Сестры Дункан - Тщеславие

Девушка подняла глаза на лорда Уиндхэма.

— Солидная ставка, милорд.

— А что, мадам, хотели бы выиграть вы? — Его глаза были прикованы к губам Октавии.

— Ну, скажем, сэр, я хочу, чтобы вы сводили меня в театр. Я слышала, «Школа злословия» господина Шеридана — весьма приятное зрелище, но у мужа на подобные глупости не хватает времени. — Она бросила взгляд через плечо на столик, где играли в фараон. — Он любит другие развлечения.

— Что ж, мадам, выиграю я или проиграю, все равно получу удовольствие, — заметил Филипп. — Итак, начнем?

Между тем за партией в фараон обстановка была нервной. Груда золотых монет у локтя Руперта неуклонно росла.

— Так что вы имели в виду, Уорвик, когда говорили, что знаете способы, как поправить свои обстоятельства? — Гектор Лакросс осушил бокал.

— Есть кое-какие планы строительства в городе, — беззаботно ответил Руперт. — Похоже, принесут изрядный куш. Конечно, потребуются вложения, но отдача будет уже через несколько месяцев.

— И что это за планы? — Дирк Ригби не выдерживал ясного взгляда Руперта.

— Дома, — отвечал тот. — Большие дома на южном берегу реки. Лучшие земельные участки — такие любят бюргеры из среднего класса и готовы за недвижимость выложить солидные капиталы. — Руперт усмехнулся и положил три сотни гиней против валета червей. — Конечно, подрядчик кое-где подэкономит — так чтобы покупатель ничего не заметил, и это принесет изрядный доход и ему, и вкладчику.

— Нехорошо, лорд Руперт! — воскликнула Маргарет Дрейтон. — Зарабатывать на этих беднягах! — Но в ее голосе чувствовался явный сарказм.

— Они того стоят — алчные, заносчивые. — Руперт наблюдал, как банкомет открывает валета червей. — Сегодня мне чертовски не везет. — Он пододвинул монеты к Лакроссу.

— Я бы не прочь сделать небольшое вложение, — заметил тот. — А как ты, Ригби?

— Что ж, пожалуй, — с готовностью ответил компаньон. — Как войти в дело?

Руперт стал задумчиво постукивать пальцами по столу.

— В этом-то вся трудность, джентльмены. Дело, как вы понимаете, деликатное, детали не должны всплыть наружу. — Он замялся. — Я не могу назвать имени своего друга, прежде чем с ним не посоветуюсь. А он, я уверен, захочет убедиться в серьезности ваших намерений.

— Ясно, ясно, — быстро согласились друзья. — Но давайте продолжим этот разговор завтра.

Руперт склонил голову в знак одобрения.

— Не хотите испытать счастье в очко? — обратился он к Маргарет Дрейтон.

— Нет. Я и так проиграла много в фараон. Сегодня больше рисковать не могу.

— Тогда позвольте мне быть вашим банкиром. — Руперт галантно поклонился, взял ее ридикюль и высыпал в него те несколько гиней, которые выиграл до этого.

Маргарет рассмеялась, ее глаза распахнулись от удивления:

— Милорд, вы необыкновенно щедры!

— Но я претендую на половину выигрыша. — Он взял ее под руку и повел к другому столу.

За шумом в комнате Октавия не расслышала, о чем они говорили, но от нее не ускользнул блеск золота, пересыпаемого в сумочку Маргарет Дрейтон. Сначала она не поверила собственным глазам, но тут же возмутилась: неужели Руперт разбазаривает их драгоценные средства на шлюху? Что это — плата за обещанную услугу? Деньги вперед?

С трудом, но все же ей удалось скрыть ярость, и она продолжила вести игру с Филиппом, демонстрируя философское равнодушие к поведению мужа. Но когда она услышала смех за спиной, ярость снова затопила ее.

— Триктрак в моем доме! Мне следовало бы его запретить!

— Не сыграете ли с нами, сэр? — заговорила Октавия сахарным голосом. — Ставки необременительны. Ведь правда, граф Уиндхэм?

— Совершенно необременительны, — кивнул Филипп и достал табакерку. — Вы позволите? — Он взял ее руку, положил понюшку на запястье и поднес к лицу.

Октавия вспомнила, как то же самое сделал когда-то Руперт, и она еще тогда подумала, что ни одна леди не позволила бы джентльмену так фамильярно с ней обращаться. Но здесь не играли в джентльменов и леди… по крайней мере в ту благородную породу, которую она знала в Нортумберленде.

В следующую секунду Руперт положил ей руку на плечо — мимолетный жест, подчеркивающий его право собственности на Октавию. По тому, как у Филиппа сузились глаза, Октавия поняла, что этот жест задел его за живое. Руперт, видно, не зря говорил, что Филиппа больше всего привлекает то, что ему не принадлежит, а не то, что можно взять свободно, просто попросив. Воистину — запретный плод сладок.

Она радовалась этой теплой и сильной ладони, и в другое время это прикосновение было бы прелюдией того, что произойдет, когда закончится скучный вечер. Но сегодня Октавия не хотела думать о том, как они останутся наедине — слишком живо она помнила сцену с леди Дрейтон.

В некотором недоумении Руперт вернулся к игорным столам: ярость, которую он заметил в глазах Октавии, поставила его в тупик.

Почти рассвело, когда последний гость покинул дом. Октавия смотрела на комнату, карточные столы с явным отвращением. Руперт разлил в два бокала коньяк.

— Держи. Заслужила, — подал он ей бокал.

— Не хочу, — покачала она головой. — Лучше пойду спать.

— Присядь, Октавия. — Голос Руперта звучал спокойно и ровно.

Октавия бросила на него хмурый взгляд:

— Уже пять часов утра. Я хочу спать.

— Посиди.

Что-то было в нем такое… в его тоне, что заставило ее повиноваться.

— В чем дело?

— Это ты должна мне сказать. Тебе что-то не понравилось в сегодняшнем вечере. Филипп Уиндхэм? — Руперт спокойно смотрел на нее, его глаза лучились теплотой и озабоченностью.

— Нет.

Он пригубил коньяк.

— Так отчего же ты так разозлилась?

— А ты подумай сам! — Октавия сердито вскинула голову. — Какие еще я могу испытывать чувства, когда вижу, как ты ссыпаешь в ридикюль Маргарет Дрейтон целое состояние? За что ты ей платишь?

Заботливое выражение словно испарилось из глаз Руперта, и его сменило раздражение:

— Неужели ты настолько глупа? Если чего-то не понимаешь, сначала спроси, а потом делай выводы.

— Не смей так разговаривать со мной! — Октавия побелела, глаза метали золотистые молнии. — Я не делаю никаких выводов. Я видела, как ты давал этой женщине кучу золота! И все это видели!

— Именно, — заметил он холодно. — Видели все. Октавия уставилась на него в недоумении:

— Так ты хотел… чтобы это видели?

— Именно, — снова повторил он. Потом заговорил с резкостью мужчины, который не переносит чужую глупость:

— Если бы ты взяла на себя труд хоть немного подумать, то поняла бы: именно присутствие Дирка Ригби и Гектора Лакросса было причиной моей щедрости с мадам Дрейтон. Мне было нужно, чтобы они заметили, как я сорю деньгами.

Октавия почувствовала себя неловко. Ревность привела ее в такую ярость, а отнюдь не деньги. Догадывался ли Руперт об этом? Октавия предпочла бы, чтобы ее обвинили в глупости, но только не в ревности. Но в следующую минуту она уже поняла, как отвести от себя подозрение.

— Как я могу что-либо понять, если ты ничего мне не говоришь?

Руперт помолчал.

— Мне казалось, ты уже знаешь — я люблю играть с закрытыми картами.

— Тогда нечего пенять, что я делаю глупые выводы. В его глазах появилась изумленная догадка:

— То, о чем ты думаешь, не правда.

Октавия с минуту молчала, разглядывая собственную туфельку, наконец сказала:

— Почему же? Я заметила, как она получила цену, и знаю, что в свое время с ней переспали все придворные мужского пола.

— И ты полагаешь, что я настолько неразборчив, что готов наброситься на лежалый товар? — Руперт пожал плечами. — Ты меня обижаешь, Октавия! И я думаю… да, я считаю, ты должна за это заплатить. — И злость Октавии куда-то ушла. Она стояла, не зная, что сказать и что сделать.

— Вопрос состоит лишь в том, какую плату я сочту приемлемой? — продолжал поддразнивать ее Руперт, глядя на угли в камине. — Что бы это могло быть? — Он поднял глаза и так посмотрел на нее, что Октавия засомневалась, сумеет ли она выйти из комнаты на собственных ногах.

— Хочешь, чтобы я выбирала сама? — От нахлынувшего желания ее голос прозвучал очень низко.

— Готов выслушать любые предложения, хотя окончательный выбор оставляю за собой.

Октавия облизала губы: мозг бурлил чувственными фантазиями, затмевавшими усталость дня, опасения, недобрые предчувствия и страхи. Больше не имело значения, почему они играют в эту игру, важно было лишь то, что они в нее играют.

— Не подняться ли нам в спальню, сэр?

— Непременно. Мне почему-то кажется, что в спальне тебе будет проще расплатиться.

— Мне тоже так кажется, сэр. — Октавия присела в реверансе, глядя на Руперта снизу вверх из-за развернутого веера. От предвкушения наслаждения глаза ее увлажнились, в каждом изгибе тела — страстное обещание.

Руперт торжественно взял ее за руку:

— Идемте, мадам.

Глава 12

— Граф Уиндхэм, миледи! — донесся как всегда назидательный голос Гриффина. — Вы дома?

— Да, Гриффин, проведи его в зал. Я сейчас выйду. — Октавия отложила газету, которую читала отцу. — Извини, папа.

— Конечно, конечно, — ответил он ласково. — Иди, делай что следует. Я вижу, дверной звонок просто не замолкает. Мне кажется, вы стали очень популярной парой.

— Да, — скромно согласилась дочь, расправляя складки на юбке розового муслинового платья. — Но это потому, что мы новые люди на сцене, а общество обожает новизну. — Она оглядела себя в зеркало.

— У Уорвика большие доходы, — заметил Оливер. — Это видно по его гостеприимству.

Октавия взглянула в зеркало на отца. Закидывает удочку? Вряд ли. Это не в его характере.

— Он богатый человек, папа. Не хочешь прокатиться? Сегодня превосходный день.

— Спасибо. Я, как обычно, прогуляюсь. Иди, твой гость заждался.

Октавия поцеловала отца и выпорхнула из комнаты. В повседневной жизни Оливер всегда разбирался плохо, а после несчастья и вовсе перестал замечать окружающую действительность. Однако в последнее время отец вернулся к реальности. Что будет, если он начнет интересоваться хитросплетениями их домашней жизни? Как придумать хоть сколько-нибудь удовлетворительное объяснение скоропалительному браку, неожиданному возврату богатства и возвращению в Хартридж Фолли? Октавия могла только надеяться на то, что отец поверит любому ее объяснению, как это было раньше.

Но все это пока еще в будущем, говорила себе Октавия, сбегая по лестнице вниз. А настоящее требовало напряжения всех сил.

На нижней ступеньке она перевела дыхание. Если Филипп Уиндхэм пришел один, а Октавия подозревала, что это именно так, то сегодня состоится их первое свидание.

Слуга растворил двери, и Октавия, приняв соответствующее выражение лица, вошла в зал.

— Граф Уиндхэм! Какой неожиданный сюрприз? Филипп оторвался от созерцания улицы за окном и, приставив лорнет к глазам, принялся изучать хозяйку. Наконец граф поклонился:

— Я в восхищении, мадам. Вы одеваетесь с безукоризненным вкусом.

— А вы знаток дамских нарядов? — колко поинтересовалась Октавия.

— Я разбираюсь в том, что мне нравится. — Он тепло пожал ее руку. — Извините, если моя бесцеремонность вас обижает, но при виде вас сразу забываешь об условностях.

— О, сэр, а я думала, что вы выше банальных комплиментов, — игриво упрекнула графа Октавия. — Мы оба знаем, какова их настоящая цена.

— Уверяю вас, то, что я говорю, не пустые комплименты. — Он пристально смотрел на нее, и снова возникло неловкое чувство, что есть в нем что-то знакомое… знакомое, но в то же время злое.

— Тогда я их принимаю с той же доброжелательностью, с какой они были сказаны. — Октавия обворожительно улыбнулась. — Хотите шерри?

— Благодарю вас. — Октавия дернула за шнурок колокольчика. — Я пришел за долгом… Могу я у вас его потребовать?

— Конечно. — И, обратившись к вошедшему дворецкому:

— Гриффин, пожалуйста, шерри. Его светлость дома?

— Нет, миледи, лорд Руперт уехал к портному. — Дворецкий поклонился и вышел.

Знал ли об этом граф Уиндхэм заранее?

— Итак? — повернулась к нему Октавия. — Я ваша должница? Я запамятовала, кто проиграл партию.

— Вы, мадам. Две. — Она не могла разобрать выражение его глаз. — Две из трех.

— У меня никудышная память. Поставь на стол, — обратилась она к дворецкому. — Я сама налью графу. — Как только дверь за слугой закрылась, Октавия разлила вино по бокалам. — Так за что мы выпьем?

— За выигрыш и за проигрыш. — Филипп поднял бокал. — И за будущие игры.

Октавия улыбнулась и пригубила шерри.

— Вы оспариваете свой долг, леди Уорвик?

— Ни в коем случае. — Октавия покачала головой. Господи, как же можно целовать мужчину одними губами? Как пережить эти неприятные минуты?

Она этого не знала. В своей жизни она целовала лишь одного мужчину, и душа и разум неизменно сливались с телом, когда она прижималась к Уорвику.

Филипп притянул ее к себе, взял пальцами за подбородок, приблизил губы к ее губам.

Октавия говорила себе, что следует ответить на поцелуй. Она ничего не добьется, если станет ждать, как истукан, пока все кончится. Вздохнув, она закрыла глаза и ответила на поцелуй. Язык Филиппа тут же отозвался на приглашение, и она ощутила во рту привкус вина и присутствие чего-то мускулистого. Он крепко прижал ее к себе.

Касайся его! Шарь руками по телу! Может быть, нащупаешь то, что ты ищешь!

Октавия, словно в ответном порыве желания, провела рукой по груди в поисках кармашка, обследовала бедра. Филипп застонал и внезапно впился зубами в ее нижнюю губу. Октавия, ощутив вкус крови, инстинктивно попыталась освободиться из его объятий, но граф стискивал ее с такой силой, что Октавии никак не удавалось упереться ему рукой в грудь. По всхлипываниям, раздававшимся совсем рядом с ее лицом, она поняла, как велика его страсть.

Она задыхалась в огне его нетерпения, билась, точно птица в силке. Но вдруг краем уха различила, как хлопнула входная дверь. Прошло совсем немного времени, и дверь хлопнула снова.

Нутром Октавия почувствовала, что это Руперт — все успел сделать и теперь вернулся. Но увидел, что происходит в доме, и потихоньку ушел, потому что понял, что она делает свое дело — то самое, на которое так опрометчиво согласилась. Соблазняет его врага. А Руперту было не важно, что губы, недавно отвечавшие ему с таким жаром, теперь целует другой мужчина — человек, которого он ненавидел.

Для него это не имело никакого значения. Ведь если бы было по-другому, он не стал бы терпеть.

Октавия боролась из последних сил, и Филипп Уиндхэм наконец отстранился.

— Вы сопротивляетесь? Но секунду назад были пылки, как и я!

Лицо графа горело, глаза сверкали, зубы и подбородок алели от крови. Октавия невольно отшатнулась: в этот миг он напоминал ей зверя.

— Вы меня пугаете, милорд. Такая страсть! — кротко проговорила она и отвернулась, чтобы глаза не выдали ее отвращения. — Я не привыкла к такому. — Она потрогала нижнюю губу.

— Значит, ваш муж не так страстен! — В смехе Филиппа слышались презрение и похвальба. — Вот я, дорогая, покажу вам, на что способен мужчина. В вас есть страсть, я это чувствую. И вам нужен мужчина, способный ответить на нее.

— А вы такой мужчина и есть?

— Конечно!

Глупый, надутый индюк! Несмотря на отвращение, Октавия чуть не рассмеялась. Тщеславный человек! Неужели он считает, что способен заткнуть за пояс Руперта Уорвика во всем?

— Имейте ко мне снисхождение, милорд, — взмолилась Октавия. — И простите — сейчас мне нужно прийти в себя, перед тем как вернется муж.

— Ради Бога! — с готовностью согласился Филипп, как будто само собой разумелось, что после сногсшибательного поцелуя Филиппа Уиндхэма женщине требовалось время прийти в себя. — Вскоре увидимся. — Он погладил ее по спине, рука задержалась на ягодицах.

Октавия наконец осталась одна. Взглянув в зеркало, она увидела, что губа распухла. Тело ломило, словно своими кольцами ее обвивал питон. Внешняя хрупкость Филиппа Уиндхэма оказалась обманчивой — теперь она знала, что на самом деле граф был сильным мужчиной.

Скрип двери заставил ее обернуться — на пороге стоял Руперт. С непроницаемым выражением лица он помедлил у порога и наконец произнес:

— Значит, ты начала.

— Как видишь, — ответила она спокойно, даже равнодушно и пригубила шерри. Вино обожгло израненную губу.

. — Это хорошо. — Он потянулся к бокалу.

— Ты приходил и раньше? — Голос Октавии чуть дрогнул. Она сделала еще глоток, надеясь, что вино поможет ей справиться с водоворотом страхов, отчаяния и разочарования, вынесет наконец в спокойную воду холодного расчета.

— Да, и почел за лучшее удалиться, — ответил Руперт, не оборачиваясь.

Когда он увидел Октавию в объятиях брата, кровь ударила ему в голову. Он и сейчас никак не мог справиться с собой. А при виде ее распухшей губы и растрепанных волос испытал такой гнев, что только долгие годы мучительных тренировок позволили сохранить самообладание. Октавии незачем знать, что он чувствует на самом деле.

— Новое свидание назначили? — спросил он небрежно.

— Конкретно нет. Но готова спорить, что Уиндхэм долго не утерпит и придумает что-нибудь сам. — Октавия чувствовала себя так, точно была на экзамене, а строгий наставник проверял ее знания. — Я пыталась его ощупать, но ничего не нашла. Мне было бы легче, если бы ты сказал, что я ищу. — Она снова наполнила свой бокал.

Руперт достал из кармана маленький шелковый мешочек, открыл его и вытряхнул содержимое на стол:

— Вот это.

Октавия впилась глазами в предмет — маленькое, искусно сделанное серебряное колечко сверкнуло в солнечном луче.

— Какое крошечное! — Она сжала кольцо между пальцами. — У Уиндхэма такое же?

— Их два. Вот тут есть устройство… с помощью которого его можно открыть… спрятано в глазу птицы. — Он показал мастерски выгравированного орла. — Слишком миниатюрно для человеческих пальцев. Нужна булавка.

— Ножницы подойдут? — Октавия порылась в корзинке с работой для вышивания и достала небольшие ножницы.

Руперт осторожно вставил острый кончик в глаз. Колечко раскрылось.

— То, что у Уиндхэма, соединяется с этим, и получается кольцо, которое можно надеть на палец взрослого мужчины, — объяснил он и зачем-то прибавил:

— Нетолстый палец.

— И что это означает? — Октавия взглянула Руперту в лицо, но, только что открытое и дружелюбное, при ее вопросе оно померкло. Дверца захлопнулась.

— Этого тебе не нужно знать. — Он закрыл кольцо и спрятал его в мешочек.

— Разве я не имею права?

— Будешь иметь, если заслужишь.

В его словах прозвучало такое холодное пренебрежение, что Октавия осеклась. Она ни на что не имела права, кроме того, что он ей обещал.

— Послушай, Октавия. — Тон Руперта изменился, стал почти мягким. Он взял ее за руку. — Я не могу рассказать тебе больше, чтобы окончательно не смутить твои мысли. Если ты узнаешь, что лежит между мной и Уиндхэмом, то можешь нечаянно выдать тайну. И тогда он догадается о правде — настолько невероятной, что поначалу даже не поверит. В этом случае весь наш план пропадет. Сейчас тебе надо знать лишь то, что ты должна знать. Верь мне, Октавия, когда все окажется позади, ты узнаешь все. Это я тебе обещаю.

Тогда узнает и Октавия, и целый мир. Он зажал ее лицо меж ладонями и улыбнулся, словно его улыбка могла развеять ее разочарование и обиду, стереть следы поцелуев Филиппа.

— Доверься мне.

— Хорошо, — нехотя согласилась Октавия. — Хотя работать впотьмах очень трудно. Почему ты считаешь, что я могу проговориться, если узнаю правду?

Руперт вздохнул:

— Кроме себя, я этот секрет не доверяю никому. Но если ты хочешь расторгнуть наше соглашение, я согласен.

— Разве я могу? Мы зашли слишком далеко.

— Я тоже так думаю, — серьезно согласился Руперт. — Но пойми, Октавия, я тебя ни к чему не принуждаю.

Конечно, нет, горько думала она. Не принуждает. Но если она не выполнит свою часть сделки, он не выполнит свою. И тогда придется забирать отца и снова перебираться на грязную, убогую улицу в Шордиче. Вернется прежний ужас от сознания того, что надо лазить в толпе по карманам. И раньше это было непереносимо, а теперь — просто невозможно.

В ответ она лишь посмотрела на него, и сердце Руперта сжалось от той правды, которую он увидел в ее глазах. Он мог бы ее освободить. Одним словом. И сам расправиться с Гектором Лакроссом и Дирком Ригби. Те уже сейчас на коленях умоляют, чтобы он захлопнул за ними дверцу ловушки. Ему это ничего не будет стоить. Более того, принесет известное удовлетворение: он рассчитается с бесчестными и жадными проходимцами.

Но уже в следующее мгновение он вспомнил годы скитаний, нищету, человека, имя которого он теперь носил. Настоящий Руперт Уорвик был истинным мошенником, непокорным закону вероотступником. Он пользовался алчностью и тщеславием людей — но никогда их беззащитностью, — чтобы достать денег для себя и своего молодого спутника.

Руперт Уорвик спас Каллума Уиндхэма от позорной смерти в лачуге в Кале. Спас от отчаяния и научил всему, что знал. Но погиб в пьяной ссоре в таверне в Мадриде. Умирая, он завещал молодому другу вернуться домой и забрать все, что по праву принадлежало ему. Потому что жизнь, которую вел сам Руперт Уорвик, нельзя было назвать жизнью.

И вот Каллум, взяв себе имя наставника, вернулся на родину. И теперь ему необходима помощь Октавии, чтобы отомстить за Джерваса… и годы своего нелегкого бродяжничества.

Не в состоянии видеть мольбу в ее глазах, Руперт отвернулся. Он знал, что Октавия сделает все, что нужно. Она обладает смелостью и решительностью.

— Держи меня в курсе своих дел с Уиндхэмом, — произнес он с обычной прохладцей. — Я желаю знать, где и когда вы намерены встречаться.

— Зачем?

— Затем, что хочу за тобой присматривать.

— Ты думаешь, он опасен для меня?

Руперт почувствовал язвительные нотки в ее голосе, но спокойно ответил:

— Нет, если бы я так считал, мы бы действовали по-другому.

— А если он меня поймает, когда я буду чистить его карманы?

Руперт нахмурился:

— Нужно, чтобы этого не произошло. Ведь раньше тебя не поймали ни разу. Почему это должно случиться сейчас?

Октавия пожала плечами:

— Риск всегда существует, а я давно не практиковалась.

— Ну так начни сейчас, — коротко заметил он, — прежде чем идти на серьезное дело.

— И как ты это себе представляешь? — насмешливо спросила Октавия.

— Можешь немного пошерстить гостей. А добычу где-нибудь оставишь, чтобы они подумали, что сами обронили пропажу.

— О! — Октавию поразило, как точно он воспроизвел ее собственный план.

— Неплохая идея?

Раз мысль была ее собственной, не согласиться с ней было глупо.

— Что ж, думаю, подойдет. Хотя красть у собственных гостей как-то не очень красиво.

— Не красть, а брать лишь на время, — поправил ее Руперт. Он взял в ладони ее лицо, указательным пальцем погладил губы. — Иди умойся и причешись. Сразу почувствуешь себя лучше.

— Стоит после того, как тебя тискали отвратительные руки, — не выдержала она. Глаза Руперта потухли.

— Тебя никто не принуждает, — снова повторил он. — Раньше тебя эта перспектива нисколько не беспокоила. Так отчего же так тревожит сейчас?

Тревожит, потому что тебе нет, кажется, дела до того, что я должна совершить. Тревожит оттого, что я не шлюха. А когда хладнокровно соглашалась соблазнить Филиппа Уиндхэма, еще не знала, что значит сливаться в одно целое, когда ты становишься мной, а я тобой. Вот почему меня это тревожит.

Но ничего подобного Октавия вслух не сказала.

— Ладно, все в порядке. Просто немного испугалась. Руперт постарался скрыть облегчение.

— Раньше начнется, раньше и кончится. Пойду зайду к твоему отцу. У букиниста на Чаринг-Кросс отыскался древний томик «Достопамятных мыслей» Ксенофонта. Он его, наверное, заинтересует.

— Ты слишком заботишься об отце.

— А разве не следует? — озадаченно спросил Руперт.

— Просто это меня удивляет, — пожала плечами Октавия.

— Ты считаешь меня невнимательным? — Он казался раздосадованным.

— Нет, просто способным заниматься только одним делом. — Октавия вышла из комнаты.

Руперт неподвижно глядел на дверь, которую она оставила слегка приоткрытой, а в воздухе еще витал тонкий запах духов.

Октавия считала, что ему безразличны ее чувства и переживания, и была так далека от правды! Она не подозревала, насколько его мучила мысль о том, что ей предстояло сделать. Не могла знать, каких усилий ему стоило делать вид, что ему на все наплевать. Когда-то так оно и было. Но после того как он узнал Октавию, все, что касалось ее, стало для него близким.

Широкими, сердитыми шагами Руперт ходил по гостиной, убеждая себя в том, что не просто использует девушку. Октавия знала, на что идет. И согласилась по собственной воле.

Но так ли это на самом деле?

Как быть с тем первым разом? С зельем с гвоздичным ароматом, подмешанным в коньячный пунш? Тогда он ее еще не знал. А если бы знал, смог бы совершить такое?

— Черт побери! — Руки вцепились в каминную полку, так что побелели костяшки.

Он изо всех сил пытался вернуть душевное равновесие, обрести ясность цели. Что сделано, то сделано. Камень покатился и набирает скорость, но никого не заденет.

Октавии ничто не повредит. В память покойного Руперта Уорвика он дал себе молчаливую клятву, что по его вине Октавия Морган больше никогда не пострадает.

Наконец успокоившись, он вышел из гостиной и направился к Оливеру Моргану.

Глава 13

В воздухе пахло весной. Октавия немного помедлила и сорвала ветку форзиции с цветущего куста. Она находилась в странном настроении: волнение и недобрые предчувствия быстрее гнали по жилам кровь.

Она ощущала себя как обычно после проведенных с графом Уиндхэмом часов. Все это время она словно шла по острию ножа: оттачивая ум, вступала в словесный поединок; целовала так, чтобы он почувствовал неподдельную страсть; обещала большее, но продолжала медлить. Граф был нетерпелив, но игру не бросал. А Октавия так и не смогла обнаружить что-нибудь хоть отдаленно напоминающее шелковый мешочек, который показывал ей Руперт. Он был настолько мал, что пальцы не могли его нащупать, а между тем приближался момент, когда следовало, зажав себя до предела, сделать наконец следующий шаг.

Октавия слабо надеялась, что окончательной капитуляции все же удастся избежать.

— Спасибо, Гриффин. Какой сегодня чудный день, — поздоровалась она с дворецким, встретившим ее в дверях.

— В самом деле, миледи.

— Попроси кого-нибудь из слуг срезать цветы и поставить в гостиную. — Она сняла перчатки. — Цветы прелестны, но скоро увянут.

— Хорошо, миледи.

— В медных вазах, — добавила Октавия уже на лестнице. — Его светлость дома?

— Нет, миледи. Лорд Руперт уехал около часа назад и просил к обеду его не ждать.

— Да? — Октавия задержалась на нижней ступеньке. Руперт ведь собирался обедать дома и даже просил приготовить свой любимый десерт.

— Он не сказал, куда едет? Не оставлял мне записки?

— Не думаю, мадам. У него был гость, и вскоре после его ухода его светлость уехал.

В голосе Гриффина промелькнуло нечто напоминающее неодобрение.

— Что это был за человек?

— Точно, миледи, не знаю. Я бы сказал, не джентльмен. Да, явно не джентльмен.

— Понятно. Спасибо, Гриффин. — Нахмурившись, Октавия стала подниматься по лестнице. Бен. Вероятно, Бен.

Что привело Бена на Довер-стрит? Не иначе сведения, способные заинтересовать Лорда Ника. Несколько дней назад Руперт вскользь упомянул, что у них кончаются деньги, но не сказал, как собирается выкручиваться, и Октавия решила, что он намерен больше играть. Но может быть. Лорд Ник хочет снова выйти на дорогу?

В спальне она мрачно посмотрела в окно. Нервное возбуждение по-прежнему будоражило кровь. Ей вовсе не хотелось сидеть на Довер-стрит, пока Руперт мчится через пустошь Патни. У него оставалось множество тайн, но эту опасность они должны делить пополам. Опасность и восторг…

Она улыбнулась, вспомнив ведьму Корнелию. Вероятно, у Бена есть сведения о новых богатых путешественниках, собирающихся пересечь пустошь.

Больше не раздумывая ни минуты, Октавия подбежала к шкафу, вытащила дорожный костюм, сапоги, плащ и через пять минут была уже одета.

В дверях она задержалась. Разбойники обычно носили маски.

Мысль эта ее развеселила, и она, усмехнувшись, отыскала в гардеробе черную шелковую маску и сунула в карман плаща. Потом сбежала по лестнице.

— Гриффин, я обедать не буду. Мистер Морган сейчас в библиотеке. Извинись за меня, когда он вернется, и передай, что лорду Руперту и мне пришлось срочно уехать.

— Хорошо, миледи. Вызвать для вас портшез?

— Не надо. — И, не давая больше никаких объяснений, Октавия легко спустилась по ступеням и направилась в конюшню.

Ее серая в яблоках кобыла была хороша для прогулок в парке, но вряд ли подходила для разбоя на большой дороге. Поэтому Октавия выбрала Питера. Ведь сам Руперт, конечно, снова взял Люцифера.

Она подождала, пока конюх оседлает могучего жеребца. Руперт ездил по городу на приметном серебристом коне так же часто, как и на Питере, и это казалось Октавии верхом безрассудства, которого она никак не ожидала от человека, так расчетливо строившего все свои планы. И не переставала опасаться, что очередная жертва Лорда Ника закричит на улице, узнав его необычную лошадь.

Руперт смеялся над ее страхами. Если не хочешь проспать всю жизнь, следует рисковать, говаривал он в ответ. Октавия возражала, что жизнь разбойника с большой дороги и так полна опасностей и нечего понапрасну испытывать счастье. Такой же безрассудный вызов судьбе теперь бросала она сама.

Пять миль до «Королевского дуба» заняли не больше часа. Уже спускался апрельский вечер, когда Октавия остановилась на углу улочки, ведущей к таверне. Питер втянул ноздрями воздух и, никем не направляемый, повернул к знакомой конюшне.