Сестры Дункан - Тщеславие

— Не знаю, сэр, он муж мне совсем недавно, — скромно ответила Октавия. — Но я думаю, мне рановато бежать от брачной постели. Мы поженились только две недели назад.

Принц усмехнулся и потрепал ее по щеке.

— Люблю откровенных женщин. Но ничего, моя дорогая леди, посмотрим, через сколько времени загуляет ваш муж. Вот тогда и вы взглянете на вещи по-другому.

— Может быть, и нет, сэр.

Но где же Руперт? Было уже два часа ночи, и Октавия заглянула в роскошную столовую, где собралась большая часть общества, чтобы отведать пирожков с устрицами, хлеба с маслом и запить все это шампанским.

Руперт, стоя в оконной нише, разговаривал с накрашенной дамой в платье из темно-красной тафты. Лиф ее платья был так низок, что, когда дама протянула руку за кусочком хлеба, из выреза показался сосок. Дама ни в малой степени не смутилась, когда Руперт длинным указательным пальцем ловко вернул беглеца на место, — лишь рассмеялась и шутливо ударила Руперта по щеке веером.

— Вот видите! — послышался рядом голос принца. — Он не из тех мужчин, кто тратит время даром. Уорвика знают как большого повесу. Неужели вы полагаете, что брачные клятвы изменят характер человека?

Октавия улыбнулась и пожала плечами.

Принц усмехнулся и обнял ее; его пальцы поглаживали шею под кружевным платком.

— Сама скромность, — бормотал он. — Неужели нельзя открыть на наше обозрение что-нибудь побольше. Вот хотя бы как у леди Дрейтон? А?

— Леди Дрейтон имеет передо мной большое преимущество, — возразила Октавия.

— Ив чем же? — Мутные глаза принца уставились ей в лицо. — Уж не в том ли, что у нее здесь побольше? — И он с ухмылкой показал на зад.

— Нет, сэр. Ее преимущество в годах. — Октавия сделала шаг в сторону, освобождаясь от монарших объятий.

— Злючка! Кошечка показывает коготки! — грохнул принц своей собственной шутке. — Предупреждаю, мадам. — Он погрозил ей пальцем. — Если бы Маргарет Дрейтон вас слышала, она выцарапала бы вам глаза.

— Я трепещу, сэр.

Октавия чувствовала явное раздражение. Мадам Дрейтон для него ничего не значит. Руперт просто играет свою роль, как она свою. Но как естественно выглядело его удовольствие, когда он трогал ее грудь. И что из того? Какое дело до этого Октавии? И все же из самых глубин ее души поднималось возмущение.

Они продолжали смотреть на воркующую парочку. Руперт наклонился к самому уху женщины, и пронзительный смех леди Дрейтон перекрыл монотонный шум голосов.

— Недурно развлекаются. — Суховатый голос рядом высказал вслух то, что Октавия думала про себя. Она обернулась: за спектаклем у противоположной стены наблюдал Филипп Уиндхэм. На его губах играла улыбка, от которой по спине Октавии пробежал холодок.

Они встретились взглядами, и Октавию неожиданно поразила странная двойственность его лица — словно это красивое лицо было совсем не тем, чем казалось. Будто за гладким широким лбом, ясными серыми глазами и почти идеальными чертами таилось нечто злобное.

— Да, — холодно ответила она, разворачивая веер. — Развлекаются, как и все здесь. Уверяю вас, сэр, с тех пор как я приехала в Лондон, у меня не было вечера интереснее.

— Самая главная достопримечательность в этом городе, мадам, — вступил в разговор принц. — Подписываетесь на десять гиней, и пожалуйста — еженедельный развеселый бал в течение всего сезона… да еще с таким изысканным ужином! — Окружение его высочества принужденно рассмеялось неуклюжему сарказму. Октавия улыбнулась.

— Мне здесь все в новинку, сэр, и мои вкусы еще не сформированы.

— Бьюсь об заклад, что это ненадолго, — вмешался в разговор какой-то молодой щеголь. — Надеюсь, мы можем вас навестить на Довер-стрит?

— Почту за честь. — Октавия повернулась к принцу. — Прошу прощения, сэр, уже поздно, и я должна возвращаться к мужу.

— Позвольте мне вас проводить. — Филипп Уиндхэм с поклоном предложил ей руку.

— Спасибо, милорд. — Октавия положила ладонь на его расшитый кружевами рукав, и они покинули кружок его высочества.

— Кажется, вы покорили принца. Поздравляю вас, мадам.

— Стоит ли это поздравлений? — вкрадчиво ответила Октавия. — Скорее наоборот. Мне сдается, что его высочество не слишком разборчив в своих симпатиях.

В серых глазах графа мелькнуло удивление и появились ростки интереса. Он улыбнулся с такой теплотой, что, казалось, затопил Октавию одобрением. Она заставила себя вспомнить, что перед ней враг Руперта.

— Рад, что вы так проницательны. Принц — глупец, но может быть полезен, если им правильно управлять.

— Я так и поняла, сэр.

Смех графа резко оборвался, когда они приблизились к нише, где оживленно болтали, стоя слишком близко друг к другу, Руперт и леди Дрейтон.

— У вас, сэр, несносный язык, — визгливо упрекала лорда Руперта дама, игриво похлопывая веером по руке. Она повернулась к вновь подошедшим, и стало заметно, как блестят ее глаза и под румянами раскраснелись щеки.

— Граф Уиндхэм, а я и не заметила, что вы сегодня здесь. С лордом Рупертом было так интересно, что я не видела никого вокруг.

Филипп поклонился.

— Значит, среди ваших поклонников раздастся плач и зубовный скрежет. — Он сказал это таким тоном, что стало ясно: себя он к их числу не относит. Фарфоровые голубые глаза леди Дрейтон сверкнули.

— Вы ведь не знакомы с моей женой, мадам? — Руперт словно нехотя вышел из ниши. — Октавия, познакомься с леди Дрейтон.

— Твоя старинная знакомая? — Октавия слегка наклонила голову.

— Нет, совсем недавняя.

— А мне показалось, что вы знаете друг друга с пеленок. Надеюсь, леди Дрейтон из хорошего отношения к тебе поможет мне войти в общество. Опыта у нес намного больше, чем у меня.

Руперт подавил одобрительный смешок, а Маргарет пронзила взглядом хорошенькую молодую женщину, которая так невинно ей улыбалась.

— У вашего мужа, милая, достаточно опыта, чтобы оказать вам эту услугу. Удивляюсь, почему он вам не объяснил, как принято одеваться в свете. Позволить жене появиться в обществе в таком наряде… знаете, это уж слишком жестоко. — Она стрельнула глазами в сторону Руперта.

— Так-таки уж и жестоко… — пробормотал тот. — Просто я считаю, что каждый должен учиться на ошибках. Как вы думаете, граф Уиндхэм?

Вопрос был поставлен в обычной манере Руперта — с некоторой ленцой в голосе, но очень неожиданно, и Октавия, подавив раздражение, с нетерпением ждала ответа. В душе она рассчитывала, что Руперт станет ее защищать, а не согласится с леди Дрейтон.

— Полагаю, леди Уорвик прекрасно знает, что ей идет, — отозвался Филипп. — Оригинально мыслящая женщина всегда вносит свежую струю. И так при дворе нас окружает какое-то стадо баранов. — Он выдержал паузу, продлившуюся несколько дольше, чем того требовали приличия, и добавил:

— Присутствующие, конечно, не в счет.

— Конечно, — согласился Руперт и повернулся к Октавии. — Дорогая, если ты готова покинуть эту арену развлечений, я к твоим услугам.

Леди Уорвик устало оперлась на его руку и, прощаясь, обратилась к Филиппу:

— Вы были очень любезны, сэр.

— Я говорил лишь правду. — Он поднес ее руку к губам. — Надеюсь, вы позволите мне посетить вас?

— Почту за честь… Леди Дрейтон. — Церемонный полупоклон в сторону Маргарет Дрейтон, и Октавия под руку с мужем покинула гостиную.

Спустившись по парадной лестнице в вестибюль, супруги остановились в ожидании кареты. Повисло неловкое молчание. Октавия чувствовала необъяснимое раздражение. Что-то не давало ей покоя — она сама не знала что. Руперт же, как всегда, был спокоен. Постукивая по мраморному полу ногой в такт музыке, доносившейся из бального зала, он лениво разглядывал толпу отъезжающих гостей.

— О, милейшая леди Уорвик покидает нас так рано! — Пошатываясь, по лестнице тяжело спускался принц Уэльский. — Поедемте играть в карты, мадам. Сегодняшней ночью обещаю вам отличную игру у леди Эдтекомб. — Он заговорщически подмигнул Руперту. — Готов поспорить, ваш муж не откажется перекинуться в очко. Как, Уорвик?

— Как-нибудь в другой раз, сэр. Я бы с радостью, но моя жена устала.

— О конечно, конечно… — кивнул понимающе принц. — Вы ведь недавно в брачной постели. Что… что? — Он шутовски изобразил отца и сам покатился со смеху, вслед за ним грохнуло и все его окружение.

— Надеюсь, мы сумеем убедить ваше высочество как-нибудь поиграть на Довер-стрит, — предложил Руперт, когда пароксизм всеобщего смеха прошел.

— Хотите основать собственный игорный дом? — Глаза принца округлились. — Станем играть в фараон, и леди Уорвик войдет в сонм его дочерей?

— По крайней мере обещаю вам интересный вечер, — вступила в разговор Октавия. — Не смею и думать соревноваться с леди Букингемшир или виконтессой Эдгекомб, но думаю, ваше высочество не будет скучать и в нашем доме.

— О столица… столица. — Принц захлопал в ладоши. — Слышали, ребята, леди Уорвик вступает в ряды дочерей фараона. — Он нежно поцеловал ее в щеку. — Пришлите карточку, дорогая, когда застелете столы сукном.

— Карета лорда Руперта Уорвика! — Руперт повел Октавию к экипажу, а компания принца Уэльского шумно направилась прочь.

На Кинг-стрит было множество карет и портшезов, ожидающих своих хозяев. Туда и сюда сновали мальчишки, подняв высоко над головой масляные лампы. На аллее, ведущей к королевскому дворцу, появились две женщины — платья в беспорядке, волосы растрепаны.

Принц Уэльский, вывалившийся в это время вместе со своей шумной компанией на улицу, с воем побежал к этим дамам.

— После всего этого респектабельного безобразия у меня появилось настроение посетить ваш монастырь! — что есть мочи заорал он. — Так что отведите меня к аббатисе, дорогуши. — И под руки с проститутками удалился по улице. Свита охотно последовала вслед за ними.

— Мерзкий сифилитик? — с чувством воскликнула Октавия.

— Вероятно, им станет, если спутается с этими шлюхами, — ответил Руперт. — В районе Королевской площади и на Ковент-Гарден есть чистые, пристойные дома, но по необъяснимой причине наш уважаемый наследник предпочитает развлекаться в притонах. — Он отступил в сторону, помогая Октавии подняться в карету.

В это время в дверях бального собрания показалась дородная дама. Неловко ступив на мостовую, она упала. Выпустив руку Октавии, Руперт бросился на помощь.

— Вы не ушиблись, мадам? — помогая ей подняться, заботливо спросил Руперт.

— Нет, сэр, спасибо… Как я по-глупому неуклюжа!

— Как обычно, — раздался позади ледяной голос. Филипп Уиндхэм презрительно смотрел на жену. Глупа и неуклюжа, как корова. — Вы хотите что-то возразить мне, мадам?

Легация опустила глаза и мечтала только об одном: чтобы земля разверзлась и поглотила ее. Вокруг стояли люди, которые видели и слышали, с каким холодным презрением обращается с ней муж.

— Так как же, мадам? — с упорной жестокостью настаивал граф Уиндхэм.

— Да, да, Филипп, — пробормотала Летиция, — прости. — Из глаз закапали слезы.

— Портшез давно к твоим услугам, — холодно обронил граф.

— Прошу прощения, — снова извинилась Летиция и направилась к портшезу. Свободные юбки лишь подчеркивали ее неловкость.

Руперт ждал, что брат предложит руку жене, но тот неподвижно стоял на месте, и лишь презрительная улыбка кривила его губы. Дверца за Летицией захлопнулась, носильщики подняли на плечи портшез и, уворачиваясь от экипажей, затрусили по Кинг-стрит.

Филипп круто повернулся и направился в противоположную сторону. Когда он проходил мимо Руперта, свет масляной лампы озарил его лицо, и граф Уиндхэм предстал таким, каким Руперт знал его только в детстве. Истинное лицо больше не скрывала красивая маска — на нем отразились порывы извращенной души: глаза сузились, губы злобно усмехались. Он только что причинил другому боль и от этого испытывал удовольствие.

Руперт направился к застывшей Октавии. Она не слышала, что сказали друг другу граф Уиндхэм и его жена, но по тому, что видела, поняла смысл происходившего. И теперь выражение лица Руперта поразило ее до глубины души: каждая черточка была пронизана болью; но не это заставило заледенеть в ее жилах кровь — дикий гнев затмевал призрак муки.

— Что он тебе сделал? — сама того не ожидая, тихо спросила она.

Руперт взял себя в руки.

— Этого тебе знать не нужно, — сухо ответил он, подсаживая ее в экипаж.

— В нем есть зло, — упрямо продолжала Октавия, усаживаясь на кожаных подушках. — Я это чувствую. Ты ничего мне не говоришь, а между тем хочешь. чтобы я этого человека соблазнила. Разве это справедливо, Руперт?

Он нахмурился:

— Справедливость к этому не имеет никакого отношения. Да, Филипп Уиндхэм — человек злой. Но я не позволю, чтобы он тебе навредил. Тебе вовсе не обязательно знать то, что знаю я. И нечего бояться. Филипп опасен лишь для тех, кто оказывается в его власти, а ты в его власти не будешь.

— Откуда ты знаешь?! — воскликнула Октавия. — Я же должна соблазнить его? Какую силу имеет женщина в подобных обстоятельствах?

— О, ты сама поразишься, узнав, какую. — Теперь его голос звучал легкомысленно.

— Не понимаю, почему это тебя так веселит, — посерьезнела Октавия. — Ведь ты отлично знаешь, что я имею в виду… Я буду очень уязвима, а ты сам сказал, что этот человек привык играть слабыми.

— Дорогая, ты не будешь уязвимой тем единственным образом, который так устраивает Филиппа. — Руперт откинулся назад. — Ему нравится ранить души, а не тела. А твоя душа не будет в его власти. К тому же вовсе не обязательно, — он запнулся, подбирая слова, — вовсе не обязательно жертвовать собой до конца.

Как он мог над этим шутить? Неужели ему в самом деле безразлично, будет она близка с Филиппом Уиндхэмом или нет? Вероятно, он просто смотрит на вещи по-другому. Как и все в этом испорченном обществе, где каждый играет свою маленькую игру.

Руперт закрыл глаза, как бы давая Октавии понять, что разговор окончен. На перекрестках карета замедляла ход и в окошко проникал свет от масляных фонарей: всполохи и тени пробегали по его вдруг ставшему отчужденным лицу — волевому рту, сжатым губам.

Руперт выглядел таким непреклонным, что Октавия поняла; этого человека, человека, с кем она делит ложе и чье тело познала почти так же хорошо, как и свое, убеждать бесполезно. В мгновение ока он переходит от теплого дружелюбия к ледяной властности и становится чужим. Она не умеет противостоять его воле, когда он направляет ее по выбранному им пути, не принимая при этом во внимание ее чувства. Она не в силах бороться с магнетизмом его личности, не может оттолкнуть его, когда серые глаза загораются страстью.

— Похоже, недурное начало. — Ее голос прозвучал бесстрастно.

Глаза Руперта раскрылись. Теперь они светились теплотой, а в самой глубине угадывалось восхищенное изумление. Он принялся подсчитывать ее победы.

— Ты пробудила интерес в Уиндхэме — раз, разожгла необузданное желание принца Уэльского — два, продемонстрировала себя женщиной, которой нравится пренебрегать Приличиями, — три и, наконец, пригласила к себе в дом сыграть по-крупному. — Руперт довольно улыбнулся. — Естественно, противозаконно. Судья Кеньон пригрозил леди Букингамшир, что протащит ее за повозкой и накажет плетьми за то, что она содержит игорный дом.

— Не может быть! — Глаза Октавии расширились, когда она представила, как тучная леди Букингэмшир плетется по улицам Лондона за телегой, а ее хлещут кнутом.

— Конечно. Не думаю, что даже Кеньон осмелится подобным образом наказать аристократку, — согласился с усмешкой Руперт. — Но угроза наделала переполоху.

— А каких успехов за этот вечер достиг ты? — Октавия вспомнила, как его палец заправлял в декольте непослушный сосок леди Дрейтон. — Удалось рассмотреть добычу?

— Ее там не было. По крайней мере я не видел.

— Ясно. А леди Дрейтон? Ее участие входит в твои планы?

Руперт пристально посмотрел на нее:

— К чему этот едкий тон, Октавия? Девушка откинулась на подушку и, отвернувшись к окну, стала вглядываться в темноту.

— Хотелось бы только знать, зачем я так старалась привлечь к себе сомнительное внимание принца, пока ты развлекался с дамой? Я считала, что у нас общее дело.

— Хорошо, я объясню тебе. — В голосе Руперта слышалось удивление, и девушке внезапно захотелось чем-нибудь в него запустить. — Маргарет Дрейтон — любовница Филиппа Уиндхэма. Я рассчитывал его немного к тебе подтолкнуть… Дать повод обозлиться на меня.

— Сомневаюсь, что ему требуется толчок. Он мной заинтересовался еще до того, как ты начал шалить с грудью леди Дрейтон.

Руперт рассмеялся:

— Все это игры, моя милейшая невинность. Развлечения такого рода ничего не значат, особенно со шлюхами вроде Маргарет Дрейтон.

— Так она тебе не нравится?

— О, эта леди бывает забавна, тем более если ее разозлить. Но я предпочитаю женщин посвежее.

— Неужели? — Октавия всмотрелась в белеющее напротив лицо. — Как мясо в лавке торговца — нележалых?

От изумления Руперт ответил не сразу:

— Постой-ка, Октавия. Чего ты на меня напустилась? Вечер прошел успешно. Добыча никуда не денется. Они все проторят дорожку на Довер-стрит, как только разнесется слух, что там затевается крупная игра, а об этом уж позаботятся королевские уста.

Октавия промолчала. Руперт мягко дотронулся до ее руки.

— Что тебя тревожит, дорогая? Ей не хотелось признавать правду: ревность казалась унизительной.

— Наверное, устала, — рассмеялась она, но смех прозвучал неубедительно. — Слишком много волнений. Все время бок о бок с членом королевской семьи…

Руперт не поверил в ее веселость, но сделал вид, что его устроило объяснение.

— У тебя хватит духу и дальше пренебрегать велениями моды? — спросил он, выпуская руку Октавии.

— Для этого не требуется никакой смелости. — Девушка приняла смену темы с облегчением. — Было бы страшно, если бы я была чучелом, а поскольку я знаю, что я де такова… — Она красноречиво пожала плечами.

Руперт обрадовался: уверенность Октавии доставила ему удовольствие. И была она вовсе не безосновательной: девушка весь вечер приковывала к себе всеобщее внимание. Не всем, естественно, нравилась, но разве можно, находясь в свете, не вызвать и чьего-то раздражения?

В целом начало показалось ему успешным. Только бы после сегодняшнего бала Октавия отбросила опасения и нерешительность. Они, безусловно, пройдут, когда она свыкнется с новой ролью, а пьеса обретет сюжет.

Глава 10

Экипаж подкатил к расположенному на Довер-стрит высокому дому. У парадного крыльца горел масляный фонарь, а в окнах нижнего этажа горел свет.

— Неужели папа еще не спит?

— Если так, то стоит пожелать ему спокойной ночи. — Руперт открыл дверцу кареты и спрыгнул на землю. — Не знаю почему, но я твердо уверен, что твой отец относится к нашему браку с недоверием. — Он подал руку, чтобы помочь Октавии сойти. — Ты так не думаешь?

— Наверное. — Октавия вышла из кареты. — Разве поймешь, что он думает, но в некоторых вещах папа невероятно прозорлив.

Стоило им подойти к двери, как она сама растворилась.

— Добрый вечер, Гриффин. Мистер Морган спит?

— Не думаю, миледи, — поклонился дворецкий. — Он только недавно вызвал меня и приказал принести новые свечи.

— Тогда мы поднимемся к нему пожелать доброго сна. — Руперт сбросил плащ. — Запирай, Гриффин. Вслед за Октавией он направился к лестнице.

— Не хочешь отправить горничную спать? — прошептал он Октавии на ухо. — Она не сделает больше того, с чем и я сумею справиться.

Октавия почувствовала его жаркий взгляд, от которого сладостно заныло в груди.

— Вы сделаете все гораздо лучше, сэр. — Она приоткрыла дверь в спальню. — Можешь отправляться к себе, Нелл.

Дремлющая в кресле у камина горничная вскочила.

— Мадам, я вовсе не сплю, — принялась она виновато оправдываться.

— Вижу, вижу… И все же ты мне больше сегодня не нужна, — улыбнулась Октавия горничной, понимая, как та боится потерять из-за какого-нибудь проступка место. — Ступай в кровать, Нелл. Увидимся утром.

— Хорошо, мадам. Только приготовлю свечи и разожгу огонь. Можно?

— Будь добра. — Октавия тихонько прикрыла за собой дверь.

Иногда ей казалось, что они живут на сцене, ограниченные рамками сюжета пьесы. Все домашние были членами труппы, хотя знали об этом только она и Руперт. Стоит только занавесу опуститься, и актеры потеряют места.

Совсем не обязательно, убеждала она себя. Если все пойдет как надо, они с отцом заведут хозяйство. К тому же человеческими жизнями здесь никто не склонен играть. И пока продолжается пьеса, у людей есть крыша и еда, а это лучше, чем положение большинства лондонцев.

Сама она познала, что такое бедность. Руперт это тоже знает, но беспокойства проявляет меньше. Или, может быть, скрывает… как скрывает очень многое.

Но сейчас, одернула себя Октавия, не время горевать о жалкой судьбе бедняков и ломать голову над тем, почему так безразличен к ним Руперт. Она поспешила в заднюю часть дома и уже в коридоре услышала в комнате отца голос Руперта.

— Добрый вечер, папа. — Оказавшись в светлой и теплой комнате, девушка радостно улыбнулась. — Ты что-то засиделся. Поздно не спишь.

— То же самое я могу сказать о тебе, — заявил Оливер, разглядывая дочь.

Он выглядел хорошо: пытливые карие глаза стали ясными, кожа на лице разгладилась и порозовела, пышная грива седых волос аккуратно причесана. На нем был отороченный мехом халат и отделанные мехом же тапочки. Повсюду в комнате лежали книги: грудились рядом с креслом на полу, высились стопками на столе, одна, раскрытая, лежала на ручке кресла. На коленях он держал грифельную доску, в пальцах — грифель, страница пергамента уже была покрыта паутиной его мелкого почерка.

— Мы веселились. Это совсем не то, что работать. Кстати, как движется твое дело?

— Хорошо, дочка. Уорвик, помните наш спор о Платоне? О влиянии пифагористов на его философию? Так вот, я нашел ссылку, которую искал… у Сократа… где-то здесь. — Он начал рыться в книгах, из которых, как из ежа иголки, во все стороны торчали закладки.

Руперт присел рядом со стариком, а Октавия устроилась на ручке дивана напротив. Кашель отца почти прошел, и сейчас, глядя на него, трудно было поверить, что благополучное течение жизни этого человека когда-нибудь прерывалось. Он вел себя так, словно и не было тех трех лет в Ист-Энде, дней голода и холода. Казалось, он даже не задумывался над тем, как удалось дочери сотворить маленькое чудо: он не помнил о прошлой жизни, не интересовался переменой их теперешних обстоятельств.

Когда Октавия объяснила, что они с Рупертом поженились без его согласия только потому, что он сильно болел и находился в бреду, Оливер не проронил ни слова. Октавия, приняв молчание за неодобрение, сочла нужным продолжить объяснения: стала тараторить, как отец был нездоров и как она подумала, что его состояние важнее приличий, и согласилась на скоропалительный брак, чтобы как можно быстрее перевезти его в теплое и удобное место.

Оливер только улыбался и говорил, что уверен: дочь знает, что делает. Она всегда понимала, что для нее лучше, и если теперь счастлива, то счастлив и он. Он обжился на Довер-стрит так, словно находился здесь с самого детства.

Руперт относился к старику на редкость внимательно — внимательнее, чем того требовали обстоятельства. Этого Октавия не могла не признать. И проявил такое знание древности, что Оливер Морган пришел в восторг. Не просто знания, заключила девушка, слушая их спор. Энтузиазм. Находил путешествия в малопонятный мир классики такими же увлекательными, как и отец.

Сама она давно уже потеряла интерес к научным изысканиям Оливера. Он учил ее строго в классических традициях, и для женщины Октавия с необычайной легкостью разбиралась в греках и римлянах. Судя по всему, Руперт, сложись его жизнь по-другому, стал бы заниматься наукой. Но, как догадывалась Октавия, он не мог получить образование. И все же чувствовал себя вполне свободно в древнем мире Греции и Рима. Где он учился, какие книги читал — этого он никогда не рассказывал.

— Я так продвинулся с этой статьей, что пора написать издателю. — Оливер со счастливым видом взмахнул гусиным пером.

Октавия вспомнила, что переписка отца с Алдербери, его издателем, прекратилась три года назад, но посчитала, что упоминать об этом не имело никакого смысла. Это только обидело бы его. Да и можно ли с уверенностью утверждать, что мистер Алдербери не ждет затаив дыхание сообщений об очередных успехах отца? Октавия поднялась.

— Пожалуй, пойду спать. Вечер был очень длинным. Тебе что-нибудь нужно, папа?

— Спасибо, дорогая, — улыбнулся Оливер и поцеловал дочь. — Я еще посижу. Может быть, и твой муж составит мне компанию. — Он повернулся к Руперту, и в глазах мелькнуло озорство. — Хотя скорее всего — нет.

— Прошу прощения, сэр. — Даже Руперт немного растерялся, увидев смешливые огоньки в глазах мистера Моргана. — Но я немного устал.

— Конечно, конечно. Молодые люди теперь уж не те. Ступайте спать, Уорвик. — Старик великодушно махнул рукой, а глаза все так же озорно светились. — А я буду философствовать один.

— Доброй ночи, сэр.

Когда дверь за ним закрылась, Оливер Морган улыбнулся. Неужели они полагают, что отец не догадывается, что происходит? Неужели Октавия считает его таким тупым идиотом, который даже не в состоянии заподозрить, что история с их браком — сплошной обман? Но обман, который вернул дочери законное место в обществе. Оливер не задавался вопросом, что делала Октавия, когда надолго исчезала во время их существования в Шордиче. А когда возвращалась, приносила заложенные ранее книги, потом они обедали за хозяйским столом, а в камине разжигали огонь. Эти маленькие чудеса требовали от нее огромного напряжения.

Теперь лицо дочери было всегда спокойным, глаза заблестели, а ее влечение к Руперту было так же очевидно, как радуга во время грибного дождя.

Оливер выпустил из рук книгу, прикрыл веки и откинулся на спинку кресла. Быть может, следовало поинтересоваться, чем занимается дочь, позаботиться о ее репутации и чести? Но после Харроугейта эти понятия потеряли для старика всякий смысл. И если он не задавал никаких вопросов в Шордиче, какое право имеет это делать сейчас?

Чернота захлестнула разум. Так случалось всегда, когда он задумывался о собственной беспомощности. Какой смысл во все это вникать? Только бередить покой своего духа!

Октавия счастлива — это самое главное. Отгоняя сон, Оливер тряхнул головой и снова взялся за книгу.

— Ты так и не сказал, что намереваешься предпринять, чтобы вернуть мне состояние, — проговорила Октавия, вынимая перед зеркалом заколки из волос. Девушка была обнажена, и от этого движения грудь приподнялась.

Еще одетый, Руперт лежал на кровати, заложив руки за голову, и с удовольствием наблюдал, как Октавия готовится ко сну.

— План еще не совсем готов.

— А он вообще-то есть? — Октавия вынула специальные прокладки, на которых держалась ее высокая прическа, и каштановые кудри упали на плечи.

— Безусловно.

— И ты не расскажешь, в чем он состоит? — Она взяла расческу.

Руперт соскочил с кровати:

— Дай-ка я тебя сам расчешу.

Руперт отобрал у нее расческу и принялся расчесывать длинные кудри.

— Ну, так и не скажешь?

— Рассказывать пока еще не о чем. А теперь не сбивай — я хочу досчитать до ста.

Наслаждение, которое доставляли Октавии движения расчески, заставило ее забыть о планах на будущее и предаться настоящему: глаза закрылись, она погрузилась в чувственную дрему.

Но стоило Руперту остановиться, как она открыла глаза. Из зеркала на нее смотрел Руперт. Его лицо было торжественно и серьезно. Он даже как-то торжественно положил расческу на туалетный столик, забрал волосы Октавии наверх, а потом резко отпустил, позволив каштановым кудрям рассыпаться по плечам.

На фоне черного шелка его одежд тело девушки казалось белым, как алебастр. Податливым и уязвимым в своей наготе. Ласковые руки обвились вокруг талии, ладони зажали груди, потом скользнули вниз, стали ласкать живот. Сердце забилось быстрее, когда она ягодицами ощутила его бедра. Колено мужчины проникло меж ног — шелк панталон холодил их нежную кожу. Колено двинулось вверх, и от восхитительной ласки Октавия прикусила губу. В зеркале она видела свое отражение: по мере того, как росло возбуждение, затуманивались и становились больше ее глаза, розовела кожа.

Руперт улыбнулся, довольный тем, что тело Октавии с такой готовностью откликается на его прикосновения.

Октавия прижалась к нему спиной, и он радостно рассмеялся ей в волосы.

— Мне нравится играть с тобой, любимая. Ты так необыкновенно отзывчива.

— Покоряюсь каждому твоему прикосновению. Точно глина в твоих руках.

— Покоряешься лишь в любовных утехах. А в других делах — я вовсе не уверен.

— Что ты хочешь этим сказать? — Октавия постаралась напустить на себя сердитый вид, но это ей не удалось.

— Сама прекрасно знаешь. — Руперт взял ее на руки и понес к кровати.

— Я задаю слишком много вопросов, да? Но я не могу слепо подчиняться тебе.

— Ладно, в данный момент давай определим области, в которых я пользуюсь безусловным авторитетом, — засмеялся Руперт. — Хотя бы вот эта. — Поспешно сорвав одежды, он скользнул в кровать. — Трепещите, мадам, предстоит очередное моральное падение.

— Уже дрожу, — шепнула Октавия, облизывая губы и стараясь схватить упиравшуюся ей в живот твердую плоть. — Даже голова кружится. — Подушечка большого пальца прикоснулась к влажному кончику. — Что значит в данный момент? — Октавия не прекращала ласку и в ответ услышала лишь стон удовольствия. Он навалился на нее, и под весом мужчины бедра разошлись. — Впрочем, я уже забыла, о чем спрашивала. По крайней мере в данный момент…

Часы на каминной полке пробили четыре. Дрова в очаге потрескивали. Порывы ветра громыхали оконной рамой. А из-под полога кровати все отчетливее доносились стоны наслаждения — тела Октавии и Руперта двигались в темноте во все возрастающем бешеном ритме.