Звездный скиталец

      - Тоже коммунар?
      - Напрасно ехидничаешь. Он, возможно, и не слышал о Парижской Коммуне, но будь он там - наверняка пошел бы на баррикады.
      - Ты сказал "возможно"?
      - Я не оговорился. Парень достаточно хорошо образован и даже понимает по-русски.
      - Вот как? - Эльсинора с интересом взглянула на юношу. Он был уже рядом и тоже с любопытством разглядывал их. - И как же его зовут?
      - Меня зовут Аваз Отар-оглы, - ответил юноша за Симмонса. - Вы это хотели знать?
      - Да, - кивнула Эльсинора, стараясь скрыть смущение. - А в узелке у вас, надо полагать, письменные принадлежности? Или, может быть, бомба для тирана?
      - Ни то, ни другое, - рассмеялся Аваз. - Бритвенные принадлежности.
      - Даже так? - удивилась она. - Забавно.
      - Ничего забавного. Мой отец - цирюльник хивинского хана. Но сегодня отец приболел и мне пришлось его заменить.
      - И хан, не моргнув глазом, подставит вам свою шею?
      - Уже подставил, - усмехнулся юный брадобрей. - Откуда ему знать, что у меня в голове? А стригу и брею я не хуже отца. Увидите его величество, - убедитесь сами.
      Симмонс, не вмешиваясь, молча наблюдал за их разговором. В одно из своих посещений Хивы первой четверти XX века он уже видел Аваза, и знал, какая страшная участь его ожидает. И теперь, глядя на его юное лицо, испытывал странное ощущение раздвоенности: рядом с веселым жизнерадостным юношей мерещился заросший клочьями неопрятной седой бороды изможденный старик с фанатично горящими глазами в рубище, которое было когда-то бязевыми штанами и рубахой, босой, прикованный цепями к огромному нарвану * на белом от январского снега загородном кладбище.
      "Судьба... Рок... - подумал Симмонс с нарастающие ожесточением. - Какого черта! Ведь в конце концов это всего лишь слова! И все, наверное, можно изменить. Несправедливо, чтобы человек прошел через весь этот ад физических и духовных мук, униженный и оскорблений только за то, что по молодости лет писал бунтарские стихи!"
      - Аваз, - негромко позвал он.
      - Да, таксыр? - удивленно оглянулся юноша.
      - Ты давно сочиняешь стихи?
      - С тех пор, как себя помню, а что?..
      - Скажи, что тебе дороже - стихи или... работа?
      Он хотел сказать: или жизнь.
      - Странный вопрос. - Юноша пожал плечами. - Ремесло это мой хлеб. А стихи... - Он задумался. - Стихи дают мне радость. Иногда они причиняют боль. Но это - хорошая боль. Она очищает душу. А почему вы спрашиваете?
      * Разновидность вяза.
      - Ты хочешь узнать свое будущее? - спросил Симмонс, не ответив на вопрос.
      - Конечно, - не задумываясь, ответил юноша. - А вы что пал мин?
      - Это неважно. Я могу показать тебе, что тебя ожидает. Но при одном условии.
      - Говорите, я слушаю.
      Теперь роль безмолвного наблюдателя перешла к Эльсиноре.
      - Ты сделаешь для себя вывод и будешь жить так, чтобы ничего плохого с тобой не случилось.
      - Ну разумеется! - рассмеялся Аваз. - Иначе зачем заглядывать в будущее?
      "Он убежден, что я его разыгрываю, - подумал Симмонс. Бедняга..." Он обернулся к Эльсиноре.
      - Ты отправишься с нами, Люси?
      Она молча кивнула.
      - Подойди ближе, Аваз. Не пугайся, что бы ты ни увидел. Помни, это - будущее. И ты можешь его изменить.
      - Хорошо, - улыбнулся юноша и шагнул к Симмонсам.
      Тоскливое, затянутое пеленой серых облаков небо низко нависло над кладбищем. Дул резкий, пронизывающий ветер, сек лица мелкой снежной крупой. По заледенелой дороге от кладбища к видневшейся в отдалении крепостной стене торопливо возвращалась разномастная толпа: дервиши и каландары в остроконечных меховых шапках, драных постунах, с кубышками на груди и посохами в руках, дородный мулла в чалме и стеганом ватном халате, несколько закутанных до самых бровей женщин, калеки, безучастные ко всему худолицые ремесленники, купец в меховой шубе и малахае с малиновой от мороза рожей.
      С холма над дорогой было слышно, как они перебрасываются между собой скупыми репликами:
      - Надо же, и холод его не берет!..
      - Джинни *, одно слово...
      - А все равно жалко. Цепи руки-ноги изъели...
      - А глаза-то, глаза!.. Так и горят!
      - Говорю же, джинни...
      * Одержимый бесом.
      - Поделом бунтовщику! Ишь чего выдумал: на хана замахиваться!
      - Тебя бы самого так, кабан красномордый!
      - Но-но! Ты потише там!..
      Толпа поспешно, словно уходя от погони, прошла мимо.
      - О ком они говорят? - хрипло спросил Аваз.
      - Сейчас увидишь, - ответил Симмонс. - Пойдем.
      Они спустились с холма и зашагали по заросшему турангилом и камышом кладбищу. Здесь было тише. Ветер качал верхушки деревьев и монотонный посвист его нагонял тоску. В центре кладбища, у старого, полуразвалившегося мазара возвышался огромный нарван. Могучая густая крона его имела правильную шарообразную форму, нижние ветви почти касались земли.
      Симмонсу почему-то вспомнилось бытовавшее в Хорезме поверье о том, что несколько раз на протяжении многовековой жизни нарвана ветви его опускаются до земли, и тогда в роду того, кто его посадил, кто-нибудь умирает.
      "Чушь какая-то!" - подумал он и поежился от холода. Они зашли с наветренной стороны и остановились в нескольких шагах от дерева. Теперь мазар, да и большая часть кладбища были скрыты его гигантской кроной. Дерево росло на возвышении, и ветер здесь гуляя вовсю. "Надо поторапливаться, - решил про себя Симмон и опять зябко поежился. - Так и пневмонию подцепить недолго".
      - Смотри, Аваз, - негромко произнес он и протянул руку. В широком просвете между ветвями, во весь рост, прижавшись спиной к стволу дерева, стоял человек. Ледяной ветер трепал клочья длинной седой бороды и лохмотья одежды, сквозь которые проглядывало тощее серое с желтизной тело.
      Человек стоял, раскинув руки и низко опустив голову.
      - Кто это? - почти неслышно ахнула Эльсинора.
      Аваз несколько мгновений вглядывался в человека под деревом, беззвучно шевеля побелевшими губами, к вдруг сорвался с места, обнял старика, припал лицом к его груди.
      - Ата! - звонкий рыдающий голос проникал в самую душу. Что они сделали с тобой, ата?!
      Старик медленно поднял голову. Блуждающий взгляд воспаленных глаз скользнул по незнакомцам, остановился на Авазе. Зазвенели цепи, которыми были прикованы к дереву руки и ноги несчастного.
      - Ата? - глухо повторил старик. Качнул головой. - У меня нет детей. У меня никого нет. Были стихи, песни... Асфандияр сжег. Глупец! Как будто песню можно сжечь или повесить... Их все равно поют!
      Он рванулся, загремел цепями, то ли закричал, то ли запел хриплым, дребезжащим голосом:
      - Асфандиер хон болды,
      Багрымыз кара кан болды!.. *
      Симмонс взглянул на Эльсинору. Она плакала, дрожа всем телом в своем тоненьком летнем платьице. "Черт меня дернул затеять все это! - подумал он с досадой и запоздалым раскаянием. - Знал ведь, что здесь холодно!"
      - Хо-ой, молла Аваз! - послышался рядом чей-то гнусавый насмешливый голос. Симмонс стремительно обернулся: неизвестно откуда взявшийся пожилой священнослужитель в чалме и стеганом халате злорадно улыбался, опираясь на длинный, до блеска отполированный ладонями посох и не сводя глаз со старика. Юный Аваз его явно не интересовал. - Хой, молла Аваз! Опять людей баламутишь! Не боишься аллаха, мусульман постыдился бы, богохульник! Отступник! Покайся! Пади в ноги их величеству Асфандияр Богадурхану! Моли о помиловании, гордец!
      На старика страшно было смотреть. Скованный целями, он весь напрягся, величественно вскинул голову, неистово сверкнул глазами. Пораженный внезапной переменой, Аваз отступил на несколько шагов, не сводя глаз с прикованного к дереву безумца.
      - Пошел прочь! - загремел яростный голос старика. Прочь, раб! Прочь, дерьмо!
      - Я - дерьмо?! - возмутился священнослужитель. - Я - шейх святого мазара Иморат-бобо - дерьмо?!
      - Проклятье подлому роду твоему до седьмого Колена! - неистовствовал старик, гремя цепями.
      - Замолчи! - взвизгнул шейх и, вскинув над головой посох, ринулся на обидчика.
      Аваз стремительно шагнул вперед, схватил шейха за ворот халата и рванул на себя.
      * Асфандиярхан на престол вступил,
      Черной кровью наши сердца затопил!
      Шейх крутнулся вокруг своей оси и рухнул на четвереньки. Покатилась, разматываясь на ходу, чалма. Шейх схватился руками за плешивую голову и, взвыв дурным голосом, бросился теперь уже на юношу. Аваз отвесил ему звонкую оплеуху, но тот вцепился в его халат и, падая, увлек за собой.
      Со стороны мазара послышались чьи-то встревоженные голоса. Нельзя было терять ни минуты. Симмонс взял Эльсинору за руку, шагнул к дерущимся и, обхватив их свободной рукой, кивнул жене:
      - Включай времятрон, Люси!
      Появление их не осталось незамеченным: шарахнулись, всхрапнув, бараны возле хауза. Один - коричневый, казахской породы - сорвался с привязи и неуклюжими скачками помчался вокруг водоема.
      Удалявшийся по аллее. Ислам Ходжа оглянулся и в изумлении сдвинул на затылок папаху.
      - Откуда вы взялись? Клянусь аллахом, только что вас тут не было. Говори, Аваз!
      Юноша оттолкнул от себя продолжавшего цепляться шейха, тот шлепнулся на зад и оторопело завертел плешивой башкой:
      - Где я?
      - А это еще кто? - строго поинтересовался кушбеги. - Как ты сюда попал, вор?
      - Где я? - продолжая таращиться, плаксиво повторил шейх.
      - Позвольте я вам все объясню, кушбеги, - шагнул вперед Симмонс.
      - Кушбеги? - продолжая сидеть, дурашливо хохотнул шейх и икнул. - Ислам Ходжа? Не может быть. Того давно земля поглотила. В фаэтоне возле самого дома зарезали, ночью. Своими глазами видел, как хоронили.
      - Что бормочет эта свинья? - угрожающе ощетинился кушбеги.
      - Не обращайте внимания. - Симмонс взял Ислама Ходжу под руку. - Так вот, я с супругой прогуливался по саду и случайно встретил здесь этого молодого человека.
      - Он - сын ханского брадобрея, - кушбеги все еще метал в шейха злобные взгляды.
      - Знаю, - кивнул Симмонс. - Мы уже успели познакомиться. Обаятельный юноша и начитан, должен сказать.
      - Еще бы! - Кушбеги поправил папаху на голове. - Он и поэт превосходный.
      - Это делает ему честь, - кивнул Симмонс. - Но послушайте, что было дальше. На этом вот самом месте выскакивает вдруг, - Симмонс огляделся по сторонам, - вон из-за того виноградника этот придурок и набрасывается на мою супругу.
      - Он?! - усы у Ходжи Ислама встали торчком, как у разъяренного тигра. - На вашу супругу?!
      Между тем шейх уже оправился от первого потрясения, встал с земли и с явным интересом прислушивался к разговору, кивая головой и саркастически посмеиваясь. Сзади к нему подошел сорвавшийся с привязи баран, принюхался, задрав голову, фыркнул и начал пятиться.
      - Аваз, конечно же, схватил негодяя, - продолжал Симмонс, - завязалась потасовка, и тут подоспели вы, кушбеги. Не обращайте внимания на его болтовню, он явно помешанный. Вы только взгляните, как он одет! Разве нормальный человек станет ходить летом в ватных штанах и стеганом халате?
      Баран продолжал пятиться, уставившись в одну точку, и точка эта находилась ниже поясницы ничего не подозревавшего шейха.
      - Ты, вонючая скотина, посмел оскорбить гостей его величества!! - зарычал кушбеги, надвигаясь на шейха.
      Надо отдать шейху должное - любой спасовал бы перед таким натиском. Шейх не спасовал. Шейх вытянул вперед руку, сложил пальцы в кукиш и завертел им перед носом остолбеневшего от такой неслыханной наглости кушбеги.
      - А вот это видел? Самозванец! "Его величество, его величество!" Да я, если хочешь знать, каждую неделю с Асфандияр Богадурханом вижусь. С глазу на глаз, не то, что другие. Да мы с ним...
      - Что он мелет? - Ислам Ходжа все еще не мог опомниться от изумления. - Вы слышите, что он болтает? Асфандияр - хан? Асфандияр - тура *, ишачья твоя башка! И мой зять!
      - Хи-хи! - шейх злорадно прищурился, и, продолжая вертеть дулей, погрозил Исламу Ходже указатель
      * Сын хана.
      иым пальцем левой руки. - Хочешь мне голову заморочить? Не выйдет. Пойди на Сарайбазаре дурака поищи. Асфандиярхан правит в Хиве с тех пор, как Мухаммадрахимхан Второй Феруз, царствие ему небесное, покинул этот мир. Любой девана * тебе его мавзолей укажет.
      - Да тебя за такие разговоры!.. - задохнулся Ислам Ходжа и, круто повернувшись, хлопнул в ладоши. - Эй, стража!!
      Баран между тем, продолжая пятиться, ткнулся курдюком в ствол карагача, замер на мгновенье и, стремительно набирая скорость, рванулся вперед, выставив перед собой крутые рога.
      Таранящий удар пришелся точно в цель: взбрыкнув руками и ногами, шейх птицей взвился в воздух и оседлал шею стоявшего перед ним кушбеги. Тот повалился на спину, а шейх со всего размаху плашмя грохнулся наземь, пропахал по инерции метра два и неподвижно распластался на дорожке аллеи.
      Все это произошло в считанные секунды. Симмонс успел лишь заметить краешком глаза коричневую молнию, которая ударила шейха в зад и, как по волшебству, превратилась в барана. Баран торжествующе мемекнул и, как ни в чем не бывало, трусцой отправился к своим сородичам под карагачи.
      - Вот это номер! - покачал головой Симмонс и расхохотался. Залилась звонким смехом Эльсинора. Аваз хохотал, зажав рот ладонью, однако быстро опомнился и, оценив обстановку, счел за благо поскорее унести ноги: быть свидетелем конфуза кушбеги ничего хорошего не предвещало. Юноша подобрал узелок с бритвенными принадлежностями, кивнул продолжавшим корчиться от смеха Эльсиноре и Симмонсу и скрылся за углом башни.
      Первым пришел в себя Ислам Ходжа. Медленно, озираясь по сторонам, встал с земли, поднял и нахлобучил папаху.
      - Как он у меня на шее оказался, негодяй? - удивленно, вполголоса произнес кушбеги. - Крылья у него выросли, что ли?
      Он подошел к шейху и, без особого, впрочем, ожесточения, вяло пнул того в бок.
      - Дод! - пронзительно заверещал шейх. Из-за башни, запоздало бренча оружием, выбежали двое нукеров.
      - Уберите эту падаль! - величественно распорядился кушбеги. - Надавайте по шее и выбросьте за ворота!
      * Юродивый.
      Нукеры с рычанием набросились на шейха, подхватили под руки.
      - Не трогайте, да не покинет вас счастье! - продолжал орать шейх. Не обращая внимания на вопли, нукеры поволокли шейха прочь. Ислам Ходжа подождал, пока они не скрылись из виду, и обернулся к гостям. Теперь его лицо выражало вежливую учтивость и чувство собственного достоинства. "Силен, весело подумал Симмонс. - Такой с коня свалится, а в седле усидит!"
      - Его величество хан Сайд Богадур Мухаммадрахим Второй, раздельно выговаривая каждый слог, отчеканил кушбеги, - просит своих гостей оставаться в отведенных для них покоях. К трапезе я вас приглашу сам.
      Ислам Ходжа отвесил легкий поклон и величественно удалился.
      - Тебе не кажется, что наш визит несколько загянулся? спросила Эльсинора, когда они умылись и привели себя в порядок.
      - Ты решала, ехать сюда или не ехать, - напомнил Симмонс. - Разве не так?
      - Так, - кивнула она. - Но, во-первых, я и представления не имела, где эта самая Чодра, а, во-вторых, откуда я могла знать, что тебе взбредет в голову блажь отправиться с Авазом на его Голгофу, и, в-третьих, насколько я поняла, особого желания говорить о делах в Таш Хаули у его величества Мухаммадрахимхана не было. Мне даже показалось, что каким-то образом он догадывается о цели нашего визита.
      - Ну это уже из области фантастики! Ты забываешь, что мы вернулись на неделю назад. У твоего Джумы пока все в порядке. А ханкинскому беку и в голову не приходило с ним расправиться.
      - Не скажи, - возразила она. - Эти местные князьки, конечно же, самодуры и самоуправы, но что касается Джумы, то тут бек вряд ли сам решился бы на расправу.
      - Ты думаешь, расправа санкционировалась свыше?
      - Да, - ответила она. - Я так думаю. Больше того, я почти уверена.
      - Может быть, ты и права, - покачал головой Симмонс. Одно дело прикончить какого-то бедолагу-арбакеша или спалить дом дехканина за неуплату налога, совсем другое - расправиться с человеком, который внезапно и необъяснимо набрал силу.
      - И пользуется расположением людей еще более необъяснимых и влиятельных. Ты недооцениваешь хана, Эрнст. Возможно, охранки как таковой у него и нет, но в том, что глаза и уши есть всюду, можешь не сомневаться. Ему, конечно же, докладывают и о нас, и о тех, с кем мы имеем дело.
      - Ты права, - повторил он. - И что из этого следует?
      - А то, что выколотить у хана фирман о назначении Джумы ханкинским беком будет труднее, чем тебе кажется.
      - Казалось, - поправил Симмонс. - Теперь уже не кажется.
      - Тем лучше. И что ты намерен делать?
      - Купить фирман. Предложить его величеству столько золота, что у него глаза на лоб полезут. Но у тебя, по-моему, какие-то свои планы? Не зря же ты отговаривала меня брать с собой синтезатор.
      - Я просто подумала, что хан поверит тебе и на слово.
      - Кто его знает? - Симмонс почесал переносицу. - С наличными чувствуешь себя как-то увереннее. Посмотрим.
      На лестнице показался Ислам Ходжа и в изысканных выражениях сообщил, что его величество приглашает гостей вниз. Симмонс заверил, что они не заставят себя ждать. Кушбеги кивнул и скрылся.
      - Тебе, наверное, лучше говорить с ханом тет-а-тет, сказала Эльсинора. - Если этот тип будет увиваться рядом, я возьму его на себя.
      Симмонс усмехнулся и покачал головой.
      - Ты что-то имеешь против?
      - Нет.
      - Тогда в чем дело?
      - В лексиконе. Есть в нем что-то от преступного мира.
      - Дорогой мой! - рассмеялась она. - То, для чего мы с тобой сюда приехали, в любом обществе квалифицируется как преступление. Так что бог с ним, с лексиконом.
      Уговорить хана, вопреки опасениям, оказалось нетрудно. Стоило Симмонсу предложить венценосцу два мешка золотых монет, согласие было получено, а еще час спустя фирман о назначении Джумабая Худайбергена правителем Ханкинского бекства, скрепленный подписями и печатью, был торжественно вручен супругам. Обговорив детали и формальности и условившись о сроке вступления в должность новоиспеченного бека, Симмонсы простились с ханом и кушбеги и под охраной трех нукеров отправились в Хиву.
      Карета, упруго покачиваясь на рессорах, катилась по пыльной дороге. Садилось солнце. Небо за окном кареты приобретало оранжево-золотистый оттенок. Путники, издали завидев карету и нукеров, спешили свернуть с дороги и переждать где-нибудь в стороне, а если это не удавалось, - падали ниц и оставались в этом положении, пока карета проезжала мимо.
      Лишь один всадник, ехавший в ту же, что и они, сторону, оглянулся и продолжал свой путь.
      - Скажите на милость, какой храбрец! - удивилась Эльсинора, когда они уже почти поравнялись с ним.
      - Этот-то храбрец мне и нужен, - пробормотал Симмонс, высунулся из кареты и окликнул всадника:
      - Аваз!
      - Да, таксыр? - Юноша подхлестнул свою лошаденку, и она затрусила вровень с каретой. Лицо Аваза было задумчиво и спокойно.
      - Пересядь к нам, - предложил Симмонс. Аваз кивнул. Карета остановилась. Юноша передал поводья своей лошади одному из нукеров, открыл дверцу и сел напротив супругов. Карета тронулась. Солнце опустилось за горизонт. Вполнеба полыхал закат, и в его желтоватых призрачных отсветах лицо юноши казалось выточенным из янтаря.
      - Я уже решил, что мы тебя не нагоним, - сказал Симмонс.
      - Нукеры бросили шейха посреди дороги. Я помог ему дотащиться до ближайшего дома. Он совсем плох.
      - Ты уверен, что поступил правильно, оказав ему помощь?
      - Человеку надо помогать в беде.
      - Даже если этот человек враг?
      - Шейх просто глуп. Его злоба - от невежества.
      Эльсинора смотрела на Аваза с нескрываемой жалостью.
      - Может быть, ты и прав, Аваз. - Симмонс похлопал себя по карманам, но сигарет не было. Он сплюнул за окно и отер губы платком. - Что ты намерен делать, мой мальчик? Теперь, когда ты все знаешь?
      Прежде чем ответить, юноша долго смотрел в окно. Быстро темнело. Проплывали изуродованные стрижкой тутовые деревца вдоль дороги. Где-то далеко-далеко сверкнул огонек.
      - Там... Под деревом на кладбище... Был я? - спросил Аваз не оборачиваясь. "Он даже не сомневается в подлинности того, что видел!" - удивленно подумал Симмонс.
      - Да, Аваз. Это был ты.
      - Сначала я решил, что это отец... Только потом... Скажите, - Аваз обернулся и пристально вгляделся в Симмонса, потом в Эльсинору. - Я так и умру там, на кладбище?
      - Нет, мой мальчик, - Симмонс покачал головой. Он и в самом деле испытывал к этому юнцу что-то похожее на родительские чувства. - Больного, разбитого параличом, тебя принесут домой. Ты проживешь еще несколько лет и умрешь в нищете и одиночестве. Подумай, Аваз. Еще не поздно. Ты еще можешь все изменить.
      Юноша сидел сгорбившись, глядя на свои колени. Когда он снова заговорил, голос его был еле слышен.
      - Я... - Он медленно повел глазами куда-то в сторону окна. - Тот, умирающий... Отрекусь от своих стихов, да?..
      Симмонсу страшно хотелось сказать "да", но он вздохнул и отогнал искушение:
      - Нет, Аваз. Ты до конца останешься верен себе. До самого последнего вздоха.
      Аваз Отар-оглы некоторое время продолжал сидеть молча, осмысливая услышанное. Потом выпрямился. Медленно набрал полную грудь воздуха. В полусумраке кареты огнем полыхнули его глаза. И было в них что-то безумное, что-то сатанинское, как у того старика на кладбище Иморат-бобо.
      - Значит, все правильно! - Голос юноши снова обрел силу и звонкость. - Значит, ничего не надо менять!!
      Копыта коней гулко застучали под сводами ворот Хазараси-дарбаза. Мелькнул фонарь в руках стражника.
      - Вы великий палмин, - Аваз наклонился к Симмонсу, отыскал в темноте его руку. Крепко пожал. - Спасибо вам за то, что вы не скрыли от меня правду. Теперь у меня чет больше колебаний. Я знаю, как мне жить дальше. Прощайте!
      Он распахнул дверцу, соскочил на ходу.
      - Прощайте, ханум, - донеслось из темноты. - Вы самая красивая женщина из тех, кого мне довелось видеть. Будьте счастливы! Будьте счастливы оба!
      В доме Соура Юсупа несмотря на поздний час продолжалось гуляние, но супруги, сославшись на усталость, уединились в отведенной для них комнате.
      На следующий день хозяин долго не решался потревожить сон гостей, а когда, уже ближе к полудню, постучался в дверь, она оказалась незапертой и в комнате никого не было.
      Соур Юсуп забил тревогу, перевернул вверх дном весь. дом, опросил всех домочадцев и в панике помчался в Ново-Ургенч сообщить Дюммелю об исчезновении Симмонсов. По дороге он с ужасом думал о том, какая кара ожидает его за то, что он не уберег хозяев, и приготовился к самому худшему.
      Не доезжая до Кармана фаэтон, на котором он ехал, поравнялся с крытой арбой, направлявшейся в Ново-Ургенч под охраной десятка казаков из приданного хану для охраны казачьего полка. Арбакеш был Соуру Юсупу знаком и из разговора с ним Соур узнал, что тог послан к Симмонсу за каким-то очень важным грузом. Доверенный "Дюммель и К°" отчетливо представил себе, какой поднимется переполох, когда арбакеш с казаками явится к Симмонсу, окончательно пал духом и, отдав себя на волю провидения, пристроился к арбе и до самого Ново-Ургенча шепотом молился аллаху, хотя в душе не очень-то надеялся на его помощь.
      Каково же было его удивление, когда первый, кого он увидел, подъезжая к дому Симмонсов, был его хозяин, разгуливающий возле фонтана в полотняном костюме и соломенной шляпе-канотье. Не веря своим глазам, Соур Юсуп выскочил из фаэтона, подбежал к хозяину и склонился в поклоне. Тот поздоровался с ним за руку. Рука была как рука, вполне материальная, холеная, с ухоженными ногтями и пахла дорогим одеколоном. Соур Юсуп даже к лицу ее прижал от избытка чувств, мысленно возблагодарил всевышнего и дал обет построить в благодарность возле своего дома минарет, каких в Хиве еще не бывало.
      Но не зря говорят, что дорога в преисподнюю вымощена благими намерениями; со временем религиозный экстаз поостыл, и скуповатый Соур Юсуп, правда, построил минарет, но высотою всего каких-нибудь четыре метра, и несколько лет спустя вымахавший рядом карагач скрыл минарет-заморыш от досужих глаз под своей могучей кроной.
      Джума проснулся от дикой головной боли. Ломило поясницу, ныли руки и ноги, голова буквально раскалывалась на части. Не открывая глаз, он мысленно восстановил все, что произошло за вчерашний день, и застонал сквозь стиснутые зубы.
      Вспомнился разговор с Симмонсом и Эльсинорой, их обещания сделать его беком. Какой там бек! Он провел ладонями по лицу и глубоко вздохнул. Сегодня будут хоронить Гюль, а он здесь. Надо ехать в Ханки. Даже если его там убьют нукеры, все равно надо ехать. Проводит ее на кладбище, а там будь что будет.
      Он открыл глаза и поднялся с курпачи. В окно ярко светило солнце. Джума потянулся, разминая затекшие члены, и замер: рядом с его изголовьем на кошме были аккуратно сложены вощеный полосатый халат, батистовая рубаха, суконные брюки, алый поясной платок и мохнатая каракулевая папаха. Поверх одежды лежала кривая сабля на перевязи. Возле двери тускло отсвечивали голенища новеньких яловых сапог.
      "Что это? - пронеслось в его голове. - Откуда? Зачем? Неужели то, о чем они говорила ему вчера, - правда? Ведь это одежда бека. И сабля..."
      Он зажмурился и снова открыл глаза. Все осталось, как есть, и одежда, и сапоги, и сабля в. поблескивающих начищенной медью ножнах. Значит, правда? Значит он, Джума, действительно станет ханкинским беком?! Ну, держись, Нураддин!
      Голова мгновенно прошла. Джума торопливо сполоснул лицо и переоделся. Он застегивал перевязь, когда в дверь без стука вошел Симмонс.
      - Готов? Молодец! Поторапливайся, там тебя уже ждут.
      - Кто... ждет?.. - выдохнул Джума.
      - Как кто? Нукеры, чиновник из ханской канцелярии. Поезжай принимать дела, бек. Желаю успеха!
      И тут Джума сплоховал. Ему бы держаться с достоинством, чинно поблагодарить, а он повалился на колени, схватил руку хозяина, зарыдал глухо, словно залаял.
      - Встань, - резко приказал Симмонс и отобрал руку. - Тоже мне, бек! Будь мужчиной, черт бы тебя побрал!
      - Буду! - Джума скрипнул зубами, вскочил на ноги. - Клянусь, буду!
      - Ну вот и прекрасно! - Симмонс пристально вгляделся в раскрасневшееся лицо бывшего фаэтонщика. Поджал губы. - А теперь пойдем, я тебя твоей свите представлю.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      У самого синего моря
      Растаяла в облаке поднятой копытами коней пыли кавалькада во главе с жаждущим мщенья Джумой. Мелодично журчал фонтан перед домом. В саду звонко перекликались птицы.
      Симмонс достал из кармана сигарету, покатал между большим и указательным пальцами. Щелкнул зажигалкой. Струйка белесого дыма потянулась вертикально вверх в неподвижном воздухе. Симмонс опустился на мраморную ступеньку, одернул на коленях светлые элановые брюки. Усмехнулся, мысленно представив себе, как Джума врывается в деван * не подозревающего о своем низложении ханкинского бека.
      * Канцелярия.
      - "Бошат!" Убирайся! - петардой взрывается короткое апокалиптическое, зловещее для Нураддина слово. Нураддин сначала обалдело таращит глаза, потом становится пунцовым от гнева, но тут на сцене возникает ханский служка, оглашает фирман. Нураддин белеег, как полотно, по знаку Джумы нукеры, всхрапывая от усердия, хватают опального бека под руки и волокут на расправу, награждая пинками и затрещинами. Джума садится в кресло, кладет на колени саблю...
      - Д-да... - сквозь зубы процедил Симмонс. - Не хотел бы я сейчас быть на твоем месте, бек Нураддин...
      Он затянулся и щелчком послал недокуренную сигарету в сторону фонтана. На душе было тревожно и неуютно.
      Симмонс тщетно пытался понять, откуда накатывается это гнетущее беспокойство, стремление любой ценой замести следы, уничтожить все, что связывало его с реальностью XXIII века. Странный инцидент в лавке ювелира? Но именно после него-то они с Эльсинорой и совершили бросок сюда, в этот забытый богом и людьми уголок планеты.
      Подозрительный тип, увивавшийся возле Эльсиноры на открытии узкоколейки? Но с того дня прошла целая вечность, а тип больше не давал о себе знать.
      Головокружительная метаморфоза Джумы? Но парень заплатил за нее такой страшной ценой, что не приведи господь; и теперь, отбросив манеры цивилизованного человека, с чисто феодальной кровожадностью сводит счеты с обидчиками. При чем тут XXIII столетие?
      Не то. Все не то. Но что же тогда? Чем мучительнее искал Симмонс ответ, тем больше запутывался, пока, наконец, вопреки здравому смыслу и человеческой логике, ответ не пришел сам собой, неожиданный в своей ошеломляющей простоте: Эльсинора! Она и только она могла быть связующим звеном между Симмонсом и его подлинной реальностью!
      Та-ак... Симмонс машинально закурил. Значит, Эльсинора... Он вдруг поймал себя на мысли о том, что догадка, которая, казалось бы, должна была перевернуть в нем все, - нисколько его не тревожит.
      Значит, Эльсинора... Ну что ж, подозрения на этот счет возникали у него и прежде. Но он гнал их прочь. С Эльсинорой многое сложно и необъяснимо. Взять хотя бы ее поведение на вчерашнем балу. И этот трюк с "Аидой" в исполнении Венской оперы... Во всем этом предстоит еще разобраться. Но представить себе Эдьсинору в роли соглядатая? Нет, это решительно невозможно! Но тогда кто же она такая - женщина, которую он любит, на которой женат и которой беспредельно верит и полностью доверяет? Мелькнула и тотчас ушла куда-то мысль о том, насколько условны и эфемерны понятия брак, супружество, семейные узы. Кто же она все-таки? Жена? Друг? Ангел-хранитель на жалованьи у сыскной полиции? Неужели человек способен в равной мере сочетать в себе и то, и другое, и третье?
      Симмонс встал и, попыхивая сигаретой, решительно направился в свой кабинет. По пути выудил из бара бутылку "Камю" и лимон. Взял блюдечко, серебряный десертный нож и фужер.
      В кабинете он плотно притворил за собой дверь, подвинул к креслу низенький журнальный столик, нарезал лимон кружочками и до краев налил фужер коньяком. Выпрямился с фужером в руке, глубоко вздохнул, залпом осушил фужер, выдохнул и, опустившись в кресло, взял ломтик лимона.