Золотой отсвет счастья

— Что же, если я не добьюсь вашей любви, то со временем непременно добьюсь вашего уважения. Впрочем, все это неважно. Главное, что вы будете принадлежать мне.

— Я жду ребенка от любимого человека. Вам известно об этом?

— Да, Аннеми говорила, — равнодушно кивнул он. — Меня это не волнует. Можете оставить себе своего ублюдка. Кто на Ямайке не поверит мне, если я скажу, что вы молодая вдова? Вы думаете, я бессердечное животное, чтобы разлучать младенца с матерью?

— Я ведь знаю, что Кинкейд жив, — вкрадчиво сказала Бесс. Перегрин молчал. — Итак, слушайте меня, — продолжала она. — Я люблю Кинкейда. Я хочу, чтобы вы привели его сюда, ко мне, вручили нам наше золото — и отпустили.

— Боже всемогущий! — Сокольничий ударил по столу с такой силой, что приборы подпрыгнули на белоснежной скатерти. — Ты что, думаешь, я безумец? — неожиданно рявкнул он.

— Нет, не безумец. Отнюдь не безумец! — самоуверенно и дерзко произнесла Бесс, выходя из-за стола. — Иначе вы не превзошли бы своего отца. Не возвращайтесь на его уровень. Вся эта затея пуста, грязна, суетна. Я думала, вы выше этого.

— И вы думали, что я, если не безумец, то уж дурак точно, — немного смягчаясь, фыркнул Кэй. — Соединить ваши руки, вернуть вам золото… ха! Те сокровища, которыми когда-то завладела…

— Золото только мое, — резко перебила его Бесс — Оно не принадлежало Лейси, оно не принадлежало вашему отцу. Я нашла его, и отныне оно мое. И если вы отберете его, превратитесь в самого обычного вора, в пирата или в разбойника, как вам угодно. И начиная с сегодняшнего дня, глядя в зеркало, вы будете видеть лицо вора.

— Меня волнует не столько золото, сколько вы, Элизабет. Месть должна свершиться. — Сокольничий уже справился со своим порывом и говорил ровным, спокойным тоном.

— Месть. Значит, месть. А чем же станет этот брак — наказанием? И кому — вам или мне? — Бесс еле сдерживала внутреннюю дрожь. Чутье подсказывало ей, что Кэй опасен, опаснее, чем тот ягуар в джунглях. Она понимала, что малейшая ошибка может погубить навеки ее. И Кинкейда. — Что вы хотите от этого брака, Перегрин? Вы хотите получить мою руку и сердце или мое тело? — спросила она. — Что же, если вам угодно переспать со мной — извольте. Но с условием: Кинкейд будет отпущен живым и здоровым. Вы освобождаете нас обоих и больше никогда не вспоминаете о нас.

Кэй откинулся в кресле и погрузился в раздумье. Несколько минут, которые показались Бесс часами, он не издавал ни звука. В комнате наступила тишина, слышалось только тиканье часов и его прерывистое, немного свистящее дыхание.

Бесс спрятала в складках юбки сжатые в кулачки руки. Боже, что же она наделала! Как она могла предложить себя этому человеку? Неужели рассудок оставил ее? Нет и еще раз нет, потому что ради Кинкейда, ради их еще нерожденного сына она готова была отдаться самому дьяволу!

Наконец Сокольничий поднял голову.

— Мой отец никогда не был близок с Лейси. Этой награды в жизни он так и не добился. — Бесс ждала. — Итак, вы готовы отдаться мне всецело и добровольно? — мрачно продолжал Кэй.

— На одну ночь.

— Неделю! — парировал он.

— Только одна ночь, — резко возразила Бесс. — После этого мы получаем свободу. И золото, — тихо добавила она.

— Однако вы высоко цените себя, Элизабет Беннет, если считаете, что одна ночь в ваших объятиях стоит целого состояния и может искупить годы бесчестья.

Она заставила себя улыбнуться и томно опустить ресницы.

— Если я не буду высоко ценить себя, то грош мне цена. Простите за каламбур, сэр.

— Прекрасно. А что заставляет вас думать, что этот шотландский дикарь жив?

Бесс смерила его взглядом.

— Вы же деловой человек, Перегрин, или я ошиблась? Вы бы не достигли вашего положения, если бы уничтожили то, что еще может пригодиться.

— Вы слишком умны для красивой женщины.

— Вы сочли, что убить его всегда успете.

А в душе у Бесс все ликовало: он жив! Жив! Ее переполняли эмоции, хотелось кричать, плакать и смеяться одновремено. Но она ничем не выдала себя.

— Мы бы составили прекрасную пару, Элизабет, — усмехнулся Сокольничий. — Вы уверены, что ваше решение окончательно? Я бы мог сделать вас богатой женщиной.

— Я уже богата. А в довершение всего я получу, — она сверкнула ослепительной улыбкой, -…вашу вечную дружбу, лорд.

— За «дружбу» со мной можно и поплатиться, — не преминул заметить он.

— Вы дали честное слово, сэр.

Бесс встала и протянула ему руку. Кэй пожал ее, и в этот момент девушка решила, осязая, узнать, не лжет ли он. Если лжет, если задумал обман, придется искать другой выход. Однако время для спасения на исходе.

— Предупреждаю, — уголок рта Кэя дернулся в кривой усмешке, — если ты попытаешься одурачить меня, берегись, Элизабет. Твоего Кинкейда я выдам испанцам. Они кастрируют его и продадут на восток, где он так и сгинет рабом на галерах.

Бесс вздрогнула, услышав эти страшные слова, и даже задержала свою ладонь в руке Сокольничего. Перед ней промелькнули смутные лиловые вспышки, которые затем сменились пурпурным океаном, исчерченным серебристыми нитями. И кивая, соглашаясь на жуткие условия, она уже знала, что приняла правильное решение.

Примерно через час к Бесс вошла Аннеми, которой Сокольничий дал приказание проводить девушку в камеру к Кинкейду. Всю дорогу через огромный дом, сад, двор экономка держалась сухо и холодно. В другое время Бесс, конечно же, полюбовалась бы диковинными деревьями и чудесными цветами, но только не сейчас. Сейчас ее мысли занимал только Кинкейд. В саду вились пчелы, порхали райские птицы, в траве скользили яркие ящерицы, но Бесс не замечала ничего.

— А ты видела его? — спросила она Аннеми. — Как его раны — заживают?

Женщина шла в полном молчании. Чернокожий садовник почтительно снял мягкую плетеную шляпу.

— Доброе утро, мисс Аннеми.

Экономка кивнула ему в ответ.

В дальнем конце сада была голубятня. За ней начинались хозяйственные постройки, и, прежде всего конюшня. Два грума возились с лошадьми: один суетился около чалого жеребчика, другой расчесывал гриву серой кобылы. Оба работника сняли шапки и уважительно приветствовали женщин.

Сдержанно ответив им, Аннеми ускорила шаги. Под ноги ей бросилась гончая, но экономка усмирила ее одним-единственным «фу». Они миновали каретный двор, свернули направо и пошли по склону густо поросшего травой холма.

Бесс предприняла очередную попытку.

— Аннеми, я не собираюсь за него замуж. Если хочешь, мы просто заключили сделку. Я выполняю свои обязательства — и исчезаю навсегда. Пожалуйста, скажи мне, ты видела Кинкейда? Как он?

— Ты сама очень скоро увидишь своего возлюбленного, — молвила женщина.

Они прошли еще минут пять вдоль зарослей сахарного тростника и оказались в пальмовой роще.

— Вон там. — Аннеми указала на солидное бревенчатое сооружение.

Вдруг из-за дерева появился вооруженный стражник и молча преградил путь.

— Пропусти, — приказала экономка. — Лорд Кэй распорядился проводить эту леди к вашему пленнику.

Перед мощными воротами стояли еще два стражника — дюжие, мрачные мужики. Повинуясь Аннеми, они отодвинули тяжелый засов, и женщины вошли во двор этой миниатюрной деревянной крепости. Посреди двора, на грязном затоптанном песке сидели четверо мужчин из европейцев. Все они до зубов были вооружены пистолетами, клинками, мачете, но вид имели вялый и ленивый. Стражники играли в кости.

— Каждая дверь ведет в отдельную камеру, — пояснила Аннеми. — Иногда здесь приходится держать и не одного узника. В каждой камере кандалы.

Бесс сжалась. Сооружение, в котором не было ни одного окна, стояло под палящими лучами тропического солнца и было сродни духовке. Спертый воздух был пропитан страданиями и страхом, смрадом пота и человеческих испражнений. В конюшнях, где они только что были, условия казались несравненно лучшими. Бесс пришла в ужас: как раненый человек может вообще здесь существовать.

Аннеми окликнула одного из стражников. Тот неохотно отвлекся от игры и пошел открывать нужную дверь. Солнечные лучи рванулись в темный каземат. Бесс увидела неподвижно лежащего человека.

— Кинкейд! — бросилась она к нему. Лоб его был горячий на ощупь. — Кинкейд, — звала Бесс, обхватив голые плечи мужчины. — Кинкейд, очнись! Ты слышишь? Это я, Бесс!

— У него был врач, — сообщила Аннеми. — Промывал раны, накладывал повязки. Без этого твой парень давно бы умер. Резаная рана от меча глубокая, но заживет. Гораздо хуже другая, от пистолета. Однако стражнику он сломал руку. Поэтому его заковали в цепи.

Бесс в отчаянии водила руками по грязному потному телу, по окровавленным несвежим бинтам. Кинкейд был наг. Волосы его спутались, от тела исходил застарелый запах пота. Ржавое железное кольцо обхватывало его щиколотку, цепью соединялось с огромным крюком в стене.

— Ох, Кинкейд… — прошептала она, припав к его груди. Потом не выдержала и поцеловала сухие, обметанные губы.

Веки Кинкейда дрогнули.

— Бесс… — будто свист вырвался из его горла.

— Это я. Я здесь, — заторопилась она. — Я здесь, и теперь все будет хорошо. Все обойдется. — Бесс поднялась и шагнула к громиле охраннику. — Как ты смел держать человека в таком состоянии? Чистой воды — немедленно! Я требую… нет, я лично вымою его. Мыло, полотенце — немедленно! — Она ткнула стражника в грудь. — Ты что, оглох?!

Тот грязно выругался и уже замахнулся, чтобы ударить ее, но Бесс не шелохнулась.

— Только попробуй тронь меня! — процедила она. — И лорд Кэй заживо сварит тебя.

Аннеми позволила себе усмехнуться.

— Все верно, — подтвердила она. — Лорд Кэй поручил мне следить, чтобы все приказания этой леди выполнялись как его собственные. Так что на твоем месте я бы принялся за дело.

Бесс перевела взгляд на экономку.

— Ты наверняка знаешь, где что искать.

— Да, мисс, — кивнула та. — С радостью помогу вам. Стражник и экономка вышли из камеры.

Бесс и Кинкейд остались наедине. Девушка снова опустилась на колени.

— Все будет хорошо, — приговаривала она. — Я вытащу тебя отсюда. И очень скоро.

— А Сокольничий?

— Об этом не беспокойся. С ним я договорюсь. — Она положила себе на колени его голову. — Я не брошу тебя. Я спасу тебя. Я увезу тебя домой в Мэриленд. Вот увидишь, все обойдется.

На глаза ее наворачивались слезы. Кинкейд нашел в себе силы сжать запястье девушки.

— Думай о себе, Бесс, — хрипло прошептал он. — Ты должна вырваться отсюда. А обо мне не беспокойся. Я пережил уже многое. Хватит сил и на это. Я сбегу, я сумею. — В полумраке его глаза светились золотистым блеском, будто изнутри загорались силой и яростью.

23

Я выдержу. Но я боюсь за тебя. Я не смог тебя защитить…

— Ты еще не знаешь… Ты не понял. Сокольничий — Перегрин Кэй — готов отпустить нас. Он отдает нам шхуну, возвращает золото. Мы скоро будем дома.

Пальцы Кинкейда напряглись.

— Но почему вдруг?

— Доверься мне. Я все устрою. Мы вырвемся отсюда.

— Бесс, — настаивал он, — отвечай, Бесс. Почему он освобождает нас?

И солгать она не сумела. Слова правды вырвались сами по себе.

— Одну ночь я отдам ему, — глухо произнесла Бесс. — Только одну ночь. И после этого мы свободны.

— Да что ты несешь?!

— Мне пришлось пойти на это, — прошептала девушка. — Другого выхода не было.

— Нет. На это мы не пойдем.

— Я дала обещание, Кинкейд. Он выпустил ее руку и отвернулся к стене.

— Делай как знаешь, — чуть слышно сказал шотландец. — Но если ты отдашься ему, забудь обо мне. Все будет кончено. Поняла? Все, конец! Мне не нужна женщина, которая продается ради меня. Пусть даже ради спасения из преисподней моей грешной души!

Бесс стояла у открытого окна и невидящим взором смотрела во мрак непроглядной тропической ночи. Луны на черном небе не было, на земле лежал густой туман. Издалека доносились звуки африканских тамтамов, приглушенные равномерным плеском ночного прибоя. Девушка вцепилась в переплет оконной рамы так сильно, что онемели, побелели ее тонкие пальцы. А сердце, измученное, трепетное, любящее сердце, казалось, превратилось в камень от боли и страдания.

Загноившиеся раны Кинкейда были тщательно промыты и обработаны опытным хирургом. Шотландца вымыли, накормили, одели. И сейчас он уже лежал в чистой каюте на борту «Алого Танагра», который стоял на якоре в ближайшей гавани.

Лорд Кэй сообщил Бесс, что капитан и вся команда готовы выйти утром в море, что все сокровища ждут хозяйку в ее каюте. Скоро она увидит родной Залив. Скоро… Скоро, но не раньше, чем выполнит свои обязательства перед Сокольничим.

Саму физическую близость с этим человеком она вынесет. И пусть, пусть он будет с нею жесток, пусть причинит ей боль. Она не станет мучительнее той, которая сейчас терзала ее.

Кинкейд никогда не простит ей этого. Никогда!

Никакие уговоры, увещевания и заверения в том, что это оправданно и необходимо, не подействовали на Кинкейда.

Итак, не будет ничего. Не будет счастья, любви, не будет долгожданной свадьбы, не будет отца у ее ребенка. Кинкейд заявил, что она ничем не лучше его первой жены Жильен. Этой сделкой с Сокольничим она предала его, оскорбила его мужское достоинство.

Но для Бесс не было иного выхода. И не было пути назад. Кинкейда надо спасти от жестокого ножа палача и от вечного рабства. Ради него она готова была отдаться дюжине таких негодяев, как Сокольничий.

Девушка глубоко вздохнула, набирая полные легкие приторно-сладкого аромата невиданных цветов. Воздух этого острова был обманчиво приятен; кружилась голова от удушающей смеси запахов моря, фруктов, растений.

Этот зеленый, яркий уголок суши будто притворялся райским садом, а на самом деле был логовом черных сил.

И ни о чем так сильно не мечтала сейчас Бесс, как оказаться снова на родном побережье, вдохнуть свежий запах земли, пряный — хвои, терпкий — палой листвы. Клены и дубы уже, наверное, оделись в величественно-пестрый наряд осени, природа расцветилась рыже-красно-золотыми красками, небо покрылось черными вереницами перелетных птиц. Воздух чист и прохладен; по утрам похрустывают по тоненькой корочке ледяных лужиц конские копыта, иней превращает еще живую зелень в серебряное кружево. Фермеры, конечно, вовсю заняты осенними хлопотами: из яблок изготавливают душистый сидр, пекут тыквенные пироги. На столах золотятся рассыпчатый картофель, упругие початки кукурузы, ломтики тыквы…

Скрипнула дверь. На пороге с подносом в руках появилась Аннеми.

— Что, пора? — тускло спросила Бесс.

— Да, мисс. Часы уже пробили половину десятого. Хозяин ждет.

Аннеми была одета в простую белую полотняную сорочку, собранную у горла розовой ленточкой. Точно такая же рубашка была и на Бесс. Легкие русые волосы Аннеми распустила по плечам. Выглядела она сегодня почти красавицей.

— Мы как сестры, — сказала Бесс, желая пробить стену неловкости, выросшую между ними. — Посмотри-ка! Да еще в этих рубашках…

— Да, мисс, — откликнулась экономка. — Мы с тобой одного роста.

— И обе слишком высоки для идеала, — заметила Бесс.

— Ты слишком добра, — вздохнула Аннеми. — Пожалуй, у нас только веснушки на носу одинаковые. А в остальном… Я некрасива.

— Ты сильна духом — в этом твоя красота, — мягко возразила Бесс. — И ты так грациозна, как мне и не снилось.

Аннеми улыбнулась и потупилась.

— Это говорит во мне африканская кровь. Женщины смотрели друг на друга, как две девчонки после долгой ссоры: и мириться вроде рано, и ругаться больше не хочется. Бесс взяла щетку и начала расчесывать свои роскошные волосы. Долгое пребывание на карибском солнце высветило их до рыже-золотистого оттенка. Она сейчас ненавидела этот цвет, блеск, богатство. Будь ее косы седыми и тусклыми, может, Кэй и не посмотрел бы на нее.

— Не хочешь идти к нему, — не вопросительно, а утвердительно молвила Аннеми.

— Придется. Я дала слово.

— Ты говоришь, как глупый мужчина, — вздохнула Аннеми. — А мы женщины, не забывай.

Бесс в недоумении взглянула на экономку.

— Эта ночь сделает тебя счастливой?

— Разумеется, нет.

— Эта ночь принесет счастье моему господину?

— Думаю, нет. Вряд ли ему понравится заниматься любовью с неподвижной деревяшкой.

— Да, это огорчит его несказанно.

— Вот уж на что мне наплевать! — вспыхнула Бесс.

— Тогда зачем ты идешь на это?

— Ты прекрасно знаешь! Иначе он выдаст Кинкейда испанцам. А я останусь пленницей навечно.

— А ты хочешь вернуться домой со своим возлюбленным?

— Да. — В горле у Бесс запершило. — Но другого способа нет.

— Можно по-разному решить любой вопрос.

— Но как, Аннеми, как? Как мне избежать и его постели, и его мести?

Женщина склонилась к Бесс.

— Из Библии миру знакома прислужница, занимающая место любовницы в постели хозяина. Войдя в его покои, ты предложишь ему вина из этого графина. Налей и себе, но пить не пей. В вино подмешано сильное снотворное, но действие его очень коротко. Он заснет ненадолго, но крепко. В это время я и займу твое место. К тому же я предупредила его, что ты очень застенчива и умоляешь, чтобы в комнате не было ни одной свечи.

— Ты делаешь это ради меня? — изумилась Бесс.

— Нет, я делаю это ради себя. Я люблю его много лет, и все эти годы я сохраняла чистоту. Теперь я уже немолода, и я не хочу вступать в старость, не узнав, что такое мужские ласки.

— Ну, хорошо — а утром что? Он проснется и увидит тебя, а не меня. И тогда… Аннеми засмеялась.

— Во-первых, после моих объятий он рухнет в беспробудный сон до полудня. Во-вторых, на рассвете я потихоньку выйду из его спальни. А ты будешь уже на своем корабле. Ранним утром никто ничего не заподозрит. Пока Перегрин будет в снах еще раз наслаждаться моим телом, ты с возлюбленным выйдешь в открытое море.

— А потом? Ты подумала, что будет потом? Женщина пожала плечами.

— Да я еще час назад не знала, что решусь на этот трюк. Утро вечера мудренее. Важно одно: я сойду в могилу не бутоном, а раскрывшимся цветком. А Перегрин долго будет лелеять воспоминания об этой дивной ночи.

— А если он поймает нас за руку?

— Убьет обеих, — не задумываясь, сказала Аннеми.

— Значит, выбора нет. Мы должны сыграть безукоризненно.

Глухим эхом эти слова сопровождали Бесс, пока они Аннеми шли по пустынным залам к спальне Перегрина . Опасение нарастало с каждым шагом.

— Все, дальше ты идешь без меня, — молвила Аннеми, указывая на двери личных покоев Сокольничего, — не теряй головы. Помни, он должен выпить вино. И не подпускай его к себе, пока он не начнет засыпать.

Бесс затрясло. Забирая у Аннеми поднос, она едва пышно шепнула:

— Только не подведи меня. И постучала.

— Входи, — раздался голос Перегрина.

Нервно оглянувшись в последний раз, девушка толкнула дверь.

Во мраке фигура Сокольничего казалась темной громадой.

— Входи, моя дорогая. Я давно жду тебя.

Бесс замешкалась на пороге в полной темноте, без свечи она чувствовала себя потерянной и беспомощной. Спальня благоухала орхидеями. Девушка не видела их, но догадывалась, что цветами заполнено все.

— Иди же ко мне, Элизабет.

Она заставила себя сделать шаг-другой. Я не могу, кричала она беззвучно. Я не вынесу этого! Но продолжала идти.

— Я принесла вина, — молвила она. Собственный голос показался ей неестественно громким.

На запястье ее легла тяжелая рука.

— Передай мне поднос, — сказал Перегрин. — Я не нуждаюсь сегодня в спиртном.

Видит Бог, я нуждаюсь, про себя мрачно пошутила Бесс. Кьюти! Великий воин Кьюти, где же ты, ради всего святого? Сколько душевных сил пришлось приложить девушке, чтобы выдержать прикосновение рук Сокольничего. Он забрал у нее поднос, отставил его в сторону, взял в ладони ее лицо и наклонился, чтобы поцеловать.

Бесс почувствовала несвежее дыхание и непроизвольно отпрянула в сторону.

— Тебе холодно, — произнес он. — Забирайся сюда, ближе. Я обниму тебя, согрею.

— Я… я еще не совсем готова… Я бы хотела глоток вина.

Он прижался губами к ее шее.

— О, нет…

— Ты дала слово. У нас с тобой договор, Элизабет. Если ты нарушишь его…

— Нет, что… ты… — Она с трудом обратилась к нему по имени. — Перегрин, я глупо себя чувствую в темноте. — Девушка отодвинулась от него. — Зажги свечу.

— Как тебе будет угодно. — Бесс услышала шаги по комнате. Открылась дверь. — Лампу мне, быстро! — приказал он.

Лакей быстро выполнил поручение, и в спальню вплыл бледно-желтый круг света. Насчет орхидей Бесс оказалась права — на каждом столике стояли вазы с охапками этих цветов. Огромная кровать Сокольничего зловещей пастью угрожала девушке. Тяжелый черно-красный шелк балдахина отдавал трауром.

И тут взгляд ее упал на хозяина спальни. Дыхание перехватило: он был наг. Даже ночного колпака не оставил на бритой своей голове. Впалую грудь густо покрывали черные волосы, выпирал отвисший с возрастом живот. Бесс мгновенно отвела глаза, но все же успела заметить, что тело его ухожено и выхолено. Несомненно, он уделял себе немало внимания.

С лампой в руках Сокольничий подошел к кровати. Бесс быстро поставила между ними изящный столик на изогнутых ножках и начала разливать вино. Руки ее дрожали, так что на поднос проливались густые красные капли… как кровь.

— Твоя застенчивость очень мила, — протянул он. Девушка смотрела в черные проемы открытых окон и думала, далеко ли она убежала бы, если бы решилась на это. Далеко не убежишь…

— Поднимем бокалы за нашу сделку, — сказала Бесс, не сводя глаз с его лица.

Сокольничий принял из ее рук фужер. Приложилась губами к вину и она, только пить не стала.

— Довольно, Элизабет. В постель. Я утомлен этими играми.

Бесс пришлось забраться на пышные перины. Она съежилась в углу кровати, судорожно сжимая бокал.

— Расскажи мне о своей империи, — нарочито спокойно молвила Бесс. — Я столько слышала о Сокольничем, но никогда не предполагала, что…

Перегрин отставил в сторону фужер и, бросившись на постель, потянулся к девушке. Она будто невзначай плеснула вина на его обнаженную грудь. Сокольничий тихо выругался, и в этот момент с треском распахнулись двери.

— Прекратите! Это отвратительно! — раздался громкий голос Аннеми.

Холодные пальцы Кэя капканом сжались на руке Бесс.

— Как ты посмела! — загремел он и вдруг осекся, оглянулся на Бесс. — На вас одинаковые сорочки. Дурачить меня вздумали?

— Убери руки от моей женщины!

— Кинкейд! — в изумлении воскликнула Бесс. Сокольничий крутанулся к окну, откуда доносился этот низкий грозный голос. Бесс вырвалась из его лап.

— Что за черт… — только произнес он.

— Не двигаться! — приказал Кинкейд, переступая через низкий подоконник спальни. Он направлял пистолет прямо Сокольничему в сердце. — Ни звука! Даже вздохнуть не смей!

Сам Кинкейд дышал прерывисто и тяжело, был бледен как воск. Но оружие не дрожало в его руке, хотя он и прислонился к раме, чтобы крепче стоять на ногах.

— Нет! Только не стреляй! — взмолилась Аннеми. — Бери ее и уходи, только не стреляй в него!

— Да вы все из ума выжили, — свистящим голосом произнес Кэй. — Далеко ли вы надеетесь уйти? Не знаю, конечно, как ты пробрался мимо постов, но…

— Заткнись, — рявкнул Кинкейд. Речь его звучала так напряженно, что казалась чужой, однако сомнений не было: жизнь Сокольничего висит на ниточке. — Бесс!

Девушка, обогнув кровать, приблизилась к шотландцу. Лоб его покрывала испарина, бинты на груди пропитались свежей кровью. Бесс подставила ему плечо и тихо сказала:

— Не надо было так… Ты просто губишь себя.

— Ты обманула меня! — заорал на девушку Сокольничий. — Ты нарушила договор!

— Нет! — Аннеми с криком бросилась через комнату и встала между шотландцем и мужчиной, которого любила. — Отпустите их. Это я во всем виновата, сэр. Это я подлила снадобье в ваше вино. Если кто и должен умереть этой ночью, то пусть это буду я.

— Но почему, Аннеми? — вскричал Перегрин. — Почему ты предала меня после стольких лет честной службы, после всего…

— Потому что она любит тебя, — отчеканила Бесс. — Ей невыносимо видеть в твоих объятиях другую женщину.

— Аннеми, это правда? — сипло спросил Сокольничий.

Женщина смотрела на него умоляющим взглядом.

— Простите меня. Простите, сэр. Я знаю, кто я, помню свое место, но я…

— Мы поговорим об этом позднее, — остановил он ее. — А сейчас отойди. Ты принимаешь меня за труса, если считаешь, что я позволю женщине защищать меня.

— Отойди, — предупредил Кинкейд.

— Нет, — своим звучным, грудным голосом молвила Аннеми. — Если шотландец хочет убить вас, пусть сначала убьет меня.

— Пойдем, Кинкейд. Оставим их, — заторопилась Бесс. — Скорее на «Алый», мы должны уйти с отливом.

— Я поверил тебе, Элизабет, поверил… когда ты… ког-да… — Перегрин Кэй начал запинаться, челюсть его задрожала, тело стало оседать, затряслись руки. — Аннеми… я…

Страхом и отчаянием исказилось его лицо.

— Умоляю, уходите, — тихо сказала Аннеми. — Ему плохо. Он тяжко болен. Уходите. — Она обняла Кэя, прикрыла его наготу. — Сейчас он уже не опасен, а когда очнется, то ничего не вспомнит. Уходите.

По телу Перегрина пробежали первые судороги, голова откинулась. Аннеми привычными движениями уложила его и стала придерживать.

— Значит, у нас есть время в запасе? — спросила Бесс.

— Да. Но мало, — коротко откликнулась женщина. — Бегите немедленно, а то будет поздно… Я здесь, мой милый. Твоя Аннеми здесь. Не бойся ничего. Я с тобой.

— Не нужно было тебе идти за мной, — сказала Бесс Кинкейду.

Он весь горел, его мучила нестерпимая боль. Это было ясно по тому, как он двигался — скованно и неестественно.

— Ну, конечно! Чтобы я торчал на шхуне, пока ты продаешься этому старому попугаю.

— У меня был готов план… — К черту все твои планы.

— Дай мне пистолет, — потребовала Бесс. — О Господи, кровь так и хлещет.

— Да кто здесь мужик в конце концов, я или ты? Пушка останется у меня.

Бесс сгибалась под тяжестью его измученного тела. По щекам ее катились слезы.

— Упрямый осел! — в сердцах бросила она.

— Да, я такой.

Чудеса, но ни в саду, ни около конюшни не было ни души. Бесс молилась, чтобы грумов не оказалось в стойлах. Она понимала, что пешком Кинкейд ни за что не дойдет до гавани. Оставалась единственная надежда — раздобыть лошадь.

Бесс осторожно помогла ему опуститься на землю.

— Жди меня здесь. Пойду посмотрю, не удастся ли вывести лошадь.

— Да я воровал коней, когда ты еще…

— Ш-ш-ш! — Она приложила палец к губам. — Тише, милый, тише. Я все сделаю. Все.

Девушка прижалась к любимому, обняла его крепко и коротко поцеловала в губы. Потом поднялась и помчалась к конюшне. В первом стойле было пусто. Во втором оказалась норовистая нервная кобыла, с которой и связываться смысла не было. В третьем Бесс повезло. Смирная лошадь была в уздечке. Пришлось только отвязать путы. Успокаивая кобылу ласковыми словами, Бесс расслабила веревки, попыталась найти седло — тщетно.

— Придется без седла, — шепнула она Кинкейду, помогая ему сесть верхом. Убедившись, что кобыла не ропщет, почувствовав на себе всадника, девушка ловко села позади Кинкейда и ударила лошадь в бока. — Все будет хорошо. Самое страшное позади, — твердила она, убеждая и себя, и Кинкейда. — Все, мы едем домой. В Мэриленд. Венчаться будем в оксфордской церкви…

— Венчания не будет, — оборвал он ее.

— Что? — вздрогнула Бесс. — Но ведь мы…

— Я люблю тебя, Бесс. Люблю. Готов жизнь за тебя отдать. Но я не женюсь на тебе.

— Но почему?

— Довольно с меня измен. Я не позволю больше разбивать мою жизнь.

— Измен? О каких изменах ты говоришь? Я не собиралась отдаваться Кэю. Я…

— Не лги и не юли, женщина. Ты собиралась переспать с ним. Ты сама мне об этом сказала.

— Да, но это только сначала. Черт побери, Кинкейд, нам нужно было вырваться от него. Ради этого… В общем, мы с Аннеми составили план, как…

— Я все сказал, — оборвал он. — Если бы я не пришел за тобой, ты что, не легла бы с ним?

— Я не хотела. Ни в коем случае не хотела.

— Не хотела. Но легла бы.

Оба надолго замолчали. И наконец шотландец заговорил:

— Я отвезу тебя в твой «Дар судьбы», Бесс. Побуду там, пока ты устроишься. Прослежу, чтобы никто не лез в твои дела. Но после этого мы делим наше золото и расходимся в разные стороны.

— Значит, ты бросишь собственного сына? Единственного сына?

Он с горечью засмеялся.

— Если хочешь, отдай его в мои руки. Попробую себя в роли отца. Хотя не сомневаюсь, что матерью ты будешь лучшей, нежели женой.

— Я хочу, чтобы мы жили вместе, Кинкейд. Я люблю тебя.

— А я люблю тебя, девочка ты моя. Но в доме не может быть двух хозяев. Наш брак станет бесконечным сражением, кому называться главой семьи.

— Кинкейд!

— Все. Больше ни слова об этом. Я привезу тебя домой в целости и сохранности. Я буду выполнять свои обязанности, если родится на свет наш сын. Но это все. Мое слово последнее.

24

Мэриленд

Май, 1726 год

Бесс забралась в легкую двухколесную повозку, запряженную серой в яблоках лошадкой, натянула вожжи. Жеребчик легкой рысью зацокал по извилистой главной аллее «Дара судьбы». Ребеночек в животе у Бесс отчаянно топнул ножкой. Она засмеялась от удовольствия и, поглаживая свободной рукой круто выпиравшую округлость, сказала:

— Скоро, мой маленький, уже скоро ты придешь к нам и увидишь этот огромный и яркий мир.

Повозка шла плавно. Со счастливой улыбкой Бесс смотрела на широко раскинувшееся табачное поле. Оно занимало весь участок от реки до дороги. Нежные, но сильные побеги росли густо, обещая дать урожай лучший, чем когда-либо знал «Дар судьбы». По другую сторону дороги высились ровные ряды маиса.