Безграничная любовь

Киф думал: а что, интересно, сделал Райль со своим наследством и стал ли он, как хотел, художником?

Киф все раздумывал, что делает Райль, что приводит его в такие экзотические места, как Кайро, Париж или Багдад. Но в этом году Киф купил как-то «Уорлд мэгэзин» и увидел подпись под фотографией: Райль — фотограф. Он выглядел точно так же, как и раньше, но только старше и, возможно, более уставшим.

Киф отложил тогда журнал, собираясь показать его Джинкс. Сейчас он вытащил его и стал рассматривать фотографию Райля и сделанные им снимки — горе рыдающего китайского мальчика, склонившегося над умирающей матерью, убитой в Порт-Артуре при победе Кореи и Японии над Китаем. В тексте говорилось о том, что сражение выиграно, а фотографии пестрели ужасами, сопровождающими эту победу. В другом номере журнала были помещены фотографии гордого Альфреда Дрейфуса, обвиненного в шпионаже на судебном процессе. Статья обсуждала доказательства, а фотографии Райля разоблачали человека. В своих фотографиях Райлю удавалось за поверхностью явлений разглядеть самую их суть, и все же Киф не переставал удивляться, зачем Райлю понадобилось бросать живопись ради этого.

Какое-то время Киф носился с идеей о том, чтоб написать Райлю на «Уорлд мэгэзин» или чтобы занять денег и поехать в Нью-Йорк — повидаться с братом, но он не был уверен в том, что Райль захочет встречаться с кем-нибудь из семейства Хэрроу.

А теперь мысль о том, что ему снова придется увидеться с Карром, вызвала у него приступ злости. Киф не хотел видеть Kappa — ни сейчас, ни вообще когда-либо. Но ему придется ради Джинкс.

Поезд, выпуская черный дымок, бежал через долину Гремучей реки, что несет свои воды у подножия горы Глэд Хэнд. Хорошо, что Карру, по крайней мере, не удалось переименовать реку или гору, подумал Киф с хмурой улыбкой.

Была половина второго. Поезд уже опаздывал на полчаса.

На станции было безлюдно, звуки доносились только из Салуна. Киф отряхнул брюки от сажи. Наемных экипажей поблизости что-то не было видно. Пешком путь будет неблизким — через город к реке, через мост и вниз к озеру Род. Тут Киф увидел пожилого мужчину, нагружающего коробками деревянную тележку.

— Привет! Вы не могли бы подвезти меня в город?

— А куда вы едете, мистер? Вы не остановились в отеле?

Киф взглянул на трехэтажное здание, стоящее около станции.

— На самом деле я еду через озеро в Хэрроугейт.

Мужчина замолк, садясь на сиденье кучера и берясь за поводья.

— Хорошо, запрыгивайте, — сказал он наконец. — Теперь уж немного визитеров бывает в Хэрроугейте, а те немногие, что бывают, приезжают на частном поезде и встречает их частный экипаж мистера Хэрроу. Как я понимаю, у вас дела с мистером Хэрроу.

— В действительности я еду к молодой миссис.

— Миссис? Вы имеете в виду мисс Хэрроу? Ненормальную с калекой ребенком? Никогда не слышал, чтобы кто-нибудь навещал ее раньше. — Он подвинулся и дал место Кифу. — А вы кто — адвокат или что-то в этом роде?

«Ненормальная? — подумал Киф. — Калека?»

— А почему вы думаете, что она ненормальная? — спросил он, изо всех сил стараясь, чтобы голос его звучал бесстрастно.

— Я вожу туда разные вещи. Приходится оставлять все у крыльца, потому что она никогда не открывает дверь. Сомневаюсь, что она впустит вас, молодой человек.

Он бросил задумчивый взгляд в сторону Кифа.

— Пару раз я видел ее подглядывающей из-за занавески. А целиком я ее ни разу не видел — видел только ее глаза, и этого мне было достаточно, чтоб понять, что она ненормальная.

— А вы когда-нибудь видели ребенка?

— Калеку? — Он покачал головой. — Я думаю, она тоже ненормальная. А кто б не стал ненормальным, сидя взаперти с сумасшедшей? — Снова он искоса взглянул на Кифа. — А откуда вы, молодой человек?

— Из Массачусетса.

— Да? Мои предки родом из Массачусетса — из Бостона, я родился в Трэйле — есть такое местечко в Канзасе. — Он натянул поводья. — Если хотите, я повезу вас в Хэрроугейт.

— Я заплачу вам за беспокойство.

— Никакого беспокойства. Я в любом случае должен кое-что отвезти этой ненормальной — от доктора из Бостона. — Он показал пальцем на коробку. — Не знаю, что в ней, но он шлет им что-то каждые шесть месяцев.

Киф поднял коробку. Она была тяжелой и в ней что-то перекатывалось. На ярлыке было написано: «Др. Эмметт Тилсон» и адрес.

— У вас есть что-нибудь, на чем можно писать? — спросил он. — Я хочу записать этот адрес.

— Оторвите просто ярлык. — Мужчина дотянулся до коробки и оторвал его. — Она и не заметит ничего.

Киф положил в карман кусочек картона.

— Сейчас остановлюсь здесь у миссис Коннор на минутку, чтоб забрать ключ от Хэрроугейта.

Мужчина исчез в маленьком желтом домике. Киф воспользовался этой возможностью и осмотрелся по сторонам.

Они были на Фронт-стрит. Несколько магазинов он узнал, но большинство — нет. Улицы были грязными, но деревянные тротуары кишмя кишели женщинами, идущими под зонтиками. Улицы города были тенистыми из-за дубов и кленов, вязов и тополей, но гора Глэд Хэнд — совершенно ободрана. Всю сосну срубили, и гора стала голой и уродливой и была такой, какой, как поклялся когда-то отец, она никогда не будет. Хэрроувэйл уже больше не был тем красивым городком, каким его помнил Киф. Теперь он был грязным и замусоренным, как и любой другой промышленный город, каких в стране было множество. Из огромных труб струился дым, окутывающий долину черным покрывалом.

Он поискал глазами больницу, которую построили его мать и тетя Пэйшиенс. Когда-нибудь он приедет сюда, чтобы заняться медицинской практикой. Он надеялся на то, что больница осталась прежней.

— Почему вы останавливаетесь здесь, чтобы взять ключ? — спросил он кучера, когда тот снова забрался на козлы.

— Эунис Коннор — телефонный оператор. У нее хранится ключ от ворот дома, чтобы мы могли доставлять туда разные вещи. Ненормальная не выходит в город, все необходимое доставляют ей прямо на дом. Мистер Хэрроу теперь тоже в основном держит ворота на запоре. — Он рассмеялся. — Все в городе знают, что у миссис Коннор есть ключ, но никто без особой надобности туда не пойдет. Никто не хочет задевать мистера Хэрроу.

Киф увидел гигантскую каменную крепость, стоящую на другой стороне озера, фундамент Хэрроугейта почти касался воды, а башенки гордо уходили в прозрачную синеву неба. Киф заметил, что небо по другую сторону долины было ярким и до неприличия голубым, как будто черный дым не осмеливался пересечь озеро и осквернить хозяйские владения. Мост через реку был тоже новым, а озеро Род — недавно вычищенным.

Человек соскочил с козел, чтобы открыть знакомые кованые ворота с инициалами, и повозка медленно двинулась по дороге по направлению к башням. Киф с удивлением подумал, что раньше никогда не видел повозку на дороге Хэрроугейта. Когда он был ребенком, то как-то не задумывался о том, каким путем им доставляют вещи, а сейчас вспомнил, что просто доставки производились только с другого входа, через служебное крыло дома, а основная дорога использовалась членами семьи Хэрроу и их гостями. Так было всегда. Зачем теперь все менять?

— Я захвачу ваш пакет, — предложил Киф, спрыгивая с повозки.

— Премного благо дарен. — Кучер коснулся фуражки и натянул поводья. — Удачи, молодой человек, полагаю, вам она понадобится.

Киф медленно поднял глаза, чтоб взглянуть на дом своего детства. Как и говорила тетя Пэйшиенс, около башен появилась изгородь. На крыльце стояли плетеные стулья, но вид у них был заброшенный. Балкон второго этажа был закрыт, но балкон детской открыт навстречу солнцу, и на нем стояла прекрасная девочка с копной платиновых волос и блестящими зелеными глазами. Она смотрела на него всего лишь мгновение, а потом ушла. Киф не шевелился, ошеломленный красотой ребенка, с ощущением того, что лицо это ему знакомо. Она была похожа на Джинкс — но в то же время на кого-то еще, на кого — он не мог сказать.

Стараясь освободиться от непонятного чувства, нахлынувшего на него, Киф поднялся по широким ступеням. Ворота были закрыты. Он перелез через изгородь и оказался на крыльце. Его пронизало ощущение того, что он оказался на другой планете. Все купалось в мягкой, подкрашенной розовым тени. Почему-то Киф подумал о старом кружеве и мягкой стареющей плоти. Сухие прошлогодние листья лежали на камнях, как убитые солдаты. Он коснулся диванного валика, и из него посыпалось облако пыли.

Он постучал в дверь. Неужели она никогда не выходит? Он снова и снова перечитывал тогда письмо от тети Эйлин, но так до конца и не поверил в это. Как могло случиться, что такой полный жизни человек, как его сестра, оказался выключен из жизни? Ведь Джинкс всегда переполняла радость от того, что она живет, и вот теперь — это?

Он снова постучал, и ему показалось, что по другую сторону двери раздался тихий шорох. Может быть, это слегка отодвинули занавеску? Киф почти прислонился к стеклу.

— Джинкс, — тихо позвал он. — Это Киф, Джинкс. Я приехал домой и нуждаюсь в тебе. — Он не знал, почему сказал именно это, когда приехал как раз, наоборот, для того, чтобы помочь ей, по что-то подсказало ему, что на его нужду она откликнется скорее, чем на свою собственную. — Ты нужна мне, Джинкс, — снова сказал он.

Занавеска зашевелилась. Он услышал звук отодвигаемого засова.

Сначала он увидел зеленые глаза в запавших глазницах, почти прозрачные веки, а потом услышал шепот:

— Киф?

Он изо всех сил старался говорить спокойно:

— Мне надо поговорить с тобой, можно войти?

— Ты один?

— Совсем.

Она была одета в серое платье, а движения ее были замедленными и запинающимися, так же как и ее голос.

Киф вошел в дверь. Она стояла спиной к нему. Он видел, что талия ее все такая же тонкая, а волосы — все такие же феерически рыжие, и хотя они и были убраны в аккуратный пучок на затылке, выбившиеся из прически кудряшки шевелились на ветру. Как часто приходилось ему видеть Райля, дергавшего Джинкс за эти кудряшки, подумал Киф. Он закрыл за собой дверь.

Комната была удивительно уютной, несмотря на плотно задернутые шторы. В камине горел огонь. Киф увидел, что все в комнате очень чисто и аккуратно, и вздохнул с облегчением. После всех этих историй он просто и не знал, чего ему ждать.

Джинкс медленно повернулась к нему. Она была все такой же красавицей, но красота ее была какой-то опустошенной. Щеки запали и в глазах появилась боль.

Не глядя ей в глаза, чтобы спрятать свое удивление, он положил пакет на ближайший стол.

— Возничий привез это тебе, — сказал он.

Не надо, чтобы она видела его жалость. Несмотря на перемены, происшедшие в сестре, Киф знал, что она по-прежнему гордая; он видел это по тому, как прямо, с высоко поднятым подбородком, она держалась, — она была побита жизнью, но не сломлена.

— Ты хорошо выглядишь. — Хрипловатый ее голос стал тише и потерял свою былую торопливость. Он снова подумал о старых кружевах и увядающих цветах.

Киф посмотрел ей прямо в глаза.

— Неужели так долго отсутствовавший брат не заслуживает даже, чтоб его обняли?

Она подошла и прикрыла глаза, когда он привлек ее к себе. Когда наконец она высвободилась из его объятий, Киф увидел, что она старается нащупать платок.

— Я сейчас принесу чаю, — сказала Джинкс не таким уже слабым голосом.

Он проследовал за ней в комнату — старый мамин кабинет — и увидел, что он превращен в кухню — с большим круглым столом и стульями вокруг него. Стол был накрыт на двоих, на нем стоял подсвечник с двумя свечами и лежали кольца для салфеток.

— Я не вовремя, — сказал он и сразу понял, как смешно прозвучали его слова. Она, должно быть, подумала то же самое, потому что губ ее коснулась улыбка.

Она нарочно занималась хозяйственными делами: поставила кипятиться воду, заменила тарелки фарфоровыми чашками и блюдцами, достала из ледника масло и хрустящие хлебцы.

— Садись, Киф.

Он сел на стул с высокой спинкой и скрестил ноги. На кольце для его салфетки было выгравировано: «Элисон».

— Почему ты ни разу не написала мне?

— А о чем было писать?

— Что с тобой все в порядке, что ты жива-здорова.

— Да, наверное, так. — Она заменила салфетки на новые — белоснежные. — Просто мне и в голову не приходило, что это может быть кому-нибудь интересно.

Она села напротив и налила чай.

— Я много думала о тебе, Киф, я хотела написать. — Но она избегала смотреть на него.

С того самого момента, когда она так открыто посмотрела на него, она избегала его взгляда. Он хотел взять ее руки в свои и сказать ей, что все хорошо, утешить ее, отогнать все ее боли и напасти, поцеловать так, как целовала когда-то мама, так, что от ее поцелуя проходили синяки и ушибы. Но что-то подсказало ему, что он должен быть осторожен. Он не хотел думать о Джинкс как о слегка тронутой, но, должно быть, она была не в себе, если скрывалась от всех таким образом.

— Ты сказал, что тебе нужна помощь, Киф.

Ты попал в беду?

— Нет, не в беду, — сказал он, быстро соображая. — Просто мне нужен совет. Через несколько месяцев я закончу колледж, и тогда я должен решить, что мне делать в жизни. — Он давно уже знал, что будет врачом, как мама, но в данный момент ничего больше не мог придумать.

— Как странно, — медленно отозвалась Джинкс, — что кто-то может решать сам, что ему делать со своей жизнью. — Она отпила чаю. — Я никогда не думала, что это возможно.

— Но ведь у нас у всех есть выбор, разве не так? — Он затаил дыхание, надеясь, что она ответит.

— Ты так думаешь?

— Конечно. Помнишь мамину яблоню?

Она часто говорила: «Жизнь подобна яблоне, и каждое яблоко — это возможность». А потом она сказала, что мы должны быть уверены в том, что срываем самые прекрасные яблоки, какие только можем найти.

— Я помню. Но я помню еще и слова, которые говорила бабушка Гэйтс, — что нет смысла плакать над мулом, если он лежит уже на дне залива. — Джинкс нарезала кусочки темного хлеба ножом с серебряной ручкой. — Я не думаю о возможностях, Киф. Мой мул лежит на дне залива уже много лет. Он утонул еще до того, как я узнала, что он пошел купаться. — Она горько засмеялась и посмотрела на брата. — Но если на твоей яблоне есть яблоки, то я очень рада за тебя. Какой выбор ты можешь сделать, Киф? Что хочешь ты от жизни?

— Ну, существует семейный бизнес. Рука ее внезапно дернулась, и чай пролился на стол. Она вытерла его салфеткой отрывистыми и нервными движениями.

— Тебя расстроила мысль, что я могу пойти в семейный бизнес?

— Это твоя жизнь, Киф. Но — как долго ты не видел… не видел Карра?

— В последний раз я видел его на похоронах.

— Да, он изменился. Он всегда был настоящим дьяволом, но сейчас… стал еще хуже.

Киф удивился откровенной горечи, которая звучала в ее голосе.

— Если он делает твою жизнь ужасной, то почему ты остаешься здесь?

— О, я никогда не вижу его, только слышу разные вещи. — Она взглянула на дверь, ведущую в основную часть дома. — Особенно наверху. Я слышу, что происходит за стенами наверху, и подчас заболеваю от этого.

Киф с улыбкой вспомнил, что в детстве в таких случаях говорил, что его вот-вот вырвет, но последние воспоминания о Карре — эти мучительные воспоминания о взрыве, который он устроил тогда… Оборвав свои собственные воспоминания о том аде, он спросил:

— А что ты слышишь через стены? Она пожала плечами.

— Женщин. Дикие вещи, о которых я не хочу думать, а еще меньше хочу обсуждать.

— Тогда почему ты остаешься здесь?

— А почему ты хочешь вернуться сюда? — задала она встречный вопрос.

— Ну, это только одна из моих возможностей. В действительности я хочу быть врачом.

Она взглянула на него, и глаза ее засияли неожиданным светом. И он подумал: «Так все-таки жизнь теплится за этим медленным увяданием».

— О, Киф, — воскликнула она, — как бы мама обрадовалась!

Он наклонился, не желая терять той ниточки, которая возникла между ними.

— Я думал, что, может быть, вернусь сюда в Глэд Хэнд — Хэрроувэйл то есть, чтоб заниматься медициной. Думал, что когда получу медицинскую степень, смогу вернуться сюда в больницу, которую построила мама.

— Она бы так гордилась тобой!

— Ведь Карру не принадлежит больница? — Нет. Она принадлежит тете Пэйшиенс. Мама отдала ее ей, когда перестала практиковать, как раз перед несчастным случаем.

«Да, — подумал Киф. — Тетя Эйлин тоже назвала это несчастным случаем». Неужели он один знает? Неужели никто больше не подозревал Карра в том, что это сделал он? А если кто-то и подозревал, стал бы он молчать об этом, как Киф все эти годы? Но что мог сделать один тринадцатилетний мальчик? Кто бы поверил ему?

Внезапно, глядя через стол на Джинкс, он понял, что она бы поверила ему. Если бы он мог сказать ей об этом семь лет назад, она бы поверила. Но она была с Эриком в море.

— Так я поговорю с тетей Пэйшиенс, — сказал он, — ты так помогла мне, Джинкс. Мне надо было знать, что ты одобришь это. Я так и хотел поступить, но мне было просто необходимо услышать от тебя, что я прав.

Она положила руку на его руку, пальцы ее дрожали.

— Ты всегда так хорошо относился ко мне, Киф, а я знаю, что в последние годы не заслуживала такого отношения.

— Ну, теперь все это позади. Мы ведь можем держать связь, правда? А потом, когда я закончу медицинскую школу и вернусь, мы снова будем близки. Я так скучал по тебе, Джинкс.

— И я скучала по тебе. По тебе, по маме, папе, Эдит и… — Она запнулась, и он понял, что она собиралась сказать «и по Райлю».

— Он пишет мне, — сказал Киф тихо. — Он пишет мне с тех пор, как я учился в прескул. — Он хотел было показать ей журнал «Уорлд мэгэзин», который привез с собой, но решил, что сейчас не время.

Она резко встала, глаза ее были прикрыты:

— Пойдем в гостиную?

Киф прошел за ней в другую комнату, не зная, как восстановить ушедшую доверительность. Было совершенно очевидно, что она не хочет говорить о Райле. Каким-то образом он был частью ее проблемы.

Киф сел в голубое кресло. Она остановилась перед камином, чтоб подбросить полено в огонь, а потом села в такое же кресло напротив.

— Ты действительно веришь в то, что у нас нет выбора, — что мы не властны изменить наши собственные судьбы? — спросил он, стараясь возобновить прерванную беседу.

— Нет, мы сами выбираем себе судьбу, — медленно ответила она, — но я также думаю, что иногда… мы… оказываемся в ситуациях, в которых не можем выбирать. И еще — и это действительно так — иногда мы не знаем всего, а потому не можем решить, какое яблоко — самое лучшее. — Взгляд ее говорил о том, что ею владели несчастливые воспоминания. Она больше разговаривала сама с собой, нежели с ним. — Некоторые вещи — некоторые чувства — просто слишком поглощают, подавляют. Они не оставляют пространства для выбора. И что-то просто… происходит, и нет никакой возможности остановить это «что-то». Оно просто… происходит вне зависимости от наших желаний. — Она замолчала, глаза ее уставились на огонь.

Спустя довольно долгое время она продолжила:

— Понимаешь, я думаю, что чувство может быть таким сильным, что ему просто необходим выход, и неважно, к какому несчастью этот выход может привести. И иногда — хотя, возможно, только единожды в жизни — сокрушительная эмоция просто берет нас в плен и не оставляет никакого выбора.

— Какая эмоция, Джинкс?

. — Любовь. — Она пожала плечами. — Возможно, ненависть.

Перед глазами Кифа возникла картина, которую он видел сквозь окошечко фотоаппарата в тот жаркий июльский день, — картина разрушения поезда и осколков, взлетающих в яркое летнее небо.

— Так ты полагаешь, что ненависть может извинить дьявольский поступок, который невозможно простить? — спросил он.

— Нет, не извинить, нет. Объяснить причину, возможно.

— И ненависть не оставляет выбора? — Он вскочил. — Ненависть может позволить человеку совершить зверство, а потом сказать: «Я не имел выбора, потому что ненавидел?» — Он не хотел давать выход своим чувствам, но не мог смолчать. Ничто не могло извинить или объяснить поступок Карра. Ничто. Как смеет она предполагать, что Карром овладела слишком сильная эмоция и он не смог совладать с ней?

Снова она пожала плечами:

— Я не очень-то много понимаю в ненависти. Я только думаю, что ненависть может подчас быть очень сильной. Про любовь я точно это знаю. Наверное, существует много эмоций, которые могут взять человека в плен, — жадность, злость, страх.

— Ты хочешь сказать, что сильные эмоции разрушают человеческую жизнь?

— Нет, о нет. Просто чем сильнее эмоция, тем больше вероятность того, что ты можешь сорвать не то яблоко с маминого дерева и получить по ошибке гнилое.

— А как же инстинкт? Интуиция? Не думаешь ли ты, что инстинкт помогает нам принять верное решение? Что он может увести нас с неверной тропы? — Он заходил по комнате. — Инстинкт и воспитание. Мне кажется, что это очень важные факторы в жизни. Уметь отличить хорошее от плохого — ведь это необходимо, Джинкс. Я не хочу сказать, что мы не поступаем иногда плохо. Но, делая неверный шаг, мы знаем, что он неверен, и больше уже не повторяем его. Ведь только так мы взрослеем, не правда ли? — Голос его стал жестче. — Только мне кажется, что некоторые люди взрослеют и все-таки не понимают разницу между хорошим и плохим.

— Да, наверное, ты прав, — сказала она, — но тут есть еще один момент, Киф. Что, если то плохое, что ты сделал, ты не мог не сделать? Если недостаточно просто сказать: «Я никогда не сделаю этого снова?» Что, если уже слишком поздно?

Он подумал: что же за ужасный грех она совершила, что никак не может себе простить? Он снова сел напротив нее и стал смотреть, как блики от огня танцуют на ее прекрасном изможденном лице.

Наконец она, похоже, сумела справиться с охватившими ее чувствами. Она наклонилась вперед и улыбнулась ему.

— Ну, я имела достаточно времени, чтоб подумать об эмоциях, Киф. А охватывала ли тебя когда-либо сильная — действительно сильная — эмоция?

— Я познал горе, — сказал он, — горе столь глубокое, что я думал, время никогда не залечит мою рану.

— О, Киф, извини. Конечно.

— Но время залечило рану. Потеря мамы, и отца, и Райля образовали в моей жизни пустоты, которые никогда не будут заполнены, но я научился радоваться, несмотря на . потерю. — Он посмотрел прямо ей в глаза и понял, что она также чувствовала глубокое горе. — И я познал ненависть, — продолжил он, голос его упал почти до шепота. — Ненависть, которая чуть было не поглотила меня. Но и с ней я научился справляться. Я понял, что если не справлюсь с ней, то она покалечит меня так же, как покалечила ненавистного мне человека. — Он замолк, боясь, что слишком много сказал, но она, по-видимому, опять была поглощена своими мыслями.

— А любовь, Киф? — мягко спросила она. — Ты уже понял, как сильно может покалечить любовь?

— Покалечить? Она не ответила.

— Если ты имеешь в виду, есть ли у меня девушка, то ответ — нет. Но я люблю тебя и всех, кого мы потеряли. — Руки ее теребили платок. — И я благодарю Бога за то, что Райль не был для меня полностью потерян в последние годы — он, по крайней мере, пишет. — Он специально бросил ей приманку, стараясь спровоцировать реакцию, и преуспел в этом.

Она быстро взглянула на часы, стоящие на полке камина, и вскочила.

— Я как раз собиралась покормить Элисон ленчем, когда ты пришел, — сказала она, вертя платок в тонких пальцах. — Как мило было с твоей стороны зайти, Киф, было так приятно поговорить с тобой.

«Зайти, сказала она. Как будто он не проехал три тысячи миль, чтобы увидеть ее!»

Она вежливо протянула руку, словно говорила «до свидания» случайному знакомому.

Он взял ее тонкую руку и с намерением посмотрел ей в глаза.

— Ты ведь не отошлешь меня, не дав даже увидеть Элисон, правда? Не дав мне увидеть мою собственную племянницу?

Она отняла у него руку и сказала с горечью:

— Ты точно такой же, как и все, правда? Ты что — думаешь, что она чудо природы? Ты что, тоже хочешь смотреть на нее и хихикать? — Голос ее сорвался, и она быстро повернулась к нему спиной. По ее поникшим плечам и легкому наклону головы он понял, что она борется со слезами.

— О, Джинкс, что случилось с тобой, что ты обвиняешь меня в том, что я могу смеяться твоему горю?

— Уходи, Киф. Просто уйди и оставь нас в покое.

— Почему, Джинкс? Почему? — Он коснулся ее плеча. — Ты помогла мне. Дай я помогу теперь тебе.

Она обернулась, и он увидел муку и отчаяние на ее лице.

— Уходи! — крикнула она, невыразимая боль слышалась в ее голосе. — Оставь меня, я сама наказала себя. Никто ничего не может сделать для меня. Я ничего не хочу и мне ничего не нужно.

Она открыла дверь на крыльцо. Ему было нечего больше сказать. Она не смотрела на него, когда он уходил. Дверь за ним закрылась.

В это время Киф услышал, как по дороге едет экипаж. Карр? Киф глубоко вздохнул. Потом он сошел с балюстрады, обошел вокруг башенного крыла и подошел к входу в дом.

Покрытый эмалью экипаж остановился. Кучер в высокой шляпе открыл дверцу с серебряным крестом и опустил ступеньку.

Карр был одет в черное честерфильдовское пальто с бархатным воротником и брюки в полоску, в руках он держал трость с набалдашником из слоновой кости. Он казался выше, чем раньше, хотя едва мог достать до плеча Кифа. О, так он носит туфли, в которых кажется выше! Если бы это был другой человек, то Киф пожалел бы его, но старания Карра казаться выше, чем он есть, были всего лишь еще одним признаком его острого желания быть больше и лучше всех.

Киф не чувствовал к нему ничего, кроме презрения. Он глубоко вздохнул.

— Привет, Карр. Голова Карра дернулась.

— Киф?

— Он самый.

— А почему ты не в школе? Неужели тебя вышибли?

— А ты был бы рад, если бы меня вышибли? Киф проследил за взглядом Карра. В дверях дома стоял внушительный мужчина около шестидесяти лет — новый дворецкий Карра. Киф с болью вспомнил, что Пенфилд уже не служит здесь.

— Добрый вечер, сэр.

— Скажите мисс Эмми, что через пять минут в холл подадут напитки.

— Слушаюсь, сэр. — Дворецкий посторонился и дал им пройти. — Зажечь огонь, мистер Хэрроу?

— Да, конечно! — Карр снял пальто и взглянул на чемодан Кифа. — Похоже, мой братец собирается провести здесь ночь. Помести его в голубую комнату третьего этажа, в конце коридора. — Желтые его глаза зловеще сверкнули.

Киф про себя улыбнулся, поняв, что Карр ждет его возражений. В голубую комнату третьего этажа мама никогда не помещала гостей. Гигантская ель росла слишком близко к дому и отбрасывала ветки так, что из окна комнаты казалось, что это привидение растопырило свои пальцы. Мама все клялась, что срубит дерево, но это так и не было сделано. Киф заметил, что брат его слегка прихрамывает.

— Спасибо, Уилкокс.

Дворецкий повесил пальто и шляпы, потом наклонился, чтоб развести огонь в камине.

— Бренди, Уилкокс, — приказал Карр. Он пригладил усы своими обкусанными пальцами.

— Да, сэр. А вы, сэр?

— Я бы хотел холодного эля, если у вас есть.

— Да, сэр, — Мужчина вышел. Карр встал спиной к камину и наклонился, чтоб помассировать ногу.

— Так ты приехал к Джинкс и она тебя не впустила.

— Я видел Джинкс. Мы приятно провели вместе время.

Карр с подозрением взглянул на него и повернулся к камину.

— А почему ты никогда не говорил мне, что Джинкс здесь живет? — требовательно спросил Киф.

— А какое тебе до этого дело?

— Она моя сестра, в конце концов! Она живет здесь как отшельник! Как ты можешь допускать это?

— Не смей в моем доме повышать на меня голос! — закричал Карр, брызгая слюной. — Вспомни, что я пока твой опекун! Ты еще несовершеннолетний.

Наверху хлопнула дверь. На губах Карра появилась сардоническая усмешка.

— Ну, мой петушок, — раздался женский голос. — Ты привез мне нового партнера?

Киф посмотрел наверх, и рот его открылся. С балкона свешивалась женщина, и большая часть груди ее грозила выпасть из платья. Даже с расстояния от груди казались огромными. Такой пышной женщины Киф в жизни не видел. Талия ее была затянута, бедра — широкими, юбка с оборками открывала одну ногу. Медно-золотые ее волосы украшало перо, а лицо было густо разрисовано. Должно быть, она была красивой, потому что черты лица ее были приятными, но из-за лавандовых теней, густой черной туши на ресницах и ярко-красной краски на губах лицо ее выглядело почти карикатурно.

Глаза Карра сверкнули:

— Спустись, Эмми, познакомься с моим братом.

— С твоим братом! — завизжала женщина. — Ну, у тебя и семейка! — Сопровождаемая шорохом юбок, она прошла по балкону и скрылась на лестнице.

Киф повернулся к брату.

— Что, черт возьми, все это значит?

— Мисс Эмми? — улыбнулся Карр. — Ну, она самая дорогая шлюха Фриско. Прямо из парижского особняка мадам Марсель.

— Как ты посмел осквернить память нашей матери, привезя в дом такую женщину! — Киф осекся, потому что медная блондинка вошла в холл.

Она двинулась прямиком к нему, груди ее того и гляди покинули бы свои тесные гнезда. Он поднял глаза и увидел, что она смеется над ним, язык ее соблазнительно ходит по алым губам.

— Воох, — выдохнула она со стоном. — Ну разве он не прелесть? — Она провела ногтем по скуле Кифа. Потом, продолжая смеяться, порхнула к Карру и задрапировала собою его тщедушное тело. Карр стал рассеянно ласкать ее, глядя на Кифа.

— Мой братец считает, что я порочу память матери, Эмми.

— О Боже, — сказала она. Улыбка ее была похотливой, а в голосе слышался смех. — Твоей матери тоже?

Киф сжал кулаки.

— Когда ты кончишь свои забавы, Карр, и будешь готов к разговору со мной, то сможешь найти меня в библиотеке. — Он повернулся на каблуках и почти выбежал из комнаты.

Киф долго просидел в библиотеке, борясь с желанием вернуться и вытащить своего брата за шкирку.

Наконец послышался стук в дверь. На пороге стоял дворецкий с подносом.

— Я подумал, что, может быть, вы голодны, сэр. Я принес вам ужин.

— Это очень мило с вашей стороны, Уилкокс. А мой брат поел?