Масон

Семенов завел пошленький адюльтер с молоденькой и по современному наглой сотрудницей, – гроша ломанного не стоящей. И она, войдя в силу и вкус, устраивала ему разборки прямо при всем честном народе. Слышал я, как кричала однажды рассерженная психопатка, теряя контроль над собой: "Семенов, ты мудак; ты самый главный мудак во всем мире! Ты даже на конкурсе мудаков займешь только второе место… Семенов, конечно, обижался и спрашивал – почему же только "второе место"? Да потому что ты – законченный мудак! Ты ни в чем не можешь быть на первом месте!"… Надо сказать, что и та дама выплыла из далекой провинции, ничему толком никогда не училась, работала только под прикрытием блата, да давила окружающих противной истерикой.

Наш Егоров, помнится, тоже был пленен особой, явившейся из далеких краев, но их отношения носили больше лирико-эпический характер. Полагаю, что и коитус у них происходил чаще виртуальный, умозрительный, чем плотский. Влюбленные больше наслаждались тесными потливыми танцами, затеваемыми нашим начальником – продвинутым алкоголиком, любившим за счет казны устраивать банкеты в полумраке плавучих ресторанов. В издержках секса, естественно, был виноват не начальник – он-то успевал наставлять рога супруге. Егорову за грехи дьявол рано подарил импотенцию: еще в детстве ребенка мучили ночные страхи, и он нещадно мочился в постель. Многие сексуальные неприятности усугубляются геморроем и застойным простатитом. Как известно, то – профессиональные заболевания, всегда наступающие у слишком усердных творцов "деловых бумаг". Издержки чиновничьего усердия не компенсируются высокими окладами, персональными автомобилями и прочими подачками. Они лишь ускоряют формирование душевных калек. В столь гнусной среде не пахло рыцарством, здесь стоял дух затхлой интриги и откровенного головотяпства. Короче говоря, творцы большого количества бумажного мусора только портили суть ответственных дел, а это уже был приговор Егорову.

Шлейка и намордник всегда являлись украшением собак – даже если речь идет о дворовой сучке. Но в отношениях мужчины и женщины действует другой распорядок: женщина в сексуальном партнерстве является украшением настоящего мужчины. "Спутницы" Егорова и Семенова имели на лбу тавро, выжженное каленым железом генетики. Оно обозначалось одним словом – "дура"! Может ли быть украшением для мужика подобный союз? Ответ двойственен – и "Да", и "Нет"! Простота мысли украшает женщину, но для того необходимо "спутнице" держать остальные детали экстерьера на высоком уровне. Не было этого в данном случае, а потому вяли на корню наши "блудодеи". Шел от них дурной запах псины, напрочь стиравший весь гонор, комкавший попытку "держать позу", "надувать щеки", "водить пальцем по яйцам"… Семенов сбрил бороду – поменял имидж. Старообрядец пытался подыгрывать под еще не охолощенного жеребчика: взбрыкивал ножками, игриво шутил, залихватски смеялся, подрыгивая жирным животом и ягодицами. Он, словно балетный муж, принимал пятую и шестую позиции, готовясь сорваться в азартный танец – мазурку, полонез, менуэт, плавно переходящий в минет. Очередных избранниц "кобелек" подсаживал в свой кабинет, и жизнь для него текла лакомым сиропом, словно моча у больного сахарным диабетом. Коитус-интерруптус не мешал вольготному насыщению телесной массы, тормозящей мышление, возбуждающей похоть и страшно расширяющей границы самомнения…

Видимо, занятные воспоминания продавили кривую усмешку на моем лице… Елизавета Генриховна тут же отреагировала:

– Я не думаю, что вам сейчас будет так же смешно, гражданин Федоров!..

Я поднял глаза, плохо соображая, о чем идет речь? Зачем нужен весь этот поросячий визг? О чем собирается говорить со мной эта военизированная шлюха?.. Но депрессия уже наваливалась на меня, душила, перехватывала горло и прессовала грудную клетку… Я не мог понять откуда приполз мерзкий спрут – может быть, он был в паре с тем "коричневым спрутом", заключенном в плоти и мозге следователя-капитана?

– Гражданин капитан, – намеренно сильно ударил я женщину словом, – Скажите, вы задержали нас? Или наше присутствие здесь как-то по-другому называется?..

Она опешила от наглости, но вовремя охолонулась, почувствовав справедливость вопроса, его, как говорится, юридическую сущность. По закону – а все необходимо делать по закону – следователю требовалось прояснить свою позицию. И Иванова осела, сбавила объем гонора и волюнтаризма – она спустила пары, словно воздушный шар на спуске из стратосферы. Но тут попытался вставить свои "три копейки" старший лейтенант Семенов: он надулся и запричитал скороговоркой что-то вроде – "Да, как вы смеете…" Но следователь его обогнала репликой, дабы он не успел вогнать ситуацию в тридцать седьмой год и нанести тем самым непоправимый моральный урон всему предприятию.

– Вы можете не беспокоиться, Александр Георгиевич и Олег Макарович, процессуальные нормы нами будут соблюдены.

– Давайте внесем ясность, гражданин следователь, – продолжил я свой вариант "линчевания", – прошу учесть, что в сложившейся ситуации, без адвоката лично я теперь не скажу вам ни слова.

Меня душило негодование и жажда спиртного напитка, а потому я с большим трудом складывал слова в удобоваримые фразы. Олег тут же буркнул и свое решение – "Говорить отказываюсь!" Сержант продолжал сидеть спокойно, сосредоточенно рассматривая портрет президента страны, висевший напротив: небесно-голубые глаза народного избранника как бы напоминали, что разгула и юридической вакханалии высшая государственная власть не допустит. А в данном случае президент делегирует право использования "карающего меча правосудия" именно сержанту милиции. По виду молодого парня, по тому, как ловко он переложил руки на сталь АКМ, висевшего у него на шее, все поняли, что в этом кабинете в положенное время будет обеспечена защита обиженных и униженных… Старший лейтенант тоже все понял и притушил силу испепеляющего взгляда. Мы моментально воспрянули духом, почувствовав верный локоть масонства, и болт забили на все "толстомордые ухищрения" старшего лейтенанта и капитана…

Да, что ни говори, но лихой раскрутки у Елизаветы Генриховны не получилось…Но, пожалуй, мне уже не было никакого дела до "коричневых спрутов" – с женским половым органом вместо головы. Пусть даже они носят поверху "барабанной шкуры погоны капитана милиции. Я и Олег почувствовали себя аристократами высшей марки – можно сказать, венценосного уровня, и якшаться с "падалью" нам ужасно претило… Депрессия потянула меня за нос и кончик языка, скосила глаза вглубь замшелых столетий: я даже не предполагал, что так приятно в состоянии душевной опустошенности изучать историю средних веков. Текст моей книги тек сам, как сладкие слезы берез по весне, не требуя даже надреза по белоснежной коре.

"Карл I проиграл все сражения, да иначе и быть не могло: он был никудышным полководцем, хотя отличался храбростью и рыцарским достоинством. Короля, как водится, предали приближенные. А к тому времени армия нарождающейся буржуазной республики набрала силу. 30 января 1647 года за 400 тысяч фунтов, выделенных английским парламентом на подкуп шотландского войска, короля повязали и передали в руки врагов – индепендентов. Когда в августе 1647 года новая армия вошла в Лондон, короля заключили во дворце Хэмптон-корт. Оттуда Карлу I удалось бежать и скрыться на острове Уайт в замке Кэрисбрук. Призывы к друзьям возымели действие, но окрепшая революционная армия разгромила противника, продвигавшиеся на выручку к королю. Парламент принял закон, по которому любая попытка ведения войны против новой власти, является актом государственной измены. Суд над Карлом I начал свою работу в Вестминстер-холле 20 января 1649 года. Карл держался с достоинством: он оставался уверенным в том, что его власть от Бога, и она принадлежит ему по праву при любых обстоятельствах. Судьям и присяжным он дарил холодность и презрение, рассматривая судебный спектакль с высоты ощущений помазанника Божьего: чернь не имеет право судить короля.

Председатель суда Джон Бредшоу понимал степень опасности. Исполнение возложенной на него миссии было чревато местью. Он ходил в шляпе, подбитой стальными пластинами, дабы защитить жизнь от кары убийцы-фанатика. Заключительная речь Карла I была потрясающей. Несмотря на маленький рост и заикание, король сумел выступить с пламенной речью, впечатлившей многих. Взгляд короля метал молнии в обвинителей, испепелял врагов. Но так только казалось ему, на деле же большинство было на стороне революции. 27 января 1649 года королю был вынесен смертный приговор. День казни 30 января выдался морозным и снежным. Король оставался спокойным: он поддел под камзол еще одну рубашку, чтобы дрожь от мороза враги не приняли за проявление страха смерти. Карл отказался от завтрака, так как уже принял Святое Причастие и не хотел осквернять себя земной пищей перед встречей с Богом. По длинным переходам Уайтхолла король дошел до Бэнкетинг-хауса и через специально выставленное центральное окно первого этажа вышел на застланный черной тканью эшафот. Карл смело приклонил колени, положил голову на плаху, сам приподнял волосы, чтобы обнажить шею для удара скользкого лезвия топора. Палач, трусливо скрывая лицо под маской, точным взмахом рассек сперва воздух, а потом обрушил острое лезвие топора на королевскую шею. Голова была поднята дрожащей рукой исполнителя приговора. Раздался осипший, срывающийся от неуверенности в правоте голос палача: "Вот она голова предателя!"…

Народ рванулся к помосту не от радости, а только для того, чтобы смочить платки кровью казненного монарха. Совсем скоро англичане заговорят о Карле I уже не как о предателе, а как о мученике, герое и станут поклоняться его памяти. Казнь короля сплотит роялистов, почти всю знать и исподволь началось переосмысление случившегося. Финал такого процесса наступит через одиннадцать лет. Он пройдет в неустанной тайной и явной борьбе. И снова на престол будет возведен монарх – то будет новый король Карла II, являющийся старшим сыном не праведно казненного Карла I"…

Следователь что-то говорила мне и Олегу, но мы ее не слушали, спокойно погружаясь в свои мысли, окутываясь тревожностью, давая вовлечь себя в непонятное мистическое царство, называемое Депрессией. Мы, видимо, представляли собой в тот момент совершенно невменяемых субъектов, способных в любую минуту окочуриться, дать дуба, как говорят в народе. Елизавета Генриховна струхнула ни на шутку: только ей не хватало заполучить двух психов или покойников. Нашу кончину, конечно, "подвесят" на нее, сведя все к применению варварских методов допроса. Так будет погублена карьера удачливой выдвиженки. И тут распахнулась дверь: на пороге стоял Колесников Павел Олегович с грозно насупленными бровями, тяжелый, стальной взглядом вгонял Иванову в глубокий служебный транс…

– Товарищ капитан, – обратился Колесников к Ивановой чуть осипшим голосом, – вы что, действительно, решили спровоцировать жалобу на следственный отдел в прокуратуру?.. Объясните мне, вашему непосредственному начальнику, свои действия!..

Колесников выдержал паузу сверля злыми глазами следователя и старшего лейтенанта. Я его таким еще не видел, правда, и знакомы-то мы были не очень долго.

– Но вопрос согласован с заместителем начальника отделения подполковником Егоровым. – пробовала защищаться Иванова.

– А вы, товарищ капитан, под чьим непосредственным началом работаете? – вставил горячий фитиль Колесников дамочке в жерло. – Вы занимаетесь общими вопросами или все же следственной работой? А за нее, как вам известно, только я несу прямую ответственность?..

Колесников "гвоздил" и "размазывал" подчиненную свирепым взглядом. Я подумал: как все же много зависит от воли и разума начальника… Дураков-то инициативных в нашей стране очень много, а вот квалифицированных руководителей – намного меньше. Дай неучам с раздутым самомнением волю – они растащат всю страну по свалкам, да помойкам, разворуют все, что можно украсть… Если подсчитать потери, возникающие у нас в стране просто так, дури ради, то диву даешься. Ломают походя двери, скамейки, бьют стекла, любой заморыш из ЖЭКА своевольничает и способен натворить массу бед. Ни в одной стране мира так много денег не тратят на всевозможные "ремонты"… Наша страна в этом отношении – страна варваров!..

Вся эта каша быстро промелькнула в моей уже более-менее остуженной голове: вот и наша следователь туда же. Иванова спелась с олухом, занимающимся "общими вопросами", и задалась целью устроить пыточный класс в 127 отделении. А кого пытать-то собиралась? Два безобидных, занятых "философией жизни" маргинала, не способные даже мухи обидеть, попали на зубок следователю. Совести у этой бабы нет, а уж про милосердие и здравомыслие и говорить нечего. Если бы мы с Олегом не были на пути в глубокие недра депрессии, то точно бы всхлипнули и пустили слезу друг другу на лацкан пиджака. А пока мы только икнули призывно, как бы от возмущения неблаговидными поступками следователя…

И тут на столе Елизаветы Генриховны требовательно затрещал телефон. Она сняла трубку, назвалась и поначалу вроде бы надумала расплыться в чарующей улыбке. Так бывает, когда тебе неожиданно звонит твой "благоверный" или тот, кого называют "мохнатой лапой". Но разговор с покровителем, видимо, потек по иному руслу… Скоро улыбка сползла с лица Ивановой: было ясно, что ее основательно "сношают", причем настолько жестко, что пот выступил у дамы на лбу, она потеряла дар речи…

Я исподтишка взглянул на Колесникова и понял: тот звонок – его рук дело. Значит и наверху есть "наши люди", способные отличать чайник от кастрюли, правду от лжи, законные от противозаконных действий… Стало как-то легче и приятнее. Все же русскому человеку необходим чаще кнут, чем пряник: и то сказать, на пятьсот лет мы отстаем от цивилизованных стран. Однако важно, чтобы святой кнут не путал спины – проходился по болванам, а не по добропорядочным сынам отечества.

Капитан Иванова закончила телефонный разговор четким – "Слушаюсь!", даже пристукнула каблуками, вытягиваясь во фрунт – было ясно, что говорила она с генералом. Всегда приятно слышать о том, что еще одна женщина "узнала свое место"!.. Иванова, горько закручинившись, хлопнулась на стул и застыла, видимо, стараясь загнать слезы обиды обратно в слезный водопровод. Потом она подписала наши повестки, извинилась за "накладки", кривой улыбкой попробовала добиться "женского очарования"… Но нас с Олегом на мякине не проведешь: теперь уже и мы закусили удила и позванивали шпорами…

Мы вышли из кабинета, понимая, что в нем еще будет продолжаться "разбор полетов", причем в такой форме, когда необходимо добиться неукоснительной дисциплины. Вспомнилось: "Не умеешь – научим; не хочешь – заставим!" Но самое трудное для умного начальника – это отучить подчиненного навсегда прекратить слушаться советов дураков. Пусть те устраивают свою карьеру за счет исключительно самостоятельного лизоблюдством! Не стоит сколачивать коллектив "плакальщиц" или "прилипал". А карьера никуда от усердного и честного человека не денется. Каждому фрукту – свой сезон!..

Болвану Егорову тоже "свой сезон", только плыл он к нему под созвездием "мании". Я полагаю, что в этой части мог бы многое сказать старик Эмиль Крепелин, сделавший заявку еще в 1896 году на открытие и обоснование маниакально-депрессивных психозах. Но старый профессор психиатрии волок свои исследования по ухоженным дорогам Германии. А Егоров-то наверняка был простецким парнем из провинции, а потому его постоянно несло по бездорожью мысли, валило в грязные канавы. В силу своего малого роста и плохого воспитания, да травм, полученных во время родов, Егоров постоянно ощущал себя в состоянии стресса. Его несчастной матери не повезло, ибо роды принимала деревенская акушерка, привыкшая больше к обращению с лопатой и вилами для навоза, чем к манипуляциям с новорожденным ребенком. В этой связи я припомнил и того морального урода, тоже Егорова – труженика моего бывшего департамента: сперва он подлизался к директору – кстати, тоже отпетому болвану – а потом его же и посадил в лужу своими нелепыми действиями и "простецкими советами".

От всей этой колготни мне стало еще хуже: депрессия придавила, теперь уже словно колесо деревенской телеги!.. Надо было срочно разбираться в этой "черной немощи". Для начала было бы не худо определить, что у меня – униполярная или биполярная депрессия? Наверняка, я-то страдал сейчас униполярным расстройством настроения, то есть меня не раскачивало как маятник от маниакального счастья к абсолютному упадку душевных сил. Нет, во мне порой просто что-то ломалось под действием отвратительных гримас жизни, и я впадал в грех – начинал методично грустить, тогда на память шли печальные истории из моей жизни и чаще всего из клинической практики.

Мы с Олегом уже спустились на первый этаж и приближались к выходу из 127-го отделения милиции, – вырывались, можно сказать, на свободу, – когда перед глазами совершенно ясно прорисовалось лицо одного несчастного мальчишки, угробленного одной моей коллегой докторшей, практически, при моем полном попустительстве. То было виртуальное видение, явившееся из далекого прошлого. Я тогда передоверился ее опыту, точнее понту, который она сеяла вокруг себя частыми напоминаниями о том, что закончила клиническую ординатуру у очень авторитетного профессора-педиатра. Будучи главным врачом больницы, я оставил ее дежурить одну. Она же, вместо того чтобы хлопотать вокруг тяжелого больного, преспокойно улеглась спать, и ночью мальчик умер от остановке сердца, вызванной сильнейшей интоксикацией.

Среди ночи несчастный мальчик уплыл на "ладье смерти" туда, откуда не возвращаются снова. Меня поразило то, что рядом с ним была его мать, и она тоже не заметила критического состояния самого близкого и любимого существа. Мальчик был в сознании, но не позвал отчаянным криком на помощь. Вернее он не дождался помощи от родной матери и милосердного доктора. Это безгрешное существо – маленький мальчик, ощущавший холод приближающейся смерти, смотревший испуганными глазами на старуху с косой, – постеснялся позвать на помощь взрослых, сильных людей, обязанных его защищать. А, скорее всего, мальчик не мыслил себе, что здесь в больнице его могут оставить один на один со страшной, ледяной смертью. Он полагал, что врач и мать знают, что делает, им можно довериться, положиться на добрые и умные сердца.

Видимо, я уловил момент отрыва души пациента от тела: среди ночи что-то меня встряхнуло так, будто началось страшное землетрясение. Я как ошпаренный прибежал в больницу, но было уже поздно оживлять мальчишку – передо мной лежал уже безвозвратно простывший трупп. Душа ребенка, вырвавшись среди ночи из грудной клетки наружу, издала последний вопль отчаянья и величия. То был заключительный аккорд смерти, вызванный отрывом со скоростью ракеты души от земной поверхности. Близился вечный контакт с необозримым космосом: вернее, слияние с загадочными причиндалами вечности. Я снова и снова, вот уже более тридцати лет, вспоминаю печальные глаза того двенадцатилетнего мальчишки, питавшего к нам врачам надежду на спасение. Я видел эти глаза во время прощания с больным, покидая вечером его палату. Он, как все земное и живое цеплялся за жизнь, молил у Бога и у нас – жалких людишек, спрятавших свою совесть за чистоту белых халатов, – продления земного существования, потому что боялся неизвестности потустороннего мира. Его смущала загадочность "зазеркалья", хотя морфологически все в измученном организме было готово к переходу в небытие. Потом мне пришлось вскрывать труп мальчика, и бесперспективность лечения была очевидна. Но дело не в том! Врач обязан быть фанатиком клинического усердия: необходимо бороться за жизнь пациента, даже если надежды никакой нет. В том суть профессии врача, практическое свойство медицины, как области взаимоотношений, подчиняющихся формуле: "врач – болезнь – пациент". Врач обязан всеми силами и имеющимися в его распоряжении средствами выбивать из той формулы именно "болезнь", дабы перевести ее в другое качество: "врач – пациент"! И никак иначе…

Я продолжаю винить только себя в смерти мальчика, долго и упорно питавшего надежды на бесконечные возможности медицины, на совесть ее адептов – эскулапов, отряженных самим Богом для выполнения миссии первых защитников всех обездоленных и страждущих спасения. Ту самовлюбленную дуру в белом халате, завалившуюся спать, я давно вычеркнул из списка профессионалов в нашем деле. Но мне осталось только бесполезное занятие – кусать локти, наказывать себя всячески за то, что не разглядел вовремя "черную душу" коллеги. Я обязан был всю борьбу за жизнь того мальчишки взвалить на себя и только на одного себя!.. Именно в том смысл теперь уже моей функции – главного врача…

Сейчас, стоя в мрачном вестибюле отделения милиции, погружаясь в воспоминания, почему-то неожиданно на меня наплывшие, я не замечал слез, покатившихся по носовым ложбинкам. В душе скреблись кошки – именно те несчастные, брошенные и одинокие, питающиеся по воле жестоких людей из дворовых помоек… Бездомные кошки, как и мысли задним числом, вынуждены поедать уже гниющие отбросы. Однако и мысли и кошки свято выполняют миссию, которую не выбирают, а принимают от Богом. Все сводится к неравной борьбе с толпами явных или виртуальных крыс, несущими инфекции, тлен, эпидемии, безумие поступков. Кошки – недремлющие санитары, пограничники и таможенники нашего городского комфорта. Такое же предназначение в деле создания психологического комфорта и мыслей, отражающих осознание своего греха.

В жизни врачей многое повторяется: они совершают однотипные ошибки и переживают аналогичные страсти. Свои переживания я, например, сравнивал со страницами жизни моего былого друга Сергеева: все совпадало практически как зеркальное отражение. Тогда, на заре моей врачебной карьеры, мне пришлось испытать еще одну душевную пытку – я обязан был вскрывать трупп мальчика, дабы показать всем врачам больницы и прежде всего той бестолочи – выходцу из ординатуры титулованного профессора-педиатра – допущенные ошибки при ведении тяжелого больного. Вскрытие проходило в маленьком тесном морге, при тусклом свете ламп старенького софита. Бледные кожные покровы исхудавшего донельзя мальчика показывали, что он долго боролся с навалившейся на него хворью. Сочетанная вирусная инфекция верхних дыхательных путей длилась более месяца. Все это время с маленькими перерывами мать заставляла ребенка посещать школу, не прибегая практически ни к какому серьезному лечению. Пытка ребенка длилась до тех пор, пока однажды во время урока он не потерял сознание. Тогда-то мальчика и доставили к нам в больницу.

Наверняка у ребенка тянулся сложный процесс, вызванный не только вирусами, но и различными бактериями. Возможно, в общей толпе микробных агрессоров вели коварную атаку и респираторные микоплазмы, клебсиеллы и другая скрытая нечесть. В условиях той маленькой, Богом забытой, больнички провести полное микробиологическое, иммунологическое обследование было невозможно. Но патологоанатомические находки говорили сами за себя. Всегда трудно определить на глаз, какими могут быть взаимоотношения различных респираторных инфекций между собой, каково их влияние друг на друга. Ясно только одно, что, как правило, первичным является вирусное повреждение слизистой оболочки дыхательных путей, приводящее к нарушению дренажной функции бронхиального дерева. У мальчика такой инфекционный процесс уже привел и к поражению практически всех структур головного мозга, миокарда, к патологическим реакциям надпочечников, почек, печени, костного мозга, иммуннокомпетентных органов.

Я сперва подсек ножом, а потом и вырвал "гусак", то есть комплекс всех внутренних органов, из тела ребенка, слегка сместил холодное пустое "вместилище", состоящее в основном из костей, связок, мышц и фасций, на узком цинковом столе. С трудом устроив "гусак" так, чтобы всем врачам были видны плоды их спаянного активным социалистическим движением лечебно-диагностического процесса.

Поражены в той или иной степени были практически все доли легких: они не спадались, передавая моим рукам необычную тяжесть. Плотность ткани, в обычное время представлявшейся воздушной, состоящей из множественных пузырьков альвеол, теперь откровенно напоминали монолитную тушу печени. На поверхности легких видны ложбинчатые полоски – следы долгого надавливания реберных дуг на насыщенную экссудатом ткань дыхательных мехов. Плевра – тусклая, шероховатая, с набольшими фиброзными наслоениями – свидетельствовала о распространенном воспалительном поражении висцерального и париетального листков этого важного защитника легких. Лимфатические узлы прикорневого отдела, также как и в остальных местах тела погибшего мальчика, были увеличены и уплотнены, на разрезе пульпа выбухала.

Тогда длинным хирургическим ножом я резанул по легочной ткани, создавая ровный разрез в глубину: на его уплотненной поверхности, выступили пробки фибрина, что создавало эффект "зернистости". На поверхности обнаженной легочной ткани сероватого цвета отделяются из воспаленных бронхиол и альвеол потоки мутной жидкости, в других местах – массивные гноевидно-слизистые выделения"…

Слава Богу, что на этой стадии воспоминаний Олег за руку вытащил меня на улицу – в переулок Крылова. Если бы мой друг не помог мне вернуться на землю, то я так бы и застрял в подробностях того памятного патологоанатомического вскрытия. Я застыл бы с разинутым ртом где-нибудь рядом с милиционером, вооруженным автоматом. Мент охранял бы вход в "вертеп внутренних дел", а я бы бился в истерике от осознания великого греха этой проститутки – медицины. Ибо она намного чаще только успокаивает или разводит руками от беспомощности, чем явно помогает людям. Но и люди сильно виноваты перед слабой и давно падшей женщиной: они только насилуют медицину, не платя ей вниманием и звонкой монетой. Тунеядцы давно высосали ее истощенную грудь, насилуют безотказное тело и в хвост, в гриву и в прочие беззащитные места.

Там в вестибюле 127-го отделения милиции я мог бы еще многое вспомнить из криминального прошлого отечественной медицины, внимательно взглянув на ее маленькую фотографию – моего собственного профессионального прошлого. Профессионалам, думаю, хорошо известно, что каждый врач, активно практикуя, хочет того он или нет, но создает свое собственное кладбище, заселяя его "человеками-мишенями". В могилу по злому року отправляются те несчастные, кому не повезло. Они попали в зону риска, превратились в следствие диагностических и лечебных ошибок. В том состоит неотвратимое зло врачебной профессии, требующей приобретения опыта методом проб и ошибок, питающегося от сосцов, конечно же не науки, а только тайного искусства… Сейчас у меня как раз было состояние души, очень подходящее для подобных размышлений – меня душили не угрызения совести, а вялая старуха Депрессия – тоже следствие длительного действия профессиональной отравы. Самобичевание – это кнут, никогда не выпадающий из рук достойного медика-профессионала, занятого постоянным самосовершенствованием. Когда расплата за врачебную ошибку – это жизнь пациента, то профессиональная мораль не выпускает твое горло из своих жестких рук. Достойный врач воспринимает боль и мольбу о спасении пациента, как начало собственной казни, несколько отсроченной именно для того, чтобы сперва попробовать помочь страждущему. Иисус Христос и практикующий медик навечно спаяны братской дружбой и, может быть, генетической связью…

Воздух улицы ударил мне в лицо, а в уши резанул шум автомобилей. Тогда-то я все понял – откопал причину нашей совместной с Олегом депрессии: сегодня было 2 мая – трагический день, страшный день для моего самого дорого друга…

А я же, сволота такая, забыл все!.. Вдруг запутался в трех соснах – заплутал в этой бездарной милицейской сваре… Я упустил из виду, что в этот день уже двенадцать лет тому назад при загадочных обстоятельствах погиб сын Олега – его первенец, дорогой мальчишка. Олег всегда помнил о нем, но судьба руками безмозглой женщины выстроила препятствия между отцом и сыном. Олег искал встреч с ребенком, несмотря на страшное сопротивление его матери. То была первая жена Олега, его ошибка, постепенно превратившаяся в его кару. Женщина, как это порой бывает, стала заклятым врагом того, кого "страшно любила" в молодости. Я произнес слова – "страшно любила"… И тут же поймал себя на мысли, что женская логика уникально противоречива: любовь некоторых женщин превращается в пытку для мужчины и его детей только потому, что имеет место та самая "страшная любовь"!.. Это загадочное явление – любовь женщины, зараженной дьявольщиной: в ней сосредоточена и передаваемая по наследству психопатия и традиции того клана, из которого вышла такая особа. Простившись с моим другом, разведясь официально с ним, она издевалась над Олегом-отцом так, как может только совершенно бездарная и злая баба, окончательно потерявшая совесть и здравый смысл. Такие особы даже не способны желать счастья и своему сыну, ибо их душит садизм определенного вида. Кто же из здравомыслящих людей будет сомневаться в том, что мальчишке нужен отец, а с определенного возраста, может быть, такая потребность проявляется в максимальной форме. Но мать делала все, чтобы отравить сыновнее восприятие отца. Мальчик рос, мужал и креп: он уже стал отменным спортсменом – мастером восточных единоборств, успешно учился в вузе, но…

Да,.. молодой, здоровый мужчина, входивший в пору зрелости, погиб: ему было уже двадцать два года, он подавал большие надежды во всем хорошем и добром. До сих пор не понятно, что же тогда с ним случилось? Когда я пытался расспросить обо этом Олега, то лицо его моментально чернело, мой друг срывался с какой-то кручи в пропасть страшных воспоминаний, и я прекращал допрос.

Все произошло, скорее всего, именно оттого, что не было рядом отца – нельзя было вовремя получить совет у старшего по возрасту и владеющего прочным жизненным опытом мужчины. Не было возможности встать спина к спине – сыну и отцу – и выдержать атаку врагов…

Олег очень переживал такие воспоминания: в день 2-го мая на моего друга наваливалась давящая сознание и волю депрессия – это был тяжелейший день. Мы ступили на асфальт, вышли на свет из плохо освещенного вестибюля, и тут я заметил как осунулось лицо Олега, согбенным старцем он мне показался сейчас…

Перед глазами встала картина того дня десять лет тому назад, конечно, то были лишь догадки, мифический, виртуальный образ давних событий… Ночной, коварный Ташкент: последний трамвай тащится в парк на отдых.