Больше чем блондинка

      – Поговори со мной, девочка! Что тебя тревожит?
      – Все то же самое, – проговорила я. Абсолютная правда. Моя жизнь как рисунок на обоях: днем бесконечные клиенты, а вечером бесконечная усталость и телевизор. – Что нового в Википими? – Что угодно, только бы тему сменить.
      Мама ответила не сразу: вероятно, раздумывала, стоит выбивать из меня правду или нет.
      – Ну, – нерешительно начала она, – Энн Катбилл родила четвертого.
      – Четвертого?
      – Да, в Википими у всех как минимум трое детей.
      – И все могут себе это позволить?
      – Ну, ты же нас знаешь: о последствиях особо не беспокоимся, рожаем, и будь что будет.
      – В Нью-Йорке о первенце задумываются лет в тридцать пять, не раньше.
      – Да, здешние женщины хотят всего и сразу, – неодобрительно проговорила мама.
      Принесли наши чизбургеры. Чувствовалось, Дорин не терпится расспросить меня о главном: о счастье и планах на будущее. Она вырастила меня самостоятельной и независимой, но в том кафе я открыла для себя кое-что новое. Мама гордится моими достижениями, но мечтает, чтобы у меня было то, чего ей самой не досталось: мужское плечо, на которое можно опереться в трудную минуту.
      На Мэдисон-авеню царило обычное вечернее столпотворение, но мы с мамой ничего не слышали. У нас свой собственный мирок, куда посторонним вход воспрещен.
      – И где же я его найду?! – вырвалось у меня.
      Дорин сразу поняла, о чем я; конечно, это же моя мама!
      – Не беспокойся, – проговорила она, потягивая ванильную колу. – Найдешь.

Фестиваль

      – Леди и джентльмены! Знаменитые сестры Мартинес!
      Голос конферансье эхом разносился по выставочному центру имени Джейкоба Джевица, в котором собрались несколько тысяч человек. Жан-Люк, Кэтрин, Массимо, Патрик и я стояли у белой парусиновой ширмы, скрывавшей верхнюю часть девичьей фигуры. Похоже, кроме крохотных стрингов, на девушке ничего нет. Крепко сбитая темноволосая женщина в форме подняла одну ногу модели и нанесла горячий зеленый воск. Публика застыла в ожидании чуда, а женщина наложила на воск кусок грубой ткани и молниеносно отделила от ноги, обнажив гладкую, без единого волоска кожу. Собравшиеся восторженно загудели.
      – Сестры Мартинес подарили миру воск для зоны бикини! – объявил конферансье.
      Темноволосая дама тем временем бесцеремонно развела ноги неизвестной девушки и нанесла воск на внутреннюю поверхность бедер.
      – Ой! – поморщился Массимо. – Наверное, больно.
      – Пойдемте отсюда, – предложила невозмутимая Кэтрин. – Похоже, самое интересное будет вон там. – Она показала на плотную толпу.
      Волосы, везде волосы! Челки, начесы, кудри. Прически восьмидесятых, а у их обладательниц густо подведенные карандашом глаза, по двадцать гвоздиков в ушах, ярко-розовые губы. Эти девушки напоминали мне моих однокурсниц из Академии Уилфреда, тех, что остались работать в Википими.
      А мы-то что здесь забыли? Зачем, спрашивается, пожертвовали выходным?
      Дело в том, что мы выполняли боевое задание. Жан-Люк решил создать собственную косметическую линию. Своя линия есть у Видала Сассуна, Фредерика Феккая. Пора и Жан-Люку выпустить фирменный шампунь, кондиционер, маску для волос, гель, спрей, мусс. Так что мы, его антураж, должны были собирать новые идеи: смотреть и слушать, кто что интересное придумал.
      Была еще одна причина продемонстрировать маэстро свою лояльность: Жан-Люк планировал расширяться.
      Филиалы в Лос-Анджелесе, Чикаго, Вашингтоне… Ничего конкретного маэстро не обещал, но кто знает, чем все может обернуться… А вдруг партнерство предложит? Вот бы было здорово! Я ведь с самого низа начинала, а стала одной из лучших колористок салона, даже к Жан-Люку в доверие втерлась. Сколько людей всю жизнь прозябают в нищете! Наверное, дело в таланте: Дорин всегда говорила, что чувство цвета у меня врожденное. Но ведь талантливых колористов море, так что мне повезло: оказалась в нужное время в нужном месте.
      Словно туристы, мы бродили по выставочному центру. Бесконечные ряды павильонов: вот представительство «Конэйр», молодая девушка демонстрирует фены различной мощности. Дальше утюжки, потом раковины, потом щипцы для укладки… Не очень весело, лучше бы остались у сестер Мартинес.
      – Пустая трата времени! – бурчал Жан-Люк. – Ничего интересного здесь не узнаешь. Так что подражать некому, придется изобретать что-то свое! – Француз раздосадованно махнул рукой.
      – Ну, отрицательный опыт – тоже опыт. Лучше учиться на чужих ошибках, чем на своих, – сказал оптимист Патрик.
      – Не нужен мне отрицательный опыт! – запальчиво воскликнул Жан-Люк.
      Мы с Патриком переглянулись. Объяснения не требуются, я понимаю его без слов: Жан-Люк безмерно раздражает моего приятеля. Он мог многое простить талантливому Массимо, красавице Кэтрин и мне по старой дружбе, а вот маэстро – нет.
      – Знаете что? – негромко проговорил Патрик. – С меня хватит! – Он развернулся и пошел в противоположную сторону. – Увидимся через час.
      – Что это с ним? – удивленно спросил Жан-Люк.
      – Ничего, – вкрадчиво проговорила Кэтрин, обнимая его за плечи.
 
      Лишь дойдя до противоположного конца выставочного зала, мы поняли, ради чего пришли все эти люди. Павильон, огороженный красными бархатными лентами, рядом застыл билетер.
      – О нет, только не это! – вздохнула Кэтрин, прочитав, что написано на вывеске.
      «Специальный гость фестиваля – Хироши».
      – Боже, – пробормотал Массимо.
      Мы посмотрели на Жан-Люка. Губы у маэстро белые, дыхание хриплое.
      – Что это? – чуть слышно спросил он. Раз Жан-Люк притих, значит, дело плохо.
      – Успокойся, Жан-Люк, все в порядке! – ласково проговорила Кэтрин.
      – Ничего не в порядке! – негодовал француз. – Хироши? Хироши? – громко повторял он.
      Стоящие в очередь к билетеру возмущенно зашикали. Дело в том, что первые двенадцать лет своей карьеры Жан-Люк работал на Хироши, а потом решился открыться самостоятельно. Несмотря на успех, наш маэстро продолжал завидовать японцу. Его бывший шеф – суперзвезда, и клиенты у него звездные: в салоне бывают Мик Джаггер, Шерил Кроу и, по неподтвержденным данным, сам президент.
      – Почему здесь привечают этого япошку, а не меня? – раздраженно спросил наш маэстро у Массимо. – За что мы платим пиарщику?
      – Потому что это дурацкий фестиваль! – спокойно ответил Массимо. – Кого он волнует?
      – Меня!
      – Ну конечно, милый! – прокурлыкала Кэтрин.
      – Хватит сюсюкать! – завопил Жан-Люк.
      – Предлагаю пойти и посмотреть… – предложил Массимо.
      – Ты что, с ума сошел?
      – Думаю, нет, – проговорил старший стилист. – Сто лет Хироши не видел!
      Я украдкой взглянула на Массимо. Что он делает? Жан-Люк взбесится!
      – Пойдемте отсюда, – сказала Кэтрин, схватив маэстро за руку.
      – Ну уж нет! – съязвил тот. – Мы просто обязаны увидеть великого Хироши! Может, чему-нибудь научимся!
      Мы прорвались в павильон без всяких билетов: Жан-Люк наотрез отказался платить бывшему шефу. Я сразу узнала Хироши, хотя раньше видела только на фотографиях. Стрижка потрясающая: рваные серо-желтые пряди. Одетый в черные обтягивающие джинсы и черную же футболку, японец порхал вокруг сидящей на складном стульчике модели.
      – Без театра никуда! – фыркнул Жан-Люк.
      А потом Хироши начал стричь. Помнится, я читала, что он предпочитает работать с сухими волосами. Так и оказалось: волосы девушки сухие и абсолютно прямые. Несколько ловких движений – и модель стала похожа на дикую львицу из саванны. Каждый второй парикмахер считает себя гением, но этот парень достоин высокого звания.
      Рядом со мной затаил дыхание Массимо.
      Каждая женщина в павильоне мечтала оказаться на месте модели. Еще бы, где еще можно бесплатно постричься у лучшего мастера страны?
      Жан-Люк бледен как полотно, на виске бьется жилка, дыхание сбилось. А что, если у него будет сердечный приступ? Я представила заголовки завтрашних газет: «Парикмахерские войны. Знаменитый француз в нокауте!»
      – Думаю, мы увидели более чем достаточно, – проговорила Кэтрин, решительно взяв Жан-Люка за руку. Похоже, их отношения уже не тайна.
      – За все это ты несешь личную ответственность, – прошипел маэстро, обращаясь к Массимо.
      – В каком смысле? – вскинулся итальянец. Я впервые видела его рассерженным. – Разве моя обязанность…
      – Я буду решать, что входит в твои обязанности, а что нет! – загремел Жан-Люк.
      Массимо даже отступил от неожиданности, а услышавший шум Хироши замер с локоном в руках.
      Я инстинктивно придвинулась к главному стилисту.
      – Ты уволен! – завопил француз.
      – Сэр, вам придется выйти, – объявил секьюрити.
      – Да ты знаешь, кто я такой? – гремел Жан-Люк, раскачиваясь на каблуках.
      – Он это серьезно? – шепотом спросил меня Массимо.
      Я вовремя подавила смешок. Эх, нет, маэстро все видел!
      Жан-Люк оттолкнул руку охранника, а тот зачем-то потянулся к поясу. Неужели за пистолетом?!
      – Не беспокойтесь, я ухожу! – собрав остатки достоинства, проговорил наш босс. – Ноги моей не будет в этом гадюшнике…
      Напрочь забыв о Хироши, собравшиеся в павильоне радостно загудели, а Жан-Люк побагровел от бешенства.
      – Пойдем, cherie, – обратился он к Кэтрин, а уже у выхода из павильона бросил: – Джорджия Уоткинс, ты тоже уволена! Вместе с Массимо!
 
      – Он одумается, – утешал Массимо, наливая мне уже третий бокал вина. По дороге из выставочного центра мы случайно набрели на небольшое французское бистро. – Может, дальше пойдем? – спросил мой товарищ по несчастью. – Еще не устала от общения с Францией?
      – Да, устала, но мне нужно выпить!
      Итак, мы остались, а я почти в одиночку опустошила целый графин вина.
      – А вдруг не одумается? – Я уже представляла, как, вернувшись в парикмахерскую «У Дорин», накладываю состав на пряди миссис Фолз. В Википими мелирование называют глазурью: дескать, похоже на сахарную глазурь на пирожных…
      Что же, я пыталась, и, по-моему, небезуспешно. Несколько лет в лучшем салоне Нью-Йорка плюс немного денег на счету – все могло быть гораздо хуже.
      – О чем думаешь? – спросил Массимо, заглядывая в глаза.
      – О том, что все возвращается на круги своя. Википими, штат Нью-Хэмпшир, население три тысячи восемьсот семьдесят один человек, хотя нет, мистер Миллер в прошлом году умер, остается три тысячи восемьсот семьдесят.
      Кажется, я чуток перебрала. Меня уволили, значит, терять нечего.
      – А ты? Ты чем займешься? – спросила я итальянца, с удовольствием положив локти на исцарапанный деревянный стол. – Дружок-то есть?
      В общем, язык развязался окончательно, я несла всякую чушь.
      На тонких губах заиграла лукавая улыбка.
      – У тебя богатое воображение!
      – Что?
      – Во-первых, воображаешь, что уволена. Это не так, уверяю. Мы слишком ему нужны.
      – Но ведь он…
      Перегнувшись через стол, итальянец прижал к моим губам палец. Я онемела от неожиданности.
      – Во-вторых, нас с распростертыми объятиями примут в любом салоне Нью-Йорка. Так что, если есть желание, можно насолить Жан-Люку! Ты об этом думала?
      Убрав со лба темную прядь, Массимо заказал еще вина.
      – А в-третьих, с чего ты решила, что у меня есть дружок?
      – Просто… Ты такой красивый, что парни наверняка… – Я замялась, и щеки мгновенно залила краска. Представляете краснеющую блондинку? А Массимо все смотрел на меня и улыбался.
      – Нет у меня никакого дружка, – наконец сказал он и нежно поцеловал меня в губы.
 
      Весной в Нью-Йорке всегда красиво, а по вечерам – особенно. Над серой лентой Гудзона сгущается розоватый сумрак, тротуары кажутся чисто вымытыми, а воздух такой ароматный, что дома не усидеть. Вечер, когда мы с Массимо влюбились друг в друга (хотя он утверждает, что любил меня давно, но не решался признаться), был именно таким. Опустошив второй графин, мы отправились гулять. Кажется, на улицы высыпал весь Нью-Йорк: целующиеся парочки, родители, копошащиеся в песочницах дети. Массимо держал меня за руку, но не по-хозяйски, как многие парни в Википими, а осторожно и ласково, будто напоминая: «Ты моя».
      – Люблю смотреть на маленьких детей, – признался он. – Париж, Лондон, Нью-Йорк, Шанхай – они везде одинаковые и прекрасно понимают друг друга без всяких иностранных языков.
      Мы прошли мимо булочной, у которой выстроилась целая очередь.
      – Что они ждут? – Этот район я совсем не знаю. Постоянно на работе, так что времени как следует осмотреть город нет.
      – Кексов.
      – Ты шутишь, кто стоит в очередь за кексами?
      – Это лучшая булочная в городе, – пояснил итальянец. – Люди ждут, сами не понимая чего ради.
      Вспомнив салон, я снова загрустила. Где сейчас Патрик? Его тоже уволили?
      – Может, нам стоит…
      – У меня есть идея получше, – взглянув на часы, проговорил Массимо. – Сколько времени прошло? Три часа? Думаю, Жан-Люк уже позвонил нам обоим.
      – Это вряд ли.
      – Хочешь пари?
      – Не верю я в пари…
      – Если я прав, – начал он, открывая дверь, – то на следующей неделе ты кое-куда со мной поедешь.
      Похоже, это беспроигрышное пари. «Ты ведь целых три года был рядом!» – с досадой думала я.
      Массимо включил свет, и я увидела комнату, больше всего напоминающую будуар престарелой куртизанки. Высокие, украшенные лепниной потолки белили столько раз, что побелка отслаивалась, как глазурь на торте. Лампы в древней бронзовой люстре неяркие, так что комната купается в теплом оранжевом сиянии. Напротив мраморного камина потертая софа с бархатной обивкой, на стене зеркало в позолоченной оправе.
      – У тебя так красиво! – прошептала я.
      – Столько лет живу на чужбине, что решил: моим маленьким домом будет эта квартира. Ты меня понимаешь?
      Я кивнула. Понимаю, хотя сама поступила иначе: целых три года живу на чемоданах, в любую минуту готовая вернуться в Нью-Хэмпшир.
      У Массимо так уютно… Если бы увидела его квартиру пару часов назад, еще раз убедилась бы, что он гей. Разве обычный мужчина станет так о себе заботиться? По-моему, нет. У них всегда стопки грязных тарелок в раковине и пивные бутылки на окне.
      – Смотри, автоответчик мигает! – воскликнул Массимо, помогая мне раздеться. – Давай послушаем, кто это!
      Я присела на софу. На каминной полке фотографии. Семья Массимо. Все такие красивые, счастливые…
      – Мои папа, мама и сестры, – проговорил хозяин квартиры. Похоже, он сильно скучает.
      Бип-бип! Массимо нажал на кнопку автоответчика.
      – Алло! Массимо? Bonjour! Ты дома? – зазвучал под высоким потолком голос Жан-Люка. Долгая пауза. – Merde! Слушай, позвони мне, пожалуйста, ладно?
      Массимо горестно покачал головой:
      – Жан-Люк в своем репертуаре.
      – Почему?
      – Просто извиниться не может!
      – С чего ты решил, что он хочет извиниться? – спросила я.
      – А как иначе? Не думай, что он жалеет о том, что вел себя как последний, извини за выражение, урод! Просто посчитал, сколько денег потеряет, если мы с тобой уйдем.
      Я сняла туфли – ноги гудели от долгой ходьбы. Боже, как у него уютно!
      – Ну, bella mia… – Массимо прижал меня к себе и нежно провел по щеке. – Кажется, я выиграл.
      – Думаю, да…
      Вообще-то он еще не выиграл, но разве я могла возразить? Не возражала я и когда Массимо разжег камин и, опустившись нарочито медленно, снял с меня блузку, лифчик, брюки… А потом он покрыл все мое тело поцелуями.
      – Когда ты это понял? – шепотом спросила я. Его ласки были такими настойчивыми, будто он много лет укрощал свою страсть.
      – Давно, – отозвался Массимо, – очень давно. Я так долго ждал…
      Я не думала ни о том, что мы слишком торопимся, ни о том, что случится завтра. Я вообще не думала. Мир растворился в вечерней розовой дымке. Не было ни Жан-Люка, ни сомнений, ни страха. Только мягкое потрескивание пламени, страстный шепот: «Bella mia, cara mia*», – и бесконечная нежность.
      На следующий день Жан-Люк был похож на побитую собаку. Казалось, он искренне раскаивается… Но я едва его замечала. Первую из двадцати клиенток обслужила чисто автоматически, улыбаясь и тихо напевая. Я была готова любить весь этот мир, и с каждой минутой все сильнее – такой счастливой сделал меня Массимо.
      Вторая посетительница принесла шубку из монгольской овчины – знаете, такой мех с длинным волнистым ворсом?
      – Джорджия, милая, добавьте бликов на шубку, а то мех немного потускнел.
      С такими просьбами ко мне еще не обращались, и в любой другой день настроение было бы безнадежно испорчено. А сегодня я как ни в чем не бывало повесила шубку на спинку кресла и попросила ассистентку приготовить состав.
      Массимо… С ним так спокойно и легко! Прошлой ночью мы почти не спали и, естественно, не отвечали на многочисленные звонки Жан-Люка.
      – Массимо? Алло! Алло! Где ты ходишь? Позвони мне, ладно? Немедленно – tout de suite!
      – Mon ami, я… я так виноват. Пожалуйста, прости! Я вел себя как идиот! Увидимся утром, хорошо?
      Массимо рассмеялся, а я, прижавшись к его груди, слушала, как бьется сердце.
      – Бедный Жан-Люк! Наверное, представил, что скажет всем, кто записан к нам на завтрашнее утро. Бесплатным маникюром тут не отделаешься!
      – Зато как он обрадуется, увидев нас в салоне! – Я жадно вдыхала аромат его разгоряченного тела.
      – А мы хотим вернуться?
      – Конечно, хотим! – воскликнула я. Он что, шутит? Чем будет моя жизнь без «Жан-Люка»?
      – Ну ладно…
      Итак, мы вернулись! Массимо стриг ведущую какого-то телешоу, не помню, как ее зовут. Типично телевизионная стрижка: волосы до плеч плюс короткая челка. Как тщательно он филирует концы! Женщина улыбалась, жестикулировала, на красивом лице ежесекундно отражались эмоции, только лоб оставался неподвижным. Она не первая, у кого я это замечаю! Появился новый вид инъекций, которые парализуют лицевые мышцы, таким образом препятствуя образованию морщин. Называется он «Ботокс» и заменяет или хотя бы на время устраняет потребность в подтяжках. Хмурилась ведущая или улыбалась – лоб оставался гладким, как замерзшее озеро.
      – Что мы сделаем сегодня? – Голос очередной посетительницы вырвал меня из сладкого мира грез. Это старая клиентка, брокерша с Уолл-стрит. В любую погоду она носит туфли на десятисантиметровых каблуках и сумочку от «Гермес» в тон. Я всегда красила ее одинаково: теплые золотистые блики, чтобы оживить вялые темно-русые пряди.
      – А что бы вам хотелось?
      – Что-нибудь новенькое!
      Так, ассистентка уже приготовила золотистую осветляющую краску… Как же зовут мою клиентку? Элис? Элисон? Лица и прически я запоминаю сразу, а вот с именами немного сложнее. Брокерша, как бы ее ни звали, выглядела далеко не лучшим образом: слишком сильно похудела, а морщин столько, что захотелось лично раздобыть для нее «Ботокс».
      – Что случилось?
      – Ничего… Просто тяжелый день.
      – Может, сделаем мелирование посветлее? – предложила я. К счастью, выбор большой: платиновый блондин, золотистый, медовый…
      Кожа у нее желтоватая, так что пепельные оттенки отпадают.
      – Рыжий! – выпалила брокерша. – Покрасьте меня в рыжий!
      – Рыжий?
      – Да, да, – зачастила она, – так будет лучше всего!
      – Послушайте, – я украдкой взглянула на ее карточку, – Аманда, рыжий не самая лучшая идея. Может, лучше медовый блонд, на три тона светлее основной массы волос…
      – Нет! – перебила она. – Хочу рыжий, огненно-рыжий!
      Похоже, она была готова расплакаться.
      – Аманда, – мягко начала я, – что бы с вами ни происходило, сейчас не лучшее время для кардинальных перемен. Если через две недели не передумаете краситься в рыжий, приходите, и мы подберем подходящий оттенок. Просто чувствую: сегодня менять ничего не стоит. Новый цвет вам не понравится, и вы уйдете к другому колористу… А мне не хотелось бы терять такую клиентку.
      Брокерша кивнула и украдкой вытерла слезы.
      – Купите себе какую-нибудь приятную мелочь. – Я махнула в сторону Пятьдесят седьмой улицы. – По крайней мере покупку всегда можно вернуть, если не понравится.
      Аманда поднялась с кресла и расцеловала меня в обе щеки.
      – Вы правы, абсолютно правы, – чуть слышно сказала она.
      – Надеюсь, у вас все образуется…
      Я встретилась глазами с Массимо. Неужели он все видел? Кажется, да. Я получила воздушный поцелуй, а посмотрев в зеркало, заметила, что за нами следит Патрик. Мой приятель скорчил выразительную гримасу.
      В тот день в салоне все было не так, как всегда. Мы с Патриком то и дело переглядывались и хихикали, в обеденный перерыв Массимо пригласил меня в кафе, а бедный Жан-Люк никак не мог понять, что происходит.

Мираж

      Пожалуй, главные составляющие успеха Жан-Люка – бьющие через край амбиции и честолюбие. Поэтому его так раздражали Хироши, Джон Сахаг и Оскар Бланди. Он должен быть первым и только первым, чего бы это ни стоило. Поэтому, когда он заговорил о расширении, никто не удивился. Неугомонному французу мало, что салон пользуется бешеной популярностью, на все лады расхваливается в глянцевых журналах, а их с Кэтрин приглашают на престижные светские мероприятия.
      Нет, ему все мало! Права была мама, когда сказала, что от слишком амбициозных людей лучше держаться подальше. С каждым днем ладить с маэстро становилось сложнее и сложнее.
      В последний четверг перед Рождеством Массимо, Патрик и я получили по почте приглашения. На плотной, пахнущей ванилью бумаге элегантным почерком Жан-Люка было написано: «Приглашаю на коктейль в «Карлайл» сегодня, в семь часов». Этакий завуалированный приказ, причем отданный в последний момент, чтобы отрезать возможные пути к отступлению. Разве кто-нибудь рискнет не прийти?
      – Кто знает, что он задумал? – спросил Патрик во время утреннего кофе в подсобке.
      – Наверное, хочет поблагодарить нас за отличную работу, – предположила я.
      – Ха-ха-ха! – деланно рассмеялся мой приятель.
      – Кажется, я знаю, но говорить не хочу. – Массимо взглянул на часы. – Через девять часов сами все узнаете.
      В подсобке ничто не напоминает о приближении праздников: ни венка, ни гирлянды, ни елочки. Все так же, как всегда: потертые столы, сумки, пакеты, в холодильнике – пластиковые контейнеры с ленчем, которые приносят ассистентки. Да, ленч на Пятьдесят седьмой стрит не каждому по карману.
      Зато зал пропитан духом Рождества: на окнах гирлянды в виде белых звезд, большая пихта, украшенная заказанными в Париже игрушками, в знак уважения к клиентам-иудеям – электрическая менора, из стереоустановки льются рождественские гимны.
      И подарки, подарки, подарки. В основном наличными – сотня, две, пореже – чеки на пятьсот долларов и тысячу. Настоящих подарков куда меньше: шампанское, бельгийский шоколад, кашемировые шарфы и свитера и мой любимый, уже ставший традиционным – маленькая коробочка от «Гермес», а внутри, в вакуумном пакетике, тридцать граммов марихуаны. Дорогой подарок из года в год приносила владелица студии звукозаписи. Я ведь не курю травку, вот бы продать ее тем, кому она нужнее! Но так и на торговле наркотиками можно попасться…
      Естественно, подарки мы не только получали, но и дарили сами. Накануне состоялась вечеринка для всех служащих «Жан-Люка», как всегда, в самом модном клубе Нью-Йорка. В этом году остановились на «Бритве», официально еще даже не открытой. Управляющий «Бритвы» близко знал Голубчика; воистину наш администратор – настоящая находка, путеводитель по злачным местам города. К тому времени как «Бритву» откроют, Голубчик облюбует другой клуб.
      На полу валялась подарочная обертка, «Абсолют» и «Вдова Клико» лились рекой. На время деньги превратились в бессмысленные фантики, которыми можно сорить направо и налево. Сложившись, старшие стилисты оплатили авиабилеты для маникюрш-филиппинок, чтобы те смогли повидаться с семьями. Кожаные куртки, плащи, часы, ремни из крокодиловой кожи (шестьсот долларов в «Бергдорфе», а по подарочному сертификату, естественно, бесплатно). Гремела музыка, на танцполе теснились бьющиеся в такт бешеному ритму тела.
      Представьте молодых людей, вынужденных целый год носить белый верх и черный низ. Представьте, что в одну-единственную ночь в году они могут надеть что душе угодно и пуститься во все тяжкие. Кончилась вечеринка всеобщим братанием.
      На следующий день корпоративное похмелье. Ко мне записались двадцать два человека (в том числе Клаудиа Джи, а она одна пятерых стоит), и каждые пять минут звонил кто-нибудь из клиентов, слезно умоляя принять вне очереди. Нэн Бэбткис нужно срочно покрасить корни, найдется у меня свободная минутка? Нина Дженкинс обычно ходит к другой колористке, но в последний раз паршивка ее подвела. «Джорджия, миленькая, будьте любезны!» Самая страдная пора для салонов Верхнего Ист-Сайда – канун Пасхи, Дня благодарения и Рождества. Отказать я никому не могла, вот и работала как проклятая. Сколько раз Массимо просил меня снизить обороты. «Это всего лишь волосы, cara mia», – вздыхал он, массируя мои покрасневшие руки.
      Он, конечно же, прав, это только волосы, но остановиться я уже не могла и продолжала загонять себя до полного изнеможения. Бог дал мне шанс, который нужно использовать на все сто. В результате двадцать две клиентки за сегодняшний день. Даже двадцать три, потому что я совершенно забыла про Урсулу. Уже который год я красила ее в насыщенный золотисто-каштановый цвет и не брала ни цента – конечно, это же Урсула! А сегодня она пришла в обеденный перерыв…
      – Джорджия, детка!
      Я растянула губы в улыбке. Ну как я могла забыть?! Что теперь делать? Если Урсула поймет, что создает мне проблемы, сбежит из салона и никогда больше не вернется. Я и так чуть ли не силой привела ее в «Жан-Люк». «Боже, как неудобно!» – причитала она. Пришлось сказать, что обижусь, если не пострижется у Патрика и не покрасится у меня. Кое-как уговорила, и за несколько лет волосы Урсулы совершенно преобразились: теперь она носила гладкое каштановое «каре». Поразительно, но с тех пор ее трижды повышали в должности, и из кассирши моя подруга стала помощницей управляющего. Не хочу набивать себе цену, но, согласитесь, в ее успехе есть и моя капелька.
      – Ты только посмотри на себя! – всплеснула руками Урсула. – Я так тобой горжусь!
      Ну зачем она так? Даже неловко! На определенном этапе настолько увлекаешься повседневными заботами, что о прошлом вспоминать некогда, да и не хочется. Со временем я стала понимать бывших инструкторш по аэробике и стюардесс.
      Сидящая на банкетке дама бедфордского типа жадно прислушивалась к нашему разговору.
      – Знаете, о вас писали в «Элль»! – проговорила она.
      – Неужели? Как же я пропустила? – сокрушалась Урсула.
      – Ну, это же не статья была, так, упоминание, – быстро проговорила я.
      – Вы только ее послушайте! «Так, упоминание»! – не унималась подруга.
      Ну все, золотисто-каштановые блики готовы. Прежде чем отправить Урсулу к Патрику, я крепко ее обняла. У нее те же духи от «Кашарель»! «Амор-Амор, Амор-Амор»! Аромат теплый, сладковатый… На мгновение почудилось, что время повернулось вспять: мне восемь лет, а Урсула готовит нам с Мелоди ужин…
 
      Оборачивая фольгой длинные пряди Джесси Адамс, я украдкой взглянула на Массимо. Эта Джесси из молодых и многообещающих, ее прислал продюсер, тоже клиент «Жан-Люка».
      Помахав каким-то конвертом, Массимо поманил меня к себе. Неужели что-то важное?
      – Прошу прощения, отойду буквально на секунду, – пообещала я Джесси, которая с головой ушла в декабрьский «Аллюр». Похоже, изучает фотографию другой старлетки, явно конкурентки.
      Я подошла к Массимо.
      – Вот, полюбуйся! – Таинственно улыбаясь, он протянул мне конверт.
      Два авиабилета (бизнес-класс!) и рекламный проспект. Город я не узнала и повнимательнее взглянула на билеты. Так, Нью-Йорк, аэропорт Кеннеди – Париж, Руасси – Шарль де Голль.
      – Это подарок нам с тобой, а теперь угадай от кого! От Клаудии и Томми Джи!
      – Шутишь! Клаудиа придет ко мне сегодня вечером…
      – Билеты привез водитель.
      Похоже, персонал и посетители «Жан-Люка» уже знают, что мы с Массимо встречаемся. Появились общие клиенты, среди них – Клаудиа и Томми Джи, считавшие, что могут «заскочить» в любое, даже самое неурочное время.
      – С чего это Клаудиа расщедрилась?
      – Ш-ш-ш, может, хочет приятное сделать?
      – Ну конечно! Значит, нас приглашают на ее парижскую квартиру?
      – Да, на авеню Монтень. К сожалению, сама хозяйка приехать не сможет.
      «Авеню Монтень» Массимо произнес с благоговейным трепетом, а мне это название не говорило решительно ничего. Я не то что в Европе, нигде, кроме Восточного побережья, не была.
      – И когда это? – тихо спросила я, рассматривая билет. – На следующей неделе?
      – Сразу после Рождества! – уточнил Массимо.
      – Но…
      – Почему ты всегда говоришь «но»?
      – Но мы не можем…
      – Ну вот, опять!
      Рассмеявшись, я посмотрела на Джесси Адамс. Отложив «Аллюр», она нетерпеливо покачивала длинной ножкой.
      – Мне пора!
      – Мой последний клиент в полшестого, – проговорил Массимо. – Увидимся в «Карлайле», ладно?
      – Ладно, – пробормотала я, а сердце болезненно сжалось. Так всегда, когда Массимо делает или говорит что-то неожиданное. Куда он идет? Неужели встречается с кем-то еще?
      – Нужно купить кое-что для поездки, – словно прочитав мои мысли, сказал он. – Ты что, уже забыла – мы в Париж едем!
      Я тут же представила, как расстроятся Дорин и Мелоди, если не увидят меня на Рождество.
      – Нет, не забыла, – тяжело вздохнув, сказала я.
      Закончив тонирование Джесси Адамс, за которое не получила ни оплаты, ни чаевых, я занималась третьей по счету послеобеденной клиенткой, когда в салон влетела Клаудиа Джи.
      – Милая! – Она расцеловала меня в обе щеки.
      – Клаудиа, Массимо показал мне твой роскошный подарок, а я даже…
      Дива небрежно махнула рукой.
      – Какие мелочи! – фыркнула она. – В квартире почти нет мебели, а билеты Томми чуть ли не…
      – Спасибо огромное! – перебила я. Боже, только бы не расплакаться! Джорджия, держи себя в руках! Наверное, все дело в ПМС, хотя я всегда отличалась эмоциональностью. Пора бы уже привыкнуть, что для таких, как Дива, поездки в Париж все равно что конфеты-ассорти: можно раздавать направо-налево.