Безграничная любовь

Олли всегда являлся первым на эти собрания, ровно в десять, со всеми своими блокнотами и книгами. Потом, в десять пятнадцать, приходил Карр со свертками планов. И точно в десять двадцать Митч уходил из библиотеки, где читал нью-йоркские и сан-францискские газеты, входил в свой кабинет со словами «доброе утро всем» и начинал собрание.

Уезжая на верховую прогулку, Киф видел их через широкое окно отцовского кабинета. Письменный стол отца был огромным. Карр раскладывал на нем свои планы, тыча в них обгрызенными пальцами, отец же заинтересованно склонялся над ними, а Олли пробегал с карандашом по длинной колонке цифр и ненавязчиво кашлял в платок.

Олли всегда оставался пообедать с ними, и Джо всегда пыталась разговорить его, но безуспешно.

— Как мама?

— Очень хорошо, спасибо, тетя Джо. Она говорит, что на прошлой неделе цена на говядину была аж десять центов за фунт на рынке.

— Что, интересно, тетя Эйлин делала на рынке? — спросила Эдит.

— О, я не думаю, что мама когда-либо в действительности была на рынке, — ответил Олли, осторожно покашливая в салфетку, — но я спрашиваю ее о ценах, просто чтобы она была в курсе. Ведь надо присматривать за прислугой, знаете, особенно в наши дни. Так что мама ведет хозяйственные книги. Масло на этой неделе опять подскочило в цене — три цента за фунт. — Он экономно помазал им рогалик.

После обеда Олли обычно возвращался в Миллтаун, а Карр сидел с отцом с полчаса на веранде, обсуждая строительство железнодорожной ветки от Розберга до Кэмптена. Киф не мог представить себе, где они брали материал для нескончаемых бесед по вторникам.

Как-то раз он услышал обрывки их разговора о «правах на путь», «судебных решениях» и «собственности на землю».

— Это узкое место, — сказал как-то Карр, — но на него пойдет не меньше тысячи телег с землей.

— Да уж, это проблема, — ответил Митч. «И почему они никогда не говорят об интересных вещах? — удивлялся Киф. — Например, о новом правиле, принятом в этом году Национальной лигой». Он пытался как-то объяснить это правило матери, и она сказала, что все поняла. Но Киф знал, что это не так. Отец сказал на это только:

— Я слышал, что игроки пытаются организовать в этом году Союз. Если они уйдут туда, то у владельцев не будет никакой прибыли.

Киф пытался также заинтересовать их новым своим фотоаппаратом. Райль послал ему его в школу, и Киф очень, гордился сделанными снимками, но отец сказал только:

— А где Райль? Он послал тебе свой адрес? И когда он выяснил, что Киф больше не знал ничего о Райле, они опять стали говорить на те же темы — о железных дорогах, ценах на сталь и о том, какую зарплату платить рабочим.

— Слушай, — сказал как-то Киф за обедом, — мне кажется, за это время вы могли построить уже с десяток железнодорожных веток. Та железная дорога, что вы строите, — она что, очень большая?

— Двадцать четыре мили. Мы кончим строить ее через несколько недель.

— Ты хочешь сказать, что на строительство двадцати четырех миль уходят целые месяцы?

— Мы делаем в среднем две мили в день только в некоторых местах.

— Боже, так что же вы делаете все это время?

— Обследование — покупаем землю и права на прокладывание пути. Не думай, я не бездельничаю! — Карр повернулся к брату спиной. — Отец, мы наконец утвердили тот последний, 5, 2 процента уклон. Нам ничего не остается, как только либо ввести его, либо взрывать тоннель в огромной скале, — сказал он. — Между прочим, сэр, я хочу привезти Тэдлока, инженера, а в следующий вторник обсудить это.

— Скажи ему, чтоб он привез все цифры, — сказал Олли.

— И еще, что он приглашен на обед, — добавила Джо.

— Как будет хорошо, если вы сможете закончить к четвертому июля, — сказал Митч, когда все они после ужина сидели на веранде.

Светила полная луна, и в воздухе носился запах лилий.

— Нет никакой надежды на то, что мы сумеем закончить так рано, сэр. Если все будет идти по расписанию, то мы пустим первую очередь восемнадцатого июля. Ведь вы планируете отпраздновать открытие ветки, не так ли?

Митч улыбнулся с гордым видом:

— Да, поскольку это твоя первая большая работа в компании, полагаю, надо отпраздновать это. А что ты думал по этому поводу?

— Я думал, что, может быть, вы могли бы приехать в Розберг в вашем частном вагоне, потом мы перевели бы вас на новую ветку и я мог бы встретить вас в Кэмптене в конце ее.

— И ты не хочешь совершить со мной первую поездку?

— Нет, сэр. Я хочу, чтобы только вам досталась такая честь. Я хочу ждать вас в конце ветки, — Мы все поедем, — сказал Митч, с надеждой глядя на Джо.

Она рассмеялась:

— О нет, увольте. Я не раз уже говорила, что не хочу ездить по вашим рахитичным железным дорогам.

— Джо, но ведь они уже совсем не такие, какими были прежде. Ты ведь ездила поездом на восток и ничуть не возражала против этого.

— Но те дороги совсем не похожи на веточные. На востоке уже давно строят железные дороги и знают в этом толк.

— Ты заставляешь своим поведением думать, что не веришь в работу Карра.

— Нет, это не так. Я бы и тебе не дала поехать, если б не верила в его работу. Но просто это не для меня, вот и все.

— Ничего, мама, — отозвался Карр. — Я прекрасно понимаю твои чувства. И твои тоже, Эдит. Я не жду от тебя, чтобы ты поехала.

Она пригладила волосы и расправила юбку.

— Мы как-нибудь поедем верхом в горы, чтоб увидеть твою железную дорогу, Карр, — ты и я. Но я тоже не хочу ехать по этим грязным рельсам, где кругом пыль и шлак. Надеюсь, ты не возражаешь.

— Я вовсе не хочу, чтоб ты ехала, — снисходительно сказал он.

— Ну, а я поеду, — заявил Киф, и Карр слегка улыбнулся ему:

— Да, я так и думал, что ты поедешь.

— Я одолжу тебе свой фотоаппарат, если ты будешь с ним хорошо обращаться. И ты сможешь сфотографировать нас.

— Спасибо, — сказал Карр. — Это будет прекрасно — останется воспоминание на всю жизнь об этом дне.

Так они это и оставили, и когда Карр приехал в Хэрроугейт на последнее перед пуском собрание, вопрос о том, кто поедет, уже не возникал.

— К тому времени, как я снова увижу тебя, пуск будет уже завершен, — сказал Карр Эдит.

— Ты уверен, что не возражаешь против того, чтоб я не ехала? Я поеду, если ты расстроишься из-за этого.

— Оставайся здесь и твори молитву, чтоб все прошло, как намечено. Киф спросил:

— Так ты не забудешь нас сфотографировать, когда мы в последний раз повернем?

— Конечно, нет, — обещал Карр. Он пожал руку отцу:

— Буду ждать вас в следующий вторник, сэр, — в конце ветки.

— Отлично! — Митч похлопал Карра по спине. — Я по-настоящему горжусь тобой, сын!

— Спасибо, сэр. Я так долго ждал этого. — Потом он повернулся к матери и обнял ее.

— Не расстраивайтесь из-за того, что не поедете, — сказал он, — я понимаю ваши чувства.

— Благодарю, — сказала Джо, уставясь ему вслед. — По-моему, я даже вспомнить не могу, когда Карр в последний раз обнимал меня.

Митч улыбнулся.

— Ну разве я не говорил вам, что мальчик исправился?

Все было приготовлено для того, чтобы отправиться в путешествие по новой ветке. Киф очень волновался по поводу предстоящей поездки, но отец — раза в три больше. Мама дразнила его, что он носится с этой поездкой как ребенок с новой игрушкой.

Затем в воскресенье за завтраком Джо сделала взволновавшее всех заявление:

— Я еду с вами, — сказала она. — Я думала об этом и решила, что просто не могу оставаться дома. По тому, как Карр обнял меня, уезжая во вторник, я поняла, что он расстроен, что я не поеду. Вероятно, он думает, что я не верю в него.

— О, мама! — воскликнула Эдит, глаза ее расширились от тревоги. — Ты полагаешь, он думает, что я тоже не верю в него? О Боже! — Она сжала свои губки. — Я тоже поеду, — заявила она мученическим тоном.

В день праздника Эдит надела ярко-красную юбку с турнюром и белую блузку. Джо разрешила по такому случаю сделать ей высокую прическу. Вокруг шеи Эдит повязала красный шелковый шарф.

— Карр подарил мне его на Рождество, — сказала она, — я в первый раз надеваю его. Он еще не видел мой новый наряд, я берегла его. О, это для него будет таким сюрпризом! Как вы думаете, я хорошо выгляжу?

В поезде она была настолько возбуждена, что едва могла усидеть на месте. В конце концов Эдит встала и пошла на смотровую платформу.

Они приехали в Розберг точно по расписанию, но что-то задержало их там, и Митч вышел посмотреть, чем вызвана задержка.

— Какие-то проблемы с переключением, — сказал он, вернувшись. — Боюсь, что мы задержимся еще на какое-то время. Я пошлю кого-нибудь вперед верхом, чтоб дать знать Карру, почему мы опаздываем. Не хочу, чтоб он волновался о том, что на линии авария.

Киф быстро подал голос:

— А можно мне тоже поехать, отец? Вы найдете для меня лошадь?

— Но тогда ведь ты не сможешь поехать по новой дороге Карра!

Но Киф уже устал от часов, механизмов и всех этих приспособлений, которыми была полна паровозная будка. Он не понимал их назначения и не находил их интересными.

— Я лучше доберусь до Кэмптена, чтоб сделать хорошие снимки. Карр не очень-то смыслит в фотоаппаратах. Не думаю, что он сможет правильно обращаться с ним.

— Что ты на это скажешь, Джо? Его мать рассмеялась:

— Ох, отпусти его, Митч. Бедный мальчик так скучает в Хэрроугейте, где нет никого, кто мог бы составить ему компанию в развлечениях.

— Спасибо, мама. — Он быстро поцеловал ее в щеку и в порыве нежности обнял.

Уже на платформе он задержался, чтобы помахать им. Мама улыбалась отцу, как юная влюбленная невеста, а по тому, как отец смотрел на нее, любой мог сказать, что он тоже любит ее. Потом они оба взглянули на Кифа и помахали ему. А он выпрямился на лошади, поняв, что они гордятся им.

МИТЧ

18 июля 1887

Перевод стрелок занял еще довольно-таки много времени, но в конце концов они снова тронулись.

Митч подумал, что частный вагон Хэрроу выглядит еще довольно сносно, несмотря на то, что за последние девять лет его очень часто использовали. Ему нравились обитые бархатом стулья, бархатные с бахромой шторы на окнах и персидский ковер в бледно-розовых тонах.

Сегодня весь поезд выглядел очень празднично. Все было украшено гирляндами — и снаружи, и внутри, а на столах стояли вазы со срезанными цветами.

— Да, мальчики здорово поработали, — сказал Митч. Он обнял Джо, и она приникла к нему.

— Ну как, больше не нервничаешь?

— Нет. Должна сказать, что железная дорога Карра совсем не кажется такой хрупкой, как та первая ветка между Миллтауном и Уэлкам Крик Кэмпом. Я рада, что поехала. Я бы плохо себя чувствовала, если б осталась дома, после того как он так здорово потрудился.

Митч рассмеялся:

— Посмотри на Эдит! Она волновалась о том, чтоб не выпачкаться в саже, а теперь так возбуждена, что не может даже усидеть внутри!

— Она и Карр очень любят друг друга. Знаешь, я всегда удивлялась, что она в нем нашла. Он ведь был таким несносным мальчишкой.

Митч снова рассмеялся:

— Но это в прошлом, ведь так? Она взглянула на него:

— Так ты тоже так думал?

— С самого его рождения, — признался он. Она удивленно покачала головой, улыбаясь своим собственным воспоминаниям.

— А я-то думала, что я ненормальная мать. Они обогнули кривую, и Джо крепко прижалась к Митчу. Он еще крепче обнял ее и сказал:

— А я всегда думал про себя, что я — какой-то людоед, а ты — просто ангел. Никак не понимал, как тебе хватает терпения.

Он поиграл рыжим завитком ее волос.

— Карр, Эдит, Киф — все они становятся хорошими, правда? — Он вздохнул и дотронулся губами до волос Джо. — Но никто из них никогда не возместит нам потерю Джинкс и Райля.

— Да. Но я так рада, что Джинкс вышла замуж за Эрика и что у них прекрасный и здоровый ребенок. Сначала я боялась…

Она осеклась, и Митч сказал:

— Лично я думаю, что очень плохо, что так случилось. Джинкс и Райль просто созданы друг для друга, Джо. Им следовало пожениться — я всегда так думал. — Он замолчал, потому что она отпрянула от него.

— Пожениться? Джинкс и Райлю? О Боже, что ты говоришь?

Он изумился тому, что она так шокирована его словами.

— Что с тобой, милая? Я просто сказал, что очень стыдно, что Джинкс сбежала как раз в тот момент, когда Райль собирался попросить ее выйти за него замуж. Я никогда не говорил тебе об этом, я знаю, но он приходил ко мне, и я благословил его на это. Если б только он сказал мне перед…

Пронзительный свисток заглушил его последние слова. Он выглянул из окна:

— По-моему, мы приближаемся к последнему склону, — сказал он. И только потом понял, что Джо по-прежнему смотрит на него непонимающими глазами.

— Что с тобой, дорогая?

— Ты разрешил Райлю жениться на Джинкс? Как ты мог? Как?

— А почему бы и нет? Он стал бы ей прекрасным мужем.

— Но ведь он наполовину ей брат! Боже, Митч, ведь он твой сын! — Она надолго замолчала, а лицо ее сморщилось. — Разве не так?

Под пронзительный звук свистка они смотрели друг на друга, она — как будто начиная что-то понимать, а он — в ужасе. О! Неужели все эти годы она так думала? Боже! Все эти годы… Как могут двое жить вместе и совсем не знать друг друга?

— Мама, отец! — кричала Эдит через открытую дверь. — Я вижу лагерь! О, слышите, как нас приветствуют?

— Джо, — Митч вытянул руку…

КИФ

18 июля 1887

Поездка верхом оказалась тяжелой. К тому времени, как они достигли конца путей, Киф был совершенно измотан.

Горный лесозаготовительный лагерь № 10 (Кэмптен) стоял в самой гуще елей. Это был однообразный грязный город с некрашеными домами, воздух его был заполнен звуками работающих пил и мычанием волов в загоне. Сегодня пилы молчали, потому что все мужчины сгрудились вокруг станции, ожидая поезд Митча Хэрроу.

Киф обрадовался тому, что ему пришла в голову мысль приехать сюда раньше, потому что Карр, конечно же, совершенно забыл про то, что должен фотографировать прибытие поезда. Карр налетел на Кифа и схватил его за пиджак. — Какого черта ты здесь делаешь? — спросил он. — Я думал, что ты в поезде. Что случилось?

— Не волнуйся. Поезд задержался в Розберге, вот и все. Отец послал нас вперед, чтоб ты не тревожился.

— А что случилось с поездом? Ведь он приедет, правда? Отец не сойдет с него?

— Нет, он приедет. Они просто не могли переключить стрелки, вот и все.

— О Господи!

— А где мой фотоаппарат? Почему ты не приготовился к фотографированию?

— Я не знаю, где он, — фыркнул Карр, желтые его глаза пристально смотрели на рельсы.

— Скажи мне, где он может быть, и я сам найду его.

— А что там было с этой чертовой стрелкой?

— Не знаю. Кажется, кто-то сказал, что она, может быть, одеревенела от мороза, но что-то непохоже, чтобы это могло случиться летом. Карр, где мой фотоаппарат?

Брат наклонился к нему:

— Ты когда-нибудь прекратишь приставать ко мне по поводу этого чертова фотоаппарата? — На секунду Киф подумал, что Карр собирается толкнуть его в бок кулаком.

— Я хочу только сфотографировать твою чертову железную дорогу! — крикнул Киф. — Скажи, где мне поискать его, и я отстану от тебя!

— Попробуй поискать в офисе! — Карр повернулся к бригадиру, канадцу Блуноузу. — Отведи моего брата в офис, может, он сможет найти там этот чертов фотоаппарат.

— Да, сэр. Пошли, малыш.

Фотоаппарат оказался прямо на столе Карра, как будто он собирался взять его, но в последний момент забыл. «Карр сегодня определенно очень беспокойный», — подумал Киф.

Киф вернулся на платформу как раз вовремя. Послышался паровозный свисток, видимо, поезд приблизился к последнему уклону.

— Они подъезжают!

— Я вижу дым!

Задули в свистки, и люди стали кричать и махать шляпами.

Киф подумал, что если сделает снимок вагона на последнем повороте, то как раз успеет зарядить фотоаппарат для еще одного кадра. Потом он сделает еще один, как отец и Карр жмут друг другу руки, а мама, Эдит и все остальные стоят на фоне поезда.

Карр теперь вообще ничего не говорил. Он кусал ногти, вглядываясь в путь, тело его было максимально напряжено. У него было такое выражение лица, как будто он знал, что должно случиться чудо, и сама мысль об этом чуде была для него почти непереносимой.

— Вот они!

В хвосте поезда Киф видел красный платочек, которым махали из стороны в сторону. «Эдит, — с усмешкой подумал он, — гордая от того, что сумела преодолеть отвращение к грязи и шлаку».

Киф взглянул в окошечко фотоаппарата и нажал затвор. В следующее мгновение мир перевернулся, потому что рельсы под поездом взорвались и частный вагон Хэрроу взлетел с горы в ярко-голубое небо.

Дул сильный, очень холодный ветер. Они бежали, пот струился по их лицам, и в голубом небе плавали крошечные частицы дерева и металла.

Достигнув места крушения поезда, они протиснулись сквозь горячий металл и разбитые зеркала и стекла. Киф чувствовал запах горящей плоти, на одной из его кистей был порез — так что все, к чему бы он ни прикоснулся, хранило след его крови.

Сначала он нашел маму. Он встал на колени перед ней и попытался взять ее руку.

— Мама, ох, мама. — Но она была мертва.

Киф вскочил:

— Отец, ты слышишь меня?

— Здесь машинист, — крикнул кто-то.

— Отец! Отец, где ты? — Киф метался, но не мог найти его. — Отец!

— Господи Иисусе, — сказали рядом.

Это был Карр. Он смотрел на маму, не веря своим глазам.

— Почему она здесь?

Но Киф услышал тихий стон.

Он протиснулся сквозь мешанину из металла, бархатных стульев и покореженных мраморных столов.

Отец лежал на спине, ноги его покрывала куча щебенки, а глаза были открыты.

— Отец! Сюда! Помогите кто-нибудь! Он жив.

Горло отца напряглось, ему необходимо было сказать что-то.

Карр подошел к ним, отпихнул Кифа и встал на колени перед отцом.

— Не пытайтесь разговаривать, сэр.

— Ки… Ки… Скажи матери… — Глаза Митча блестели от слез. — Скажи… она… не права! Райль… не… не… Джо… Тол… Толмэн… Рай… должен же… Джинкс… — Глаза его затянула пелена.

— Отец, — всхлипнул Киф. — Отец.

— Джо… Я люблю… тебя.

Он пытался сказать еще что-то. Карр наклонился к самому рту Митча.

Киф тоже склонился к нему, горячие его слезы полились на отцовское лицо.

— Что он говорит? Что говорит? Карр накинулся на рыдающего брата, желтые его глаза засверкали.

— Что делала мама в этом поезде? Какого черта ей здесь было надо?

— Она… она хотела, чтоб ты знал, что она… она доверяет тебе.

— Господи, встань с колен и перестань , распускать нюни!

Он взял Кифа за воротник и поднял его на ноги. Киф постарался взять себя в руки. И в этот момент на дне скалистой насыпи он увидел что-то красное.

— Эдит! — закричал он. — О Боже, это Эдит!

— Эдит? — Удивленные глаза Карра посмотрели туда, куда смотрел Киф. Далеко внизу на шлаке лежало что-то, выглядевшее как сломанная кукла, одетая в веселое красно-белое платье. Киф побежал было к ней, но Карр удержал его:

— Стой здесь, — бросил он. — Стой здесь. — И Карр заскользил вниз с горы.

Киф смотрел на него, а слезы заструились по его лицу, когда его брат склонился над сломанным тельцем Эдит и, взяв его в руки, закачался вперед-назад. Киф стоял так, плача, очень долго, не сознавая того, что плачет. Его охватила глубокая и цепенящая грусть. Из каньона раздался высокий и пронзительный вой раненого животного.

ДЖИНКС

Июль 1887 — апрель 1888

Когда «Колдунья» причалила, на почте ее ждало письмо.

— От мистера Хэрроу, — сказал Уиллоуби, протягивая конверт Джинкс. — И позвольте сказать вам, мадам, что мы ужасно сожалеем.

— От отца? — обрадовалась она. — Сожалеете о чем, Уиллоуби? — Она надорвала конверт и вытащила убористо исписанные листки.

Мужчина выглядел ошеломленным:

— Извините, мне следовало понять, что… Нет, письмо не от вашего отца — оно от вашего брата, мистера Карра Хэрроу.

— Карр — и пишет мне? С чего бы это? Она положила локоть на стойку и наклонила голову. Письмо было холодным:

«Отец, мама и Эдит погибли при железнодорожной катастрофе 18 июля. Я унаследовал поместье Хэрроугейт, но только с одной оговоркой: что ты, и твоя дочь, и Киф, и Райль Толмэн в любой момент могут приехать сюда и жить здесь. Надеюсь, что этого не случится. 88 процентов отцовского состояния поделены на 3 равные части между тремя законными наследниками и Райлем Толмэном.

Твое наследство составляет около 3 миллионов, кроме того, тебе принадлежат акции различных компаний с рыночной стоимостью примерно в два с половиной миллиона. Я буду рад, если ты продашь мне эти акции. Пока на имя миссис Эрик Магилликутти я открыл счет в Национальном банке Хэрроу в Сан-Франциско.

Я собираюсь создать холдинговую компанию Хэрроу Энтерпрайзес, которая будет , служить крышей для деятельности в самых различных направлениях.

Как держатель акций ты будешь включена в совет директоров. В связи с этим уведомляю тебя, что в понедельник 16 августа 1887 г, в 10 часов утра состоится собрание в «Палас-отеле» Сан-Франциско.

В моем распоряжении здесь отцовские апартаменты.

Будучи главой семьи, а также поскольку Киф — несовершеннолетний, я буду голосовать за него. Между прочим, Киф послан в Массачусетс, где и будет оставаться до завершения образования.

Поскольку Райль Толмэн также наследник, я связался с ним.

Если ты не сможешь посетить собрание, то пришли мне доверенность, как это сделал Райль, чтоб я мог набрать достаточное количество голосов для размещения дел.

Если у тебя появятся вопросы по поводу создаваемой холдинговой компании или твоих статей дохода, то Олли Хэрроу, счетовод компании, ответит на них. Его офис также находится в отеле».

Джинкс снова и снова перечитывала первые строчки письма, не в силах поверить написанному. Мама никогда не ездила по железной дороге. Этого просто не может быть! Она снова прочитала слова Карра, губы на ее бледном лице окаменели. Это выше ее понимания.

Мама, отец, Эдит — половина семьи унесена в небытие одним росчерком пера Карра! Нет. Этого не может быть.

18 июля. Больше двух недель назад. Ноги Джинкс задрожали. Она прислонилась к высокой стойке, думая о том, что, когда мать с отцом лежали уже в земле Хэрроугейта, она смеялась… ела всякие вкусности… танцевала с Эриком в каюте… прижимала Элисон к своей груди и чувствовала приятное посасывание ее крошечного ротика.

А в это время папа и мама… нет. Этого не может быть, убеждала она себя, она бы почувствовала это. Карр как всегда лжет.

В двери показался Эрик с трубкой во рту, морская шапочка его игриво сдвинута набекрень. Увидев ее белое лицо, он перестал улыбаться. Джинкс молча протянула ему письмо.

— О Боже, — прошептал он. — О Боже. — Эрик подошел к ней. — Все в порядке?

— Нет, — сказала она, — нет, не все.

Неужели это было наказанием Божьим за ее грех? Мама сказала, что Элисон будет уродом, но этого не произошло. Бог придумал другой способ, чтоб наказать ее. О! Они не могли умереть! Не могли. Глаза ее наткнулись на коробку с сигарами, и она потянулась к ней.

Эрик приподнял было руку, чтоб запротестовать, но сразу уронил ее, потому что она умышленно выпустила струю дыма в открытое окно.

Вопреки совету Эрика Джинкс послала доверенность Карру.

— Все равно он может делать с акциями все, что захочет, так что это не имеет уже никакого значения.

— Но ведь он может ограбить тебя так, что ты даже и не узнаешь этого, Рыжая. Хоть он и брат тебе, но я никогда ему не доверял.

Она оторвалась от письма, которое сочиняла. Джинкс писала тетушке Пэйшиенс. Писать Кифу было слишком больно, но она не прерывала связь с Глэд Хэндом благодаря переписке с тетей.

— Неважно, что делает Карр, — сказала она. — Я не могу даже и думать о деньгах.

— Но…

— О, оставь меня в покое! — закричала она. Она знала, что ведет себя по-детски, но это ее не волновало.

Он не понимал. — Убирайся и оставь меня одну!

Эрик пригнулся, и ее кожаная коробка для писем пролетела над его головой и ударилась о стену каюты.

— Ну что, теперь ты лучше себя чувствуешь? — мягко спросил он.

Она вскочила и хотела убежать, но он схватил ее, глаза его смотрели на нее сочувственно. Она попыталась высвободиться, пальцы ее впились ему в руку.

— Послушай меня, любимая. Я понимаю, что ты переживаешь, и весьма сочувствую тебе, но я не позволю тебе так себя вести. — Она высвободила свою руку, и на этот раз он не препятствовал этому.

— Тебе надо поплакать, Рыжая. Если б ты могла выплеснуть свои чувства наружу, тебе не было бы так больно.

Тяжелая морщинка пролегла между бровями Джинкс. «Райль бы понял меня», — подумала она. В углу зашевелилась Элисон, и Джинкс поспешила к ней.

— Привет, Эли, — проворковала она, хмурое выражение ее лица уступило место улыбке. — Привет, куколка. Ты голодная? — Она села на стул и расстегнула лиф. Эрик стоял неподалеку, Джинкс чувствовала на себе его взгляд и знала, что сейчас глаза его потемнеют от желания. Ненависть промелькнула в ней, ненависть к нему за то, что он не был Райлем.

Хлопнула дверь, и она почувствовала, что ее душа плачет.

Проходили недели за неделями, а чувство вины не покидало ее. Она не могла простить себя за то, что жила, любила и радовалась в то время, как родители ее лежали в холодных могилах. Как могла она не почувствовать, что что-то плохое происходит с ними? Она сбежала, бросила их, оставив им только сердечную боль. Никогда больше она уже не сможет сказать им: «Я все так же люблю вас». Мама так и не увидела свою внучку… «Ох, если б я хоть один разок приехала домой с малышкой, — думала Джинкс. — Только один раз, чтоб мама смогла увидеть, какой Элисон замечательный ребенок».

Прошло еще немало времени, прежде чем Джинкс стала снова радоваться ветерку на своем лице и солнечным бликам, пляшущим на волнах.

И Эрик вернулся к ней в постель, и она с жадностью приняла его ласки.

— Ты такой терпеливый со мной, — прошептала она, — порой я не знаю, как тебе удается выносить меня.

— Это стоит того, Рыжая. Ради тебя я готов выносить что угодно.

И он прижал ее к себе, и губы их встретились, в то время как ее тяжелые груди лежали на его груди.

Они покинули Сан-Франциско в серый ноябрьский день и поплыли на юг вдоль калифорнийского побережья. Эрик был каким-то притихшим. Она поняла, что таким он был с того самого момента, как поднялся на борт «Колдуньи». Обычно он был полон разных историй — в основном рассказами о разных людях. О бедных людях, которые занимались любовью, чтобы согреться, и от этого впадали в еще большую нужду, потому что у них рождались дети. И о ребятне из Чикаго, которая не ходила по деревянным тротуарам, а предпочитала лазать под ними в надежде найти монетку.

— А когда это ты был в Чикаго? — удивлялась она.

— Я не был там. Но, плавая по морям, поневоле знакомишься с людьми, и если слушаешь, о чем они говорят, то можешь совершать путешествия, даже не сходя на берег. Люди удивительны, Рыжая, надо только уметь слушать их.

Но теперь Эрик ничего не рассказывал ей. Он все время хранил сердитое молчание, за исключением моментов, когда они занимались любовью. В конце концов она не выдержала:

— Что, черт возьми, с тобой происходит? С тех пор как мы отплыли из Сан-Франциско, ты ведешь себя так, как будто тебе хвост прищемили.

— Хочешь знать, в чем дело? Так я скажу тебе. Нам приказано идти в Перу за гуано. Чувствую руку твоего братца.

— Не пойму, о чем ты?

— Я говорю о могущественном мистере Карре Хэрроу, который отправил нас к берегам Перу за грузом птичьего дерьма!

— Эрик!

— Ой, извини. Но это просто выводит меня из себя. Только флотское отродье возит гуано, Рыжая.

— А что он хочет делать с этим гуано? Зачем оно ему нужно?

— Это удобрение. Оно стоит кучу денег. Но моя «Колдунья»! О Боже! — Он стукнул кулаком по столу. — Один такой груз, и мы никогда не сможем избавиться от его запаха. Боже, ведь у него есть еще шесть таких парусников, но ему обязательно надо послать за этими экскрементами именно «Колдунью»! Трудно поверить в то, что твой брат может сделать что-то, чтобы умышленно понизить стоимость корабля, но, по-моему, это так.

— Ну, ты вполне можешь поверить в это, — сказала Джинкс, а ее зеленые глаза потемнели от гнева. — Деньги — бог, которому Карр молится, но месть для него слаще. По-моему, он расплачивается со мной таким образом за все те разы, когда я разбивала его нос.

Эрик внезапно улыбнулся:

— Ты что, и вправду разбивала ему нос?

— Много раз. Он заслуживал этого — был отвратительным маленьким тираном, постоянно доказывающим всем свое превосходство.

— Ну что ж, я буду думать об этом, когда придется копаться в птичьих фекалиях, — рассмеялся Эрик, — может быть, это поможет мне.

Они бросили якорь недалеко от берега в островах, где гнездились миллионы морских птиц. Она смотрела, как они кружат над головой, и ей казалось, что скалы шевелятся, так много птиц находилось на их поверхности.

— Они питаются рыбой, приносимой Гумбольдтовским течением, — сказал ей Эрик. Сузившимися глазами он смотрел на бесплодный остров.

Она повернулась, чтоб взглянуть на побережье Перу. Мягкий ветерок сбил желтый песок в кучки, а вдалеке высились Анды, коричневые их пики уходили в белые облака и немыслимо голубое небо.

Был конец ноября, и скоро небо стало пасмурным и солнце скрылось. Воздух пропитал тошнотворный запах гуано. Даже Элисон почувствовала его и сморщила носик.

Эли было семь месяцев от роду, она ползала по каюте и палубе, дотягиваясь до всего, чего только могла, и гордо вставала на толстенькие ножки. Она была красивым и активным ребенком с золотыми кудряшками и счастливой улыбкой. Глядя на нее, Джинкс всегда вспоминала Райля и благодарила Бога за то, что мать ее оказалась не права в том, что ребенок будет уродлив. Эли была такой красивой, такой здоровой…