Дерзость

      Приземлился в заснеженном редколесье, рядом Лемар Корзилов. Помогаем друг другу освободиться от парашютных лямок, а это нелегко - руки окоченели. На условный сигнал отозвался еще кто-то. Кто? Подбегаю - это Миша Козич. Он лежит на боку, морщится от боли и потирает правую ногу. Помогаю ему подняться. Перелома, кажется, нет, но ступать на ногу Мише больно: очевидно, растяжение связок. Пришлось снять с него сапог и сделать тугую повязку. Продолжаем подавать условные сигналы. Появляются Лева Никольский и Николай Гришин. Через некоторое время выходит на поляну и Костя Арлетинов. Нет только Макаревича, не откликается.
      Пока кругом тихо, идет снег. Рядом накатанная дорога. Находим грузовой мешок, освобождаем его от парашюта. Макаревича все нет. Надо сориентироваться, где мы находимся. Посылаю Леву и Костю к строениям, которые темнеют поблизости. С остальными тем временем прячем парашюты в стогу сена. Снег пошел сильнее, падает крупными хлопьями.
      Вдруг тишину разрывает выстрел, и эхо разносит его по лесу. Возвращаются Лева и Костя. У Левы пробита ладонь правой руки.
      - Что случилось? - взволнованно спрашиваю Никольского.
      - Выстрелил, гад, из окна, когда я постучался.
      - Значит, немцы?
      - Нет, просто хозяин хутора немец, - сказал Миша, - им приказано стрелять без предупреждения. Давайте-ка скорее разбирать грузовой мешок.
      Часть содержимого грузового контейнера: боеприпасы, питание к рации разложили по вещевым мешкам, а остальное: часть продуктов, белье - спрятали в стогах сена. В это время послышался шум машин, который с каждой минутой становился все явственней. Машины шли с зажженными фарами.
      Пора уходить. По компасу напрямую идем на юг. Идти трудно, то и дело приходится перелезать через колючую проволоку, которой огорожены даже лесные делянки. Ясно, что здесь живут немцы, у них так принято, как говорит Миша Козич. Наконец выходим на лесную дорогу.
      Время четыре часа утра. На месте приземления, очевидно, орудуют немцы. В той стороне слышен треск автоматных очередей. До нас пули не долетают, но вспышки ракет, освещая все вокруг, создают ощущение незащищенности и тревоги. Ребята немножко нервничают. Успокаиваю их: "Видите, какой идет снег? Ни одна собака не возьмет след".
      Весь остаток этой зимней ночи идем не останавливаясь, петляем, запутываем следы на случай погони. Продвигаемся вперед осторожно, чтобы не нарваться на засаду. Я иду впереди по компасу. Пот льет ручьем, идти становится все труднее, груз за плечами, кажется, стал вдвое-втрое тяжелее. Хочется сбросить и шинель и телогрейку, но бросать ничего нельзя.
      Делаем очень короткие остановки, чтобы сверить местность с картой, прислушиваемся: нет ли погони, нет ли засады впереди. Никто из нас не забыл, как в Белоруссии погибли Геннадий Зелент, Леша Садовик, Тит Чупринский и другие славные наши товарищи. Засада - самое страшное, это не бой, это расстрел.
      Рассвет застал нас в молодом сосновом бору. Здесь пришлось остановиться. Дальше идти было некуда - впереди открытое поле. Вдоль опушки - санная дорога. Сняли вещевые мешки, оружие и в изнеможении попадали на снег. Отдышались. Умылись снегом. Нестерпимо хочется пить. Горячими ладонями спрессовываем в комочки белый пушистый снег и откусываем от них маленькие кусочки. Развязали вещмешки, достали сало, сухари, колбасу.
      - Ребята, может, перед завтраком по маленькой, - предложил Костя Арлетинов. - Оно как-то и веселей будет. - Потом сел на вещмешок, почесал за ухом и произнес, подмигнув Козичу: - Давай начнем с твоей фляги, Михаил, легче идти будет, а то ты у нас притомился что-то.
      Хлебнули из фляги по два-три глотка, потом поели всухомятку: разводить костер в этом мелколесье было опасно. Затем занялись содержимым вещмешков. Их надо было немного разгрузить. Белье, часть продовольствия и боеприпасов припрятать. За ними можно будет вернуться потом, когда в этом возникнет необходимость.
      Выставив охранение, решили вздремнуть. Ни снег, ни холод не могли помешать этому. Недолгим, однако, был наш сон. Наблюдатель Миша Козич услышал чужую речь и разбудил всех. Мы с оружием на изготовку притаились за деревьями. Гитлеровцы - их было человек десять - остановились примерно шагах в двадцати от нас. Лица бойцов побледнели - никому не хотелось вот так, в первый же день, ничего не успев сделать, ввязаться в бой, который неизвестно чем может закончиться.
      Миша Козич вслушивается в разговор немцев и шепотом переводит. "Один из них говорит, что без собак искать бесполезно. Второй с ним соглашается. Третий предлагает вернуться в часть".
      Остальные его дружно поддержали. Это мы поняли и без перевода. Снова заскрипел снег под ногами удалявшихся немцев. Пронесло...
      Но не прошло и десяти минут, как мы услышали конский топот и опять приготовились к бою. Из-за деревьев выбежала собака - обычная деревенская собака с загнутым баранкой хвостом. Костя, не выдержав напряжения, вскинул автомат.
      - Не стрелять, - тихо и внятно произнес я.
      Костя опустил оружие. Собака между тем, равнодушно взглянув на нас, подняла заднюю лапу, сделала метку и снова побежала к дороге. Мимо нас проехала крестьянская подвода.
      - Какая умная тварь, - вытирая пот со лба, заметил Лева, - даже не тявкнула.
      - Фашисты отучили, - мрачновато пошутил Миша.
      Дождавшись вечерних сумерек, Николай Гришин развернул рацию и вышел на связь. Покрутил рукоятки, отстучал позывные. Мы с волнением стали ожидать ответа. И вот наконец в наушниках отчетливо запищало.
      - Ну что, есть связь? - спросил я. Гришин только кивнул в ответ и стал передавать нашу первую радиограмму: "Приземлились благополучно. Хвоста нет. Не нашли Макаревича. Матросов".
      Ответ не заставил себя ждать: "Поздравляю с благополучным приземлением. Район трудный. Будьте предельно осторожны. Хозяин".
      - Ну, спасибо, Николай, хорошо сработал! - похлопал я его по плечу. В ответ он рассмеялся как обычно, далеко откинув назад голову с залысинами. Работал Гришин всегда с непокрытой головой.
      Поздно вечером мы вышли на дорогу, которая нам доставила столько беспокойства в течение дня. Она вывела нас к какому-то хутору. Сквозь щели закрытых ставен пробивался неяркий свет. Из дома доносились мужские и женские голоса.
      Лева с Костей осторожно постучали в ставни и подошли к двери. Из хаты вышел какой-то человек и спросил по-польски:
      - Кто тут?
      - Свои, - по-польски же ответил Миша.
      Поляк сделал пригласительный жест рукой, и мы зашли в дом. В охранении остались Никольский и Арлетинов.
      В хате чадно от огня лучин, комната полна молодежи: парни, девчата. Справляют рождество.
      - С праздником! - бодро и весело произносит Миша.
      - С праздником и вас, - недружно и тихо отвечают поляки.
      Молодежь торопливо освобождает места у стола. Садимся на лавку у стены. Сейчас не до еды и питья.
      Самое главное - установить, где же мы находимся. Достаю карту, разворачиваю ее и через Мишу обращаюсь к хозяину:
      - Что за хутор?
      Отвечает. Но на лице растерянность, глаза тревожно перебегают с одного бойца на другого. Миша без обиняков объясняет, что мы разведчики передовых частей Красной Армии, что скоро придут и регулярные войска. Он рассказывает о формировании в Советском Союзе польской армии, о ее успешных боевых действиях, о положении на фронтах и о близком освобождении польской земли от немецко-фашистских оккупантов.
      Поляки переглядываются, на лицах многих появляются радостные улыбки.
      Я нахожу на карте названный хутор. Отсюда до условленного запасного места встречи - там мы должны встретиться с Макаревичем - километров десять-пятнадцать.
      Охотно и подробно, перебивая друг друга, поляки отвечают на наши вопросы. Выяснили, что немецких войск поблизости немного, но жандармы бывают в каждой деревне, на каждом хуторе. Установили и следующее: деревня Фридрихсгофе, возле которой мы приземлились, - это совсем не то место, где должна была десантироваться группа. Правда, ошибка в расстоянии не очень большая километров сорок.
      Радовало, что поляки люто ненавидят оккупантов, одобряют мероприятия Польского комитета национального освобождения, его земельную реформу, с нетерпением ждут грядущих перемен у себя. Чувствовалось, что они будут не только лояльны к нам, но, пожалуй, станут помогать в нашей работе.
      Один из поляков высказал предположение, что мы те десантники, на ликвидацию которых утром выехали две роты гитлеровцев. Что ж, вполне вероятно. Настороженность, которая еще оставалась у поляков, исчезла полностью. Нас начали настойчиво угощать самогоном, а также солеными грибами, картошкой и прочей нехитрой закуской. Мы достали кисеты. И вот уже в тесной избе смешались запахи польского самосада и моршанской махорки. Девушек угостили шоколадом.
      Поели с аппетитом. Пить не стали. И без того глаза слипались. Теперь бы в самый раз заснуть богатырским сном, да нет, не можем мы себе такого позволить. Пора в дорогу.
      Вышли с хозяином во двор. Договорились, что он выполнит наше задание: узнает номера, численность и вооружение воинских частей в ближайших гарнизонах. Условившись об очередной встрече, покинули хутор.
      Стало теплее, опять пошел снег. Идем, как всегда, по компасу, время от времени сверяя местность по карте, идем бесшумно, соблюдая все меры предосторожности.
      Леву беспокоит рана. Миша Козич шагает, опираясь на палку. Все устали, ведь на исходе вторая бессонная ночь. Гришин тяжело дышит. Ему в походе достается больше других: рация и батареи питания к ней весят изрядно.
      Наконец вышли в условленный для встречи квадрат. Здесь надо ждать Макаревича.
      Бойцы расчистили от снега площадку в густом ельнике, наломали лапника для подстилки, набрали бересты, собрали хворост, развели огонь. У костра подсушились и решили немного поспать. Проснулись от холода. Времени было около шести часов утра.
      По карте в двух километрах от места нашего привала значилась небольшая деревушка. Решил, пока не рассвело, сходить туда. С собой взял Лемара и Мишу. Выйдя из леса, увидели низенькие, крытые соломой домишки. Над ними курился густой дымок. Зашли в крайнюю хату. Хозяйка была уже на ногах, возилась с печью. Дети еще спали. В доме бедно: мебели почти никакой нет, пол земляной. Негромко объяснили хозяйке, кто мы такие, и спросили, как называется деревня. Оказалось, что это та самая деревушка, что значится на карте. По нашей просьбе хозяйка рассказала о своих односельчанах, о том, кто и как относится к оккупантам. Выяснилось, что немцы-"снабженцы" бывают здесь редко, деревня бедная, взять нечего, однако жандармы наведываются почти каждый день. Гитлеровцев здесь ненавидят все, от мала до велика, и лишь лесник фольксдойче - связан с фашистами и его следует остерегаться. Спросили, не появлялся ли в деревне коренастый, невысокого роста, широкоплечий человек в русской шинели. "Нет, такой человек здесь не появлялся", - ответила женщина.
      Хозяйка налила в миску теплой воды, протянула нам кусок мыла. Я вопросительно посмотрел на Мишу. Тот окунул в миску руки, затем той же водой сполоснул лицо. Значит, такой здесь обычай.
      Вымыв миску, хозяйка вывалила в нее из чугунка картошку, поставила на стол крынку кислого молока и кружки.
      - Поснедайте, Панове! - обратилась она к нам, словно мы пришли к ней в гости. Видно, недаром говорят в народе: чем беднее, тем добрее.
      От угощения мы, однако, отказались и, поблагодарив польку за информацию, тем же путем вернулись к своим. Рассвело. Опять разожгли костер и, чтобы не было дыма, поддерживали огонь сухими еловыми ветками. Вскоре в наших котелках закипела вода, затем забулькал суп-пюре из горохового концентрата, сдобренный колбасой.
      Поели суп с сухарями, хорошенько обсушились и снова легли спать, а к вечеру Костю и Леву я отправил в разведку. Мы остались ожидать Макаревича.
      Вечером дал радиограмму: "Вышел на место встречи 25-го утром. Жду Макаревича двое-трое суток. Район опасный, рисковать группой не могу. Приступаю к выполнению задания. Матросов".
      Посланные в разведку Лева с Костей вернулись в ночь на 28-е. Они обошли много селений и хуторов, путем опроса жителей узнали многое о состоянии оборонительных сооружений гитлеровцев на польско-прусской границе, сами видели эти укрепления и даже "потолковали" с немецким солдатом фольксштурмистом-сапером.
      Вот что рассказал об этой встрече Лева Никольский.
      - Сидим на опушке леса возле дороги. Вечереет. От дота мимо нас проходит солдат. Карабин на плече, в руках какие-то коробки. Похоже, мины. Мы пропустили его и пошли вслед за ним. На нас маскхалаты, поди догадайся, кто такие. Солдат остановился, поставил коробки, положил на них карабин и, не обращая на нас внимания, ломиком стал долбить землю. Костя подошел, взял его винтовку, жестами объяснил, чтобы тот молчал и, потребовал у немца документы. Фриц дрожащими руками достал из кармана френча свои бумаги и вручил их Косте понял, наверное, с кем имеет дело. И тут же, мешая польский с немецким, запричитал: "Нике шиссен, никс шиссен, панове". "Да ладно, не будем тебя шиссен, пся крев!" - ответил Костя. Получив запалы и вернув немцу документы, мы уже собрались было уходить, но тут солдат стал умолять вернуть ему карабин. Пришлось разрядить оружие и очистить фрицев патронташ. Ну а затем мы, что называется, мирно разошлись. Если б не Костя, я бы, пожалуй, поступил с ним по-другому...
      - Что же вы его не взяли с собой? - спросил я.
      - А что он еще может сказать? Номер части мы знаем, - ответил Лева.
      - Костя, почему ты решил отпустить немца?
      - Честно говоря, жалко было его немного, а главное, из-за этого вшивого фрица могли поднять шум, а сам он промолчит о случившемся.
      - И все-таки надо было его привести с собой. Вы узнали, что здесь сейчас находятся саперы, но не смогли выяснить, заняты ли построенные доты боевыми расчетами. А ведь именно это для нас сейчас наиболее важно.
      - Нет, не заняты. Это мы узнали от местных жителей, - ответил Костя.
      - Когда Петька, ординарец Чапаева, отпустил пленного, помните, что ему было за это?
      - Ничего не было, - хмуро ответил Лева.
      - Ничего не было потому, что беляк сам пришел потом к красным, а немец-то не придет.
      - Р-разреши вернуться, мы приведем "языка", - произнес Лева, заикаясь, как обычно, в минуты волнения.
      - Пока не надо. Мы тут с Лемаром тоже не теряли зря времени. Два дня лазили в полосе укреплений и теперь знаем точно - доты пока пустуют. Узнали кое-что также о минных полях и других объектах обороны. Но в любом случае "язык" для нас очень важный источник информации, учтите это, братцы, и впредь постарайтесь таких ошибок не повторять. А теперь - отдыхать. Встанем рано. На посту по очереди - Козич, Корзилов, Арлетинов, Никольский, Гришин. Каждому стоять по часу.
      28 декабря мы передали Хозяину первую информацию: "Данные, полученные от местных жителей, и личные наблюдения.
      На прусско-польской границе доты, 100-150 м. Маскировка: деревья, снег. По линии Заремба, Крупове, Сурове, Чарня, Цык, Пелты, Мышенец, Стара Домброва окопы в два ряда, перед ними минные поля. На участке Стара Домброва - Мышенец окопы в три ряда, проволочные заграждения, минные поля. Укрепления войсками не заняты"
      Пока Гришин шифровал и передавал радиограмму, мы с Корзиловым обошли квадрат леса. Никаких следов не обнаружили. Макаревич здесь не появлялся.
      Вскоре Гришин зачитал ответную радиограмму: "Благодарю за информацию. Макаревич на хуторе Харцибалда. При приземлении ушибся, выйти на место встречи не смог".
      От сердца отлегло. Вернулся посланный в соседнюю деревню Миша Козич. Там с тревогой ждали прибытия жандармов. Надо скорее уходить, нас ищут.
      В то же утро, еще затемно, тронулись в путь. Двигались быстро и к рассвету лесами прошли не меньше 15 километров Отдохнули. С наступлением темноты снова в дорогу.
      Поздно вечером передали то, что удалось узнать от местных жителей. "Шоссе и узкоколейка Мышенец - Кадзидло, железная дорога Хожеде - Остроленка действуют".
      Уже ночью вышли к строениям, примыкавшим к самому лесу. Это было одно из хозяйств хутора Харцибалда, разбросанного на большой территории Постучались в дом Дверь открыл пожилой коренастый мужчина. В хате, кроме него, оказался его сын, парень лет семнадцати-восемнадцати, Болеслав, или Болек, как называл его отец.
      Франц Эйзак, хозяин дома, сразу же понял, с кем имеет дело А когда мы описали внешность Макаревича и спросили, не встречал ли он такого, Эйзак, хитро усмехнувшись, ответил:
      - Может, и встречал.
      Завязалась откровенная беседа. Мы говорили с поляками как люди, давно знакомые друг с другом. У младшего Эйзака - Болеслава - все мысли были устремлены в будущее. Война подходила к концу, а Болек увлекался механикой, и его во всей округе знали как человека, способного чинить все - от приемников до лобогреек и молотилок. Болек мечтал о политехникуме, и я, как бывший студент, рассказал ему о том, как поставлено образование у нас, в Советском Союзе.
      - Думаю, что и у вас, - сказал я, - когда власть на польской земле перейдет в руки народа, будет так же. Только надо еще прогнать оккупантов.
      - Я хочу с вами работать, - заявил Болек.
      Мы почувствовали, что нам доверяют и станут помогать. Вскоре Франц Эйзак поднялся и предложил следовать за ним. Вышли из дома и гуськом, след в след, зашагали полем. Минут через тридцать впереди, сквозь снежную пелену стали вырисовываться очертания каких-то строений.
      Ребятам на всякий случай я велел остаться во дворе и рассредоточиться, а сам с Мишей вслед за Эйзаком вошел в дом. Облако пара ворвалось в открытую дверь, но оно не помешало разглядеть в глубине комнаты улыбающегося Макаревича, который сидел на полатях в окружении незнакомых мне людей.
      - Чему ты улыбаешься, чертов сын?! - тиская его в объятиях, закричал я.
      - Как чему? Рад, что встретился.
      - А мы не знали, что думать, где искать.
      - Так я же дал радиограмму.
      - Когда? Надо было сразу. Ну да ладно. А это кто такие? - кивнув в сторону людей, сидевших на полатях, спросил я Николая.
      - Ухов и его группа, - ответил Макаревич.
      - Давай знакомиться, Ухов, я Матросов. Мне протянул руку невысокий черноволосый человек с усиками.
      - Это Иван Мосаковский, Владлен Жаров, Тадек Поплавский, - указал он на своих товарищей.
      Я и мои ребята обменялись с разведчиками крепки ми рукопожатиями.
      - Работать будет трудно, - предупредил нас Ухов. - В Рыпане и Мышенце стационарные пеленгаторы. Есть и подвижные - на автомашинах. Нет покоя от жандармов. Днем они шныряют по деревням и хуторам. В случае надобности немцы в течение часа-двух могут перебросить практически любое количество карателей фронт в 50-40 километрах. Жить на хуторах и тем более выходить оттуда на связь нельзя - погубите себя и хозяев.
      Да, хоть и через многое нам уже довелось пройти, но в такой обстановке группе прежде работать не приходилось. Впрочем, ребята из группы Ухова были настроены по-боевому. Они заявили о своей готовности немедленно приступить к делу. Ухов не возражал. Его бойцы могли нам в данном случае оказать очень существенную помощь - они хорошо знали местность и верных людей.
      Перед рассветом Ухов ушел. Вместе с ним я направил для связи Корзилова. Через некоторое время ушли Жаров, Поплавский и Мосаковский. С ними мы договорились об очередной встрече. Ушел с ними и Франц Эйзак, мы остались наедине с хозяином - жизнерадостным энергичным человеком средних лет. Его звали Станиславом. Он, как успел сообщить мне Мосаковский, был активным антифашистом, очень авторитетным в округе человеком. Действительно, потом, когда мы ссылались на Стася: "Стась велел помочь", местные жители живо откликались на наши просьбы, охотно выполняли те или иные поручения.
      Наступило утро. Стась предложил нам провести день в его лесной землянке. Мы согласились. Отойдя немного от хутора, очутились на вырубке недалеко от дороги. Снег здесь был утоптан, всюду лежали срубленные молодые деревья и кустарник, якобы заготовленные на дрова. Стась раскидал хворост, ухватился за край только ему известного люка, сделанного вровень с землей, поднял его и предложил нам спуститься. Землянка оказалась неглубокой, не более полутора метров. В ней было холодно и сыро, как в могиле, но все-таки лучше, чем в лесу под открытым небом. Стась пообещал прийти вечером, попрощался с нами, закрыл люк и закидал его сверху хворостом. Затем все стихло. Мы остались одни.
      Очень хотелось спать. Бодрствовать решили по очереди, и вскоре все, кроме "дневального", тесно прижавшись друг к другу, заснули.
      Вечером пришел Стась, принес хлеба, картошки и кислого молока. Мы перекусили. Стась ушел вместе с Макаревичем. Они взяли рацию и комплект питания к ней, чтобы спрятать все это в надежном месте.
      Перед уходом Станислав предупредил нас, чтобы мы были осторожнее, не вступали в контакт с незнакомыми людьми. Жандармы часто переодеваются в гражданскую одежду и очень интересуются партизанами и десантниками. "Мы-то их знаем, - сказал он, - а вы... Словом, будьте внимательны..."
      Гришин развернул свою рацию. Ребята помогли ему растянуть между деревьями антенну. Он быстро связался с Центром и перешел на прием.
      "Дорогие товарищи! - отстукивала морзянка. - Горячо поздравляем вас с новым, 1945 годом - годом окончательного разгрома врага. Желаем вам здоровья, сил и успехов в вашей трудной боевой работе во славу нашей доблестной армии Всех обнимаем".
      Под этой радиограммой не было привычной подписи Хозяина. И лишь много позже мы узнали, что поздравлял нас в ту новогоднюю ночь сам командующий фронтом Константин Константинович Рокоссовский.
      Вторая радиограмма была уже от Хозяина: "Есть ли войска в Мышепце, Кадзидло - срочно".
      Кадзидло и Мышенец - узлы железных и шоссейных дорог, расположенные в нескольких десятках километров от плацдарма наших войск под Остроленкой. Необходимые для командования данные у нас были, но передать заготовленную радиограмму мы не успели. Вернулся встревоженный Макаревич и сообщил, что на хуторах, несмотря на поздний час, появились жандармы. Разбившись на две группы и условившись о месте и времени встречи, мы разошлись в разных направлениях. Наша радиограмма пошла на другой день: "Мышенец - гестапо, жандармерия, войск нет. Чарня - жандармерия, саперная часть. Из деревень Провары, Волново население выселено - ожидают войска. Из окрестных сел вдоль шоссе Кадзидло Остроленка население выселено, деревни заняты войсками. Макаревича нашел в группе Ухова. Питание к рации кончается - срочно груз".
      Немедленно последовал ответ: "Почему нет питания? Место выброски, сигналы".
      Питание к рации у нас еще было. В запасе имелся комплект к рации Макаревича, спрятанный в хлеву у Стася, но, зная по опыту, насколько трудно зимой дождаться летной погоды, я решил запросить груз заблаговременно. Пришлось немного покривить душой и сообщить: "2.1.45. При выброске потеряли мешок. Искать не было возможности".
      Уточнять там не стали и сразу сообщили: "С 3-го на 4-е самолет По-2. Место приема, сигналы"
      Через Стася я немедленно связался с Мосаковским.
      - Нужна ваша помощь. Надо принимать груз. Его могут сбросить, могут и не сбросить, все зависит от погоды. Всей группой заниматься этим делом мы не можем - надо работать. Можно ли привлечь к этому делу поляков?
      - Почему же нельзя, есть очень надежные хлопцы, - ответил Мосаковский.
      - Где можно принять груз?
      - Безопасного для нас и для самолета места поблизости, пожалуй, не найти. Надо принимать его прямо на действующей дороге.
      - А как костры?
      - Об этом и речи быть не может, только фонарики.
      Выбрав на дороге место, где к ней с обеих сторон подступал лес, в тот же вечер, 2 января, я передал радиограмму: "Место выброски - действующая дорога Завады - Ольшины. Три фонаря в линию при шуме мотора. Время после 24 00. Зона опасная. Выбора нет".
      Но самолет не прилетел, напрасно ждали его наши люди. Не появился он и после. Погода не благоприятствовала полетам.
      А боевая работа между тем продолжалась. Как только заканчивался короткий зимний день и сгущались сумерки, мы приступали к делу. Попарно, по трое уходили на задания, возвращались, сообщали Хозяину полученные данные и снова расходились. Шли в те районы, где, по рассказам наших многочисленных помощников, появлялись новые воинские части противника, строились укрепления или замечалась переброска войск.
      Только радист Гришин часто оставался один. Его мы берегли и не всегда брали с собой. Не было почти ни одного дня, когда бы Николай не выходил на связь, почти всегда с нового места и в разное время.
      Наша уверенность в скорой победе, энергия и решимость увлекали истинных патриотов-поляков, и у нас появились десятки преданных помощников. Многие из них ходили в разведку или на связь Многие помогали укрываться от врагов в своих землянках, сделанных на случай облавы, в дровяных сараях, в ямах, вырытых в хлевах, на сеновалах. Многие делились с нами скудными запасами продуктов.
      Очень большую помощь оказывал нам шестнадцатилетний Тадек Зиглер. Иногда мы пользовались его землянкой, часто коротали дни у него на сеновале. У Элеоноры Плишки, смелой и решительной женщины, по ночам устраивали встречи, пользовались также и ее землянкой. Болеслав Эйзак стал нашим разведчиком. Он выполнял рискованные задания, чаще один, а иногда и с нашими ребятами.
      За время пребывания во вражеском тылу мы составили довольно четкое представление о ближайших немецких гарнизонах, действующих дорогах, об укреплениях на польско-прусской границе.
      Не менее мощные укрепления у гитлеровцев были и на юге, в прифронтовой полосе. Там, в районе города Остроленка осенью 1944 года войска 2-го Белорусского фронта захватили плацдарм на правом берегу реки Царев - притока Вислы - и вынуждены были остановиться.
      Гитлеровцы в спешном порядке начали возводить в том районе оборонительные сооружения. Перед нами была поставлена задача: выяснить, что представляет собой эта оборонительная полоса.
      На задание отправились втроем: Макаревич, Мосаковский и я. Пришли в деревню Баранове. Недалеко от нее начиналась полоса оборонительных сооружений. Работоспособных жителей Баранова и прилегающих деревень изо дня в день под конвоем гоняли на строительство этих укреплений.
      В Баранове Мосаковский познакомил нас с Верой, русской девушкой, угнанной в Германию и бежавшей в Польшу. Под видом дальней родственницы она жила в польской семье, говорила по-польски, имела аусвайс, что обеспечивало ей некоторую свободу передвижения. Поручения, которые ей давал Мосаковский, она выполняла охотно и быстро. Вера была грамотная, смелая, наблюдательная девушка. С ее помощью мы нанесли на карту замеченные ею оборонительные сооружения противника северо-западнее города Остроленка: противотанковые рвы, траншеи, окопы с ходами сообщений, проволочные и минные заграждения.
      Договорившись с ней, что она пополнит данные о противнике, мы с Макаревичем пошли в сторону Ружан, а Мосаковский - в сторону Новогруда.
      С помощью местных жителей, работавших на строительстве укреплений, мы выяснили, какие объекты строятся в этих районах. Встретились снова у Веры.
      От нее на этот раз получили данные о воинских частях немцев, занимавших позиции под Остроленкой. Это были части 4-й армии группы армий "Центр".
      Теперь нам стал известен довольно подробный план оборонительной полосы противника по реке Нарев от Ружан до Новогруда. Надо было срочно передать радиограмму Хозяину.
      Еще засветло лесами вышли к шоссейной дороге Мрагово - Остроленка и долго вели наблюдение за движением немецких войск. К вечеру движение стало менее интенсивным, и мы приняли решение перейти шоссе. И вот здесь нам не повезло. Из-за поворота неожиданно выскочил грузовик с жандармами. Машина затормозила, попыталась развернуться и стала к нам боком.
      Что делать? Вот вопрос, который часто надо решать в одно мгновение. Бежать? Перестреляют - до кустов метров двести. Пришлось принять бой - другого выхода у нас не было.
      Когда гитлеровцы уже начали соскакивать с заднего борта машины, мы, не сговариваясь, ударили из автоматов. Немцы, используя машину как прикрытие, открыли ответный огонь.
      - Глуши их гранатами! - кричу я ребятам. Машина загорелась. Уцелевшие жандармы бросились врассыпную. Вслед им я бросил еще одну гранату. Взрыв! Все. Теперь пора уходить. Но это так говорится - уходить, а на самом деле в таких случаях приходится бежать, и бежать как можно быстрее.
      Уже под утро, усталые и голодные, добрались до землянки Тадека. Там нас ожидал Николай Гришин - целый, невредимый и, как всегда, спокойный. Обнялись. Начались расспросы.
      - Ну как вы тут, какие новости?
      - Все нормально, - ответил Николай, - все живы, здоровы, только натерпелся я страху вчера. Проснулся утром часов в девять. В землянке душно. Приоткрыл люк - слышу собачий лай, крики. Скорей прихлопнул люк, взял гранату, привязал к ней шифр - словом, приготовился ко всему. Собачий лай все ближе и ближе. Вот он уже надо мной. Затем наверху раздались шаги, прозвучали выстрелы. Ну, думаю, вот и конец тебе, Николай Сергеевич, отвоевался.
      - Дальше, дальше что? - торопили мы Гришина.
      - А дальше ничего. Собачий лай стал тише, выстрелы уже доносились издалека, и я немного успокоился. Вечером пришел Тадек и рассказал: приезжало офицерье - устроили охоту с гончими на зайцев.
      Я попытался представить себя в положении Гришина. Надо было иметь исключительное самообладание, чтобы не выскочить из землянки и не броситься бежать куда попало. Ведь Николай мог предположить только одно: идет облава... Когда Гришин шифровал радиограмму, луч фонарика скользнул по его вискам. И я увидел, чего стоил ему этот день - он поседел.
      Вскоре появился и Тадек. Он принес отварной картошки и немного хлеба. Только теперь мы вспомнили, что не ели более суток.
      Вечером в землянку вернулись Лева Никольский, Костя Арлетинов и Миша Козич. На обветренных лицах товарищей светились улыбки. Ясно без слов - рады тому, что все живы.
      - Что это у тебя с шапкой? - спросил меня Никольский.