Охота на лошадей

«Дэлэни» выставил столы на тротуар и обслуживал участников какой-то деловой конференции. На лацканах одинаковых пиджаков висел обязательный картонный прямоугольник с фамилией. Любезные улыбки скрывали озабоченность. Эти люди занимали все столики от тротуара до прохладной темной глубины бара. Полностью поглощенные своими проблемами, они ничего и никого не замечали. Места нам не нашлось.

— Вы хотите позвонить в отель, заказать номер? — спросил Уолт. — Где вы остановились?

— В «Билтморе».

Уолт вскинул брови.

— Теллер платит, — пояснил я. — У него там счет.

— Что вы для него сделали? Спасли ему жизнь?

— Шесть раз, — парировал я.

— Он, наверное, серьезно думает, что вы поможете вернуть ему лошадь, — задумчиво протянул Уолт.

— Мы, — поправил я его.

— Нет. Вы. Этот жеребец не оставил следов. Я искал.

Водитель такси, цветной парень в рубашке с засученными рукавами, отвез нас в отель. Горячий воздух с пылью всякий раз влетал в окно, когда мы набирали скорость. Под палящим солнцем пешеходы разбредались по домам, и ветер гонял по мостовой больше мусора, чем обычно.

— Грязный город, — фыркнул Уолт, глядя на улицы. — Хочу в Чикаго.

— Слишком холодно, — машинально пробормотал я. — Красиво, но холодно. Такой пронизывающий ветер с озера.

— Ребята, вы из Чикаго? — спросил водитель. — Я родился там, в Луп.

Уолт заговорил с ним о Чикаго, а я погрузился в полусонное состояние, выбросив из головы и водителя, и Уолта, и Дэйва Теллера, и Кэролайн, и вообще всех на свете. В «Билтморе» мы поднялись ко мне в номер, я позвонил и заказал бутылку виски, лед и тоник. Уолт ослабил галстук и сделал оценивающий глоток.

— У вас сонный вид, — заметил он.

— Мое естественное состояние.

— По-моему, в Англии уже полночь.

— По-моему, тоже.

Мы занялись своими бокалами, и наступило молчание. Потом Уолт устроился поудобнее в кожаном кресле и спросил:

— Так вы хотите знать, как пропала эта проклятая лошадь?

— Конечно. — Скука, прозвучавшая в моем голосе, удивила даже меня.

Уолт уставился на меня сначала недоумевающе, потом задумчиво, но, когда он заговорил, его тон стал строгим и деловым:

— Крисэйлиса приняли на аэродроме Кеннеди, поместили в фургон для лошадей и повезли в Лексингтон, штат Кентукки. До этого он провел обязательные двадцать четыре часа в иммиграционном карантине. В аэропорту есть специальные конюшни, там находилось еще шесть лошадей, прилетевших тем же рейсом. Все шло нормально. Так вот, Крисэйлиса и четырех других скакунов погрузили в фургон, который направился на запад от Нью-Йорка к главному шоссе Пенсильвании.

— Время? — спросил я.

— Выехали в четыре дня в понедельник. В прошлый понедельник. Сегодня ровно неделя с тех пор. Предполагалось, что фургон прибудет в Лексингтон во второй половине дня во вторник. Расстояние — семьсот миль.

— Остановки?

— Ага, остановки. Тут-то все и началось. — Уолт вертел бокал в руках, и лед со звоном стукался о стенки. — Первую остановку, чтобы пообедать, они сделали в Оллентауне, примерно восемьдесят пять миль от Нью-Йорка. Лошадей сопровождали четыре человека: два водителя и два конюха. Конюхи рассердились на водителей, потому что те дали им слишком мало времени на обед. И они поругались.

— Все четверо так говорят?

— Ага. Я беседовал со всеми четверыми по очереди. Каждый пытается оправдать себя и переложить вину на других. Конюхи не доели обед, и фургон проехал миль двести до Бедфорда, где остановился на ночь. Но обида не прошла, и там они подрались. У Питтсбурга они свернули на юг и выехали на федеральное шоссе номер семьдесят, а у Занзвилла, на юго-западной развилке, свернули к Цинциннати. Через пятьдесят миль они опять повернули на юг, чтобы пересечь реку Огайо уже в штате Кентукки. Потом, минуя Париж, им предстояло направиться в Лексингтон.

— Мне нужно посмотреть их маршрут на карте, — сказал я.

Уолт кивнул.

— От Занзвилла до Парижа они ехали по второстепенным дорогам, — продолжал он. — Так? В штате Огайо фургон был ограблен, а потом найден в штате Кентукки, что вызвало споры между чиновниками двух штатов.

— Ограблен? Впервые слышу!

— Фургон ограбили по ошибке, приняв за машину с вином, которая ехала за ними милях в двадцати. Оба фургона выглядели одинаково: тот же цвет, размер и никаких заметных опознавательных знаков.

— Как это случилось?

— Утром во вторник водители и конюхи отправились завтракать одновременно, хотя и в разных концах стойки бара. Они оставили лошадей без охраны на пятнадцать минут, и за это время кто-то угнал фургон.

— Разумеется, водители заперли машину и взяли с собой ключи?

— Разумеется. Но работали специалисты: прямой контакт через проволоку от аккумулятора к стартеру.

— И что дальше?

— Обнаружив, что фургон угнали, водители сразу позвонили в полицию. И только в среду утром машину нашли вдали от дороги, среди холмов Кентукки. Но без лошадей. Наклонный трап был спущен, лошади выведены.

— Продуманное ограбление.

— Конечно. Лошади ехали непривязанными. Вся упряжь осталась в фургоне. На скакунах не было ни уздечки, ни повода, чтобы держать, когда выводишь. Ребята из Кентукки считают, что лошадей выпустили, чтобы сбить со следа. Дескать, полицейские кинутся искать жеребцов, а за это время грабители провернут свое дело.

— Диверсия сработала.

— Ага, — мрачно вздохнул Уолт. — Владельцы подняли такую бучу. Там все лошади были очень ценными, не только Крисэйлис. Но только Крисэйлис застрахован в «Жизненной поддержке».

— И всех лошадей нашли?

— Кроме Крисэйлиса. А он будто сквозь землю провалился.

— Откуда вы знаете, что грабители собирались брать машину с вином?

— Единственное, что они оставили в кабине лошадиного фургона, — обрывок бумаги. Записка, где сообщалось время ежедневных рейсов грузовика с вином.

— Отпечатки пальцев?

— Перчатки.

Уолт уже давно допил виски. Я снова наполнил его бокал, хотя сам почти засыпал.

— Что вы думаете об этом? — спросил он.

— На самом деле им нужен был только Крисэйлис, — пожал я плечами. — Записка с расписанием рейсов винного фургона — просто для отвода глаз.

— Но зачем? Как кому-то вообще пришло в голову украсть жеребца? Это ставит нас в тупик. Я не очень разбираюсь в лошадях и никогда не играю на тотализаторе. И всего пару раз занимался делами о подозрительных страховках скакунов. Но даже я знаю: имя этого жеребца приносит племенным заводам хорошие деньги. Допустим, кто-то украл Крисэйлиса. И что он будет делать дальше? Он не может предложить жеребца племзаводам, а следовательно, не получит ни цента. Или, допустим, кто-то такой сноб, что решил иметь Крисэйлиса лично для себя, как люди покупают украденные картины, зная, что никому не смогут их показать. Но картину можно спрятать в сейф, а где спрятать жеребца? Кража этой лошади не имеет смысла.

Мои взгляды не совпадали с точкой зрения Уолта, но я не стал возражать и вместо этого спросил:

— Что случилось с Оликсом?

— Я о нем знаю только из досье. Когда сегодня утром я получил дело Крисэйлиса, то посмотрел и досье Оликса. Оликс был французским конем, одним из лучших молодых производителей Европы. Девятилетним его привезли сюда, и список его побед занимает целый лист. Дэйв Теллер — глава синдиката, который его купил, поэтому Оликса застраховали у нас: мы ведем всю работу с имуществом Теллера. Жеребца благополучно доставили на племенную ферму Теллера. Во время перевозки не было никаких неожиданностей. Но Оликс прожил у Теллера только четыре дня. Потом ночью в конюшне начался пожар, всех лошадей вывели и поместили в маленький загон.

— И когда за ними пришли, их не было?

— В дальнем конце загона была сломана ограда, — кивнул Уолт, — но никто об этом не знал. Лошади, в том числе и Оликс, разбежались. Их поймали, хотя некоторые бегали на свободе несколько дней. Но Оликса и след простыл. Страховая компания нашла следы копыт в Аппалачских горах и предположила, что, вероятно, он упал и сломал спину. В конце концов пришлось выплатить страховку.

— Что известно о пожаре?

— Ничего подозрительного в тот раз не нашли. Один из наших лучших людей, обследовав все, пришел к заключению, что доказательств поджога нет. Но в то же время в конюшне так легко устроить пожар... Достаточно уронить на солому непотушенную сигарету. Огонь быстро ликвидировали, и большого ущерба он не нанес. Вопрос о керосине даже не стоял. Вся цепь событий показывала, что пламя вспыхнуло случайно.

Я чуть улыбнулся.

— А как пропал Шоумен?

— Не знаю, как он потерялся, но его нашли. Разумеется, мертвого. И, по-моему, он долго пролежал мертвым.

— Где?

— В Аппалачах. Шоумена, как и других лошадей, привезли оттуда. Но в Лексингтоне больше племенных ферм, чем где-нибудь еще в Штатах, так что фактически не имеет значения, где лошадь родилась.

— На прошлой неделе вы ездили в Лексингтон?

— Летал в среду, — Уолт кивнул, — когда миссис Теллер вызвала нас.

— Миссис Теллер?

— Ага. — Что-то неясное проскользнуло в голосе Уолта. Видимо, жена Дэйва произвела на него сильное впечатление. — Она англичанка, как и вы.

— Я поеду туда завтра, — решил я.

Уолт, казалось, хотел что-то добавить о жене Дэйва, но потом предпочел промолчать. Он посмотрел на часы, решительно отодвинул бокал и встал.

— Пора идти. Сегодня у нас годовщина свадьбы, и жена надумала что-то устроить, — объяснил Уолт.

— Передайте вашей жене мои извинения, что задержал вас.

— Ничего. Я приду вовремя. Я езжу домой с Главного вокзала, он тут совсем рядом. Без пересадки. Полчаса в поезде.

Я встал, чтобы проводить его до двери.

— Уолт, вы сможете утром полететь в Лексингтон? — спросил я. Он нерешительно посмотрел на меня, и я добавил: — Мне нет смысла исследовать все сначала. Для меня очень ценно иметь вас рядом.

— Очень рад, Джин.

Ответ прозвучал слишком вежливо, и я подумал: «К черту Уолта, к черту все на свете, включая меня, но я увяз на три недели в этой лошадиной чепухе, и если я сказал, что мы едем в Лексингтон, значит, едем». Я скрыл моментально вспыхнувшее раздражение, отвернувшись от него и открывая дверь. Впрочем, я понимал и его недовольство. Кому понравится тащиться снова в то же самое место и делать ту же работу, особенно под критическим взором навязчивого англичанина?

Уолт пожал мне руку и сказал:

— Утром я позвоню вам. — Он лучше контролировал свои чувства, чем я.

— В семь тридцать?

— Договорились. — Уолт напряг мышцы лица, чтобы изобразить улыбку, но ему не очень удалось. Он помахал рукой с толстыми короткими пальцами и не спеша побрел по коридору к лифтам.

Пообедал я в ресторане отеля. Стейк. Никогда не ешьте стейк западнее Небраски, говорят в Америке. Бык нагуливает холку в прериях, а потом его гонят на восток. Он попадает в Небраску, в кукурузный пояс, здесь его откармливают и только после того, как он наберет вес, забивают. В Нью-Йорке стейки превосходные, но не думаю, что быков пригоняют через туннель в Нью-Джерси. Перевозки животных на большие расстояния требуют больших хлопот... Оликса и Крисэйлиса тоже перевозили на большие расстояния.

Нельзя ехать верхом на жеребце по шоссе. Проведя много лет на племенной ферме, жеребцы не любят ходить под седлом, даже если раньше они терпеливо сносили всадника.

Ночные клубы так же привлекали меня, как дождливый понедельник в Манчестере. Меня охватила такая апатия, что я даже не стал смотреть, какие развлечения предлагают вечерние газеты, а сразу поднялся в номер и лег спать, чтобы нагнать часы потерянного сна. Я со злостью проснулся в два часа ночи, смертельно усталый. Сна не было ни в одном глазу.

Пистолет я по привычке держал под подушкой.

Еще одна бесконечная ночь.

Глава 5

Утром мы вылетели в Лексингтон. Набрякшие веки Уолта говорили, что годовщину они отпраздновали как надо. А мне будто насыпали в глаза песку. Два водителя лошадиного фургона, с которыми мы по телефону договорились о встрече, ждали нас в холле мотеля недалеко от центра города. В нем Уолт останавливался неделю назад. Он заказал нам два номера, и мы повели водителей к нему. Комната была на милю короче, чем в «Билтморе», зато душная и пахнувшая дезинфекцией.

Уолт, едва войдя, включил кондиционер и пообещал после беседы пиво. Водители приготовились к обороне, им вовсе не хотелось снова подвергаться мучительному допросу. Без сомнения, они больше никогда не оставят лошадей без присмотра, хотя очень похоже, что потеряют работу. Беседа ничего не добавила к тому, что Уолт уже сообщил мне раньше.

— Вы хорошо знаете друг друга? — спросил я.

Худой, похожий на птицу водитель ответил, что да, они знакомы давно.

— И конюхов тоже хорошо знаете? Они давно знакомы друг с другом?

— Видели их в городе, — ответил толстый. — Лентяи, черт бы их побрал.

— Один из них приехал с фермы Мидуэй, — добавил похожий на птицу. Мидуэй была фермой Дэйва Теллера. — Он приехал специально за Крисэйлисом. Он во всем виноват.

— Те парни знали друг друга до поездки?

— Конечно, — буркнул толстый. — Судя по их разговорам, они всю жизнь возле лошадей.

Уолт недовольно фыркнул и кивнул. Он проверял все сведения водителей и конюхов. Обычная рутина.

— Я хочу, — сказал я водителям, — чтобы вы составили список всех легковушек и грузовиков, которые вы видели на дороге и запомнили. На всем пути от аэропорта до того места, где пропали лошади.

Они недоверчиво смотрели на меня, будто я спятил.

— Послушайте, — пришлось мне объяснять, — на шоссе и развилках вы часто видите одни и те же машины снова и снова. Одна обгоняет вас. А на следующей остановке вы замечаете ее снова. Потом вы отъезжаете первыми, и уже в дороге та машина опять обходит вас. Затем вы останавливаетесь, допустим, на обед и видите эту же машину. Вы подъезжаете к развилке, а там стоит та же машина. Бывает так?

Они оба кивнули.

— Так, может быть, вы помните некоторые легковушки и грузовики, которые попадались вам по дороге, особенно те, которые вы видели и в первый, и во второй день?

Оба водители вытаращили на меня глаза. Потом толстый сказал:

— Это невозможно. Прошла неделя.

— Знаю. Но все же попытайтесь. Подумайте. Обсудите между собой, что вы можете вспомнить. Потом напишите и оставьте список здесь сегодня вечером.

Я достал бумажник и протянул каждому по двадцать долларов. Они охотно приняли деньги и пообещали постараться.

— Но ничего не придумывайте, — добавил я. — Я лучше заплачу за отсутствие информации, чем за придуманную чепуху.

Водители кивнули и ушли. Пиво ждало их после возвращения со списком.

— Что вы хотите найти? — с любопытством спросил Уолт.

— Второй лошадиный фургон.

Уолт немного подумал.

— Второй фургон мог ждать грабителей там, где нашли брошенный фургон. Им вовсе не обязательно было маячить на шоссе, где их могли заметить.

— Не думаю, что они заранее могли знать, где удастся совершить ограбление. Ведь им не было известно, где водители остановятся, чтобы поесть. И зачем им назначать встречу в Кентукки? Это опасно. Может появиться возможность угнать фургон и раньше, допустим, недалеко от Уиллинга.

— Да, конечно, им не хотелось долго ехать с таким горячим грузом, — согласился Уолт. — Фактически они отъехали в этом фургоне на двадцать пять миль и выбирали главным образом пустынные дороги. Они направились прямо к холмам, зная, что потребуется много времени, чтобы найти брошенный там фургон.

— Какие-нибудь следы?

— Никаких следов от шин, вообще ничего. Ближайшая дорога, сухая и пыльная в это время года, покрыта гравием. Мы нашли следы грузовика на шоссе, идущем за холмами, но на самой дороге ничего. Каждая машина поднимает облако пыли, и, оседая, пыль засыпает следы предыдущего транспорта.

— Следы копыт? — пробурчал я.

— Десятки. Во всех направлениях.

— С холмов на дорогу, посыпанную гравием?

— Невозможно определить. — Он решительно покачал головой. — Даже на холме не осталось следов шин фургона. Но мы взяли множество образцов почвы на случай, если потом пригодится.

— Вы сделали все возможное, — заявил я.

— Полтора миллиона, — улыбка чуть сверкнула в глазах, — очень большие деньги.

* * *

О том, что ферма Мидуэй процветает, можно было догадаться с первого взгляда. Я вошел. Один. Уолт пожаловался на разыгравшуюся мигрень.

Средних лет венгерка открыла дверь и на отрывистом английском спросила, по какому я делу. Благодаря долгой практике я тотчас определил ее акцент и на ее родном языке, что было проще, объяснил, кто я. Она сообщила хозяйке и провела меня в гостиную.

Жена Дэйва стояла в центре зеленого ковра размером в четверть акра, окруженная зелеными стенами и белой мебелью с красной обивкой. Она щелкнула по моей визитке большим пальцем и проговорила:

— Вы тот человек, который выудил Дэйва из реки.

— Да, — удивленно подтвердил я.

— Он звонил вчера и сказал, что я могу полностью доверять вам.

Стройная, тонкокостная женщина с круглой, твердой попкой, какая всегда бывает у тех, кто ездит верхом с детства. Нежный овал лица с немного квадратной челюстью, тонкий нос, широко расставленные блестящие глаза, русые с проседью вьющиеся волосы. Чтобы определить, употребляет ли она косметику, мне надо было подойти поближе. А так похоже, что все краски естественные. Решительность и уверенность сквозили в каждом ее движении, и по ее тону я понял, что прислушиваться к словам мужа отнюдь не в ее привычке.

— Садитесь. — Она показала на стул. — Выпьете? — Это в два часа дня по жаре! — Виски? — Жена Дэйва, не дожидаясь ответа, сама приняла решение, выбор гостя ее мало интересовал.

Я наблюдал, как она налила на кубики льда в высокие тонкостенные бокалы бледно-золотистую жидкость, как капнула туда воду и потом протянула мне бокал изящной загорелой рукой. Тяжелый золотой браслет позвякивал вокруг запястья, и в ноздри мне ударил запах французских духов.

Я попробовал виски. «Хедж энд Батлерс Ройял», решил я. Тонкий и легкий вкус свойствен именно этому сорту. Аромат от одного глотка еще долго держался на языке.

— Эва сказала, что вы говорите по-венгерски. — Жена Дэйва взяла свой бокал и сделала мужской глоток.

— Да.

— На нее это произвело впечатление.

— Я приехал по делу Крисэйлиса... — начал я.

— Вы говорите и на других языках? — Произношение скорее американское, чем английское. Отрывистый тон и несколько заплетающийся язык открыли мне, что это не первый бокал виски. Но по ее лицу ничего не было заметно.

— На немецком. — Я состроил светскую улыбку.

Метод, по которому я учил языки, состоял в том, что неделя давалась на поверхностное знание, три месяца — на беглую речь и два года — на достижение такого уровня, при котором, когда слышишь перевод на совершенный английский, узнаешь особенности речи и ход мысли на языке, с которого сделан перевод. Этим я занимался семь лет, начиная с двадцати. Так в меня вбили немецкий, венгерский и пять славянских языков, от русского и чешского до сербохорватского. Ни один из них не годился для поиска жеребцов, и вообще интерес к этим языкам вышел из моды. Новые агенты учат суахили, арабский и китайский.

— И, наверно, французский, — продолжала она.

— Немного, — согласился я.

— Надеюсь, достаточно для жизненных потребностей. — Выражение лица и тон, каким она подчеркнула слово «потребностей», не оставляли сомнений, что она не имела в виду пищу и напитки.

— Абсолютно, — подтвердил я, принимая ее понимание.

Она засмеялась. Смех грубый, ничего общего с хрупкой, изящной дамой.

— Крисэйлис настоящее мучение, — заявила она. — Я бы его вообще не выбрала. У этого жеребца плохая наследственность, такая же хилая, как то, что осталось в штанах у старика, и он передает это свойство по наследству. Они все так делают. Мот выиграл дерби потому, что был ужасно плохой год. И если бы кто-то обошел его на половине дистанции, он бы сник, как мокрая простыня. — Она сделала большой глоток. — Знаете главную правду об этих чертовых лошадях?

— Ну и что это за главная правда о чертовых лошадях?

Она ошеломленно посмотрела мне в глаза, потом недоверчиво засмеялась.

— Так вот, главная правда о лошадях заключается в том, что они превращают мужчин в дураков.

Я невольно улыбнулся, меня забавлял контраст между грубостью ее мыслей и языка и изящной внешностью.

— Я собираюсь поплавать, — неожиданно сообщила она. — Возьмите с собой бокал.

Жена Дэйва снова налила себе виски и, не оглядываясь, пересекла зеленый ковер, отодвинула стеклянную дверь и сетку от насекомых и пошла по мощеной террасе к зеленой лужайке. Вздохнув, я встал и последовал за ней. Трава была густой и упругой, совсем непохожей на английский стриженый газон.

Она остановилась у бассейна в форме почки, расстегнула застежку желтого платья, и оно упало к ее ногам. Она осталась в купальнике, показав стройное и хорошо ухоженное, но немолодое тело. Ближе к пятидесяти, решил я.

Жена Дэйва соскользнула в воду и легла на спину, а я наблюдал, как солнце отражается на водной ряби над ее коричневым животом.

— Спускайтесь ко мне, — почти приказала она. — В раздевалке много купальных костюмов.

Я улыбнулся, покачал головой и сел на один из мягких плетеных стульев, окружавших бассейн. Она не спешила, плескалась, плавала и била ладонями по воде. Солнце припекало, но не так, как в городе. Я снял куртку и чувствовал, как горячие лучи поджаривают кожу сквозь тонкую белую рубашку. Мир и покой обволакивали меня. Мне не хотелось, чтобы она торопилась присоединиться ко мне, но она вскоре вышла из воды, капли блестели на ее теле, натертом маслом для загара.

— Вы едва попробовали виски. — Она обвиняюще смотрела на меня. — Уверена, что вы не из тех хиляков, которые пьянеют от глотка виски. — Она подняла свой бокал и доказала, что она уж, во всяком случае, к таковым не принадлежит.

— Крисэйлис... — начал я.

— Вы ездите верхом? — немедленно перебила она.

— Умею, но не езжу.

— Почему?

— Нет коня и нет царства, чтобы отдать за него половину.

— Пейте виски, — улыбнулась она.

— Понемногу допью.

— Тогда раздевайтесь и лезьте в бассейн.

Я покачал головой.

— Почему?

— Мне нравится сидеть здесь. — «И у меня много синяков, оставшихся после плавания под створом», — подумал я.

— Черт возьми, так и будете сидеть, как истукан? — Она начала раздражаться.

— Сколько человек знали, в котором часу Крисэйлиса вывезут из аэропорта Кеннеди?

— Господи, ну вы и зануда!

— Вы не хотите, чтобы лошадь нашли?

— Не хочу, — счастливым тоном ответила она. — Насколько я понимаю, нам гораздо лучше будет получить страховку.

— Ради двухсот тысяч долларов стоит играть, — согласился я. — Вы полагаете, что второго Мота из Крисэйлиса не получится?

— Дэйва не остановить, если он что-то вбил себе в голову. — Она села на край шезлонга и стала мазать лицо кремом из темно-красного тюбика. — Он собирался продать часть своей доли, если жеребца найдут. Бог знает, что теперь будет, когда он лежит в гипсе. Проклятие!

— Недели через четыре он вернется домой.

— Ну-ну. И он так сказал. — Она легла в шезлонг и закрыла глаза. — Я посоветовала ему, пусть отдохнет. Это чертовски дорого — болеть вне дома.

Прошло минут пять. Над нами пролетел самолет, оставив в небе серебристую полоску. Звук достиг нас, когда самолет уже скрылся из виду. Ни ветерка. Блестящее от масла загорелое тело женщины в желтом бикини вбирало в себя ультрафиолетовые лучи, кубики льда искрились в бокалах.

— Ради бога, разденьтесь, — пробормотала она, не открывая глаз. — Или вы такой же бело-розовый слизняк, как все англичане, которые приезжают сюда? Вы стесняетесь?

— Я лучше пойду.

— Делайте что хотите, — фыркнула она, сделав жест, который с одинаковым успехом можно было понять и как просьбу остаться, и как «до свидания».

Я встал и направился к раздевалке, красивому домику из сосновых досок, с крышей, нависавшей над входом так, что получалась затененная площадка. Внутри были две комнаты для переодевания и ванная. В прихожей на полках и в шкафу лежали яркие полотенца и разнообразные купальники и плавки. Я надел голубые плавки под цвет синяков на ногах, но остался в рубашке, взял полотенце в качестве подушки, вернулся к ней и лег на соседний шезлонг.

Она, не открывая глаз, одобрительно хмыкнула и минуты через две сказала:

— Если хотите узнать насчет Крисэйлиса, вам лучше поговорить с Сэмом Хенгельменом в Лексингтоне. Он посылал фургон. Он управляющий частной транспортной фирмы. Дэйв позвонил мне и сказал, когда прилетит самолет с лошадью. А я позвонила Сэму Хенгельмену. И он забрал ее в аэропорту.

— Кому вы еще говорили о дате прилета?

— Черт возьми, это вовсе не секрет. Я позвонила шести или семи членам синдиката, как просил Дэйв, и сообщила им, что Крисэйлис прилетает. По-моему, пол-Кентукки знало об этом.

Она вдруг села и открыла глаза.

— Какого черта, разве имеет значение, сколько человек знали о времени прибытия Крисэйлиса? Ради бога, почему вы об этом спрашиваете? Ведь грабители охотились не на него. Они просто ошиблись и захватили не тот фургон.

— А если предположить, что они получили именно то, что хотели?

— Вы что, вчера родились? Чистокровность — вот за что платят заводчики. Если Крисэйлиса нельзя использовать как производителя, он не стоит и цента. Никто не пошлет приличную кобылу к первому попавшемуся жеребцу, если его имя не внесено в племенную книгу, если у него нет родословной и соответствующих бумаг. И тем более никто не будет платить за это пятнадцать тысяч долларов.

— "Жизненная поддержка" искала доказательства мошенничества, подстроенного для получения страховки.

— Могут искать до посинения. — Она взяла бокал, сделала глоток и скривилась. — Виски такое же теплое, как и бассейн, и такое же отвратительное. Сделайте мне еще бокал, хорошо?

Она протянула мне бокал, я поднялся с шезлонга, взял и свой бокал и пошел в дом. Там я налил ей ту же порцию, что и раньше, приготовил себе другое питье и вернулся к бассейну. Лед приятно позвякивал при каждом шаге.

— Спасибо. — Она одним глотком отпила половину. — Теперь лучше.

Я стоял возле бассейна и пробовал ногой воду. Она была чертовски теплая, почти горячая.

— Что у вас с ногами? — спросила она.

— То же, что у вашего мужа, только мои не сломаны.

— А что под рубашкой?

— Солнце слишком припекает, а мне не нужны солнечные ожоги.

— Ага, бело-розовый слизняк. — Она снова легла.

Улыбаясь, я сел спиной к ней на край бассейна и болтал в воде ногами. «Надо бы уехать и сделать что-то более полезное, — подумал я, — порасспрашивать, к примеру, Сэма Хенгельмена». Но Уолт, несомненно, уже учел это и встретился с ним, потому что его мигрень кончилась, как только машина, взятая напрокат для поездки сюда, скрылась из виду. Уолт и жена Дэйва не способны найти общий язык.

— Мистер Хоукинс? — вдруг проговорила она.

— Угу.

— Чем вы зарабатываете на жизнь?

— Я государственный служащий.

— Вот этим?

Раздался резкий металлический щелчок, и от одного этого звука волосы встали дыбом у меня на затылке, будто я никогда не покидал джунгли.

— Вы умеете обращаться с этой штуковиной? — спросил я светским тоном.

— Да.

— Тогда поставьте ее на предохранитель.

Она не ответила. Я встал, повернулся и уставился в дуло собственного пистолета.

«Беспечный, потерявший нюх идиот, я это заслужил», — мелькнула у меня мысль. Слова, которыми я ругал себя, не произносят при дамах.

Она сидела, поджав под себя ноги, стиснув в руке пистолет. Рука твердая, ни малейшей дрожи. Между нами ярдов пять. Слишком большое расстояние, чтобы пытаться сделать что-нибудь.

— Хладнокровный подонок, ничего не скажешь, — процедила она.

— Вы не станете стрелять в меня, — улыбнулся я.

— Почему?

— Я не застрахован на полтора миллиона.

— Вы имеете в виду, что я... — Она вытаращила глаза. — Что я... застрелила Крисэйлиса?

— Возможно.

— Полный идиот, вот что я вам скажу.

— С позволения сказать, вы не лучше. Эта игрушка очень легко стреляет.

Она взглянула на пистолет, будто забыла о нем, и, прежде чем я успел ее остановить, бросила его на дорожку, мощенную камнем. Удар о землю неизбежно привел к выстрелу. Пламя вырвалось из дула, пуля скользнула в густой траве рядом с ее шезлонгом, в девяти дюймах от ее тела.

С секунду она не понимала, что произошло, потом вздрогнула и закрыла лицо руками. Я поднял в траве пистолет и поставил его на предохранитель, потом опустился на скамью лицом к ней.

— Игры, — произнесла она потрясенным голосом. — Что я делаю? Только играю. Бридж и гольф. Все на свете игра.

— Это тоже? — Я сунул пистолет в кобуру под мышкой и защелкнул зажим.

— Мне только хотелось заставить вас попотеть.

— Почему?

— Хороший вопрос. Это чертовски хороший вопрос. Все — игра. Жизнь — проклятая игра.

— А мы все бедные проклятые неудачники? — саркастически спросил я.

Она опустила руки и посмотрела на меня. Глаза у нее были сухие, но половина ее самоуверенности растаяла, как лед в бокале.

— Это была только игра. Я не хотела причинять вам вред.

Она думала, что говорит правду, но мне слишком хорошо знакомы шутки подсознания, когда человек сам не может объяснить, почему он что-то сделал. А ей, несомненно, хотелось уничтожить меня, наверно, за то, что я спас ее мужа, или за то, что искал ее лошадь, или за то, что она видела в моем поведении демонстрацию мужского превосходства. Она и без оружия в руках была очень неуравновешенной дамочкой.

— Дайте мне ваш бокал, — резко бросила она.

— Я принесу вам виски.

— Вашего бокала хватит, — настаивала она.

Я протянул ей бокал, она сделала глоток — у меня было сухое имбирное пиво.