Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Дьявольская альтернатива

ModernLib.Net / Детективы / Форсайт Фредерик / Дьявольская альтернатива - Чтение (стр. 1)
Автор: Форсайт Фредерик
Жанр: Детективы

 

 


Фредерик Форсайт

Дьявольская альтернатива

Фредерику Стюарту, который пока еще не знает почему.


Пролог

Потерпевший кораблекрушение был бы мертв еще до захода солнца, если бы не острые глаза итальянского моряка, которого звали Марио. Даже когда его заметили, он уже был погружен в глубокое бессознательное состояние; безжалостное солнце поджарило открытые участки его практически обнаженного тела до ожогов второй степени, а те части тела, которые были погружены в морскую воду, были мягкими и белыми (там, где на них не было разъеденных солью язв), напоминая собой мясо мертвого, гниющего гуся.

Марио Курчио служил коком-стюардом на «Гарибальди» – не самой плохой, хоть и покрытой ржавчиной, старой калоше, приписанной к порту Бриндизи, которая потихоньку шлепала себе в этот момент на восток по направлению к мысу Инче и далее на Трабзон в самом дальнем восточном углу на северном побережье Турции. Корабль должен был принять там на борт груз миндаля, выращенного в Анатолии.

Почему вдруг Марио пришло в голову именно этим утром в последней декаде апреля 1982 года опорожнить корзину с картофельными очистками через фальшборт, вместо того чтобы воспользоваться сделанным на полуюте мусоропроводом, он никогда не мог позднее объяснить, впрочем его никто и не спрашивал. Вероятнее всего, он просто захотел сделать глоток свежего черноморского воздуха и скрасить хоть немного монотонность своей работы в парящей духоте крошечного камбуза, поэтому выбрался на палубу, подошел к перилам по правому борту и вывалил через них свой кухонный хлам в невозмутимый и спокойный океан. Он совсем было уже повернулся и собирался отправиться вновь исполнять свои обязанности, но, сделав два шага, вдруг остановился, нахмурился, потом повернулся и вновь подошел к ограждению, чем-то озабоченный и переполняемый сомнениями.

Судно шло курсом ист-норд-ист, чтобы обойти мыс Инче, поэтому, когда он сощурил глаза и посмотрел позади траверза, полуденное солнце светило ему почти прямо в лицо. Но он был уверен, что увидел нечто на сине-зеленых перекатывающихся волнах между кораблем и берегом Турции в двадцати милях к югу. Теперь он не мог разглядеть, что же это было; он перешел на ют, поднялся по трапу на бортовой коридор капитанского мостика и вновь стал вглядываться вдаль. И вот он заметил это – вполне ясно, в течение примерно полсекунды, – между тихо колыхавшимися барашками волн. Он повернулся к открытому дверному проему позади себя, который вел в рубку, и закричал: «Капитан!».

Капитану понадобилось полчаса, чтобы повернуть «Гарибальди» и возвратиться на то место, которое указал Марио, и здесь он также заметил небольшое судно.

Ялик имел в длину всего двенадцать футов и был не очень широк. Легкая посудина того типа, которая вполне могла бы служить на каком-нибудь корабле четырехвесельным ялом. Немного впереди в средней части этого суденышка была единственная банка, в которой было проделано отверстие для установки в него мачты. Но либо у этой лодки вообще не было мачты, либо она была плохо закреплена и свалилась за борт. «Гарибальди» остановился и заколыхался на волнах, капитан Инграо облокотился о поручень бортового коридора и стал наблюдать, как Марио и боцман Паоло Лонги отчалили на моторной спасательной шлюпке, чтобы пришвартовать найденный ялик к кораблю. Со своей высоты он мог заглянуть прямо ему внутрь, когда его отбуксировали поближе.

Находившийся в нем человек лежал на спине в нескольких дюймах морской воды, скопившейся на дне. Он был изможден, зарос бородой и был в бессознательном состоянии, голова у него откинулась в сторону, дыхание вырывалось короткими толчками. Когда его поднимали на борт, руки матросов касались его плеч и груди, и он издал несколько стонов.

На «Гарибальди» была каюта, которая постоянно оставалась свободной и использовалась в случае необходимости как лазарет, поэтому потерпевшего кораблекрушение перенесли туда. По просьбе Марио, ему предоставили время для того, чтобы он мог ухаживать за этим человеком, которого он вскоре стал считать почти что своей собственностью, как какой-нибудь мальчуган с особой заботой относится к щенку, которого он самолично спас от смерти. Боцман Лонги сделал мужчине укол морфия, – ампулу которого он достал из корабельной аптечки, – чтобы уменьшить ему боль, после чего они вдвоем с Марио принялись заниматься солнечными ожогами пострадавшего.

Эти люди были уроженцами Калабрии, поэтому немного разбирались в солнечных ожогах. Они стали готовить самую лучшую в мире мазь для лечения солнечных ожогов. Марио принес из камбуза в кастрюле пятидесятипроцентную смесь свежего лимонного сока и винного уксуса, легкую хлопковую ткань, вырванную из наволочки, и вазу с кубиками льда. Обмакнув ткань в смеси и обернув ее вокруг дюжины ледяных кубиков, он осторожно прижал этот компресс к наиболее сильно пораженным участкам кожи, – там, где ультрафиолетовые лучи смогли проникнуть почти до кости. От тела находившегося в бессознательном состоянии человека вверх поднялись облака пара, когда замораживающее и вяжущее вещество стало оттягивать жар из его обожженного тела. Человек передернулся.

– Лучше небольшая лихорадка, чем смерть от ожогового шока, – заметил ему по-итальянски Марио.

Человек не мог ничего слышать, да если бы и смог, то ничего бы не понял.

Лонги присоединился к своему шкиперу на юте, куда подняли ялик.

– Есть что-нибудь? – спросил он.

Капитан Инграо покачал отрицательно головой.

– На парне тоже ничего нет. Ни часов, ни браслета с его именем и фамилией. На нем лишь пара дешевых трусов без этикетки. А его бороде всего десять дней от роду.

– Здесь не лучше, – сказал Инграо. – Ни мачты, ни паруса, ни весел. Нет ни пищи, ни бака с водой. Даже на самой шлюпке нет названия. Правда, его могли счистить.

– Какой-нибудь турист с курортного пляжа, которого вынесло в море?

Инграо пожал плечами.

– Или спасшийся с какого-нибудь небольшого грузовоза, – произнес он. – Через два дня мы будем в Трабзоне. Турецкие власти смогут решить эту загадку, когда он очнется и заговорит. А пока пускай все идет своим чередом. Да, нам надо послать телеграмму нашему агенту с сообщением о том, что случилось. Когда мы пришвартуемся, на пристани нам понадобится карета скорой помощи.

Два дня спустя потерпевший кораблекрушение, который все еще был без сознания, лежал между белыми простынями в отделении интенсивной терапии небольшого муниципального госпиталя Трабзона.

Моряк Марио сопровождал своего протеже в машине скорой помощи от набережной до больницы вместе с агентом судовладельца и портовым врачом, который настоял, чтобы незнакомца проверили на заразные заболевания. Пробыв возле его койки примерно с час, он кивнул на прощание своему не приходящему в сознание другу и возвратился на «Гарибальди» готовить завтрак для команды. В тот же вечер старый итальянский пароход отправился в следующий рейс.

На другой день возле постели больного стоял уже другой человек, рядом с ним были офицер полиции и врач в коротком больничном халате. Все трое были турками, но коренастый, кургузый человек в штатском немного говорил по-английски.

– Он выкарабкается, – сказал врач, – но в данный момент он все еще очень болен. Тепловой удар, солнечные ожоги второй степени, а кроме того, судя по его виду, он не ел много дней подряд. К тому же общая слабость.

– А это что? – спросил штатский, указывая на отходившие от капельницы трубки, подведенные к обеим рукам человека.

– Концентрированная глюкоза в одной капельнице – для подкармливания, соляная капельница – для того, чтобы преодолеть шок, – ответил доктор. – Моряки, вероятно, спасли ему жизнь, отведя жар от его ран, а мы сделали ему ванну в успокаивающем средстве, чтобы способствовать процессу заживления. Теперь все зависит только от него и Аллаха.

Умит Эрдал, компаньон судоходной и торговой компании «Эрдал и Сермит» выступал субагентом Ллойда в порту Трабзона, поэтому агент судовладельца «Гарибальди» с радостью передал в его ведение потерпевшего кораблекрушение. Веки больного дернулись несколько раз на его землисто-коричневом, окаймленном бородой лице. Господин Эрдал прокашлялся, нагнулся над кроватью и заговорил на своем самом лучшем английском языке:

– Как… есть… вы… имя? – спросил он, медленно и ясно выговаривая слова.

Человек застонал и несколько раз мотнул головой из стороны в сторону по подушке. Человек Ллойда приблизил к нему свою голову, чтобы лучше слышать.

– Зрадженый, – пробормотал больной. – Зрадженый.

Эрдал выпрямился.

– Он не турок, – уверенно произнес он, – но, кажется, он называет себя Зрадженый. Интересно, из какой он страны?

Оба сопровождающих его пожали в недоумении плечами.

– Я проинформирую контору Ллойда в Лондоне, – сказал Эрдал. – Может быть, у них есть известия о каком-нибудь пропавшем судне где-нибудь в Черном море.

Для всемирного братства торговых моряков ежедневной библией является «Ллойдс Лист», который выходит из печати каждый день с понедельника по субботу, и содержит новости и статьи только по одной тематике – судоходству. Его двойником является «Ллойдс Шиппинг Индекс», в котором указаны маршруты 30 000 действующих торговых судов со всего мира: название корабля, его владелец, флаг страны регистрации, год постройки, тоннаж, откуда в последний раз поступило сообщение об отбытии, и куда должно прибыть данное судно.

Оба печатных органа публикуются и выходят из одного комплекса зданий по адресу: Шипен Плейс, Колчестер в графстве Эссекс. Именно в это здание Умит Эрдал отправлял по телексу сообщения о прибытии (отбытии) кораблей в (из) порта Трабзон; в этот раз он добавил крошечный довесок, предназначенный для находящегося в том же здании информационного отдела компании Ллойд.

Этот отдел проверил по своим данным сведения о зарегистрированных крушениях судов: нет ли свежих сообщений о пропавших, затонувших или просто выбившихся из графика судах в Черном море, после чего передал этот параграф в редакцию первого печатного издания. Там один из редакторов сделал упоминание об этом событии среди кратких новостей на передней странице, включая имя потерпевшего кораблекрушение, которое тот назвал. Сообщение появилось на следующее утро.


Большинство из тех, кто читали «Ллойдс Лист» в этот день в конце апреля пропустили мимо глаз тот параграф, в котором описывался незнакомец из Трабзона.

Но эта информация привлекла внимание острых глаз одного человека, которому едва исполнилось тридцать и который работал старшим клерком в одной фирме зарегистрированных судовых маклеров, расположенной на небольшой улочке Кратчид Фрайерс в самом центре лондонского Сити. Коллеги по фирме знали его как Эндрю Дрейка.

Осознав содержание этого параграфа, Дрейк вышел из-за своего стола и отправился в приемную директора фирмы, где он внимательно изучил висевшую на стене в раме карту мира с изображением направления ветров и океанских течений. В течение весны и лета ветры в Черном море дуют в основном с севера, а течения поворачиваются против часовой стрелки в этом небольшом море с южного побережья Украины в дальней северо-западной части моря, вниз мимо берегов Румынии и Болгарии, и затем – резко на восток, попадая на оживленный морской путь между Стамбулом и мысом Инче.

Дрейк проделал кое-какие подсчеты в своем отрывном блокноте. Небольшой ялик, отчаливший из заболоченной дельты Днестра к югу от Одессы мог делать от четырех до пяти узлов при попутном ветре и благоприятном течении, двигаясь на юг мимо Румынии и Болгарии по направлению к Турции. Но после третьих суток его все больше должно было относить на восток, прочь от Босфора в направлении восточной части Черного моря.

Раздел «Погода и навигационные условия» в «Ллойдс Лист» подтвердил, что девять дней назад в этом районе были плохие погодные условия. Такие условия, подумал Дрейк, вполне могли, учитывая неопытность морехода, перевернуть ялик; тот мог потерять мачту и все свое содержимое, оставив находившегося в нем человека, – даже если бы тот смог вновь в него вскарабкаться, – на волю солнца и ветра.

Два часа спустя Эндрю Дрейк испросил неделю из полагавшегося ему отпуска, и ему разрешили, но только начиная со следующего понедельника – 3 мая.

Он находился в слегка взбудораженном состоянии, ожидая пока закончится эта неделя, но успел купить в ближайшем агентстве билет туда и обратно из Лондона до Стамбула. Дрейк решил приобрести билет для пересадки из Стамбула в Трабзон за наличные прямо на месте, в Стамбуле. Он также проверил, что владельцы британских паспортов не нуждаются во въездной визе в Турцию, но после окончания работы в один из вечеров он получил требуемый сертификат о сделанной прививке против оспы в медицинском центре Бритиш Эйруэйс на площади Виктории.

Эндрю был взволнован потому, что наконец после стольких лет ожидания, как ему казалось, он нашел того человека, которого искал все это время. В отличие от троих людей, которые стояли возле постели потерпевшего кораблекрушение два дня назад, он знал точно, из какой страны прибыл человек, сказавший слово «здраженый». Ему также было известно, что это не было именем. Лежавший на больничной койке человек бормотал слово «преданный» на своем родном языке, и этим языком был украинский. Что могло означать: этот человек – беглый украинский партизан.

Эндрю Дрейк, несмотря на свое англифицированное имя, также был украинцем и фанатиком.


После прибытия в Трабзон Дрейк прежде всего навестил офис господина Эрдала, имя которого он узнал от одного из своих друзей в конторе Ллойда на том основании, что он собирался провести отпуск на турецком побережье и, поскольку не говорит ни слова по-турецки, ему может понадобиться какая-нибудь помощь. Увидев рекомендательное письмо, которое смог представить Эндрю Дрейк, Умит Эрдал не стал задавать никаких вопросов относительно того, почему это вдруг его посетитель решил навестить лежащего в местном госпитале потерпевшего кораблекрушение. Он собственноручно написал рекомендательное письмо начальнику госпиталя, и вскоре после ленча Дрейка провели в небольшую одноместную палату, где на койке лежал нужный ему человек.

Местный агент Ллойда уже успел сообщить ему, что хотя тот и пришел в сознание, но большую часть времени проводит во сне, а за то время, когда его видели бодрствующим, он пока не вымолвил ни слова. Когда Дрейк вошел в палату, больной лежал на спине с закрытыми глазами. Дрейк придвинул стул и присел возле койки. Некоторое время он разглядывал его изможденное лицо. Спустя несколько минут, проведенных в молчании, веки у него задрожали, он приоткрыл и тут же закрыл глаза снова. Дрейк не смог разобрать, успел ли он заметить посетителя, который столь внимательно его рассматривал. Но он точно знал, что человек вот-вот должен был проснуться.

Медленно он наклонился вперед и очень четко произнес прямо в ухо больного: «Ще не вмерла Украина».

Буквально эти слова означали: «Украина еще не мертва», более вольный перевод этого высказывания – «Украина продолжает жить». Это – первые слова украинского национального гимна, запрещенного русскими правителями, и его мгновенно узнают имеющие национальное сознание украинцы.

Больной широко раскрыл глаза и внимательно посмотрел на Дрейка. Через несколько секунд он спросил его:

– Кто вы?

– Украинец, как и вы, – ответил Дрейк.

Глаза его собеседника затуманились подозрением.

– Квислинг, – прошептал он.

Дрейк покачал отрицательно головой.

– Нет, – тихо заметил он. – Я – британский гражданин, там родился и вырос, мой отец – украинец, а мать – англичанка. Но в своем сердце я – такой же украинец, как и вы.

Лежавший на койке человек не сводил глаз с потолка.

– Я могу показать вам мой паспорт, он выдан в Лондоне, хотя вас это не убедит ни в чем. Чекисты вполне могли бы сделать такой, если бы хотели попытаться обмануть вас… – Дрейк использовал жаргонное выражение, которым обозначаются агенты КГБ и работники советской секретной полиции.

– Но вы сейчас далеко от Украины, и здесь нет никаких чекистов, – продолжал Дрейк. – Вас не выбросило на берег Крыма, также как на побережье юга России или Грузии. Вы не высадились в Румынии или Болгарии. Вас подобрал итальянский пароход и высадил здесь, в Трабзоне. Вы находитесь в Турции. Вы – на Западе. Вы добрались.

Теперь человек не сводил с него своих глаз, в них попеременно сменяли друг друга тревога и желание поверить.

– Вы можете двигаться? – спросил его Дрейк.

– Я не знаю, – ответил человек.

Дрейк кивком головы указал на окно в конце небольшой палаты, за которым раздавался шум городского транспорта.

– Сотрудники КГБ могут переодеть персонал госпиталя, чтобы они выглядели как турки, – сказал он, – но они не могут изменить целый город для одного человека, из которого, если бы они только этого захотели, вполне могли бы выбить требуемое признание под пыткой. Вы можете подойти к окну?

При помощи Дрейка потерпевший кораблекрушение, превозмогая боль, доковылял до окна и выглянул на улицу.

– Машины – это «остины» и «моррисы», импортированные из Англии, – комментировал ему Дрейк, – «пежо» из Франции, а «фольксвагены» – из Западной Германии. Слова на рекламном щите напротив нас написаны по-турецки. А вон там висит реклама кока-колы.

Человек прижал тыльную сторону ладони ко рту и впился зубами в костяшки пальцев. Быстро-быстро он моргнул несколько раз.

– Я добрался, – сказал он.

– Да, – согласился Дрейк, – каким-то чудом вы добрались.

– Меня зовут, – произнес потерпевший кораблекрушение, когда вновь оказался в своей постели, – меня зовут Мирослав Каминский. Я из Тернополя. Я был вожаком группы семи украинских партизан.

В течение следующего часа он рассказывал свою историю. Каминский, как и шесть других людей вроде него, – все они были из Тернопольского района, который когда-то являлся центром украинского национализма, и где до сих пор продолжают тлеть его угли, – решили бороться с программой бесцеремонной русификации их земли, которая интенсифицировалась в шестидесятых и приняла форму «окончательного решения» в семидесятые и начале восьмидесятых в отношении всего украинского национального искусства, поэзии, литературы, языка и самосознания. За шесть месяцев своей деятельности они организовали засады и убили двух партийных секретарей низшего ранга – русских, которых Москва насадила в Тернополе, – и одного агента КГБ в штатском. Затем их предали.

Кто бы ни проболтался, он также погиб в море огня, когда специальные части КГБ с зелеными петлицами окружили хутор, где собралась их группа для того, чтобы спланировать следующую операцию. Только Каминскому удалось сбежать, он, словно дикий зверь, пробившись через кустарник, днем прячась в амбарах и зарослях, передвигаясь по ночам, направлялся на юг в сторону побережья со смутной надеждой проникнуть на какой-нибудь западный корабль.

Подобраться к докам в Одессе оказалось невозможно. Он питался картофелем и тыквами с полей и прятался в болотистой местности поймы Днестра к юго-западу от Одессы, ближе к румынской границе. Наконец, однажды ночью он натолкнулся на небольшую рыбачью деревушку возле бухты, там он угнал ялик с установленной мачтой и маленьким парусом. Он никогда раньше не ходил на парусных судах и ничего не знал о море. Стараясь справиться с парусом и румпелем, точнее, держась за них и молясь, он повел ялик по ветру, ориентируясь на юг по звездам и солнцу.

Ему необыкновенно повезло, что он не столкнулся с патрульными катерами, которые бороздят прибрежные воды Советского Союза, и флотилиями рыбаков. Маленькая деревянная щепка, в которой он находился, смогла проскользнуть мимо береговых радиолокационных постов, и наконец он оказался вне пределов их досягаемости. Затем он затерялся в просторах моря где-то между Крымом и Румынией, двигаясь на юг и стараясь держаться подальше от оживленных морских путей, хотя и не знал в точности, где они проходили. Шторм застал его врасплох. Он не знал, как нужно укоротить парус, в результате шлюпку перевернуло вверх дном, и он провел ночь, из последних сил удерживаясь за ее корпус. К утру ему удалось выровнять ялик и взобраться внутрь. Его одежда, которую он снял, чтобы ночной ветерок охладил ему тело, пропала. Также как небольшой запас еды, парус и румпель. Боль наступила вскоре после рассвета, по мере того, как увеличивался жар дня. На третий день после шторма наступило забвение.

Когда сознание вернулось к нему, он лежал в постели, стараясь молча превозмочь боль ожогов, прислушиваясь к голосам людей, которые говорили, как ему почудилось, на болгарском. В течение шести дней он старался поменьше открывать глаза и рот.

Эндрю Дрейк слушал его, а в душе у него гремели торжественные марши. Он обнаружил человека, которого ожидал многие годы.

– Я отправлюсь повидать швейцарского консула в Стамбуле, чтобы попытаться получить для вас временные проездные документы от Красного Креста, – произнес он, когда на лице у Каминского появились признаки усталости. – Если мне удастся это сделать, я, вероятно, провезу вас в Англию, по крайней мере по временной визе. А там мы сможем попытаться получить политическое убежище. Я вернусь через несколько дней.

Возле двери он задержался и обратился к Каминскому:

– Вы не можете вернуться обратно, вам это известно. Но с вашей помощью это смогу сделать я. Именно этого я и хочу. И всегда этого хотел.


Эндрю Дрейку пришлось провести в Стамбуле больше времени, чем он рассчитывал, и только 16 мая он был готов лететь обратно в Трабзон с проездными документами для Каминского. После долгого телефонного разговора с Лондоном и перебранки с младшим компаньоном своей маклерской фирмы ему удалось продлить свой отпуск, но дело стоило того. Поскольку при помощи Каминского, он был уверен, сможет осуществить единственное желание в своей жизни, которое огнем жгло ему грудь.

Царская, а позднее советская империя, несмотря на свою внешнюю несокрушимость, имела две ахиллесовы пяты. Одна из них – как прокормить 250 миллионов человек своего населения. Другая эвфемистически называется «национальным вопросом». В четырнадцати республиках, которыми управляет Российская республика, проживает множество нерусских наций, и самой крупной из них, – и вероятно, с наиболее развитым национальным самосознанием, – является Украина. К 1982 году Великорусское государство насчитывало всего 120 миллионов из 250, проживающих во всей стране; следующей, самой многочисленной и самой богатой со своими 70 миллионами населения, республикой является Украина, – именно по этой причине цари и Политбюро всегда уделяли Украине особое внимание и подвергали особенно жестокой русификации.

Вторая причина заключается в ее истории. Украина всегда традиционно разделялась на две части – на Восточную и Западную Украину. Западная Украина простирается от Киева на запад до польской границы. Восточная часть более русифицирована, поскольку находилась под царским владычеством многие столетия; на протяжении тех же столетий Западная Украина была частью прекратившей ныне существование Австро-Венгерской империи. По своей духовной и культурной ориентации она была и остается более ориентированной на запад, чем остальные народы, за исключением, разве, трех прибалтийских государств, которые слишком малы, чтобы сопротивляться. Украинцы пишут и читают при помощи латиницы, а не кириллицы, в громадном большинстве своем они – униаты-католики, а не приверженцы русской православной церкви. Их язык, поэзия, литература, искусство и традиции предшествуют возвышению русских завоевателей, которые обрушились на них с севера.

В 1918 году после развала Австро-Венгрии западные украинцы лихорадочно пытались создать собственную республику на обломках империи, но в отличие от чехов, словаков и мадьяр им это не удалось, и в 1919 году их территория была аннексирована Польшей в качестве провинции Галиция.

Когда в 1939 году Гитлер вторгся в западную часть Польши, Сталин послал в нее с востока Красную Армию и занял Галицию. В 1941 году ее захватили немцы. Вслед за этим последовало жестокое и яростное столкновение надежд, страхов, сомнений и лояльности. Некоторые надеялись добиться от Москвы уступок, если они будут сражаться с немцами, другие ошибочно полагали, что Свободная Украина родится в случае поражения Москвы Берлином, поэтому вступили в ряды Украинской дивизии, которая воевала против Красной Армии в немецкой форме. Другие, как, к примеру, отец Каминского, ушли в Карпатские горы, стали партизанами и боролись сначала с одним неприятелем, потом с другим, а затем вновь с первым. Все они проиграли: Сталин победил и продвинул свою империю на запад до реки Буг, которая стала новой границей с Польшей. Западная Украина попала под власть новых царей – Политбюро, но старые мечты сохранялись в их сердцах. Кроме проблеска надежды в последние дни правления Хрущева, программа их окончательного подавления постоянно усиливалась.

Степан Драч, студент из Ровно, вступил в ряды Украинской дивизии. Он был одним из немногих счастливчиков: пережил войну и был захвачен в плен англичанами в Австрии в 1945 году. Его послали в Норфолк в качестве сельскохозяйственного рабочего и без всякого сомнения отослали бы обратно на казнь от рук НКВД в 1946 году, поскольку британский Форин офис и американский государственный департамент втихую сговорились вернуть два миллиона «жертв Ялты» на милость Сталина. Но ему вновь повезло. Где-то в Норфолке он опрокинул на стог девчушку, посланную на сельскохозяйственные работы для замены ушедших на войну мужчин, и обрюхатил ее. Естественным решением проблемы была женитьба, и шесть месяцев спустя из гуманных соображений его избавили от репатриации и позволили остаться. Когда его освободили от сельскохозяйственной повинности, он основал небольшую ремонтную мастерскую в Бердфорде, ставшем центром для 30 000 проживающих в Великобритании украинцев. Первый ребенок умер, когда еще был младенцем, второй сын, которого окрестили Андрием, родился в 1950 году.

Андрий учил украинский, сидя на коленях у своего отца, и это было еще не все. Он узнал также о земле своего отца, о крутых склонах Карпат и Рутении. С детских лет он впитал в себя ненависть, которую испытывал его отец по отношению к русским. Но отец погиб в дорожной аварии, когда мальчику было двенадцать лет, жена, уставшая от бесконечных вечеринок своего мужа с приятелями-эмигрантами возле камина в их гостиной, англизировала их фамилию в Дрейк, а Андрию дала имя Эндрю. В среднюю школу и университет ходил уже Эндрю Дрейк, как Эндрю Дрейк он получил и первый свой паспорт.

Перерождение произошло в самом конце его юношества, когда он учился в университете. Там было много других украинцев, и он вновь стал свободно говорить на языке своего отца. Это было в конце шестидесятых, в этот же период короткий ренессанс украинской литературы и поэзии на самой Украине пришел и ушел, а самые яркие его представители в большинстве своем к тому времени выполняли рабскую работу в лагерях Гулага. Он впитывал в себя все эти события со знанием того, что случилось с этими писателями. Он читал все, что попадалось ему в руки по этому предмету, читал классические произведения Тараса Шевченко и тех, кто писал в короткий период расцвета при Ленине, а затем был посажен и ликвидирован при Сталине. Но больше всего он читал работы так называемых «шестидесятников», которые расцвели на несколько коротких лет, пока Брежнев вновь не стукнул кулаком, чтобы подавить национальную гордость, к которой они призывали. Он читал и болел душой за Чорновила, Мороза и Дзюбу, а когда он прочитал поэмы и тайные дневники Павла Симоненко – молодого смутьяна, который умер от рака в возрасте двадцати восьми лет и был предметом поклонения для украинского студенчества в СССР, сердце у него защемило по земле, которую он никогда не видел.

Но с любовью к земле его мертвого отца пришла и соответственная ненависть к тем, кого он считал ее угнетателями; он жадно поглощал памфлеты, которые изготавливались в подполье и тайно вывозились за рубеж движением сопротивления. Они составляли «Украинский вестник», в котором описывалось, что произошло с сотнями неизвестных людей, не получивших такого же громкого резонанса, какой достался крупным московским процессам Даниеля, Синявского, Орлова, Щаранского, – с несчастными, забытыми людьми. С каждой новой подробностью его ненависть возрастала, до тех пор пока Эндрю Дрейк, когда-то Андрий Драч, осознал, что все зло мира персонифицируется одной организацией, которая называется КГБ.

У него было достаточно чувства реальности, чтобы преодолеть ярый национализм старых эмигрантов и их разделение на западных и восточных украинцев. Он отверг также их глубоко укорененный антисемитизм, предпочитая считать работы Глузмана – одновременно и сиониста, и украинского националиста, – словами брата-украинца. Он проанализировал эмигрантское сообщество в Великобритании и Европе и пришел к выводу, что в нем было четыре уровня: языковые националисты, для которых достаточно было просто разговаривать, читать и писать на языке своих отцов; «дебатирующие» националисты, которые готовы были вечно что-то обсуждать, но ничего не делать; любители настенных надписей, раздражающих обывателей страны, которая приняла их в свое лоно, но ничем не задевающих советское чудище; наконец, активисты, которых демонстрировали перед прибывающими на запад московскими официальными делегациями, – их тщательно фотографировали и заносили в архивы Специального управления, – кроме того, они получали кратковременную рекламу.

Дрейк отверг их всех. Он оставался в тени, примерно себя вел и держался от них в стороне. Он отправился в местечко к югу от Лондона и начал работать клерком. Есть много людей, выполняющих подобную работу, у которых есть одна тайная страсть, неизвестная коллегам по работе, поглощающая все сбережения, свободное время и ежегодный отпуск без остатка. Дрейк был как раз таким человеком. Он без шума собрал небольшую группку людей, которые испытывали такие же чувства, как и он: он выследил их, встретился с ними, подружился, поклялся вместе с ними вести борьбу и попрощался, веля сохранять терпение. Все это объяснялось тем, что у Андрия Драча была тайная мечта, и, как когда-то заметил Т. Е. Лоуренс, он был опасен, потому что «мечтал с открытыми глазами». Его мечтой было нанести в один прекрасный день один-единственный, но мощный удар по парням из Москвы, – такой удар, который потрясет их так, как ничто и никогда до этого. Он мечтал проникнуть за стены неприятельской крепости и поразить ее в самое сердце.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34