Дьявольская альтернатива

Теперь ему было семьдесят пять лет, он был весь седой и испещрен морщинами, на лице у него выделялись колючие, щетинистые брови. Сразу же после окончания второй мировой войны, возвратившись в свой родной Стокгольм, он унаследовал от своего отца полдюжины небольших сухогрузов. За тридцать пять последующих лет он сумел создать самый крупный танкерный флот, принадлежащий одному человеку, если не считать греков и гонконгских китайцев. «Нордиа Лайн» была его детищем, которую он перенацелил в середине пятидесятых с сухогрузов на танкеры, после этого он вложил деньги в строительство новых судов, подгадав под нефтяной бум шестидесятых, при этом он всегда основывался на своем собственном чутье и часто шел против течения.

Они ужинали и негромко переговаривались, Веннерстрем говорил о чем-то малозначащем, расспрашивал их о семейных делах. Его собственная сорокалетняя супружеская жизнь прервалась за четыре года до этого смертью его жены – детей у них не было. Но если бы у него был сын, ему бы хотелось, чтобы он был таким, как огромный норвежец, сидевший напротив – моряк и сын моряка, но особенно он был без ума от Лизы.

Копченый лосось, замоченный в маринаде, с укропом по-скандинавски, был неподражаем, утка, подстреленная на соляных болотах возле Стокгольма, – великолепна. Только после того, как они выпили вино, – Веннерстрем в это время со вздохом потягивал минеральную воду («все, что мне теперь дозволяют эти проклятые доктора»), – он наконец приступил к делу.

– Три года назад, Тор, еще в 1979-м, я сам для себя сделал три прогноза. Один состоял в том, что к концу 1982 года солидарность членов Организации стран-экспортеров нефти – ОПЕК – перестанет существовать. Второй – политика президента США, направленная на ограничение потребления нефти и нефтепродуктов в Америке провалится. И третий заключался в том, что Советский Союз превратится из нетто-экспортера нефти в нетто-импортера. Мне говорили тогда, что я сошел с ума, но я оказался прав.

Тор Ларсен кивнул головой. Создание ОПЕК и поднятие ею в четыре раза цен на нефть зимой 1973 года привело к всемирному кризису и едва не уничтожило экономику западного мира. Это же привело к сокращению деловой активности при использовании нефтяных танкеров на протяжении целых семи лет, при этом прекратились работы над окончанием строительства танкеров водоизмещением миллионы тонн, которые стояли теперь грудой бесполезного металла, приносящего лишь убытки. Надо было обладать немалым мужеством, чтобы осмелиться три года назад предсказать тот ход событий, который развернулся между 1979–1982 годами: раскол ОПЕК, после того как арабский мир разбился на враждующие фракции, вторая революция в Иране, распад Нигерии, лихорадочное стремление радикальных стран-производителей нефти продать ее по любой цене, чтобы финансировать покупку вооружений; резкое увеличение потребления нефти в США, основанное на убеждении рядового американца в его, данном ему Богом, праве грабить ресурсы всего мира, лишь бы ему было удобно; наконец, из-за некачественных технологий добычи советское производство нефти резко упало, что вынудило Россию вновь стать импортером нефти. Все эти три фактора привели к буму на рынке танкерного флота, и теперь, летом 1982 года, им надо было действовать соответственно этому.

– Как вам известно, – резюмировал Веннерстрем, – в прошлом сентябре я подписал контракт с японцами на строительство нового супертанкера. Все эти ребята, работающие в нашем бизнесе, сказали, что я сошел с ума, – половина моего флота стоит на приколе в Стромстад Зунде, а я заказываю новый корабль. Вам известна история «Ист Шор Ойл Компани»?

Ларсен вновь кивнул головой. Небольшая, базировавшаяся в Луизиане нефтяная компания десять лет назад перешла в руки динамичного Клинта Блейка. За эти десять лет она так разрослась и расширила свою деятельность, что вот-вот должна была присоединиться к «семи сестрам» – мастодонтам мировых нефтяных картелей.

– Летом следующего, 1983 года Клинт Блейк собирается вторгнуться в Европу. Это – весьма сложный, переполненный рынок, но он думает, что сможет с ним справиться. Он разместит несколько тысяч заправочных станций вдоль европейских дорог, которые станут продавать бензин и автомобильное масло его собственной марки. Но для этого ему потребуется соответствующий танкерный тоннаж. И я добился своего: семилетний контракт на перевозку нефти с Ближнего Востока в Западную Европу – у меня в руках. Он уже строит нефтеперерабатывающий завод в Роттердаме рядом с «Эссо», «Мобилом» и «Шевроном». Вот для чего потребуется новый танкер. Это – огромный, ультрасовременный и исключительно дорогой корабль, но он окупит себя. Он сможет делать от пяти до шести переходов из Персидского залива в Роттердам в год, и за пять лет полностью себя окупит. Но не по этой причине я строю его: он будем самым большим и самым лучшим кораблем в мире – моим флагманом, памятью обо мне после моей смерти. А вы будете его капитаном.

Ларсен сидел в молчании. Лиза протянула под столом руку, положила поверх его ладони свою и нежно ее сжала. Ларсен знал, что еще два года назад он, будучи норвежцем, не смог бы управлять судном, ходящим под шведским флагом. Но после заключения в прошлом году Готенбургского соглашения, которое интенсивно проталкивал Веннерстрем, шведский судовладелец мог подать прошение о пожаловании почетного шведского гражданства офицерам-нешведам на его судах (но только гражданам других скандинавских стран), чтобы им можно было предложить должность капитана. Он успел уже с успехом проделать подобную операцию с Ларсеном.

Принесли кофе и они с удовольствием принялись за него.

– Его строят для меня в доках Ишикаваима-Харима в Японии, – сказал Веннерстрем. – Это – единственное место в мире, где его смогли бы построить. Там есть сухой док.

Оба помнили те времена, когда корабли строили на стапелях, и затем спускали их оттуда на воду. Они давно миновали: размеры и масса судов стали слишком большими. Гигантов теперь строили в еще больших сухих доках, и когда они были готовы к спуску на воду, море проходило через шлюзы и корабль, как поплавок, поднимался со своих опор, чтобы самому выйти из дока по воде.

– Работа над ним началась в прошлом году 4 ноября, – сообщил им Веннерстрем. – Киль был закончен к 30 января, теперь он приобретает форму. Он отправится в плавание 1 ноября следующего года, чтобы после трехмесячных испытаний и доводок наконец 2 февраля отправиться в рейс. С тобой на капитанском мостике, Тор.

– Спасибо, – произнес Ларсен. – Как вы назовете его?

– А, верно. Я думал об этом. Ты помнишь Саги? Мы назовем его так, чтобы ублажить Ниорн – богиню моря, – известил Веннерстрем. Он перекатывал в руках стакан с водой, смотря прямо на пламя свечи, стоявшей перед ним в чугунном подсвечнике. – Потому что Ниорн управляет стихиями огня и воды, – двумя главными врагами капитана танкера. Возможностью взрыва и самим морем.

Вода, плескавшаяся в его стакане, и пламя свечи отражались в его глазах, также как тогда отражались огонь и вода, когда он беспомощно сидел в шлюпке где-то посреди Атлантики в 1942-ом в четырех кабельтовых от своего пылающего танкера – первого из всех, которые были под его управлением, и наблюдал, как его команда колышется в море вокруг него.

Тор Ларсен внимательно посмотрел на своего патрона, сомневаясь, что старик действительно мог верить в эту мифологию, Лиза же своим женским чутьем поняла, что он именно это и имел в виду. Наконец Веннерстрем откинулся назад, отодвинул в сторону свой стакан и нетерпеливо наполнил пустой стакан красным вином.

– Итак, мы назовем корабль в честь дочери Ниорн – Фреи, самой красивой из всех богинь. Да, мы назовем корабль «Фрея». – Он поднял свой бокал вверх. – За «Фрею»!

Они все выпили.

– Когда корабль отправится в плавание, – торжественно произнес Веннерстрем, – мир поймет, что никогда не видел ничего подобного, а когда он отплавает свое, то мир никогда больше не увидит ничего подобного.

Ларсен знал, что самыми крупными танкерами в мире были принадлежавшие французскому отделению «Шелл» танкеры «Белламайа» и «Батиллус» – оба водоизмещением слегка больше 500 000 тонн.

– Какой дедвейт будет у «Фреи»? – спросил Ларсен. – Сколько нефти она сможет перевозить?

– Ах, да, я забыл упомянуть об этом, – проказливо проговорил старый судовладелец. – Она сможет перевозить один миллион тонн сырой нефти.

Тор Ларсен услышал, как сидевшая рядом жена с присвистом втянула воздух.

– Это много, – наконец проговорил он, – это очень много.

– Самый крупный корабль, который когда-либо видел мир, – сказал Веннерстрем.

Два дня спустя из Торонто в аэропорт Хитроу прибыл большегрузный реактивный самолет. Среди его пассажиров был некий Азамат Крим, родившийся в Канаде сын эмигранта, который, также как и Эндрю Дрейк, англизировал свое имя и фамилию, после чего превратился в Артура Кримминса. Он был одним из тех, кого много лет назад Дрейк отметил как человека, полностью разделявшего его убеждения.

Дрейк уже поджидал его, когда он вышел из зоны таможенного контроля, и они вместе отправились на квартиру Дрейка на Бейсуотер Роуд.

Азамат Крим был крымским татарином, коренастым, смуглым и жилистым. Его отец, в отличие от отца Дрейка, воевал во время второй мировой войны на стороне Красной Армии, а не против нее. Но его верность России ничего ему не принесла. Он попал в плен к немцам во время боя и был обвинен Сталиным, как и его соплеменники, в сотрудничестве с немцами, – совершенно необоснованное обвинение, которое, однако, позволило Сталину депортировать весь татарский народ на восток навстречу опасностям. Десятки тысяч людей погибали в неотапливаемых вагонах для скота, и еще тысячи – в морозных просторах Казахстана и Сибири без пищи и одежды.

В немецком концлагере Чингиз Крим узнал о смерти всей своей семьи. Когда в 1945-ом его освободили канадцы, ему повезло, что его не отправили обратно к Сталину на смерть или каторжный труд. Он подружился с одним канадским офицером – бывшим участником родео из Калгари, – который как-то заприметил татарского солдата на австрийской ферме по разведению лошадей и восхитился его великолепной верховой ездой и умением обращаться с лошадьми. Канадец помог Криму получить разрешение на эмиграцию в Канаду, где тот женился и обзавелся сыном. Теперь Азамату было тридцать лет, но когда он был еще мальчиком, так же как и Дрейк, он воспылал ненавистью к Кремлю за страдания, причиненные народу, к которому принадлежал его отец.

В своей квартире Эндрю Дрейк объяснил свой план, и татарин согласился присоединиться к нему. Вместе они придали последние штрихи плану ограбления банка в Северной Англии, которое было нужно для того, чтобы собрать необходимые средства.

В своей штаб-квартире Адам Монро представил доклад своему непосредственному начальнику Барри Ферндэйлу, который был главой советского отдела. Много лет назад Ферндэйл сам немало времени провел на оперативной работе; он принимал участие в изнурительных расспросах Олега Пеньковского, когда этот русский отступник посетил Англию в составе советской торговой делегации.

Это был небольшого роста, веселый человек с розовыми щеками, несколько полноватый. Свой острый ум и глубокое знание советских реалий он прятал за кажущейся наивностью и экзальтированной веселостью.

Сидя в своем кабинете на четвертом этаже в штаб-квартире фирмы, он прослушал привезенную из Москвы пленку от начала и до конца. Когда она закончилась, он начал энергично протирать свои очки, едва не подпрыгивая от возбуждения.

– Мой дорогой, прямо не верится. Дорогой Адам. Какое экстраординарное событие. Это ведь не имеет цены.

– Если все это правда, – осторожно заметил Монро.

Ферндэйл отреагировал так, словно самому ему это в голову не приходило:

– Ах, да, конечно. Если это правда. Ну, а теперь, тебе надо просто рассказать мне, как ты раздобыл это.

Монро выдал свою историю, осторожно подбирая слова. Все в ней было правдой, за исключением того, что, по его заявлению, источником, откуда он получил пленку, был Анатолий Кривой.

– Кривой, да-да, конечно, я знаю его, – сказал Ферндэйл. – Хорошо, теперь надо будет перевести все это на английский и показать потом хозяину. Это действительно может оказаться крупным делом. Да, знаешь, завтра тебе не придется возвращаться в Москву. У тебя есть где остановиться? В твоем клубе? Прекрасно. Высший класс. Ну ладно, погуляй теперь немного, пообедай по-настоящему и побудь пару деньков в своем клубе.

Ферндэйл позвонил жене и известил ее, что в этот вечер не придет в их скромный дом в Пиннере, а заночует в городе. Жена знала о характере его работы и привыкла уже к подобным отлучкам.

Он провел целую ночь, корпя над переводом, сидя в одиночку в своем кабинете. Он свободно владел русским языком, хотя и не обладал столь острым ухом, как Монро, на разницу в тональностях и голосовые модуляции, что отличает человека, действительно свободно говорящего на двух языках. Но тем не менее, знал он его достаточно хорошо. Он ничего не пропустил в докладе Яковлева, также как в коротком, но страстном обсуждении, которое последовало вслед за ним между членами Политбюро.

На следующее утро ровно в десять ноль-ноль невыспавшийся, но великолепно выбритый, позавтракавший и выглядевший таким же розовым и свежим, как обычно, Ферндэйл позвонил по внутреннему телефону секретарю сэра Найджела Ирвина и попросил об аудиенции. Через десять минут он был у генерального директора.

Сэр Найджел Ирвин молча прочитал перевод, положил его на стол и посмотрел на магнитофонную пленку, лежавшую там же.

– Можно быть уверенным в подлинности этого? – спросил он первым делом.

Барри Ферндэйл сбросил маску манерного весельчака: он работал с Найджелом Ирвином рука об руку много лет, и возвышение его друга на самый высокий пост в их системе, а также пожалованное ему дворянство ничего не изменили в их отношениях.

– Не знаю, – задумчиво протянул он. – Надо будет многое проверить. Это возможно. Адам рассказал мне, что мимолетно встретился с этим Кривым на приеме в чешском посольстве примерно две недели тому назад. Если Кривой подумывал уже в течение некоторого времени о том, чтобы переметнуться, он вполне мог воспользоваться такой возможностью. Пеньковский поступил аналогичным образом: встретился с дипломатом на нейтральной территории и договорился о секретной встрече позднее. Разумеется, к нему отнеслись тогда с подозрением, до тех пор пока его информация не была проверена. Именно это я и хочу сейчас проделать.

– Ну, давай, выкладывай, – обратился к нему сэр Найджел.

Ферндэйл принялся снова за протирку стекол своих очков. За глаза говорили, что интенсивность круговых движений его носового платка по линзам находилась в прямой зависимости от того, какие умственные усилия он прилагал в данный момент, – сейчас он крутил платок с каким-то бешеным остервенением.

– Во-первых, Монро, – начал он. – На тот случай, если это – ловушка, и во время его второй встречи она захлопнется, я хотел бы, чтобы ему предоставили отпуск, который он должен будет проводить здесь, пока мы не покончим с этой пленкой. Противник, может быть, это только предположение, – пытается столкнуть наши правительства лбами.

– А ему положен отпуск? – поинтересовался сэр Найджел.

– Вообще-то, да. В конце мая его так быстро перебросили в Москву, что он не успел отгулять положенные ему две недели летнего отпуска.

– Тогда пусть он возьмет его сейчас, – заключил сэр Найджел. – Но он должен постоянно поддерживать с нами контакт. И пусть он проводит его на Британских островах, Барри. Никаких поездок за границу, до тех пор, пока все это не будет проверено.

– Теперь, что касается самой пленки, – продолжил Ферндэйл. – Она четко разбивается на две части: доклад Яковлева и голоса Политбюро. Насколько я знаю, мы никогда не слышали голоса Яковлева. Поэтому проверить его соответствие нам не удастся. Но все, о чем он говорил, касается исключительно технических вопросов. Я хочу переговорить по этому поводу с кое-какими специалистами в области химических технологий обработки семян. В министерстве сельского хозяйства есть специальный отдел, который занимается подобными вопросами. Разумеется, нет никакой нужды информировать их, зачем нам это нужно, но я хочу быть полностью уверенным, что существует техническая возможность подобной неисправности клапана на бункере с «линданом».

– Ты помнишь ту папку, которую месяц назад нам одолжили кузены? – спросил сэр Найджел. – С теми фотографиями, сделанными при помощи спутников «кондор»?

– Конечно.

– Проверь соответствие симптомов объяснению, представляющимся самоочевидным. Так, еще что-нибудь?

– Вторую часть пленки можно подвергнуть голосовому анализу, – сообщил Ферндэйл. – Я хочу разбить ее на мельчайшие частицы, чтобы никто не узнал, о чем идет речь. Языковая лаборатория в Биконсфильде может, конечно, проверить фразеологию, синтаксис, диалектизмы, жаргон и тому подобное. Но решающее значение будет иметь сравнение голосовых «отпечатков».

Сэр Найджел молча кивнул. Им обоим было известно, что человеческие голоса, преобразованные в серию электронных импульсов и сигналов, настолько же индивидуальны, как и отпечатки пальцев. Так же, как отпечатки пальцев разнятся между собой, так же нет и совершенно одинаковых голосов.

– Очень хорошо, – сказал он. – Но, вот что, Барри. Я хочу подчеркнуть две вещи. Пока об этом деле не должен знать никто, кроме меня, тебя и Монро. Если это – фальшивка, нам нет нужды пробуждать ложные надежды, если же нет, тогда это – взрывной материал. Никто из технических специалистов не должен знать всего положения вещей. И второе: никогда впредь имя Анатолия Кривого не должно нигде упоминаться. Придумай какой-нибудь псевдоним для этого источника, чтобы с ним затем работали.

Два часа спустя телефонный звонок Барри Ферндэйла оторвал Монро от второго завтрака в его клубе. Это была обычная телефонная линия, поэтому они использовали для прикрытия ничего не значащую деловую беседу.

– Генеральный директор ужасно доволен сообщением об объеме продаж, – известил Ферндэйл. – Он настоятельно рекомендует вам взять двухнедельный отпуск, чтобы мы смогли внимательно рассмотреть это сообщение и подумали, какие действия предпринять далее. Есть какие-нибудь идеи насчет того, куда вы хотели бы поехать?

Монро не думал об этом, но сейчас быстро принял решение. Это была не просьба, а приказ.

– Я хотел бы на какое-то время вернуться в Шотландию, – сказал он. – Я всегда желал совершить летний переход от Лочабера вверх по побережью до Сазерленда.

Ферндэйл отозвался восторженным словоизвержением:

– Горы и лощины нашей доброй Шотландии. Там здорово в это время года. Сам я никогда не любил физические упражнения, но вам, я уверен, там понравится. Только звоните мне, скажем, через день. У вас есть мой домашний телефон, не так ли?

Спустя неделю в Англию по бумагам Красного Креста приехал Мирослав Каминский. Он проехал поездом через всю Европу, проезд ему оплатил Дрейк, финансовые возможности которого теперь приближались к нулю.

Каминский и Крим были представлены друг другу, после чего Каминскому были даны указания.

– Ты будешь учить английский, – приказал ему Дрейк, – утром, днем и ночью. По книгам и граммофонным пластинкам, – так, как никогда до этого. А я тем временем постараюсь раздобыть для тебя какие-нибудь более приличные документы. Ты не сможешь вечно передвигаться по документам Красного Креста. До тех пор, пока я их не добуду и до тех пор, пока ты не сможешь прилично изъясняться по-английски, не выходи из этой квартиры.

Адам Монро бродил в течение десяти дней в гористой местности графств Инвернесс, Росс и Кромарти, пока наконец не спустился в графство Сазерленд. Он добрался до небольшого городка Лохинвер, от которого воды Северного Минча простираются на запад до островов Льюиса. Отсюда он позвонил в шестой раз в дом Барри Ферндэйлу, проживавшему на окраине Лондона.

– Очень рад, что вы позвонили, – прощебетал по телефону Ферндэйл. – Вы можете возвратиться в офис? С вами хотел бы переговорить генеральный директор.

Монро пообещал выехать через час, чтобы как можно скорее добраться до Инвернесса. Оттуда он мог вылететь в Лондон самолетом.

В своем доме на окраине Шеффилда – крупного города в Йоркшире, центре сталеплавильной промышленности, – мистер Норман Пикеринг поцеловал на прощание жену и дочку и отправился на работу в банк, директором которого он являлся. Было превосходное июльское утро.

Через двадцать минут к его дому подъехал небольшой пикап с эмблемой электрической компании на борту, из которого выпорхнули два человека в белых халатах. Они подошли к передней двери: впереди человек с блокнотом в руках, сзади – его напарник с большой картонной коробкой. Миссис Пикеринг открыла им дверь, и служащие вошли внутрь. Никто из соседей не обратил на это ни малейшего внимания.

Еще через десять минут человек с блокнотом вышел наружу и уехал. Напарник по всей видимости остался установить и настроить электроаппаратуру, которую они доставили.

Тридцать минут спустя пикап был припаркован примерно в двух кварталах от банка, а его водитель, уже без белого халата и одетый в деловой костюм серого цвета, неся в руках «атташе-кейс» вместо блокнота, вошел в банк. Он протянул конверт одной из служащих банка, которая, увидев, что он был адресован лично мистеру Пикерингу, отнесла его к нему. Бизнесмен терпеливо ждал.

Не прошло и двух минут, как директор открыл дверь своего кабинета и выглянул наружу. Он нашел глазами поджидавшего его бизнесмена.

– Мистер Партингтон? – спросил он. – Пожалуйста, входите.

Эндрю Дрейк не сказал ни слова до тех пор, пока за ним не закрылась дверь. Когда он заговорил, в его речи не было и следа от его родного йоркширского диалекта, вместо этого в ней чувствовался сильный гортанный акцент, словно он приехал из Европы. Волосы у него были выкрашены в ярко-рыжий цвет, а затененные стекла широких очков до некоторой степени скрывали глаза.

– Я хотел бы открыть здесь счет, – заявил он, – а также снять с него некоторую сумму наличными.

Пикеринг был несколько сбит с толку: старший клерк его банка вполне мог выполнить эту операцию.

– Большой счет и крупная сумма, – сказал Дрейк.

Он протянул через стол чек. Это был банковский чек, из тех, которые выдаются через прилавок. Чек был выписан в Лондоне «Холборном» – отделением банка Пикеринга, – на сумму 30 000 фунтов стерлингов.

– Ясно, – пробормотал Пикеринг. Такие деньги, конечно же, относились к компетенции управляющего. – А сколько вы хотите снять?

– Двадцать тысяч фунтов наличными.

– Двадцать тысяч фунтов наличными? – переспросил Пикеринг и протянул руку к телефонной трубке. – Вы знаете, мне придется позвонить в наш филиал – банк «Холборн», чтобы…

– Не думаю, что это потребуется, – заявил Дрейк и протянул ему через стол утренний выпуск лондонской «Таймс».

Пикеринг уставился в недоумении на газету. Но то, что Дрейк протянул ему затем, заставило его всмотреться еще более внимательно: это была мгновенная фотография, сделанная камерой «поляроид». Он узнал свою жену, которую оставил в целости и невредимости всего полтора часа назад; теперь она сидела с круглыми от ужаса глазами в кресле возле его камина. Он мог разглядеть часть своей гостиной на снимке. Жена прижимала одной рукой их ребенка. На ее коленях лежал тот же самый выпуск «Таймс».

– Снято шестьдесят минут назад, – заметил Дрейк.

В животе у Пикеринга все окаменело. Фотография не смогла бы завоевать никаких призов за качество снимка, но руку человека и направленный на его семью дробовик с обрезанным стволом различить можно было очень четко.

– Если вы поднимите тревогу, – тихо известил его Дрейк, – полиция нагрянет сюда, а не к вам на дом. Прежде чем они успеют ворваться сюда, вы будете мертвы. А ровно через час – если только я не позвоню и не сообщу, что нахожусь в безопасном месте вместе с деньгами, этот человек спустит курок ружья. Прошу вас не думать, что мы шутим: мы готовы умереть, если потребуется. Мы – из фракции Красной Армии.

Пикеринг тяжело сглотнул. Под столом, всего лишь в футе от его колена, была кнопка бесшумной сигнализации. Он опять посмотрел на фотографию и отодвинул колено.

– Вызовите своего старшего клерка, – велел Дрейк, – и проинструктируйте его открыть счет, занести на него средства с этого чека и затем снять со счета двадцать тысяч фунтов стерлингов. Скажите ему, что вы позвонили в Лондон и что все в порядке. Если он выразит недоумение, скажете, что средства нужны для крупной рекламной компании, в которой призовые деньги будут выдаваться наличными. Давайте, соберитесь и сделайте все, как надо.

Старший клерк и вправду был удивлен, но управляющий казался совершенно спокойным, может, слегка подавлен, но в остальном был совершенно нормальным. А человек в темном костюме, сидевший перед ним, казался расслабленным и дружелюбным. Перед каждым из них даже стоял бокал с хересом, хотя при этом бизнесмен не снимал с рук легких перчаток, что было несколько странно для такой теплой погоды. Через тридцать минут старший клерк принес из сейфа деньги, положил их на стол перед управляющим и вышел. Дрейк не спеша упаковал их в «атташе-кейс».

– Осталось тридцать минут, – обратился он к Пикерингу. – Через двадцать пять я сделаю телефонный звонок. Мой напарник уйдет, и даже волоска не упадет с головы вашей жены и ребенка. Если вы подымете тревогу раньше этого срока, он сначала застрелит их, а потом уже будет разбираться с полицией.

Когда он ушел, мистер Пикеринг сидел еще целых полчаса, замерев на месте. Дрейк же позвонил в его дом из телефона-автомата через пять минут после того, как вышел из банка. Крим выслушал его, улыбнулся сидевшей на полу со связанными руками и лодыжками женщине и вышел. Пикапом, который они угнали за день до этого, никто из них больше не пользовался. Крим уехал на мотоцикле, который припарковал в полной готовности дальше по дороге. Дрейк забрал из пикапа мотоциклетный шлем, чтобы прикрыть свои бросающиеся в глаза рыжие волосы, и воспользовался вторым мотоциклом, припаркованным рядом с пикапом. Через тридцать минут их уже не было в Шеффилде. Они бросили свои мотоциклы к северу от Лондона и встретились снова на квартире у Дрейка, где тот смыл с волос красный краситель и разбил на мельчайшие части свои очки.

На следующее утро Монро вылетел первым рейсом на юг из Инвернесса. Когда пластиковые подносы для еды были убраны, стюардесса предложила пассажирам свежие газеты из Лондона. Так как Монро сидел в хвосте самолета, «Таймс» и «Телеграф» ему не достались, но ему хватило «Дейли Экспресс». Новостью дня было ограбление банка в Шеффилде, где два неустановленных человека, предположительно немцы из фракции Красной Армии, похитили 20 000 фунтов стерлингов.

– Проклятые ублюдки, – пробормотал сидевший рядом с Монро английский нефтяник, возвращавшийся с нефтяной платформы в Северном море. Он ткнул ногтем в кричащий заголовок «Экспресс». – Проклятые комми. Я бы их всех подвесил.

Монро согласился, что подвешиванию, несомненно, следует уделить в перспективе внимание.

После прилета в Хитроу он взял такси и поехал к своему заведению, где его сразу же провели в кабинет Барри Ферндэйла.

– Адам, дорогой друг, вы выглядите как совсем другой человек.

Он усадил Монро и предложил ему кофе.

– Так, а теперь о пленке. Вы, должно быть, умираете от желания узнать. Дело в том, мой дорогой, что она подлинная. В этом не может быть никаких сомнений. Все совпадает. В советском министерстве сельского хозяйства была произведена страшная чистка. Выгнали шесть или семь высших функционеров, включая того, как нам кажется, несчастного парня, который сидит сейчас на Лубянке. Это дополнительно подтверждает ее. Но и голоса также подлинные. Как сказали парни из лаборатории, в этом можно не сомневаться. А теперь еще об одной важной вещи: один из наших агентов, работающих в Ленинграде, выехал за город. Там у них на севере они не так много выращивают пшеницы, но тем не менее она там есть. Он остановил машину, чтобы справить малую нужду, и сорвал стебель пораженной пшеницы. Ее доставили три дня назад сюда вместе с диппочтой. Исследования подтвердили, что в корнях повышено содержание этого «линдана». Вот такие дела. Вам удалось раскопать, как изящно выражаются наши американские кузены, изумруд в навозной куче. Такой на двадцать каратов потянет. Кстати, хозяин хочет вас видеть. Сегодня вечером вы возвращаетесь в Москву.

Встреча Монро с сэром Найджелом Ирвином была дружеской, но короткой.

– Хорошо сработано, – сказал хозяин. – Я так понял, что ваша следующая встреча состоится через две недели.

Монро утвердительно кивнул.

– Это может оказаться весьма долговременной операцией, – сделал заключение сэр Найджел, – поэтому может оказаться весьма выгодным, что вы – новый человек в Москве. Никто не станет удивленно поднимать брови, если вы останетесь в Москве еще на пару лет. Но на тот случай, если этот парень вдруг переменит свое решение, – решит пойти на попятную, – надо, чтобы вы его дожали, вытянули из него все, что возможно. Вам нужна какая-нибудь помощь, кто-нибудь для поддержки?

– Нет, благодарю вас, – ответил Монро. – Приняв это решение, агент настаивал, чтобы только я вступал с ним в контакт. Мне кажется, что не стоит вводить других на столь ранней стадии – можем спугнуть. Я также не думаю, что он может свободно разъезжать, как это проделывал Пеньковский. Вишняев никуда не выезжает, поэтому не стоит и Кривому высовываться. Мне придется самому вести его.

Сэр Найджел утвердительно кивнул. «Хорошо, согласен».

Когда Монро ушел, сэр Найджел Ирвин перевернул лицевой стороной вверх папку, которая лежала у него на столе, – это было личное дело Монро. У него были какие-то смутные опасения. Парень был одиноким, он неважно себя чувствовал, работая в коллективе. Представить себе – человек для отдыха путешествует в одиночку в горах Шотландии.

Среди сотрудников фирмы ходила старая поговорка: «Есть старые агенты и есть смелые агенты, но нет старых смелых агентов». Сэр Найджел был старым агентом, и он предпочитал осторожность. Это дело возникло из ничего, совершенно неподготовленное, когда его никто не ожидал. И развивалось оно стремительно. Но с другой стороны, пленка-то подлинная, в этом нет никаких сомнений. Также как в приглашении от премьер-министра навестить ее сегодня вечером на Даунинг Стрит, которое лежало у него на столе. Он, само собой разумеется, проинформировал министра иностранных дел после того, как пленка была проверена, результатом чего и явилось это приглашение.