Охота на лошадей

— Рим не сразу строился, — проговорила она.

Мистер Харрис выразил некоторое сомнение, что этот Рим вообще может быть построен из имеющихся у них материалов, но, не жалуясь, утром следующего дня ровно в девять сидел за своим столом. Оба вновь погрузились в сопоставление и перетасовку списков.

К полудню первые два списка были сокращены до двадцати жеребцов. Мы втроем подкрепились сандвичами. И поиски начались снова. В десять минут четвертого мисс Бритт тяжело задышала и широко раскрыла глаза. Она быстро нацарапала что-то на чистом листе бумаги и, склонив набок голову, рассматривала написанное.

— Ну... — Она смотрела на меня, не находя слов. — Ну...

— Вы их нашли, — сказал я.

Она кивнула, сама не веря полученному результату.

— Я сопоставила все скачки, в которых они участвовали, годы, когда были куплены, масть и приблизительный возраст, как вы и просили... Таким путем мы получили двенадцать возможных кандидатов из первых двух списков. И один из производителей удачливых жеребят, которым сейчас не больше двух лет, отвечающий всем вашим требованиям, находится на той же племенной ферме, что и первый кандидат из двенадцати. Вы успеваете за мной?

— Наступаю на пятки, — улыбнулся я.

Мистер Харрис и я стояли у нее за спиной и читали написанное мисс Бритт на листе бумаги.

Мувимейкер, возраст — четырнадцать лет, в настоящее время гонорар за покрытие — десять тысяч долларов.

Сентигрейд, возраст — двенадцать лет, в этом году гонорар за покрытие — пятнадцать тысяч долларов.

Оба находятся на ферме Орфей, Лос-Кайлос.

Собственность Кэлхема Джеймса Оффена.

Мувимейкер и Сентигрейд — Шоумен и Оликс. Ясно, как небо в морозный день.

Обычно жеребцы покрывают тридцать-сорок кобыл за сезон. Сорок кобыл, по десять тысяч долларов с каждой, ежегодно дают четыреста тысяч долларов независимо от того, получился один жеребенок или два и остались ли они в живых. На открытом аукционе десять лет назад Мувимейкер стоил сто пятьдесят тысяч долларов, как показали поиски мисс Бритт. Подменив его Шоуменом, Оффен с тех пор получил примерно два с половиной миллиона в качестве гонорара коннозаводчику.

Сентигрейд был куплен на торгах в Кинленде за сто тысяч долларов. При гонораре пятнадцать тысяч Оликс, живущий теперь под именем Сентигрейда, перекроет эту сумму за один год. И очень похоже, что его гонорар будет расти из года в год.

— Кэлхем Джеймс Оффен. У него такая хорошая репутация, — задумчиво проговорила мисс Бритт. — Просто не могу поверить. Он считается заводчиком высшего ранга.

— Есть, правда, одно «но», — вмешался мистер Харрис. — Нет никакой связи с именем Бак.

Мисс Бритт посмотрела на меня, и ее улыбка засияла нежно и победно.

— Но связь есть, не видите? Мистер Харрис, вы не музыкант, но разве вы никогда не слышали оперу «Орфей в аду» Оффенбаха?

Глава 12

Уолт четыре раза повторил «ради бога» и признал, что «Жизненная поддержка» охотно отправит его с одного побережья на другое, если на конце радуги будет горшок золота в виде Оликса.

— Лос-Кайлос недалеко от Лос-Анджелеса, — пояснил я, — к северо-западу. А я хотел бы остановиться еще севернее, на берегу океана.

— Ради бога.

— Тогда приезжайте в Санта-Барбару, мотель «Отпускник». Жду вас там завтра.

Он повторил адрес и спросил:

— Кто платит?

— Пусть «Жизненная поддержка» и Дэйв Теллер решают это между собой. Расходы на мотель я вставлю в счет Теллеру. А вы сможете получить деньги на дорогу в вашем офисе?

— Наверно, смогу. — До меня по проводам долетел его вздох. — Жене и детям это очень не понравится. Мы договорились в воскресенье поехать на пикник.

— Отложите на неделю, — посоветовал я.

— Мы уже дважды откладывали его из-за вас.

— Простите великодушно.

— Завтра, часов в шесть местного времени, пойдет?

— Очень хорошо.

Он коротко попрощался и с треском хлопнул трубкой. С аппаратом Теллера я обошелся нежнее и мягко положил трубку на рычажок. Потом оглядел зелено-оранжевую комнату.

Чем бы заняться?

В точных пропорциях смешал виски со льдом. Выпил. Хотел поплавать на закате в бассейне, но оказалось лень раздеваться. Вернулся в дом, съел обед, приготовленный и поданный Эвой, которая долго болтала, воспользовавшись возможностью поговорить на родном языке, и я пожалел, что, приехав в первый раз, заговорил на нем. В отчаянии я мечтал, чтобы она поскорее замолчала и ушла, но, когда она наконец это сделала, лучше не стало.

Попытался читать и, пробежав страниц шесть, не запомнил ни единого слова. Не находя себе места, снова вышел в бархатную глубину сада, сел на кресло возле бассейна и стал смотреть в темноту. Глупо, мелькнула мрачная мысль, что я никак не могу выздороветь после потери Кэролайн, что не ценю свободу, которой завидуют другие мужчины, что не радуюсь всему, что имею. Депрессия так жестоко придавила меня, что не спасают ни достижения, ни удачи. Она так глубоко сидит во мне, что даже успех мирового класса не поможет избавиться от нее.

Наверно, депрессия — это болезнь, такая же физиологическая, как и желтуха. Придет день, и детям будут делать от нее обязательную прививку, как от дифтерита. И вообще, мне надо считать себя счастливчиком, ведь у меня болезнь не протекает остро, когда из каждого угла вылезают серо-черные спруты и тянут щупальца, и тошнота подступает к каждой клетке мозга, и жизнь становится такой невыносимой, что самоубийство предстает единственно возможным и логичным выходом.

Я не дойду до такого, если смогу... Не дойду.

Мотель «Отпускник» стоял на самом берегу океана, и плеск серо-голубых волн сливался с бормотанием транзисторов, гудением кондиционеров, светской болтовней, криками детей и ревом машин. Номеров с видом на океан не осталось. Уолту и мне отвели рядом две комнаты, выходившие на стоянку машин.

Приехав, я не застал Юнис и Линни — они отправились на прогулку. Когда приехал Уолт — как и договаривались, в шесть, — они еще не вернулись. Но они уже сидели в баре, когда мы с Уолтом спустились, чтобы выпить перед обедом. Я оставил для Юнис записку у клерка, выдававшего ключи, но не сказал Уолту, что она тоже живет в этом мотеле. Увидев Юнис, сидевшую рядом с Линни, Уолт остановился и замер на месте, потом посмотрел на меня, и я прочел в его взгляде смешанное чувство неприязни и возмущения. Если бы я сказал Уолту, что она будет с нами, он бы не приехал. И он понимал, что я знаю об этом, поэтому имел полное право сердиться на меня.

Но Юнис была женой очень хорошего клиента его фирмы. Уолт проглотил недовольство, как горькую пилюлю, и молча запил его двойной порцией виски. Юнис и Линни наслаждались покрытым изморозью дайкири, фирменным коктейлем Западного побережья. Обе выглядели великолепно — золотисто-коричневая кожа и томные от солнца движения. Юнис надела флюоресцирующее зеленое платье; золотые украшения сверкали у нее в ушах, на запястьях и на лодыжках. Линни выбрала розово-оранжевую тунику, и ремешки на ее босоножках казались сделанными из полированных полудрагоценных камней. Даже Уолт через несколько минут не мог оторвать от них глаз.

Мы пообедали на открытой террасе с решетчатой крышей, увитой виноградом и сотнями маленьких многоцветных лампочек. Ступени террасы вели прямо на песочный пляж. Речь Юнис стала нежной, как морской ветерок, и вечер, если рассматривать его как светское мероприятие, прошел относительно успешно.

За кофе с самым небрежным видом, на какой был способен, я спросил у Юнис:

— Вы не слышали случайно о заводчике чистокровных скакунов по имени Кэлхем Джеймс Оффен?

— Конечно, слышала. Все о нем слышали.

— Я не слышал, — монотонно проговорил Уолт. Нельзя же ожидать от человека полной капитуляции. Он и так победил себя.

— Я имел в виду — все в мире коневодства, — объяснила Юнис, отнюдь не проявляя ангельского терпения. — У него есть поразительно удачливый жеребец, Мувимейкер, и Дэйв говорит, что надо бы подумать и послать кобыл к другому его жеребцу, Сентигрейду... Первое потомство жеребят от Сентигрейда выиграло в этом сезоне все соревнования двухлеток. Но независимо от этого, — она заулыбалась, — по-моему, скоро мы будем очень часто видеть его.

— Почему?

— Наш новый дом рядом с его фермой.

Уолт открыл рот, а я перестал помешивать кофе.

— Что вы сказали? — спросил я, чувствуя, что по спине побежали мурашки.

— Наш новый дом, куда мы переезжаем, через дорогу от дома Оффена. Его паддок виден из окон нашей спальни.

Я зачарованно глядел на Юнис, пока она беспечно объясняла мне причину покушения на своего мужа. Теллер сам говорил мне, что душеприказчики покойного Дэвиса Л. Дэвиса совсем недавно приняли его предложение купить ферму, за неделю до нашего памятного путешествия по реке. Так вот в чем заключалась «проклятая глупость», которая разрушила все планы Йолы и Матта Клайвов! Они узнали, что из всех людей на земле именно Дэйв Теллер станет новым соседом Оффена. Они открыли это после того, как украли лошадь, иначе не стали бы проводить в жизнь свой план.

— Почему вы смеетесь? — насупилась Юнис. — Что я сказала смешного?

— Это не смешно. — Я постарался придать своему лицу строгое выражение. — Совсем не смешно. Вы знакомы с Кэлхемом Джеймсом?

— Нет еще. Это имеет значение? — Она непонимающе глядела на меня.

— Может быть, разумнее было бы не спешить заводить с ним дружбу?

— Почему?

— Цветок может оказаться колючим.

Я представил Дэйва Теллера, изо дня в день наблюдающего из окна своей спальни за паддоком соседа, где разгуливают Оликс и Шоумен. Конечно, он мог и не узнать их. А если бы узнал? Кэлхем Джеймс просто не мог позволить себе такой риск. Йола и Матт сразу вылетели в Англию, чтобы убрать Дэйва вдалеке от места, где может разразиться скандал.

Пока Оликс находится на ферме Орфей, а Дэйв строит планы переезда, взрывоопасная ситуация сохраняется. Хотя Матт Клайв, кажется, временно отложил расправу. Я с тревогой надеялся, что телохранители из агентства Рэднора — Холли не позволят своему подопечному и шагу ступить одному. Звонок Киблу необходим... даже при астрономической цене минуты разговора между Калифорнией и Лондоном.

— Хочу погулять по берегу, — сказала Линни, снимая сверкающие босоножки. — Кто пойдет?

Я побил Уолта в быстроте реакции, получил в награду укоризненный взгляд и оставил его наедине с Юнис. Линни заметила его взгляд и, когда мы молча брели по сыпучему песку, улыбнулась.

— Его подавляют ее бесконечные проклятия, — объяснил я, — вот и все.

— Здесь она прибегает к ним не так часто, — заметила Линни. — И пьет гораздо меньше, один-два бокала перед ленчем и до самого вечера ни капли. Почему, как вы думаете?

— Она убежала из клетки в Лексингтоне.

— Такой волшебный дом... клетка?

— Думаю, да.

— Новый дом совсем не такой красивый, — возразила Линни.

— Станет красивым, когда Юнис закончит его обустройство. И стены опять сомкнутся.

— Вы хотите сказать, она опять почувствует себя в клетке? — с сомнением спросила Линни.

— В новой клетке, — подтвердил я.

— Жизнь не может быть перебеганием из одной клетки в другую! — страстно воскликнула Линни, возмущенная такой мрачной перспективой.

— Каждый живет в клетке, — сказал я. — Весь фокус в том, чтобы не хотеть выбраться на свободу.

— Прекратите, — огорченно попросила она. — Не хочу этого слышать.

— Люди любили держать коноплянок, — продолжал я. — Но теперь их не держат. Вместо них волнистые попугайчики. Так что с вами будет все в порядке, маленькая конопляночка.

— Никогда не понимаю, шутите вы или говорите серьезно.

— Всегда говорю серьезно.

— Но половина того, что вы говорите, это... нелепо до безумия.

— Жизнь серьезна, жизнь нелепа. Все безумное серьезно, все серьезное нелепо... Давайте побежим до той раздевалки, я обгоню вас.

Она бежала босиком и опередила меня, прислонилась к неотесанным доскам стены и хохотала до слез, пока я вытряхивал из ботинок песок. Мы прошли еще немного, потом сели на горячий песок и смотрели в темноту на спокойный океан. Между нами и Японией никакой земли, полмира воды.

— Вы приехали сюда, чтобы найти Оликса или... быть с нами? — спросила она.

— И то и другое.

— Вы привезли с собой Уолта, — покачала она головой, — значит, ради Оликса.

— Уолт предпочел бы остановиться где-нибудь в другом месте, — улыбнулся я. — Калифорния — ради Оликса, Санта-Барбара — ради вас. Вы довольны?

Линни пробормотала что-то. Мы сидели молча, и она босыми ногами собирала песок в холмики.

— Думаете, что найдете его? — наконец спросила Линни.

— Оликса? Наверно, найдем.

— Когда примерно?

— Не знаю. Может, завтра...

— И тогда... вы уедете домой?

— Думаю, да.

— Опять в офис... — Она взмахнула рукой, будто обнимая широкое небо.

«Опять в офис, — холодно подумал я, — опять копаться в частной жизни людей, опять ставить западни, опять вечный дождь, пустота квартиры в Путни. Короче, опять к моей нормальной жизни». Фокус в том, чтобы не хотеть выбраться на свободу.

— Что вы собираетесь делать теперь, закончив школу? — спросил я.

— После этого путешествия все прежнее кажется ужасно скучным. — Она тяжело вздохнула.

— Дэйву скоро позволят ходить...

— Знаю, — перебила она. — Не думайте, что я не знаю. Я предполагала в сентябре поступить на курсы секретарей... Но теперь не хочу. Почему нельзя все время просто жить на пляже?.. — Она обняла руками согнутые колени.

— Не хватит пляжей.

Линни хихикнула.

— Вы, наверно, последний живой романтик. На государственной службе. Так мне кажется. Вроде папы.

Мы вернулись назад по кромке моря и, когда подошли к мотелю, остановились. Она положила руку на мою и молча ждала. Я поцеловал ее в лоб, потом в нос и наконец в губы. Очень нежный и совершенно спокойный поцелуй.

— Нехорошо, — сказал я, убирая руки с ее плеч. — Совсем нехорошо.

— Меня и раньше целовали, — сказала она. — Правда, целовали.

— Я не это имел в виду. — Мне едва удалось сдержать смех. — Вы заслуживаете диплома в этой области. Нет, маленькая Линни, мы с вами очень далеко от дома, и я никогда по пятницам не целую брюнеток больше одного раза.

Я повернулся и пошел к мотелю, кивком предложив ей последовать моему примеру. Лучшее в мире решение — потерпеть в чем-либо крах на глазах у Линни и немедленно улететь домой. Но эта мысль у самой Линни явно не вызывала восторга, и тут я ничего не мог поделать. Мы еще немножко погуляли по берегу, и я пошутил — о чем Уолт может беседовать с Юнис? Мы вернулись в мотель, как и полагается рассудительным людям, но тотчас поняли, что старались напрасно. Уолт и Юнис сидели за столом друг против друга, и молчание в тысячу миль разделяло их. Юнис окинула нас долгим холодным взглядом, а вид Уолта не оставлял никаких иллюзий. Линни к тому же вдруг покраснела, чем подтвердила их очевидные подозрения. Безвредная маленькая прогулка, с точки зрения всех четверых, вовсе не была плодотворной идеей.

* * *

На следующее утро Уолт и я отправились на ферму Орфей. Он договорился об осмотре хозяйства с профессиональной точки зрения: поскольку ферма застрахована в «Жизненной поддержке», ему, мол, надо проверить соблюдение новых правил противопожарной безопасности, а для этого, как он объяснил Оффену по телефону, мы должны увидеть все.

И мы увидели. Каждого жеребца в каждом боксе, каждый клочок сена и каждый тюк соломы, каждый дюйм конюшни и сараев. Мы увидели Мувимейкера. Мы увидели Сентигрейда. Мы исписали целый блокнот.

Кэлхем Джеймс Оффен сам сопровождал нас по первоклассной конюшне, где находились четыре его лучших жеребца. Чувство самодовольства окутывало его, будто непроницаемая мантия. Я отметил это с тревожным подозрением.

Дядя Бак не только был человеком лет пятидесяти с седыми волосами, но вдобавок треть его просторного гаража занимал серый фургон для перевозки мебели. Я заметил, что и Уолт окинул машину косым взглядом. Несомненно, сам дядя Бак и пригнал фургон «Снэйл экспресс» в Рок-Спрингс к «мальчику» Хагстрома, и очень похоже, что дядя Бак ехал рядом с фургоном Сэма Хенгельмена по шоссе до развилки. Хотя это и невозможно доказать по прошествии стольких дней.

Волосы у него стали белыми не от времени. Время наложило всего несколько морщинок на его гладкое загорелое лицо, на котором белые кустистые брови, почти соединяясь на переносице, торчали, словно сугробы. Ресницы у него тоже были белыми. Но пигментация альбиноса не распространилась на глаза: они были не красными, а почти прозрачными, бледно-голубыми. Он высоко держал голову на толстой мускулистой шее, и торс его под легкой белой рубашкой казался крепким. Его внешний вид был иллюстрацией успеха. А успех вселял в него заносчивость, хотя более благоразумной в его положении была бы скромность.

Ферма представляла собой образец хозяйства, где денег не жалеют. Математически точные прямые брусья, покрашенные в белый цвет, огораживали паддоки, вокруг дома в испанском стиле зеленели поливные лужайки, стояли ряды пальм, и на декоративно разбросанных клумбах росли высокие красные цветы с остроконечными пурпурными листьями. В дом мы не входили. Как представитель страховой компании, Уолт осматривал противопожарные устройства только в конюшнях.

После того как мы осмотрели жеребцов, Оффен передал нас конюху, удивительно молодому человеку с протяжным произношением жителя Западного побережья и замедленными движениями. Каждое второе слово у него было «ага», и передвигался он со скоростью тридцати двух кадров в секунду. Звали конюха Киддо.

— Давно вы здесь? — спросил я, когда он показывал нам безукоризненные помещения для жеребят.

— Месяцев пять-шесть. — Он не выказал недовольства по поводу не относящегося к делу вопроса. Добродушный малый, неподозрительный и ни капельки не нервничающий.

— Вы, должно быть, прекрасный конюх, если получили работу таким молодым, — похвалил я его.

— Я чувствую лошадей, понимаете? — ответил он. — Кобылы всегда приносят жеребят ночью. Это идет с тех пор, когда они на воле рожали всегда в темноте, понимаете?

— Почему в темноте? — спросил Уолт.

Киддо опять помолчал, но не потому, что раздумывал, говорить или нет, а просто ждал, пока инстинктивное знание созреет в слова.

— Если бы кобылы рожали днем, то любая голодная гиена могла бы убить жеребенка в первые полчаса после рождения. Понимаете, жеребята родились — и уже готовы бежать, но надо дать им полчаса, чтобы обсохнуть.

— Но ведь здесь им никуда не надо бежать, — возразил Уолт.

— Ага, но природа этого не знает, — рассудительно заметил Киддо. — И еще одно, кобылы рожают очень быстро. Им на это надо совсем мало времени. И я всегда знаю, когда кобыла готова. Иду в конюшню и смотрю, все ли она сделала правильно.

— Откуда вы знаете? — восхищенно спросил я.

Он сказал:

— Не знаю откуда. Я это чувствую. Я просто просыпаюсь среди ночи и думаю, что Роуз почти готова, и я иду к ней. Может, с ней все в порядке, и она не нуждается в моей помощи, а иногда пуповина обмоталась вокруг шеи жеребенка и душит его. Я всю жизнь рядом с лошадьми.

— А где вы работали раньше, до того, как приехали сюда?

— Где?.. Да везде. В Лексингтоне не так давно, но там сказали, что я не прихожу вовремя на работу. — Он неожиданно усмехнулся, и лукавая широкая улыбка осветила его невыразительное, терпеливое лицо. — Потом... ага... я с одним парнем поехал в Мэриленд... У него там развалившаяся конюшня, и жимолость так разрослась, что повалила все заборы и влезла в окна. Но кобылы у него очень хорошие. Одна из них победила там на скачках в прошлом году. Хотя я не хожу на скачки.

— А где вы были после Мэриленда? — спросил я.

— Ага... Здесь. Я увидел объявление в «Чистокровной лошади» и написал. Вообще-то почти в шутку. Я ничего не слышал об этой ферме и не знал, что это большое хозяйство и все такое. Но мистер Оффен вроде бы не хотел слишком делового человека, ему нужен был парень с чувством к лошадям... и он оставил меня. Хотя он говорит, что до меня было двое, но он их обоих отправил восвояси через месяц.

Киддо, похоже, не беспокоило, что его мистер Оффен тоже может отправить восвояси. Он относился к тем людям, которые считают, что бог обо всем позаботится, которых не грызет тревога о будущем и которые никогда не запасают орехи впрок. Его «чувство к лошадям» совершенно бесценно, вероятно, он никогда не разбогатеет на нем, хотя и мог бы, но и без работы сидеть ему не придется.

Киддо наблюдал, как мы уезжаем, с таким же спокойным дружелюбием, как и показывал свое хозяйство. Уолт и я на обратном пути в Санта-Барбару пришли к общему мнению, что вряд ли он участвовал в краже. Из лояльности он мог выполнить то, что требовал Оффен, но в настоящее время Киддо понятия не имеет о том, что происходит.

— Хотя, — задумчиво проговорил Уолт, — он хороший актер.

— Он не играл, — покачал головой я. — Никаких признаков игры.

Уолт с любопытством посмотрел на меня, потом перевел взгляд на дорогу.

— Вы всегда можете определить, играет человек или нет?

— Это один из вопросов, на которые невозможно ответить, — улыбнулся я. — Я чувствую игру, как Киддо — лошадей. А если это чувство меня подводит, откуда я могу это знать?

— Но вы довольно скоро должны узнавать, обмануло оно вас или нет: если секреты начинают уплывать в чужие края, — пояснил Уолт свою мысль. — Вам случалось считать человека чистым, а он оказывался шпионом?

— Да.

— Часто?

— Один раз.

— Наверно, в первый год работы? — с сарказмом спросил Уолт.

— Во второй год. Это был первый серьезный шпион, с которым я имел дело, и я не раскрыл его. Ребята из контрразведки взяли его через полгода, когда он уже наделал много вреда, и пресса тогда с обычной колкостью писала о слабости нашей службы.

— И вы приняли колкости близко к сердцу, — сухо заметил Уолт.

— По-моему, да.

С милю он ехал молча, потом сказал:

— И вот теперь, когда вы настолько хороши, вас начинают избивать. Что вы об этом думаете?

— Это означает, что на подходе крупная рыба и меня хотят убрать.

— И вы начинаете присматриваться еще внимательнее. — Он не спрашивал, он утверждал.

— Можно сказать и так. Да.

— Вас убьют когда-нибудь в таком деле.

Я ничего не ответил. Уолт искоса посмотрел на меня и вздохнул:

— По-моему, это вас не беспокоит.

— В департаменте много других сотрудников.

До самой Санта-Барбары Уолт вел машину, не произнеся ни слова. Там мы присоединились к Юнис и Линни, которые, заказав ленч, уже сидели на террасе ресторана. Они показали большие яркие серьги, которые купили утром. На Линни — алые, на Юнис — ядовито-зеленые, а в остальном абсолютно одинаковые, свисавшие чуть не до плеч. «Все еще подруги», — с облегчением подумал я. Все еще в гармонии. Но будет ли Юнис хоть изредка в согласии со мной — это другой вопрос.

Мы ели густую похлебку из рыбы и моллюсков с сухарями, затем последовали креветки, и Линни сказала, что от этой морской пищи у нее начали расти плавники. За кофе она не находила себе места, потом встала и сообщила, что хочет пойти к морю, и на этот раз после паузы Уолт, а не я, вызвался сопровождать ее. Она вопросительно и встревоженно посмотрела на меня, потом резко отвернулась и пошла с ним, весело болтая. Чрезмерно весело.

— Не причините зла этому ребенку, — гневно сказала Юнис.

— И в мыслях нет.

— Вы чертовски привлекательны.

— Да, могу зачаровывать птиц, и они слетают с деревьев на землю, — согласился я. — Милые жены нашептывают секреты мужей в мои привлекательные уши.

Она выглядела потрясенной. «Не все тебе одной шокировать публику», — подумал я.

— Вы имеете в виду, что используете свое обаяние?.. — Она совершенно изменила тон.

— Как нож для открывания консервов. И как катализатор. А кто этим не пользуется? Торговцы, политики, актеры, женщины, все пользуются наперегонки друг с другом.

— Ради бога... — тихо проговорила она, но потом начала смеяться.

— К Линни это не относится, — сухо добавил я.

— Вам и не нужно, насколько я понимаю. Вытащить Дэйва из Темзы было гораздо эффективнее.

Я смотрел на спины Линни и Уолта, приближавшихся к линии прибоя.

— Так вот почему... — задумчиво произнес я.

— Обожание героя, — язвительно сказала Юнис. — И как?.. Это вас взбадривает?

— Как удар копытом в живот.

Она засмеялась.

— А вовсе не потому, что вы так безумно красивы в общепринятом смысле.

— Да, не потому. — Не мог же я отрицать правоту ее слов. — Я не красивый.

Она выглядела так, будто собиралась что-то сказать, но потом решила промолчать. Я попер напролом, пока она еще находилась в игривом настроении, зная (и презирая себя за это знание), что в таком состоянии она скорее сделает то, о чем я попрошу.

— Мои фотографии все еще у Линни?

— Не беспокойтесь, — саркастически ухмыльнулась Юнис. — Из огня она первыми спасет их.

— Мне бы хотелось, чтобы их увидел Кэлхем Джеймс Оффен.

— Чего бы вам хотелось?.. Не понимаю, что вы имеете в виду?

— Сегодня во второй половине дня вы и Линни нанесете первый визит будущему соседу Кэлхему Джеймсу. Во время беседы вы, дражайшая Юнис, обмолвитесь, что я вытащил Дэйва из Темзы. И Линни покажет ему мои фотографии. Особенно ту, где мы группой сидим за столом в пабе на берегу.

Она слушала меня, то открывая, то закрывая рот, потом задумалась.

— Вы действительно не умеете спокойно наслаждаться жизнью, как все остальные люди... Но ради бога, объясните, зачем вам это надо?

— Эксперимент.

— Это не ответ.

— Чтобы заработать на свое пребывание в «Отпускнике».

От отвращения у нее опустились книзу уголки губ.

— Ищете эту проклятую лошадь?

— Боюсь, что да.

— Не думаете же вы... Не можете же вы думать, что Оффен имеет к этому какое-то отношение?

— Мне хотелось бы убедиться, что он не имеет отношения.

— О, понимаю. Ладно. По-моему, нет смысла расспрашивать вас. Ну что ж, уговорю Линни поехать со мной.

— И скажите ему, что я ищу Оликса.

Она бросила на меня оценивающий взгляд и спросила:

— А как насчет Крисэйлиса?

— Все, что вам заблагорассудится. Скажите, что Дэйв нанял меня, чтобы я нашел ему жеребца.

— Не понимаю, почему я должна это делать?

— Потому что это интереснее, чем гольф. Разве нет?

— Это игра? — скептически спросила она.

— Скорее охота... на медведей, — улыбнулся я.

— О да. — Она иронически покачала головой. — Просто спорт.

Глава 13

Спрятав в кустах на обочине дороги, ведущей к ферме Орфей, взятую напрокат машину, я закурил, что делал крайне редко. Яростное полуденное солнце прожаривало металлическую крышу, и на сухой дороге то и дело возникали миражи бегущей воды. В такой день ящерицы ищут тени. В прокатной фирме, где я брал машину, все служащие собрались возле кондиционеров. Но я взял старомодную машину, где дышишь свежим воздухом, просто открывая окно. Хотя воздух на дороге был свеж, как новости прошлой недели, и горяч, как завтрашние сообщения.

В пять минут пятого Юнис и Линни проехали мимо моего убежища, не заметив меня. Они возвращались в Санта-Барбару. Я докурил сигарету и тщательно потушил ее в плоской хромированной пепельнице сбоку от руля. Потом минут десять разглядывал свои ногти. В половине пятого я включил мотор и поехал к ферме Орфей с визитом к дяде Баку.

На этот раз я подъехал прямо к дому и позвонил в колокольчик с выбитым на металле орнаментом. Дверь открыл слуга. Дом оказался такого же класса, как и у Джеффа Рутса. Когда лакей пошел сообщить о моем приезде, я последовал за ним, чтобы у хозяина не было шанса сказать, что его нет дома. Лакей распахнул дверь в квадратный уютный кабинет, где за столом сидел Кэлхем Джеймс, прижав к уху трубку телефона.

Хозяин бросил на меня и на лакея убийственный взгляд, но быстро овладел собой и сменил его на сдержанно-любезный.

— Я позвоню позже, — сказал он в трубку. — Мистер Хоукинс как раз только что вошел... Правильно... позже. — Он положил трубку и вскинул белые брови. — Вы что-то забыли сегодня утром? — спросил он.

— Нет... Что мы могли забыть?

— Я просто спросил о цели вашего повторного визита. — Он в раздражении покачал головой.

— Мой коллега и я хотели бы получить ответы на один-два дополнительных вопроса, касающихся особых противопожарных предосторожностей, которые вы должны предусмотреть, учитывая исключительную ценность жеребцов... э-э... Мувимейкера и Сентигрейда.

Сохраняя невозмутимое выражение загорелого лица под снежными заносами бровей, Кэлхем Джеймс Оффен наслаждался великолепной шуткой, которую решил разыграть. Она выплескивалась из его глаз, как содовая вода, и булькала у него в горле. Он с трудом удержался от того, чтобы не разделить удовольствие от шутки со мной. Но поборол себя и придавил веселье, будто накрыл крышкой: холодное спокойствие с примесью высокомерия взяло верх. Мы оба серьезно разыгрывали фарс на тему особых противопожарных предосторожностей. Я, наклонившись над столом, читал вслух изобретенные Уолтом, но звучавшие вполне солидно вопросы. В основном они касались наблюдения за конюшней с жеребцами по ночам. Каким образом обеспечена противопожарная безопасность конюшни: регулярные обходы конюхов, собаки, натренированные лаять на дым, или специальные фотоэлементы, определяющие загрязненность воздуха, к примеру, продуктами горения?

Оффен откашлялся и ответил:

— У нас есть исключительно дорогая и очень надежная система оповещения и предупреждения возгорания, которую вы видели сегодня утром. — Он показал рукой в окно. — И, как я говорил вам прежде, мы регулярно, каждые три месяца, проверяем ее исправность.

— Да. Благодарю вас. Мне кажется, это все. — Я закрыл блокнот. — Вы очень помогли нам, мистер Оффен.

— Всегда рад быть полезным. — Веселье играло у него в голосе, но сейчас, несомненно, окрашенное злорадством. «Самое время уйти», — подумал я и ушел.