Коммунистическая оппозиция в СССР (1923-1927) (Том 1)

      "Комбинированный тип государства"
      В центре октябрьских разногласий стоял вопрос о вооруженном восстании для захвата власти. Не поняв до конца ленинской постановки этого вопроса, нельзя, разумеется, понять и октябрьских разногласий. Между тем, я сейчас хочу показать на примере, играющем ныне в дискуссии первостепенную роль, что многие товарищи, обвиняющие меня в отступлении от ленинизма, на самом деле плохо знают Ленина и плохо продумали его постановку вопроса о захвате власти.
      В предисловии я мимоходом упоминаю, что, выступив против захвата власти, авторы письма "К текущему моменту" оказались вынуждены занять приблизительно ту же позицию, которую в известный момент германской революции 1918-1919 годов занял тогдашний вождь независимой социал-демократии Гильфердинг, предложивший включить Советы в демократическую конституцию. Это мое сопоставление подверглось особо суровой критике. Меня обвиняли, во-первых, в том,что я совершенно неправильно и даже "недобросовестно" сблизил позицию тов. Каменева с позицией Гильфердинга; одновременно с этим мне доказывали, что и Ленин высказывался в духе сочетания Советов с Учредительным Собранием и что, стало быть, я опять ревизую ленинизм. Меня обвиняли в том, что я не понял того переходного момента, когда партия боролась за власть Советов, но в то же время еще не отказалась от Учредительного Собрания. Наконец, меня уличали в том, что и сам я, ведя агитацию за власть Советов, говорил о созыве Учредительного Собрания. Главное, однако, обвинение, как и во всех других случаях, состояло в том, что я позицию Ленина сблизил с позицией Гильфердинга: ревизия ленинизма, умаление ленинизма. Посмотрим, так ли это? Выяснение этого важнейшего эпизода бросит яркий свет и на вопрос о разногласиях 1917 года.
      В самом деле, партия боролась тогда за власть Советов и в то же время -- за созыв Учредительного Собрания. Один из наиболее популярных лозунгов агитации гласил, что без захвата власти Советами Учредительное
      Собрание не будет созвано, а если и будет созвано, то станет орудием контрреволюции. Именно так ставился вопрос Лениным и партией: путь к Учредительному Собранию не через Временнное правительство и Предпарламент, а через диктатуру пролетариата и беднейшего крестьянства. Учредительное Собрание не как расширенное издание Предпарламента, а как составная часть рабоче-крестьянского государства. В этом был гвоздь вопроса. Противники захвата власти противопоставляли ленинскому пути восстания - надежды на Учредительное Собрание. Они доказывали (см. письмо "К текущему моменту"), что буржуазия "не посмеет" сорвать Учредительное Собрание и не будет в состоянии подделать выборы в него. Они доказывали, что наша партия будет в Учредительном Собрании сильной оппозицией, имеющей, примерно, треть голосов Это приводит их к следующей перспективе: "Советы, внедрившиеся в жизнь(?), не смогут быть уничтожены... Только на Советы может опереться в своей революционной (?) работе и Учредительное Собрание. Учредительное Собрание и Советы - вот тот комбинированный тип государственных учреждений, к которому мы идем". Таким образом, комбинированный тип государственности состоит в том, что власть через Временное правительство, Предпарламент и созванное им Учредительное Собрание остается в руках буржуазных классов. Мы играем роль оппозиции в Учредительном Собрании и в то же время остаемся руководящей партией Советов. Другими словами, здесь была перспектива продолжения двоевластия, которое было возможно в течение известного времени при профессиональных между классовых соглашателях, меньшевиках и эсерах, но становилось абсолютно невозможным при том условии, что в Советах большевики в большинстве, а в Учредительном Собрании - в меньшинстве.
      Разумеется, ленинская позиция не имела с этим ничего общего. Он говорил: сперва возьмем власть, потом созовем Учредительное Собрание и, если понадобится, скомбинируем его с Советами. В чем позиция Ленина отличалась от позиции авторов письма "К текущему моменту"? - В основном вопросе революции: и вопросе о власти. У Ленина и Учредительное Собрание и Советы являлись органами одного и того же класса, или союза неимущих классов (пролетариата и деревенской бедноты); воп-рос о комбинировании учредилки с Советами получал для Ленина организационно-технический характер. У противников его Советы представля-ли один класс (пролетариат и бедноту), а Учредительное Собрание оставалось органом имущих классов. Держать курс на такой комбинированный тип можно было лишь исходя из фантастической надежды на то, что безвластные Советы будут "револьвером у виска буржуазии" и что буржуазия будет "комбинировать" с ними свою политику. Именно в этом и было сходство с позицией Гильфердинга, который, в период своего наибольшего левения, выступая против диктатуры пролетариата, предлагал ввести Советы в конституцию, как орудие давления на имущие классы, то есть как не стреляющий револьвер!
      Или это все еще не ясно? Тогда обратимся к наиболее авторитетному для всех нас свидетелю и истолкователю. Обратимся к Ленину. Если б мои критики сделали это своевременно и внимательно, они оградили бы
      читателей от большой путаницы. Раскроем XIV том и найдем там в "Письме к товарищам" (от 16-17 октября) следующие, поистине замечательные строки: "Тут не вывернуться нашим печальным пессимистам никогда. Отказ от восстания есть отказ от передачи власти Советам и "передача" всех надежд и упований на добренькую буржуазию, которая "обещала" созвать Учредительное Собрание. Неужели трудно понять, что при власти в руках Советов Учредительное Собрание обеспечено и его успех обеспечен? Это тысячи раз говорили большевики. Никто ни разу не пытался опровергнуть этого. Такой "комбинированный тип" все признавали, но протащить теперь под словечком "комбинированный тип" отказ от передачи власти Советам, протащить тайком, боясь отречься от нашего лозунга открыто, - что это такое? Можно ли подыскать для характеристики этого парламентские выражения? Нашему пессимисту ответили метко: револьвер без пули? Если да, то это прямой переход к Либерданам, которые тысячу раз объявляли Советы "револьвером" и тысячи раз обманывали народ, ибо Советы при их господстве оказывались нулем. А если револьвер "с пулей", то это и есть техническая подготовка восстания, ибо пулю надо достать, револьвер надо зарядить, да и одной пули маловато будет. Либо переход к Либерданам и открытый отказ от лозунга "вся власть Советам", либо восстание. Середины нет" (сс. 271-276). Когда читаешь эти поразительные строки, то кажется, что Ленин просто подает свой голос в нынешней дискуссии. Не дожидаясь ни чьих последующих разъяснений, Ленин заявляет, что под формулой комбинированно типа "протаскиваются" политические идеи прямо противоположные тем, которые он, Ленин, отстаивает. А когда я в своем предисловии в крайне смягченной форме повторил ленинскую характеристику "комбинированного государства", основанного на двоевластии, критики заявили, что я под флагом ленинизма протаскиваю... "троцкизм". Ну разве ж это не поразительно?! Разве ж здесь не вскрывается вся механика построения "троцкистской" опасности в партии? Если под "троцкизмом" (в старом, довоенном смысле) понимать примирение непримиримых по существу тенденций, то комбинированный тип государства, без захвата власти, можно с несомненным теоретическим правом подвести под "троцкизм" в указанном только что смысле слова. Только не я этот "троцкизм" проводил. И не я его ныне задним числом защищаю от Ленина.
      Думаю и надеюсь, что вопрос теперь ясен. Во всяком случае, сделать его более ясным уж не в моих силах. Нельзя за Ленина сказать яснее, чем сказал за себя сам Ленин. А ведь меня корили тем, что даже комсомольцы поймали мою ошибку. Увы, вслед за некоторыми старшими товарищами, комсомольцы обнаружили лишь, что плохо читали или плохо поняли Ленина в основном вопросе октябрьской революции: в вопросе о власти.
      Исчерпывающая весь наш спор ленинская цитата о "комбинированном типе" относится к середине октября, то есть написана им дней за десять до восстания. Однако Ленин и позже возвращался к тому же вопросу. С беспощадной теоретической ясностью Ленин формулировал позицию революционного марксизма в этом вопросе 26 декабря 1917 года, то есть
      через два с половиной месяца после только что цитированного "Письма к товарищам" октябрьское восстание было уже далеко позади. Власть была уже в руках Советов. И, тем не менее, Ленин, который не имел склонности искусственно оживлять оставленные позади разногласия, если в этом не было безусловной необходимости, счел необходимым 26 декабря, то есть перед созывом учредилки, вернуться к спорному вопросу. Вот что мы читаем по этому поводу в его тезисах об Учредительном Собрании: "Всякая попытка, прямая или косвенная, рассматривать вопрос об Учредительном Собрании с формальной, юридической стороны, в рамках обычной буржуазной демократии, вне учета классовой борьбы и гражданской войны, является изменой делу пролетариата и переходом на точку зрения буржуазии. Предостеречь всех и каждого от этой ошибки, в которую впадают немногие из верхов большевизма, не умевших оценить октябрьского восстания и задач диктатуры пролетариата, есть безусловный долг революционной социал-демократии" (т. XV, стр. 53).
      Ленин считал, как видим, безусловным долгом своим предупредить всех и каждого от ошибки, обнаружившейся как раз в споре о "комбинированном" типе государства. Он считал нужным сделать такое предупреждение, очень жесткое по тону, спустя два месяца после победоносного восстания. Мы видим, однако, что смысл этого предупреждения некоторыми товарищами наполовину забыт, наполовину ложно истолкован. А между тем, в международном масштабе - а, следовательно, и для нас -оно сохраняет и сегодня всю свою силу. Ведь всем коммунистическим партиям еще только предстоит пройти через стадию фактического ниспровержения демократического государства. Это задача гигантской трудности; в странах старой демократии -- в тысячу раз более трудная, чем у нас. Формально все коммунисты стоят на почве "отрицания" формальной демократии. Но ведь это еще не решает вопроса. Остается еще самое главное: революционно ниспровергнуть демократию, глубоко вросшую в национальные нравы, ниспровергнуть на деле. Давление буржуазно-демократического общественного мнения окажет на этом пути могущественнейшее сопротивление, которое нужно понять и оценить заранее. Это сопротивление неизбежно проникнет и внутрь самих коммунистических партий, вызовет внутри их соответственные группировки. Можно заранее не сомневаться, что самой распространенной, нормальной, типичной формой "соглашательства" с буржуазной демократией явится именно идея "комбинированного государства" --в обход восстания и захвата власти. Это естественно вытекает из всей обстановки, из всех традиций, из всего соотношения классов. Вот почему нужно "предостеречь всех и каждого" от этой неизбежной опасности, которая для менее закаленных партий может стать роковой. Вот почему нужно сказать европейским товарищам: "смотрите, у нас в России, при нашей превосходной партии, иллюзии демократии, хотя бы и своеобразно преломленные, овладели в решающий момент сознанием выдающихся революционеров; у вас эта опасность неизмеримо больше; готовьтесь к ней; изучайте опыт октября; продумывайте его во всей его революционной конкретности: впитывайте его в плоть и в кровь!" Делать такие предостережения не значит подменять
      ленинизм. Нет, это значит верой и правдой служить ему.
      Тов. Зиновьев спрашивает: была ли предоктябрьская и октябрьская оппозиция против захвата власти правой группировкой, или правым течением, или правым крылом? На этот вопрос, который, казалось бы, вовсе и не является вопросом, тов. Зиновьев отвечает отрицательно. Его ответ чисто формалистический: так как большевистская партия монолитна, то у нее не могло быть в октябре правого крыла. Но совершенно очевидно, что большевистская партия не в том смысле монолитна, что в ней никогда не возникало правых тенденций, а в том смысле, что она всегда успешно справлялась с ними: иногда отсекала их, иногда рассасывала. Так было и в октябрьский период. Казалось бы, тут и спорить не о чем: раз в момент, когда переворот назрел, в партии обнаружилась оппозиция против переворота, то это была оппозиция справа, а не слева. Не можем же мы, как марксисты, ограничиваться только психологической характеристикой оппозиции: "колебания", "сомнения", "нерешительность" и прочее. Ведь эти колебания имели политический, а не какой другой характер. Ведь эти колебания противопоставляли себя борьбе пролетариата за власть. Ведь это противопоставление обосновывалось теоретически и велось под политическими лозунгами. Как же можно отказываться от политической характеристики внутрипартийной оппозиции, выступившей в решающий момент против захвата власти пролетариатом? И почему необходимо такое воздержание от политической оценки? Это я совершенно отказываюсь понять. Можно, конечно, поставить вопрос психологически и персонально, например: случайно или неслучайно тот или другой товарищ оказался в составе оппозиции против захвата власти? Я этого вопроса совершенно не касался, ибо он не лежит в плоскости оценки тенденций партийного развития. Тот факт, что у одних товарищей оппозиция измерялась месяцами, у других - неделями, может иметь только личное, биографическое значение, но не влияет на политическую оценку самой позиции. Она отражала давление на партию буржуазного общественного мнения в тот период, когда над головой буржуазного общества сгущалась смертельная опасность. Ленин обвинял представителей оппозиции в том, что они "фатально" проявляют оптимизм насчет буржуазии, и "пессимизм" - по части революционных сил и способностей пролетариата (XIV, ч. II, стр. 276). Надо просто перечитать письма, статьи и речи Ленина, относящиеся к этой эпохе, и всякий убедится без труда, что через них красной нитью проходит характеристика оппозиции, как правого уклона, отражавшего давление буржуазии на партию пролетариата в период, предшествующий завоеванию власти. Причем характеристика эта не ограничивается одним только периодом непосредственной острой борьбы с правой оппозицией, а повторяется у Ленина и значительно позже. Так, в конце февраля 1918 года, то есть четыре месяца спустя после октябрьского переворота, во время "свирепой" борьбы с левыми коммунистами, Ленин называет октябрьскую оппозицию "оппортунистами Октября". Можно, конечно, напасть и на эту оценку: разве в монолитной большевистской оппозиции могут быть оппортунисты? Но такой формалистический довод, конечно, повиснет в воздухе, раз дело идет о полити
      ческой оценке. А политическая оценка была дана Лениным, им обоснована, и считалась общепризнанной в партии. Не знаю, зачем ее ныне ставить под знак сомнения?
      Почему правильная политическая оценка октябрьской оппозиции важна? Потому что она имеет международное значение; она еще только получит свое полное значение в будущем. Здесь мы подходим вплотную к одному из главных уроков нашего октября, и урок этот получает ныне новые, огромные пропорции после отрицательного опыта немецкого октября. С этим уроком мы будем встречаться в каждой пролетарской революции.
      Среди многих трудностей пролетарского переворота есть одна совершенно определенная, конкретная, специфическая: она вытекает из задачи партийно-революционного руководства. При резком повороте событий даже самые революционные партии, как повторял Ленин, рискуют отстать, и противопоставить вчерашние лозунги или приемы борьбы новым задачам, новым потребностям. А более резкого поворота событий, чем тот поворот, который создает необходимость вооруженного восстания пролетариата, вообще не может быть. Здесь и возникает опасность несоответствия между партийным руководством, между политикой партии в целом и между поведением класса. В "нормальных"условиях, то есть при сравнительно медленном движении политической жизни, такие несоответствия, хоть и с ущербом, но без катастрофы. А в периоды острых революционных кризисов не хватает как раз времени для того, чтобы устранить несоответствие и, так сказать, выравнять фронт под огнем. Периоды высшего обострения революционного кризиса бывают, по самой своей природе, быстротечны. Несоответствие между революционным руководством (шатания, колебания, выжидательность...) и объективными задачами революции может иногда в течение нескольких недель и даже дней привести к катастрофе, к утрате того, что было подготовлено годами работы. Разумеется, несоответствие между руководством и партией (классом, всей обстановкой) может иметь и противоположный характер: это когда руководство обгоняет развитие революции, принимая пятый месяц беременности за девятый. Наиболее яркий пример такого несоответствия мы видели в Германии в марте 1921 года. Там мы имели в партии крайнее проявление "детской болезни левизны", и как результат -пучизм (революционный авантюризм). Эта опасность вполне реальна и для будущего. Уроки Третьего Конгресса Коминтерна сохраняют поэтому всю свою силу. Но прошлогодний немецкий опыт показал нам с жестокой наглядностью противоположную опасность: обстановка созрела, а руководство отстает. Пока руководство успеет выровняться по обстановке, меняется обстановка: массы отливают и резко ухудшается соотношение сил. В немецком поражении прошлого года было, конечно, много национального своеобразия, но были и глубоко типические черты, которые знаменуют общую опасность. Ее можно назвать кризисом революционного руководства. Низы пролетарской партии гораздо менее восприимчивы к давлению буржуазно-демократического общественного мнения, но известные элементы партийных верхов и среднего партийного слоя будут неизбежно, в большей или меньшей мере, поддаваться материальному и
      идейному террору буржуазии в решающий момент. Отмахиваться от этой опасности нельзя. Конечно, против нее нет какого-либо спасительного средства, пригодного на все случаи. Но первый шаг борьбы с опасностью понять ее источник и природу. Появление (или развитие) правой группировки в каждой коммунистической партии в "октябрьский" период отражает, с одной стороны, величайшие объективные трудности и опасности, а с другой, - бешеный напор буржуазного общественного мнения. В этом суть и смысл правой группировки. Именно поэтому неизбежно возникновение в коммунистических партиях колебаний и шатаний в этот именно момент, когда они более всего опасны. У нас эти колебания и трения имели минимальный характер. Это и дало нам возможность совершить октябрь. На противоположном полюсе стоит германская коммунистическая партия, где революционная ситуация оказалась упущенной, а внутрипартийный кризис был так остер, что привел к полному обновлению всего руководящего аппарата партии. Между этими крайними полюсами будут, по всей вероятности, располагаться все коммунистические партии в свой "октябрьский" период. Свести неизбежные кризисы революционного руководства к минимуму - одна из важнейших задач каждой коммунистической партии и Коминтерна в целом. Достигнуть этого можно, лишь поняв наш октябрьский опыт, поняв политическое содержание октябрьской оппозиции внутри нашей партии.
      Вопросы настоящего
      Чтобы перейти от оценок и уроков прошлого к вопросам настоящего, я начну с частного, но чрезвычайного яркого и острого обвинения, которое поразило меня своей неожиданностью.
      Один из критиков договорился до того, будто в своих воспоминаниях я взваливаю "ответственность"(?!?) за красный террор на Ленина. Что, собственно, может означать такая мысль? Она предполагает, очевидно, какую-то потребность снять с себя ответственность за террор, как орудие революционной борьбы. Но откуда могла бы появиться такая потребность? Мне это не понятно ни политически, ни психологически. Правда, буржуазные правительства, пришедшие к власти путем революций, дворцовых переворотов и заговоров и прочее, всегда ощущали потребность набросить покров забвения на условия своего пришествия к власти. При-крашиваиие и фальсификация своего "нелегального" прошлого, выскабливание из него воспоминаний о применявшемся кровавом насилии входят непременной составной частью в работу буржуазных правительств, пришедших к власти насильственным путем, после того, как они успеют упрочиться, укрепиться и выработать в себе необходимые консервативные навыки. Но как и почему такая потребность может возникнуть у пролетарских революционеров? Мы существуем как государство свыше семи лет, мы находимся в дипломатических отношениях даже с архиконсервативным правительством Великобритании, принимаем титулованных послов, но мы ни на йоту не отказываемся от тех методов, которые привели нашу партию к власти и которые октябрьским опытом
      введены в железный арсенал мирового революционного движения. Мы сейчас имеем также мало оснований отказываться от применявшихся нами методов революционного насилия или замалчивать их, как и в те дни, когда мы к ним вынуждены были прибегать для спасения революции. Да, мы принимаем титулованных послов и мы допускаем частный капиталистический оборот, на основе которого воссоздается сухаревское общественное мнение. Конечно, всероссийская Сухаревка, которая вынуждена подчиняться советской власти, весьма мечтает о том, чтобы советское правительство, пришедшее к власти архи-"незаконными" и "варварскими" путями, облагообразилось и стало настоящей "цивилизованной", "почтенной", демократической, то есть консервативной буржуазной властью. При этих условиях не только наша недоношенная, но и международная буржуазия охотно простили бы советской власти ее "незаконное" происхождение, в уверенности, что мы сами не станем о нем больше напоминать. Но поскольку мы не собираемся ни на йоту меняться в своей классовой сущности, поскольку мы сохраняем в полной неприкосновенности свое революционное презрение к буржуазному общественному мнению, у нас не может быть никакой потребности отрекаться от своего прошлого, "сбрасывать" с себя ответственность за красный террор. Совершенно уж недостойной является мысль о желании сбросить эту ответственность - на Ленина. Кто может на него эту ответственность "сбросить"? Он ее несет и без того. За октябрь, за переворот, за революцию, за красный террор, за гражданскую войну - за все это он несет ответственность перед рабочим классом и перед историей и будет ее нести "во веки веков". Или тут, может быть, речь идет об излишествах, об эксцессах? Да где же и когда революции делались без "излишеств" и без эксцессов? Сколько раз Ленин разъяснял эту простую мысль филистерам, приходившим в ужас от эксцессов апреля, июля и октября! Да, ничто не снимает с Ленина "ответственности" за красный террор, ничто и никто. Даже и слишком услужливые "защитники". Красный террор был необходимым орудием революции. Без него она погибла бы. Революции уже не раз погибали из-за мягкотелости, нерешительности, добродушия трудящихся масс. Даже наша партия, несмотря на весь предшествующий закал, несла в себе эти элементы добродушия и революционной беспечности. Никто так не продумал заранее неимоверные трудности революции, ее внутренние и внешние опасности, как Ленин. Никто так ясно не понимал еще до переворота, что без расправы с имущими классами, без мероприятий самого сурового в истории террора никогда не устоять пролетарской власти, окруженной врагами со всех сторон. Вот это свое понимание и вытекающую из нее напряженную волю к борьбе Ленин, капля по капле, вливал в ближайших своих сотрудников, а через них и с ними - во всю партию и трудящиеся массы, Об этом именно я говорю в своих воспоминаниях. Я рисую как Ленин на первых порах революции, наблюдая всюду халатность, беспечность, излишнюю самоуверенность перед лицом нагромождавшихся опасностей и бедствий, на каждом шагу учил своих сотрудников тому, что революция может спастись, лишь перестроив самый характер свой на иной, более суровый лад и вооружившись
      мечом красного террора. Вот об этом я и говорю в воспоминаниях. О великой проницательности Ленина, о великой силе духа, о революционной беспощадности - при великой личной человечности. Искать чего-либо другого в моих словах, усматривать в них желание "подкинуть" Ленину ответственность за террор может только политическая тупость и психологическая пошлость.
      Если б я хотел так легко швыряться отравленными подозрениями, как иные из моих критиков, я сказал бы: не у меня надо искать "нэповских" тенденций, а именно у тех, которым может приходить в голову самая мысль об отречении от красного террора. И если бы кое-кто из Сухаревской сволочи серьезно поверил таким и подобным обвинениям и стал строить на них какие-либо надежды, то это значило бы лишь, что обвинители создают призрак троцкизма применительно к Сухаревке, -- но это вовсе не значит, что у меня с этим призраком есть что бы то ни было общего.
      * * *
      Доводы от Сухаревки, внутренней или эмигрантской, нужно вообще привлекать с величайшей осторожностью. Конечно, враги всех мастей радуются каждому нашему разногласию, каждой дискуссии, стремятся раздвинуть каждую щель. Но для того, чтобы из их оценок делать те или другие выводы, нужно проверить: во-первых, понимают ли они, о чем говорят, ибо симптоматическое значение имеет лишь серьезная, деловая и устойчивая оценка умного врага; и во-вторых, не фабрикуют ли они свои оценки специально для того, чтобы разжечь наши разногласия, подлив масла в огонь дискуссии? Особенно это относится к эмигрантской печати, у которой своих прямых политических задач нет, ибо нет массового читателя, и которая спекулирует, главным образом на том, какой отголосок ее суждения найдут в советской печати.
      Я приведу один пример, но, как мне кажется, показательный. В нашей печати сообщалось, что меньшевистский "Социалистический вестник" во время прошлогодней дискуссии возлагал большие надежды на "оппозицию" или на отдельные ее элементы. Я не проверял этого сообщения, но вполне допускаю, что такие проницательные реалисты, как Дан и К0, надеявшиеся всю жизнь на демократизацию буржуазии, ныне исполнились надежд на меньшевизацию большевистской партии. Однако, совершенно случайно раскрыв No 7 правоменыпевистской "Зари", я в статье Ст. Ивановича нашел следующую критику, направленную против надежд Дана и К° на эволюцию большевистской партии. "Может быть, им (Дану и К0) что-нибудь известно насчет этой оппозиции такое, что неизвестно всем прочим. Но если им известно только то, что известно и всем прочим, то не может же им быть неизвестным и то, что именно среди оппозиции внутри РКП находятся наиболее утопические сторонники диктатуры, наиболее твердокаменные ее ортодоксы, влияние которых и сказалось в последних взрывах левого бешенства, в антинэповском курсе и тому подобное. Каким образом именно из этих ортодоксов "октября" могут
      выделиться по словам платформы "элементы, способные... сыграть, благодаря своему положению, значительную роль в деле подготовки демократической ликвидации диктатуры"? Платформа находит, что вес это может совершиться "под давлением развивающегося и приходящего к классовому сознанию рабочего движения". Но это совершенно произвольная гипотеза, при том опровергнутая жизнью еще до того, как она попала в платформу. Именно под влиянием длинной полосы бурных забастовок, иногда даже с политическими требованиями, оппозиция РКП потребовала усиления диктатуры, крови буржуя, нового курса. Жизнь показала, что оппозиция выделяет наиболее прожженных демагогов диктатуры, а платформа ждет отсюда выделения элементов демократии. Как неразумно поступает жизнь, что так расходится с платформой!" (стр. 197).
      Эту цитату из статьи беломеньшевистского проходимца я с естественной брезгливостью воспроизвожу в работе, посвященной внутренним вопросам нашей партии. Я далек от мысли делать из цитаты какие-либо политические выводы, кроме одного: осторожнее с отзывами и суждениями эмиграции! Осторожнее с вырванными наудачу суждениями европейской буржуазной печати! Мнения врагов учитывать всегда полезно. Но нужно это делать критически и не наделять врага большей прницатель-ностью, чем та, какою он располагает на деле. Не забудем, что буржуазия вслепую судит о тех для нее совершенно недоступных вопросах, которые составляют главное содержание нашей работы. Не забудем, что мировая капиталистическая печать не раз на протяжении советского режима заявляла, что Ленин стремится перевести Россию на национально-консервативные рельсы, но что ему мешают "левые", под именем которых фигурировали то Бухарин, то Зиновьев, то автор этих строк. Неужели же эти суждения были симптомом чего-либо другого, кроме тупости буржуазной мысли пред лицом задач пролетарской диктатуры? Особенно же недопустим такой образ действий, когда мы своими пристрастными, искуствен-ными обвинениями сперва вводим в заблуждение томящуюся надеждами буржуазную печать, а затем кривое отражение в ней наших собственных слов выдаем за убедительную буржуазную оценку. Таким образом мы выдаем за реальность тень того призрака, который мы сами создаем!
      * * *
      Чтобы придать призраку "троцкизма", построенному на комбинации старых цитат, хоть некоторую актуальность (злободневность), критиками, особенно тов. Зиновьевым, выдвинуты были -- правда, в крайне общей и неопределенной форме, -- вопросы текущей внутренней политики. Никакой дискуссии по этим вопросам я не поднимал. Ни на какие конкретные столкновения по этим вопросам тов. Зиновьев не ссылается. Никакого повода мое предисловие для обсуждения этих вопросов не дает. Решения XIII съезда я нигде не оспаривал и во всей своей работе строго проводил. Но, так или иначе, мое предисловие было истолковано не на фоне поражения немецкой революции, а на фоне прошлогодней дискуссии. В связи с этим мое предисловие послужило поводом для постановки вопроса о моей "линии" вообще.
      Тов. Зиновьев выдвигает целый ряд пунктов, которые должны, по его мнению, характеризовать мою линию, как направленную против линии партии.
      Я стремлюсь будто бы ослабить руководящую роль партии в государстве. Я не могу принять это обвинение ни в какой степени. Чтобы подойти к этому общему вопросу совершенно конкретно, я напомню хотя бы, что рядом постановлений последнего времени ЦК снова и очень категорически высказался против замещения партийными органами местных органов советской власти. Должно ли это постановление ослабить роль партии? Нет, правильное проведение этой линии только усилит и укрепит роль партии. Разумеется, в этих рамках могут быть практические расхождения. Однако, и относительно таких чисто практических расхождений тов. Зиновьев не приводит каких-либо новых примеров, так как их в практике нашей работы не было.