозчика, вскочить в поезд, куда бы тот ни следовал. На знакомой территории он никогда не терялся, прекрасно ориентировался. От учеников требовал, чтобы все они уже имели опыт военной службы, потому что борьба с революционерами может быть жестокой. Помимо мужества, нужны были особые способности, например умение не привлекать внимания, оставаться незамеченным. Одежда, голос, манеры поведения не должны бросаться в глаза. Взгляд не должен долго задерживаться на одном предмете: именно глаза наиболее выразительны. Он требовал обязательно указывать в отчетах о каждом факте визуального контакта с объектом. Им строго запрещалось употребление спиртного. Кроме того, он считал, что чрезмерная нежность к семье или женщине вредит службе филера.
      Полковник Спиридович вспоминает, как после убийства эсерами уфимского губернатора Богдановича по всей империи был объявлен розыск исполнителя покушения и даны его приметы. "Около шести часов вечера дежурившие на станции Киев-второй филеры встретили шедший в Киев пассажирский поезд. Когда поезд остановился, из вагона вышел хорошо одетый мужчина в фуражке инженера с портфелем в руках. Оглянувшись рассеянно, инженер пошел медленно вдоль поезда, посматривая на колеса и буфера вагонов. Вглядываясь в него, наши люди не двигались. Поезд свистнул и ушел. Инженер остался. Как будто бы - "он", думали филеры, но сходства с карточкой нет! Вдруг инженер остановился, нагнулся, стал поправлять шнурки на ботинках и вскинул глазами вкось на стоявших поодаль филеров. Этот маневр погубил его. Взгляды встретились.
      "Наш, - сказал старший филер, - глаза его, с косинкой, он". Филеры стали ещё осторожнее. Каждый делал свое дело. Все были одеты по-разному, двое богомольцами. Близко была Лавра.
      Оправившись, Гершуни (это был он - глава боевой организации эсеров, которого позже, после удачно разработанной и успешно проведенной "ликвидации", заменил Азеф) пошел вдоль полотна и направился к городу. Пошли и филеры.... Гершуни подошел к ларьку минеральных вод и спросил лимонаду. Он очень волновался: рука дрожала, стакан ходил. Выпив кое-как лимонад и расплатившись, он направился к вагону. Двое филеров опередили его и заняли площадку. Гершуни, бледный как полотно, зашатался. Задние фигуры схватили его: "Вы арестованы"... Появились извозчики, городовой"1.
      В школе Медникова филер должен был быть готовым ответить любопытному швейцару, что ему здесь нужно. Выпускник школы мог пролежать в баке над ванной целый вечер (такой пример был на практике), он мог без багажа вскочить в поезд и уехать внезапно, без денег за тысячи километров, мог оказаться за границей без знания языка страны пребывания. Если он изображал извозчика, торговца или лоточника, то даже профессионал не мог признать в нем сотрудника. При необходимости он мог прикинуться пьяным, дурачком. При ведении наблюдения за эсеровскими боевиками всегда был риск получить на окраине города пулю или удар ножа, но филера готовили и к этому.
      О порядках и взаимоотношениях, которые были нормой в филерской среде, дает представление тот же Спиридович: "Двенадцать часов ночи. Огромная низкая комната с большим дубовым столом посредине полна филеров. Молодые, пожилые и старые, с обветренными лицами, они стоят кругом по стенам в обычной позе - расставив ноги и заложив руки назад.
      Каждый по очереди докладывает Медникову данные наблюдения и подает затем записку, где сказанное отмечено по часам и минутам, с пометкой израсходованных по службе денег.
      - А что же Волк? - спрашивает Медников одного из филеров.
      - Волк, Евстратий Павлович, - отвечает тот, - очень осторожен. Выход проверяет, заходя куда-либо, также проверку делает, и опять-таки и на поворотах, и за углами тоже иногда. Тертый.
      - Заклепка, - докладывает другой, - как заяц, бегает, ничего не видит, никакой конспирации, совсем глупый...
      Медников внимательно выслушивает доклады про всех этих Заклепок, Волков, Умных, Быстрых и Галок, - так по кличкам назывались все проходящие по наблюдению. Он делает заключения, то одобрительно кивает головой, то высказывает недовольство.
      Но вот он подошел к филеру, любящему, по-видимому, выпить. Вид у того сконфуженный. Молчит, точно чувствует, что провинился.
      - Ну, что же, докладывай! - говорит иронически Медников. Путаясь и заикаясь, начинает филер объяснять, как он наблюдал с другим филером, Аксеновым, за "Куликом", как тот зашел на "Козихинский пер., дом № 3, да так и не вышел оттуда, не дождались его".
      - Так-таки и не вышел, - продолжает иронизировать Медников.
      - Не вышел, Евстратий Павлович.
      - А долго ты ждал его?
      - Долго, Евстратий Павлович.
      - А до каких пор?
      - До одиннадцати, Евстратий Павлович.
      Тут Медников уже не выдерживает больше. Он уже знает от старшего, что филеры ушли с поста в пивную около 7 часов, не дождавшись выхода наблюдаемого, почему он и не был проведен дальше. А у "Кулика" должно было состояться вечером интересное свидание с "приезжим" в Москву революционером, которого надо было установить. Теперь этот неизвестный "приезжий" упущен.
      Побагровев, Медников сгребает рукой филера и начинает спокойно давать зуботычины. Тот только мычит и, высвободившись, наконец, головой, всхлипывает:
      - Евстратий Павлович, простите, виноват.
      - Виноват, мерзавец, так и говори, что виноват, говори прямо, а не ври! Молод ты, чтобы мне врать. Понял, мо-лод ты! - с расстановкой отчеканил Медников. - Дурррак! - И ткнув ещё раз, больше для виду, Медников, уже овладев собой, говорит спокойно: - По пятерке штрафу обоим! А на следующий раз - вон; прямо вон, не ври! На нашей службе врать нельзя. Не доделал - винись, кайся, а не ври!
      Эта расправа по-свойски: своя, Евстраткина система. То, что происходит в филерской, знали только филеры да Медников. Там и награды, и наказания, и прибавки жалованья, и штрафы, там и расходные, т.е. уплата того, что израсходовано по службе, что трудно учесть и что всецело зависит от Медникова.
      Просмотрев расход, Медников произносил обычно: "Ладно, хорошо". Найдя же в счете преувеличения, говорил спокойно: "Скидай полтинник, больно дорого платишь извозчику, скидай". И филер "скидал", зная, что, во-первых, Евстратий Павлович прав, а, во-вторых, все равно всякие споры бесполезны"1.
      Специфика этой службы требовала профессионализма. На случай можно надеяться, но результат всегда обеспечивается грамотными решениями. "Поставленное наблюдение взяло в проследку студента-политехника. Была установлена его квартира, за которой тоже учредили наблюдение. По данным агентуры выходило, что в одной из лабораторий политехнического института потихоньку приготовляется для чего-то гремучая ртуть. Невольно приходила мысль о связи этих двух обстоятельств....
      Однажды вечером пришедшие с наблюдения филеры доложили, что на квартиру наблюдаемого политехника проведен был с каким-то свертком, по-видимому, студент, которого затем потеряли, что сам политехник много ходил по городу и, зайдя под вечер в один из аптекарских магазинов, вынес оттуда довольно большой пакет чего-то. С ним он отправился домой, прокрутив предварительно по улицам, где ему совершенно не надо было идти. Пакет он нес свободно, точно сахар. В ворота к себе он зашел не оглядываясь, но минут через пять вышел без шапки и долго стоял куря, видимо проверяя. Уйдя затем к себе, политехник снова вышел и снова проверил, нет ли чего подозрительного. Но, кроме дремавшего извозчика да лотошника со спичками и папиросами, никого не было... Их-то он и не узнал.
      Эти данные были очень серьезны, политехник конспирировал больше, чем когда-либо. Он очень нервничал. Его покупка в аптеке и усиленное заметание затем следа наводили на размышление. Затем он два раза выходил проверять. Значит, он боится чего-то, значит, у него происходит что-то важное, не как всегда. Переспросили филеров, и они признали, что есть что-то особенно "деловое" в поведении политехника. Извозчик, который водил его весь день, особенно настаивал на этом. Произведенный обыск в квартире студента обнаружил лабораторию по производству "адских машин" с необходимыми для их производства составляющими, чертежами бомб. Сам политехник был застигнут за сборкой снаряда. Купленная им вчера в аптеке пикриновая кислота нужна была как последний элемент всего процесса изготовления. (Снаряд состоял из двух жестяных, вкладывающихся одна в другую коробок, между которыми оставался зазор в полдюйма. Коробки закрывались задвижными крышечками. Внутренняя коробка наполнялась порошком пикриновой кислоты с прибавкой ещё чего-то. В неё вставлялся детонатор в виде стеклянной трубочки, наполненной кислотой. На трубочку надевался грузик - железная гайка. Свободное место между стенками коробок заполнялось железными стружками и гвоздями. Снаружи снаряд представлял плоскую коробку, объемом в фунта полтора-два чаю.
      При ударе снаряда обо что-либо грузик ломал трубочку и находившаяся в нем кислота, действуя на гремучую ртуть и начинку малой коробки, давала взрыв. Стружки и гвозди действовали как картечь.)"1
      Позже, когда советы Медникова и других специалистов были обобщены в инструкции начальникам охранных отделений, предпочтение при отборе кандидатов отдавалось разведчикам, состоявшим в охотничьих командах и имевшим награды за отличную стрельбу. Филеры должны быть "крепкого здоровья, в особенности с крепкими ногами, с хорошим зрением, слухом и памятью. С такой внешностью, которая давала бы ему возможность не выделяться из толпы и устраняла бы запоминание его наблюдаемыми"1.
      Фамилии агентов и результаты их "трудов" тщательно засекречивались не только от посторонних, но и от самих чинов жандармского ведомства, не имевших непосредственного контакта по службе с агентурой. В случае "расшифровки" агентов, от них либо отмежевывались, отказываясь от их дальнейших услуг, или переводили наиболее "способных" и "квалифицированных" в те местности, где их не знали2.
      Чтобы упорядочить компетенцию и ответственность различных полицейских структур и устранить имевший место в практике параллелизм, который обходился казне достаточно дорого, в 1907 году циркуляр Департамента полиции запретил использовать внутреннюю агентуру для наружного наблюдения.
      Центральный филерский отряд состоял примерно из 30 человек, в губернских городах их насчитывалось от 12 до 25. Таким образом, во всей империи филеров было не больше 1000.
      Арсенал средств борьбы включал в себя и такой инструмент, как "черные кабинеты", введенные в постоянную практику ещё по указанию Екатерины II в 1744 году канцлером Бестужевым. Поскольку одним из средств нелегальной связи революционного подполья стала почта, их роль в общей системе розыска была значительной. Помещения почтовой цензуры тщательно изолировались от помещений почтамтов. Вход в "черный кабинет" разрешался только лицам, непосредственно занятым перлюстрацией корреспонденции, досмотром книг, газет, журналов. В качестве цензоров подбирались наиболее благонадежные чиновники с высшим образованием, свободно владевшие западноевропейскими и восточными языками. Старший цензор при Московском почтамте В.М. Яблочков писал: "От меня, как и от других, взяли подписку, что я обязуюсь держать все в полной тайне и никому, даже родным и знакомым, не оглашать того, что я буду по службе делать"1. Доплата за секретность была вдвое выше официального жалованья.
      "Вскрытие корреспонденции, - писал Бенкендорф, - составляет одно из средств тайной полиции, и притом самое лучшее, так как оно действует постоянно и обнимает все пункты империи. Для этого нужно лишь иметь в нескольких городах почтмейстеров, известных своей честностью и усердием"2.
      Весь поток проходящих через "кабинет" писем подразделялся на письма "по подозрению" и письма "по наблюдению".
      Письма "по подозрению" изымались из общей массы направляемых за границу или пересылаемых в Россию по почерку, размеру, весу, качеству или цвету конверта. Играло роль и название в адресе получателя или отправителя города, в котором, по информации полиции, располагались штабы революционных организаций, подозрительные лица или группы. При этом цензоры руководствовались указанными в специальных циркулярах признаками конвертов, представляющими "определенный интерес" для политической полиции. Отобранные письма вскрывались, прочитывались, вновь возвращались в экспедицию почтамта для отправки по назначению; если подозрения оправдывались, то письма задерживались и направлялись в Особый отдел. "Подозрительные" письма фотографировались и в дальнейшем использовались для розыска, т.к. почерк являлся приметой автора письма. Письма "по наблюдению" изымались из общей почты по спискам Особого отдела с фамилиями лиц, всю переписку которых следовало вскрывать и копии с неё представлять в Департамент полиции. Иногда в списках имелись пометки "особо строгое наблюдение", "точные копии", "фотографировать", "представлять в подлиннике".
      Отобранные письма сначала вскрывались при помощи тонкой палочки, которую просовывали в конверт и наматывали на неё письмо, а позже обычным водяным паром. При наличии сургучной печати применялся специальный состав, который использовался для копирования печати. В помещении "черного кабинета" имелась полная коллекция безукоризненно сделанных металлических печатей всех иностранных посольств, консульств, миссий и агентств в Петербурге и министерств иностранных дел за границей, всех послов, консулов, атташе, министров и канцлеров, так как дипломатическая почта, проходящая в обоих направлениях, подлежала обязательной перлюстрации. Чиновник, предложивший способ производства печатей и аппарат для вскрытия писем паром, по докладу министра Столыпина царю был награжден орденом Владимира 4-й степени "за полезные и применимые на деле открытия"1.
      При прохождении сверхсекретной корреспонденции со специальными курьерами для получения к ним доступа "пускался в ход презренный металл, и не было случая, чтобы золото не открывало замки портфеля и не давало возможность всего на несколько минут взглянуть глазом объектива фотографического аппарата на содержание тщательно запечатанных вложений портфеля. В этих делах все сводилось только к тому, во сколько червонцев обойдется вся эта манипуляция. Все или почти все курьеры, фельдъегери, служащие были подкуплены. За весьма небольшую мзду, выплачиваемую им помесячно или "поштучно", они приносили в указанное место не только содержимое корзин у письменного стола своих господ, но и копировальные книги из их канцелярий, черновики их писаний, подлинники получаемых писем и официальных донесений и даже целые коды и шифровальные ключи", - вспоминает цензор С. Майский. Для достижения этих целей подкупленные служащие снимали отпечатки и заказывали дубликаты ключей от письменных столов и сейфов, а иногда пускали по ночам в канцелярии посольств представителей Департамента полиции, дабы они определились на месте. Шифры приобретались в Париже или Брюсселе, где известные лица открыто торговали иностранными кодами2.
      Если возникало подозрение, что письмо написано "химией", оно направлялось в Особый отдел для исследования. Но поскольку проявленное письмо адресату уже не отправишь, приходилось заново писать видимый и невидимый тексты. Виртуозным специалистом, способным подделать любой почерк, был В.Н. Зверев, протеже С.В. Зубатова. Он учитывал все: качество бумаги, глянец, водяные знаки и пр. Иногда кого-то посылали в командировку лишь затем, чтобы добыть тот сорт бумаги, на котором письмо было написано.
      Самым тщательным образом осматривались книги, их переплеты и корешки. Подозрительные экземпляры задерживались. Если при осмотре книги устанавливали, что она служит для пересылки писем, корреспонденция изымалась, прочитывалась и после снятия копии вновь заделывалась в книгу; если переплет повреждался при вскрытии, нелегальная корреспонденция закладывалась в аналогичную новую книгу.
      Зашифрованные тексты пересылали в охранку, где трудился талантливый криптограф И.А. Зыбин. "Для Зыбина, - писал М.Е. Бакай, знакомый с методами работы полиции по своей службе в ней, - важно уловить систему ключа, тогда для него не составляет труда подобрать соответствующее значение для букв или цифр"1. Криптография была его страстью. Заварзин, начальник одного из охранных отделений, вспоминал, как к нему для дешифровки одного важного письма из столицы был командирован Зыбин. Он схватил текст как помешанный и углубился в лихорадочные расчеты, не обращая внимания на окружающих и вряд ли отдавая себе отчет в том, где он находится. Когда Зыбина пригласили за обеденный стол, он пытался записать цифры на гладком дне тарелки, потом начал делать пометки на собственных манжетах. Только справившись со своей задачей, он словно очнулся от сомнабулического сна2.
      Технически процедура перлюстрации выглядела так. "В главном Московском почтамте "черный кабинет" находился на 2 этаже. Все поступившие в почтамт письма поднимаются подъемной машиной и поступают в распоряжение чиновников "черного кабинета". Одни из них заняты тем, что отбирают письма с подозрительным почерком, третьи раскладывают остальные письма на небольшие кучки и выдергивают наугад по нескольку писем из каждой кучки. Все отобранные таким образом письма просматривались"3.
      "Вскрытием писем занимался один чиновник. Для вскрытия тысячи писем требовалось не более двух часов. Чтением писем были заняты четыре человека, снятием копий или составлением выписок из писем - два человека, изготовлением печаток, фотографированием писем ещё один человек. Итого весь состав петроградского "черного кабинета" последнего времени состоял из 12 человек. Этого штата было достаточно для перлюстрации двух-трех тысяч писем ежедневно. В Москве штат служащих состоял из семи человек, в Варшаве и Одессе - из пяти и в Киеве - из четырех"4.
      Ритм работы "черного кабинета" был крайне напряженным. Учитывая ограниченное время на вскрытие корреспонденции (например, дипломатической), курьеры, доставившие её на перлюстрацию прямо с вокзала, торопили исполнителей. Фотографии снимались при помощи магниевых вспышек, которые, как известно, выделяют много дыма. А так как в целях конспирации окна были закрыты, через несколько часов работы находиться в таком помещении становилось невозможно. Наверное, не случайно граф Н.П. Игнатьев, будучи послом в Турции, отправлял свои послания в простых (не заказных) грошовых конвертах, которые пролежали некоторое время с селедкой и мылом, и заставлял своего лакея писать не на имя министра иностранных дел, кому они и предназначались, а на имя его дворника или истопника, по частному адресу.
      Результаты перлюстрации никогда не использовали в качестве обвинительных материалов в судебных процессах, они имели значение лишь в ходе следствия, как оперативный материал. Еще в 1840 году граф Бенкендорф писал: "Перлюстрация - это есть одно из главнейших средств к открытию истины, представляя, таким образом, способ к пресечению зла в самом его начале; она служит также указателем мнений и образа мыслей публики о современных происшествиях и о разных правительственных мерах и распоряжениях"1. Бывший цензор С.Майский вспоминает, что "письма, перлюстрированные в России, как бы хитро заделаны ни были, не сохраняют в себе ни малейшего следа вскрытия, даже для самого пытливого глаза, даже самый опытный глаз перлюстратора зачастую не мог уловить, что письмо было уже однажды вскрытым. Никакие ухищрения, как царапины печати, заделка в сургуч волоса, нитки, бумажки и т.п. не гарантировали письма от вскрытия и абсолютно неузнаваемой подделки. Весь вопрос сводился только к тому, что на перлюстрацию такого письма требовалось больше времени. Много возни бывало только с письмами, прошитыми на швейной машинке, но и это не спасало, а только ещё больше заставляло обращать на такие письма внимание в предположении, что они должны содержать весьма ценные данные, раз на их заделку потрачено много времени и стараний"2. На просмотренной корреспонденции ставился специальный значок - "муха", чтобы письма вторично не вскрывались на другом пункте.
      "До самой революции 1917 года, - писал жандармский генерал А.И. Спиридович, - перлюстрацией ведал один и тот же чиновник, по фамилии Марядьев, состарившийся на своем деле и дошедший до чина действительного тайного советника. Его знали министр, директор Департамента полиции и лишь немногие близкие им лица"1.
      Сотрудники, работающие в "черном кабинете" годами, становились отличными графологами, способными по почерку определить облик человека, примерное же содержание письма они определяли по внешнему виду конверта или по почерку.
      Конечно, этот инструмент использовался чиновниками и для получения компрометирующих материалов на своих же коллег. Уходя в отставку, каждый министр внутренних дел старался уничтожить доказательства слежки за коллегами и подчиненными. А.А. Лопухин войдя в кабинет только что убитого Плеве, обнаружил пакет своих собственных писем.
      Основным оружием в арсенале средств охранки была агентура. Инструмент эффективный, обеспечивающий активные, наступательные действия, но требующий профессионализма того, в чьих руках он находится.
      Вплоть до начала 80-x годов XIX века русская политическая полиция профессионально организованной сетью агентуры не располагала, и деятельность большинства агентов была, как правило, дилетантской и малоэффективной2.
      По мере роста рабочего и революционного движения совершенствовался и агентурный аппарат, увеличиваясь количественно, охватывая всю территорию Российской империи, заграничные страны, где находились политические эмигранты, все организации, кружки, группы, от которых исходила угроза существующему строю.