Масон

Я не выдержал и прервал этот неуместный торг агрессивным выпадом:

– Что, собственно говоря, мне инкриминировали? Что особенного я сделал такого в тех солнечных странах?..

– Да не о "солнце" тогда шла речь. – опять взял в руки основную нить разговора Владимир. – Вы почему-то заводили знакомства с теми дамочками, которых вам "подставляли" именно определенные структуры наркобизнеса, действующие в тех странах…

– Так я что виноват в том, что у них "кадры" были более аппетитные, чем дешевые портовые проститутки, обслуживающие моряков всех стран, в том числе и России. Я просто боролся за качество, как мог!..

– Вот, вот, – добавил Владимир, – эта "борьба за качество" и составила вам особую рекламу. Ушлые дельцы искали "каналы" для транспортировки "зелья", а вы, по их разумению, сами клевали на "подставу"… Какое-то время вас "изучали", устанавливали ваши возможности, искали более основательный "крючок", чтобы затем подвесить вас основательно…

– Кто смел, тот и съел! – попробовал я хоть как-то оправдаться.

Но Владимир только наградил меня долгим испытующим взглядом и никак не стал комментировать мою реплику.

– Александр Георгиевич, эти люди прекрасно понимали возможности врача для провоза наркотиков – в вашем же подчинении масса помещений, целый госпиталь, куча медикаментов, среди которых легко спрятать, что угодно. Скажите, разве не было случая, чтобы ваши случайные пассии не делали вам прозрачных намеков на возможности улучшения вашего материального положения?..

Я задумался и, естественно, вспомнил такие случаи, но не стал погружаться в неприятные воспоминания. В таких случаях я моментально отшивал "соблазнительных дамочек", предварительно расплатившись с ними по принятому тарифу… Володя, между тем, продолжал корить меня по черному:

– Да, конечно, вы – "ловкач", но это могло стоить вам головы! Когда не по вашей вине, а исключительно из-за совпадения, их "сеть" начала гореть, то службы безопасности наркобизнеса принялись сопоставлять факты. Тогда и нависла над вашей персоной опасность! Теперь идет рикошет – ведь те ребята шутить не любят, денег у них достаточно, чтобы купить киллера в любой стране.

– Пусть так, но тогда при чем же здесь Беата? – попробовал уточнить я…

– Беата – как раз при том!.. К тому времени вами уже заинтересовались и компетентные органы, работавшие по другую сторону баррикад. Слишком уж вы активно прожигали жизнь за границей… Наверное, ваша "разработка" и была поручена Беате. Ну, а далее все сложилось так, как сложилось…

Я ничего не понял в той галиматье, но стало окончательно ясно только одно: Беату больше я никогда не увижу!.. Снова навернулись слезы – русская сентиментальность поползла по щеке…

Разговор мы прекратили и отправились по своим комнатам. Олег сопровождал меня, как заслуженного инвалида – кавалера французского ордена "Почетного легионера". Хорошо, что он не догадался взять меня под руку, не утирал мне слезы и не приставал с разговорами…

Я завалился на койку и улетел в воспоминания: почему-то привиделась одна из последних наших совместных ночей с Беатой. Дело было все в том же Гамбурге… Конечно, в такие ночи мы не тратили много времени на сон, а заполняли время другим способом. Однако в короткие перерывы, когда дремота, а затем и глубокий "провал" одолевал нашу плоть, мы успевали познакомиться и с мистическими видениями. В один из таких моментов, я проснулся оттого, что почувствовал капли слез Беаты у себя на лице, ее тело сильно прижималось ко мне… Она дрожала, но, скорее, не от страха – этого я за ней никогда не замечал – ее колотило волнение!..

Беата пересказала мне только что посетивший ее сон: "Что-то разбудило меня и я вышла на кухню. Там на столе, в серебряном блюде стояла твоя голова, но почему-то у тебя были шикарные вьющиеся волосы, как у Иисуса Христа! Глаза открыты и пристально, нежно смотрели на меня… Я поняла твой немой разговор – мы, конечно, прощались навсегда! Я плакала и гладила твои шелковистые волосы, уговаривая тебя не покидать меня"…

Да, в действительной жизни, в реальности все получилось наоборот: ушла Беата, и это я теперь мысленно глажу ее шикарные волосы. Однако ее мистическое проникновение было очевидным, значит можно надеяться и на то, что она издалека продолжает наблюдать за моей жизнью и, может быть, вмешиваться в нее, в мои мысли…

Кант в книге "Трансцендентальная эстетика" пишет почти что по тому же поводу: "Время не есть эмпирическое понятие, выводимое из какого-нибудь опыта. Различные времена есть суть лишь части одного и того же времени. Но представление, которое может быть дано лишь одним предметом, есть созерцание. В самом деле, время не может быть определением внешних явлений: оно не принадлежит ни к внешнему виду, ни к положению"…

Нет слов, все сформулировано Беатой было точно: моя голова будет теперь принадлежать ей. А "длинные шелковые волосы" – это только модель тех ощущений, исходящих, хотелось надеяться, именно от меня. Их она унесла с собой во Вселенную, в иную жизнь!.. Ведь тело человека умирает – в том нет сомнения – но чувства, как и душа, уносятся в Космос, во Вселенское Информационное Поле. Они принадлежат Вечности, то есть Непрерывному Времени – непрерывной линии!.. Иным человеческим поколениям остается в наследство Созерцание!.. Пользуйтесь люди счастьем, дарованным вам Богом!…

Но тут я вспомнил некоторые масонские шифры: "серебряное блюдо", "облик Иисуса", "вьющиеся волоса", "отрубленная голова". История Англии подарила нам память о Карле I – обезглавленном, приданному забвению в течение одиннадцати лет жизни этой великой страны без монархии. Затем все вернулось на круги своя – Карл I вновь будет боготворим народом…

Перед глазами замелькала надпись: "Двойная смерть!"… Конечно, так и должно все быть: Беата видела след не только своей будущей смерти, но она оплакивала и мою кручинную головушку!.. Где-то уже притаился "поганец Кромвель" и по мою душу… Но чему быть – тому не миновать!.. Мне необходимо приготовиться!..

К утру я оклемался и, встав с спозаранку, со страшной злостью пошел стрелять: я впечатывал пули из своего "ТТ" точно в цель, словно это были головы тех выродков, что угробили мою белокурую красавицу. О себе тогда я не думал, как никто не думает о возможной смерти заранее. Я прекрасно понимал, что этот неотвратимый момент когда-то обязательно придет, и его надо будет принимать с достоинством и почитанием, как и все то, что приходит от сверхъестественных сил.

Вечером воспоминания опять навалились на меня. Но теперь пришли картины из другого музея: первым портом остановки и разгрузки в Бразилии был Ильеус. Это был скорее курортный городишко. Там наше судно прижали к какому-то допотопному пирсу рядом с небольшими каботажными суденышками местного значения. Разгружались собственными судовыми кранами, ставя палубные контейнеры прямо на прицепы автомобилей. Волынка тянулась медленно, и я успел сходить в город: прошелся по пляжу, но на нем не было отдыхающих – сезон отдыха еще не начался, была ранняя весна, по здешним меркам пора холодная. Однако я мокнулся в водах океана просто из-за любопытства, чем вызвал удивление у местных жителей и одобрение у стаек мальчишек, бездельничающих с утра до поздней ночи в ожидании начала курортного сезона.

Немного пообсохнув, я двинул к центру городка: зашел в костел, посидел на скамье до начала службы, но когда почувствовал ощущение неуютности, то быстро удалился. Направился в глубину жилых построек – это были одно-двухэтажные особнячки с маленькими огороженными палисадниками. Пройдясь по параллельной пляжу улице, наткнулся на "Универсам" и забрел в него. Медленно прохаживал между рядами товаров, удивляясь тому, какое разнообразие продуктов и ширпотребы здесь было выставлено. Надолго застрял у стеллажа с винными бутылками: вина были на любой вкус и выбор, но больше, конечно, вин из Южной Америки. Тут-то меня оторвало от наблюдений странное обращение. Женщина пожилых лет на испанском уточнила: не желаю ли я поразвлечься с игривой особой, склонной к свободной любви. Маленький курортный городишко не внушал мне доверия, и я прекратил беседу со сводницей простым способом: бросил ей на английском – "I don't understand you!"… "Я вас не понимаю!" – это знаковая фраза, она воспринимается человеком, говорящим на любом языке, как отповедь агрессору. Она просто отшвыривает "назойливую муху" на страшно далекое расстояние, и возврата не может быть…

Видимо, чрезвычайная экспрессия ответа охолонила сводницу. Может быть, она и не поняла моего английского, но отстала, отдавая себе отчет в том, что оторвала сильно занятого мужчину от очень важного дела – от изучения невообразимого разнообразия сухих виноградных вин, прибывших сюда из разных стран. Скорее всего, и в Южной Америке понимают, что профессионалы никогда не смешивают женщину с вином. К вину я прикупил фруктов – то был картонный ящик, набитый спелыми плодами манго, бананов, ананасов – и вернулся на судно во вполне благодушном настроении. Отплывали ночью, и за вином я даже не заметил, как буксиры выволокли нас на рейд – в открытые воды. Дальше судно два раза вставало под разгрузку и погрузку – в Витории, Кампусе. Затем, с контейнерами набитыми в трюмы и размещенными на верхней палубе под завязку, судно поволоклось вдоль берега. Скоро мы воткнулись на рейд Рио-де-Жанейро, здесь – добавление груза. Позже была еще остановка в Сантусе. Но там была не погрузка, а тоже "перевал мелочевки". Снова наш маршрут выстелился дорогой в столицу Бразилии…

Подхватив нас на подходе к Рио-де-Жанейро, буксиры поволокли судно к контейнерному терминалу уже в сумерках. Меня всегда поражало величие огромной статуи Иисуса Христа. Он раскинул руки, словно желая обнять весь мир обездоленных, правых и не правых, грешных и безгрешных, только для того, чтобы отпустить грехи, приобщить всех к Богу, убедить следовать Высшим Заповедям. Подсветка выдирала статую из тьмы южной ночи, создавая впечатляющий рельеф видения Божества. В Рио-де-Жанейро взлетно-посадочная бетонная полоса аэродрома располагается вдоль берега, близко к воде. И здесь подсветка впечатляет, а планирующие на посадке и взлете огромные птицы, мигающие бортовыми огнями, тоже заряжают публику особым впечатлением, добавляют грома в нескончаемую музыку гуляний на набережной.

Попадая в Рио, чувствуешь себя в полном смысле человеком, прибывшим с корабля на бал, скорее, даже круглогодичный карнавал! Я лично сразу же отправлялся в один из ресторанов, расположенных недалеко от кромки воды. Для меня начинался спектакль, называемый "жизнь Белого Человека"… Мясные блюда, приготовленные вкуснее, чем в ресторанах, харчевнях любого южно-американского государства, я не встречал даже в пижонистой Европе. Вино здесь дешевое и абсолютно потрясающее по вкусу и разнообразию оттенков. Полагаю, что по этой части фора может быть дана даже винам помпезной, буржуазной Франции. К чревоугодию можно приобщить и женщину свободной профессии: многих своих моряков я потом лечил от микробных вторжений, возникающих в ходе скоротечной любви. Вот почему я предпочитал хранить верность своей замечательной Беате. Проще говоря, как только я удобно усаживался в ресторане за небольшой столик, попросив предварительно официанта никого ко мне не подсаживать, мысли улетали в сторону Германии, Гамбурга. Остановка полета – именно на той улице, где жила моя белокурая бестия. Кстати, почти в первый день нашего знакомства я задался целью выяснить, почему у моей дамы такое не совсем классическое немецкое имя? Оказалось, что ее предки – по женской и мужской линиям – сильно напутали в национальных предпочтениях своих избранников. В "кровавое русло" Беаты Хорст влилась кровь и французов, и итальянцев, и англичан… Разобраться во всем этом коктейле было практически невозможно, тем более с моей языковой и историко-этнографической подготовкой выпытать историю жизни всех родственников, носивших фамилию "Хорст" не представлялось возможным. Я быстро оставил бесполезную суету, а наслаждался имеющей место тканно-телесной и явной физиологической адаптивностью наших организмов. Такие ощущения чертили "прямую линию" явной генетической совокупности российского и немецкого генофондов со многими точками на ней, являющимися вехами исторических смычек двух больших народов. Иммануил Кант – этот чистейший девственник и мудрый созерцатель – помогал мне своими выводами о сущном. "Кто признает абсолютную реальность пространства и времени должны признать наличие двух вечных и бесконечных, обладающих самостоятельным бытием нелепостей пространства и времени, которые существуют только для того, чтобы схватывать собой все действительное"…

Вымачивал я душу в вине достаточно долго, съедая при этом, наверное, мощную бычиную вырезку. Каждый раз прежде, чем приготовить новую порцию жареного мяса, мне сперва демонстрировали исходный продукт – в его натуральном виде. Из него предлагали выбрать и указать искомое мясное поле. Клиент здесь всегда был прав, поэтому и ответственность за выбор переносилась на самого чревоугодника…

Время стоянки в Рио пролетало за ресторанным столиком, как один искрометный час… Следующим портом разгрузки был Буэнос-Айрес: здесь я повторил давно утвержденный мозгом и желудком ритуал. Только теперь из порта я прорывался через заслон проституток, толпившихся у ворот, поднимался в гору по главной магистрали минуя множественные харчевни, оставляя по правую руку шикарный ресторан железнодорожного вокзала, и, сместясь несколько влево, исчезал под кущами живописного бульвара. Там у меня был "пристрелен" давно полюбившийся небольшой ресторанчик, возглавляемый очень аппетитной хозяйкой. Ресторанчик был зажат с двух сторон двумя меховыми магазинами, и каждый раз у меня появлялась возможность выбрать и приобрести что-нибудь из шикарных "шкурок" для Беаты. В Германии такая "хурда" стоила баснословные деньги, ибо все пушное зверье перестрелял толстяк и узурпатор Геринг. А здесь все обходилось относительно недорого. Вот теперь появлялся повод "обмыть" новую покупку: хозяйка ресторанчика меня давно приметила и, скорее всего, понимала "многосторонность моего аппетита". Я обучил ее понятию – "обмыть покупку", она разделяла эту славянскую страсть. В сопровождении повара, "аппетитная попка" появлялась с вырезкой свежайшего мяса, и я совершал свой выбор, поражая женщину "волчьим аппетитом". Я-то это дела не только испытывая голод, но и ради рекламы загадочной страны Россия. Во мне таилась надежда на то, что она поймет простую истину: "Ненасытность в мясных блюдах – это показатель мужской потенции". Мне льстила перспектива привить женщине из далекой страны прививку уважения к безгранично широкой русской душе. Хотелось поселить уверенность, что все, живущие в России, – исключительно Орлы. Вроде бы мои "намеки" доходили до хозяйки ресторана, но я никак не попадал в нужное время в нужное место в этом огромном городе – во время работы серьезные любовные дела же не делаются!.. А все женщины в Аргентине исключительно серьезны в вопросах любви – это мы видим и по бесконечным современным телесериалам из Южной Америки.

Именно здесь однажды мы случайно – "на встречных галсах" – повстречались с Сергеевым: мой пароход "Новогрудок" залетел в порт на час раньше его "Новокузнецка". Все это были суда одной серии, построенные на верфях Германии. Неплохие пароходы, имевшие прекрасно оборудованные медицинские пункты. С моим давним другом Сергеевым мы не виделись целую вечность, а потому оттянулись в ресторанчике по полной программе. Хозяйка была в восторге от нашего неутомимого обжорства и способности так много выпивать вина за один присест. Оказывается она тоже давно положила глаз на Сергеева – он ходил у нее в любимчиках. После приятных чревоугодий нас загрузили в таксомотор и благополучно развезли по пароходам. К сожалению, когда я протрезвел, судно Сергеева уже ушло в море…

Мой пароход разгружали и загружали, а я "вымачивал" душу великолепным аргентинским вином – красным, тягучим, из больших оплетенных бутылок – всего 4,8 доллара за штуку. В них было четыре литра вина: я не допивал его в ресторане, а прихватывал с собой, усаживаясь в таксомотор, вызванный для меня хозяйкой ресторана. Это именно она как-то порекомендовала мне "тягучее вино", и я моментально на нем зафиксировался…

Все меховые покупки были завершены, создан запас нескольких галлонов вина – я веселый и "спелый", как августовский огурчик, выращенный в ресторанной тепличке дефилировал между рестораном и родным пароходом… Проститутки перед проходной порта каждый раз пытались меня атаковать, надеясь на то, что алкоголь вышиб из меня разум, но усилил гормональную резвость. Но я-то закусывал великолепным мясом, приготовленным под присмотром женщины, относившейся ко мне с толикой симпатии. А сила даже толики симпатии аргентинской женщины такого размаха, что она и вдрызг пьяного мужчину все равно сбережет от агрессии, алчности, от неуместных происков "толпы хищниц"!

Слов нет, в условиях такого колоссального перегрева, мне некогда было следить за действиями боцмана Загоруйко. Трудно было определить, что он делал в Ильеусе, Витории, Кампусе, Рио-де-Жанейро, Сантосе, Буэнос-Айресе – как "колдовал" над грузом. Полагаю, что его главная задача сводилась к тому, чтобы проследить за сохранностью определенного контейнера, не позволить его вскрыть, перепутать случайно. Он, видимо, метил нужный контейнер особым знаком, и приемщик "посылки знал как поступать с ней дальше. Мне почему-то казалось, что транспортировка должна проводиться до малого неприметного порта – Ильеус, Витория, Кампус, Сантус. Однако и в огромном грузообороте крупных портов Гамбурга, Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айреса тоже было легко спрятать тайную "посылку". Она ведь могла быть доставлена и с продуктами для команды.

Из Южной Америки мы рванули на Роттердам, а затем Геттеборг.

Амстердам и Роттердам я очень любил, бывал там многократно. И каждый раз, наслаждаясь "упакованной" жизнью горожан, в какой-то мере завидовал им, но никогда у меня не возникало мысли остаться в Голландии. Я был и оставался именно русским человеком, со всеми вытекающими из такого факта плохими и хорошими последствиями. Самое приятное было то, что на пирсе меня уже встречала Беат, а рядом с ней грелся на солнышке маленький автомобильчик…

И вот снова: мы вырвались на автомобиле в район старинной церкви на набережной Делфсхавен, потоптались там по маленьким мостикам между шлюзами, каналами, невысокими зданиями. Затем прогулялись в районе крепостных ворот на Делфсфарте. Оставили машину, двинули по узкому бульварчику, прижатому к каналу Делфсфарта. Заглянули в несколько маленьких магазинчиков, а потом застряли в укромном кафе. Стоянка судна была несколько часов – проще говоря, до вечера, и мы с Беатой не стали распалять себя короткими страстями, а только миловались, как школьники. Несколько раз я ловил завистливые взгляды сравнительно молодых прохожих. Мне даже показалось, что некоторые из мужчин увязывались за нами, присаживались за свободный столик в том же кафе. Но я ни на кого не обращал внимания, мне было достаточно того, что Беата оставалась со мной, и не собиралась менять меня ни на кого.

Закончились прогулки, скорый обед и ужин в ресторанчике на том же бульварчике. Пора было нестись на пароход… Конечно, мы еще посидели в машине, наблюдая окончание погрузки, оформление организационных дел. Все это время я, словно пиявка, висел на губах Беатрис – она принимала несложную ласку миролюбиво. Но ведь в нашем возрасте такие "малые комплексы" не очень благотворно сказываются на здоровье, а потому мы делали разумные перерывы. Но вот дневальный у трапа машет мне рукой… И я, теперь уже как слон хоботом, основательно присасываюсь к губам Беат, чтобы закрепить финал расставания, тут же поселив надежду на поразительную мужскую верность. Я на корабле… Буксиры потащили нас вон из страны. Любимая женщина осталась на пирсе грустить и, может быть, лить слезы по моряку-бродяге…

В Гетеборг мы шли медленно: Балтика порой доставляет много хлопот судам неумеренными штормами. Волна здесь короткая, высокая, жесткая – всю душу вымотает, груз растреплет. А от бури у капитана нет возможности уклониться. Это в Атлантике, можно, зная направление движения шторма, несколько сместить судно по курсу. Мы по два – три дня отстаивались в укромных уголках. Но вот наконец-то и показались слева остров Экере, справа – Стюрсе. Открылось устье реки Гета-Эльв. Скалистые выступы побережья, усланные ковриком мха и мелкой растительности, почему-то издалека показались мне похожими на женский "укромный уголок". Видимо, время мое к тому подошло, гормоны привлекли устойчивые ассоциации. Нас загнали в контейнерную гавань Скандиа и, не дав отдышаться, принялись интенсивно обрабатывать портовыми кранами…

В Гетеборг Беата не приехала, во всяком случае в порту она меня не встречала. Но этот славный портовый центр долгое время являлся городом-побратимом Ленинграда. Избранные из команды нашего судна были приглашены на маленький банкет в Дом моряка. В Швеции творится что-то неладное с потреблением алкогольных напитков: там действует какой-то не понятный сердцу русского человека "сухой закон". Скорее всего, именно в надежде на то, что мы от широты своей натуры приволочем на торжество в Дом моряка часть своих обильных запасов "Русской водки", нас и пригласили. Но шведы просчитались: надо помнить, что славянин как раз хорошо пьет именно то, что принес с собой на торжество. Короче говоря, мы обогнали шведских моряков-рыцарей. Однако дело совсем не в том – водки мне никогда не было жалко для хороших людей. Я же приметил среди приглашенных одну высокую стройную даму: она была изысканно одета – одежда не скрывала "рельефа" ее природных щедрот. Но самое главное, что привлекло мое "подогретое внимание" так это было то, что она, как две капли воды, была похожа на сестру моего драгоценного друга Олега Верещагина. Нет, нет, я не мог ошибиться: передо мной стояла абсолютная копия Олечки – моей тайной, совершенно неразделенной тоски. Тот же точеный профиль, грация, пропорция цапли, взмывающей ввысь, но прыть кенгуру…

И вот, на том самом излете я завис над дамой, словно коршун, воспитанный исключительно в процессе хищной охоты в бескрайних Половецких степях. Конечно, в основе моего явного сексуального поиска был, так называемый, психологический "перенос". Мой "рыск" дама почувствовала, но "перенос" остался за кадром ее любительской кинокамеры. Женщина почему-то активно шла на контакт, правильнее сказать, она активно меня поощряла к такому контакту. Мы вмазали с красоткой еще "по стакану" и затем, как само собой разумеющееся, выскочили на воздух – стали быстро искать такси. Прижалась она ко мне и впилась в губы уже в автомобиле, еще не успев толком объяснить водителю, куда следует нас вести. Воспитанный "водила" переждал блеск "вспышки", только слегка зажмурившись от искрящегося эффекта. Видимо сила притяжения разноименных полов вызвала психологическую индукцию: мне даже показалось, что движение прохожих заметно замедлилось на улице. Водитель рыскнул рулем: ему-то было необходимо следить не за нами, а за огнями светофоров…

Мы приехали в небольшую квартирку с каким-то напылением "необжитости": теперь я думаю, что это была "конспиративная квартира". Но тогда нам обоим было не до изысков абсолютного комфорта. Стройная женщина оказалась тоже, как и сестра Верещагина, филологом. Только она была специалистом не славянских, а шведского и английского языков, последнее облегчало в некотором роде мою задачу. Мне приходилось меньше говорить, а больше действовать. У нее хватило ума не шлифовать мое произношение редких шведских фраз, известных мне в силу необходимости элементарных контактов с иностранными гражданами и гражданками. Она не дошла до того, чтобы мобилизовывать исподтишка врожденный инстинкт материнства, в педагогическом азарте забывая то, кто же является главным действующим лицом в любом творческом дуэте.

Теплая женщина не стала симулировать абсолютно точные знания, скажем, "литературоведенья", а просто и без затей подставила спину, дабы я имел возможность расстегнуть молнию, разделяющую ее легкое платье сзади пополам. Я, естественно, пошел по пути рационализации – не стал мучиться с механизмом, а отработанным жестом стянул легкую ткань с женщины через коротко остриженную, умненькую голову – снизу вверх одним рывком. То, что осталось потом на ее слегка зардевшемся теле, можно было даже не называть одеждой. Во всяком случае, те "детали" из хлопковой материи не могли служить помехой для действий нормально развитых самца и самки. Я не контролировал последовательность наших взаимных акций – все было в техническом отношении оформлено безупречно, с большим мастерством и профессионализмом. И очень скоро стройное, ищущее восторгов женское тело задергалось конвульсивно в бесстыжих руках, словно у цапли охотник свернул шею! В верхней перспективе разрезал воздух сокол-сапсан вдруг выросшими до невообразимых размеров крыльями. А в нижней проекции – трепыхалась, стенала и плакала женщина-цапля, быстро растерявшая большую часть оперенья из ученых фраз и надуманных филологических важностей… Вдогонку нам упругой продувной волной несся хохот Демиурга, как правило, сопровождающего случайные любовные встречи…

Это было неуловимое время восторгов: только под утро я явился на пароход, но не выжатый словно лимон, а воодушевленный, подобно блудливому мартовскому коту… Странно, но у трапа, рядом с небольшим таксомотором, меня ждала несравненная Беата Хорст. Женское сердце чудом успело разгадать на большом расстоянии случившуюся "интригу", и быстролетящий аэроплан перенес мою любимую в Швецию. Внешне Беата была даже по-прежнему улыбчива, но поздоровалась со мной моя драгоценная почему-то смачной пощечиной!.. Для человека, привыкшего еще в юности получать хороший мордобой на ринге, да на борцовском ковре, такое приветствие было лишь трогательным посвящением в рыцари дамского сердца. Я нашелся сразу – военное воспитание помогло: я встал перед Беатрис (так я называл ее в торжественные минуты, требующие возвышенного слога) на одно колено, склонил повинную голову и припал губами к ее правому бедру, словно к краю родного полкового знамени.

Бьющую руку я не стал отяжелять поцелуем, чтобы у Беаты оставалась возможность еще и еще раз засвидетельствовать пощечиной свое небезразличное отношение к моей персоне. Мой лоб уже требовательно елозил по скользяще-хрустящему волосистому покрову знакомых мест на теле Беаты – ткань и в этом случае не усмиряла мои желания. По трепету musсulus quadriceps femoris моей женщины я понял, что до общего прощения рукой подать, а потому плавно сместил губы еще немного правее и теперь уже вполне по-хозяйски зарылся в створ между обоими бедрами в эпицентр очага вселенского волнения. Сердце Беат дрогнуло – я четко уловил тот импульс взаимного желания, летящий от подкорки, но маскируемый корой головного мозга, перегруженной всякими условностями… Такси уже можно отпускать решил я совершенно правильно и расплатился с водителем за ожидание…

Дальнейшие разговоры на пирсе были только маленьким и малозначащим театром под открытым небом: вся наша команда, вывалив на верхнюю палубу, могла наблюдать, как правильно нужно "ковать победу" – вырывать ее у слегка сопротивляющейся женщины. Через пять минут мы с Беат поднялись по трапу на судно – даже дневальный, из-за природной деликатности, слинял куда-то вглубь надстройки, никто не попадался нам на торжественном пути, не вмешивался в наше тихое почти семейное счастье. Даже всеядные и любопытные буфетчицы были спрятаны в дальних каютах. Я впервые ввел мою любимую в госпитальную каюту. И Беат, поплакав и посовестив меня немного, видимо, окончательно испугавшись хищного вида рентгеновского аппарата и зубоврачебного кресла с клюкой высокооборотной бормашины, отдалась мне, смирясь с неотвратимой логикой жизни: "мужчина – это животное, и его нельзя оставлять без присмотра ни на минуту!" Именно так она и выразилась, решительно рванув застежку на юбке и перешагнув затем через упавшую на пол ткань… По-немецки это звучало решительно, а потому великолепно…

Мои воспоминания прервал голос Владимира – видимо, что-то я уже начал озвучивать, плохо себя контролируя от переизбытка чувств:

Учтите, Александр Георгиевич, что вы долго – вольно или невольно – манифестировали особое тяготение к тайному миру. Потому-то вас все время пытались поймать на крючок темные силы. В Роттердаме вас плотно страховала Хорст, а в Гетеборге вы понеслись на вольных парусах, но опять-таки именно Хорст вовремя выволокла вас из пекла.

Получается так, – выразил я желанную мысль вслух, – что Беат спасала меня от несчастий, ведомая чувством?..

Полагаю, что без личной заинтересованности ваша страховка не обходилась. – продолжил свою мысль Владимир. – Но нельзя исключить и явную "прибыльность" вашей игры. Вы как бы приманивали заинтересованных людей, выводили их на некоторое откровение. Те, кто работал с Хорст в одном тандеме, обязательно засекли вашу "цаплю" и, полагаю, проследили все ее последующие контакты.

А откуда это известно? – был мой наивный вопрос.

Все дело в том, что "Интерпол" и местная полиция начала массированный разгром всей сети транспортировки наркотиков именно с Гетеборга и далее – в Роттердаме, Гамбурге, Южной Америки.

А я тут причем?

Вы-то как раз, по мнению пострадавшей стороны, и явились главным фигурантом – вас наградили несвойственными вам в действительности функциями. Скоро они рассчитались с Хорст, а теперь ведут охоту на вас.

Спорить с Владимиром было бесполезно, но на этот раз он дал мне повод к глубоким размышлениям, и я замкнулся глубоко в себе, продолжая пласт за пластом ворошить память…

Наша стрелковая подготовка длилась две недели: правая рука у меня и Олега окрепла настолько, что в упор мы могли точно попасть, скажем, в тушу слона, за попадание во все другие объекты я не ручаюсь. Наше "сопровождение" трудилось отдельно и, видимо, добилось лучших результатов. Я понял только одно, что "убийство" – это сложнейшая профессия!.. "Восстань, Боже, суди землю; ибо Ты наследуешь все народы" (Псалом 81: 8).

3.8

Домой на Гороховую нас с Олегом привезли под конвоем, да и мы оба были вооружены теперь до зубов: у Олега "Макаров", у меня "ТТ". В дороге, при мягком покачивании автомобиля Олег дремал, даже изредка похрапывал, а я, прикрыв глаза, размышлял о многом. Во-первых, занозился досужий вопрос: "Почему, собственно говоря, любая моя мысль ищет библейской или глубоко исторической метафоры – разве я уж столь набожен, увлечен историей?" Сам себе отвечая, я заявлял категорически: "Конечно, нет!" Так в чем же здесь дело?..