Путешествия Николаса Сифорта (№1) - Надежда гардемарина

Но старая боевая лошадь, хоть настроение у нее и испортилось, успокоила меня:

– У вас сильные аргументы, молодой человек. Я подумаю и в следующий раз объясню, в чем вы неправы.

– Буду ждать с нетерпением, мэм, – сказал я с улыбкой и, извинившись, вернулся в свой кубрик на первом уровне. Какие бы доводы ни выдвигала миссис Донхаузер, это ничего не меняло. Власти Объединенных Наций понимали, что в мире слишком много анархии и люди в своем большинстве приветствуют контроль и порядок. Локальные войны и революции наконец прекратились. Последовавшее затем процветание сделало возможным прорыв в космос и колонизацию таких планет, как Надежда и Окраинная колония. Военно-Космический Флот, главный среди остальных военных ведомств, стал оплотом Правительства Объединенных Наций в борьбе с силами сепаратизма, характерного для всех колониальных систем.

Я разделся и залез на койку, стараясь не разбудить Алекса. Вчера лейтенант Казенс выпорол его на бочке, и теперь он вынужден был есть стоя и плохо спал. Бог с ним, с наказанием, но я слишком хорошо знал Алекса, чтобы поверить, будто он вел себя нагло и нарушил субординацию, как утверждал лейтенант. Либо у Казенса было плохое настроение, либо он искал повода показать свою власть.

Согласно уставу, любой гардемарин мог подвергнуться порке, но до определенного возраста. Алекс в свои шестнадцать лет уже перемахнул установленную границу. Исключением мог быть только серьезный проступок. Лейтенант Казенс не нарушил устав, но нарушил традицию. Алекс выглядел несчастным, но не жаловался, и правильно делал.

Я уснул.

4

Через две недели мне снова пришлось держать экзамен на «причаливание судна». Я бесконечно долго прокладывал курс. Лишь на то, чтобы вычислить наше местонахождение, ушел целый час. Даже потерял всякое терпение. Я покинул мостик весь мокрый от пота, но корабль не разбил, хотя воздушные шлюзы вошли в контакт довольно жестко.

Мне захотелось похвастаться Аманде своими успехами, и я нашел ее в комнате отдыха, где она смотрела эпическую поэму по головиду. Она тотчас выключила его и внимательно меня выслушала. Говорил я увлеченно, с волнением.

Я больше не сидел за ее обеденным столиком, но мы оставались друзьями. Подолгу гуляли по круговому коридору, вместе читали в ее каюте. Она рассказывала о текстильном концерне своего отца, я – о жизни в Академии. Единственное, что мы позволяли себе, – это держаться за руки. Я мог бы спать с ней, устав разрешал.

Кроме того, мне, как и остальным гардемаринам, доктор Убуру ежемесячно делала инъекцию для поддержания стерильности. Но Аманда не приглашала меня, а настаивать я не мог: она была пассажиркой.

Прошло несколько дней после моего триумфа на капитанском мостике. Я валялся на койке, наблюдая, как Сэнди дразнит Рики Фуэнтеса, корабельного юнгу.

– Можно мне поиграть? Ну пожалуйста, сэр! Пожалуйста! – Юнга тянулся к оркестрону, который Сэнди, ухмыляясь, держал у себя над головой. Двенадцатилетний Рики, добрый и доверчивый, был всеобщим любимцем. Даже Вакс относился к нему снисходительно.

Рики посещал кубрики экипажа, офицерские каюты и кают-компании пассажиров. Такая у него была служба. Он передавал сообщения, находил забытые матросами и офицерами принадлежности и вообще делал много полезного. Такие мальчики были на каждом большом корабле – обычно сироты или те, кто хотел сделать карьеру. Как правило, еще не достигнув двадцати лет, они становились моряками первого класса или младшими офицерами.

Сэнди наконец отдал ему оркестрон. Мальчик выбрал арфу, французский рожок и тубу, установил ритм бонго бит и стал наигрывать на крошечных клавишах простую мелодию. Потом заставил инструмент повторить ее и, используя остальные инструменты, сделал контрапункт.

Рики слушал, как развивает оркестрон записанную им мелодию.

– Тащусь! Ну просто тащусь! – Видимо, он хотел сказать, что ему очень нравится. Я был всего на пять лет старше него, но жаргон меняется быстро. Запись подошла к концу, – Спасибо, Сэнди. Мне надо бежать. Я сегодня помогаю на кухне, то есть на камбузе. Пока, сэр! – Он умчался.

В возрасте Рики я рубил дома дрова, отец заставлял. Я не был таким открытым, общительным и никогда не буду. Мы с отцом почти не разговаривали друг с другом и уж, конечно, не смеялись.

После ухода Сэнди я задремал.

Спустя какое-то время вошел Вакс и включил свет. Приятные сновидения исчезли.

– Выключи свет, Вакс, – пробормотал я.

Он, словно не слыша, неторопливо раздевался.

– Вакс, выключи свет, я тебе говорю!

– Конечно, Ники. – Он шлепнул по выключателю, стараясь выказать мне свое полное пренебрежение.

Но то ли от обильного ужина, то ли оттого, что я не занимался гимнастикой, я тут же уснул мертвым сном.

Через некоторое время я услышал недовольный голос Вакса:

– Холодно. Сделай потеплее, Уилски. – Послышался шорох простыней. Сэнди встал, чтобы усилить обогрев. Через несколько минут снова раздался голос Вакса:

– Сэнди, ужасно жарко. Убавь. Сэнди опять поднялся. На этот раз я заснул уже не так быстро.

– Прибавь жару, Уилски!

Я очнулся, внутренне холодея от ярости. Алекс застонал во сне. Сэнди, видимо, спал и не ответил.

– Уилски, ты, жопа сраная, а ну поднимайся и прибавь жару! – Последовало еще несколько нецензурных ругательств. Опять зашуршали простыни. Сэнди поднялся и отрегулировал температуру.

Я лежал и думал. Конечно, я далеко не всегда вступался за Сэнди перед этим чертовым Ваксом, но всему есть предел. Еще чуть-чуть – и чаша терпения у Сэнди переполнится. Более того, переполнится она и у меня. Где подвести черту? И каким образом, чтобы эта здоровенная горилла на соседней койке не снесла мне башку и чтобы я не потерял контроль над своим кубриком?

– Теперь убавь.

– Все нормально, – услышал я свой собственный голос.

– Жарко. Этот болван не может отрегулировать температуру.

– Тогда встань и сам отрегулируй. Вакс сделал вид, будто не слышит.

– Уилски, спусти свою очаровательную задницу и сделай нормальную температуру. Так, с меня хватит.

– Оставайся на своем месте, Сэнди. Это приказ.

– Есть, мистер Сифорт! – отрапортовал Сэнди с благодарностью.

– Какого черта ты встреваешь, Ники?

– Хватит, Вакс, – сказал я как мог строго.

– Пошел ты… Вот и говори с ним.

– Вакс, включи свет. – Я ждал, но он не пошевелился, форсируя развязку.

По абсолютной тишине в каюте я понял, что никто не спит.

– Алекс, вставай. Включи свет.

– Есть, мистер Сифорт! – Алекс, сонный, с взъерошенными волосами, щелкнул выключателем и нырнул в койку, от беды подальше. Вакс сел, глаза его горели злобой.

Я лег на спину, положив руки под голову.

– Вакс, двадцать отжиманий. – Атмосфера накалялась.

– Отжимайся сам, Ники.

У Алекса перехватило дыхание.

– Вакс, двадцать отжиманий. Это приказ.

– Не будь большей задницей, чем ты есть на самом деле. – Это уже был открытый вызов, – Ты смеешь мне приказывать? Давай заставь, попробуй. – Он был прав, если учесть традиции. Но и старший гардемарин имел кое-какие права.

– Это прямой приказ, Вакс. Двадцать отжиманий на палубе.

– Нет. Маловат ты еще, чтобы отдавать приказы. По крайней мере в кубрике. – Это был верный ход. Вакс посягал на мой авторитет в кубрике, а не на корабле.

– Мистер Хольцер, немедленно доложите наверх о вашем поведении, – Это значило, что он должен постучаться в каюту к старшему лейтенанту и доложить о наказании за неподчинение. За это его, скорее всего, выпорют на бочке, несмотря на возраст.

– Ты шутишь. Знаешь, чем это для тебя пахнет? Я знал.

– Мистер Хольцер, немедленно ступайте к дежурному офицеру и доложите.

– И не подумаю. – У Вакса был шанс, но небольшой. Дело в том, что карьера гардемарина, призывающего на помощь офицера для наведения порядка в кубрике, можно сказать, кончена.

– Алекс!

– Да, мистер Сифорт!

– Надень штаны, отправляйся к дежурному офицеру и доложи, что старший гардемарин сообщает о мятеже. Мистер Хольцер отказался выполнять прямой приказ. Пусть военный трибунал разберется и установит мою правоту.

– Есть, сэр! – Алекс сбросил одеяло и потянулся за штанами.

– Отставить, Алекс. Ты не посмеешь, Ник. – В голосе Вакса звучала угроза. – Я тебе отплачу. Ты никогда не станешь командиром корабля, если не в состоянии справиться с кубриком. Тебе не светит даже очередной чин!

– Вас это больше не касается, мистер Хольцер. – Я говорил ледяным тоном. Это был мой последний шанс. – Мистер Уилски!

– Да, сэр?

– Одевайтесь. Отправляйтесь в дежурное помещение. Разбудите старшину корабельной полиции. Ты арестован, Вакс.

– Есть, сэр! – скорее пропищал, чем проговорил Сэнди и стал быстро одеваться.

Алекс уже направился к двери. Вакс преградил ему путь:

– Ник, отмени приказ. Это наше внутрикубриковое дело. Давай разрешим его здесь, между собой. Он попался.

– Поздно, Вакс. Ты нарушил приказ. Отпусти Алекса. – Я продолжал лежать, даже не пошевелившись.

– Прекрати, Ник. Давай поговорим. – Он помедлил. – Прошу тебя. – Вакс знал, что мне придется распрощаться с карьерой, если оба младших гардемарина выполнят приказание. Но он также знал, что ему придется предстать перед трибуналом, после чего, скорее всего, последует заключение, а может, и увольнение из военного флота.

Я сделал вид, что колеблюсь:

– Алекс, Сэнди, сядьте. – Я повернулся к Ваксу, – Начнем все сначала, мистер Хольцер. Двадцать отжиманий.

Он уставился на меня, стараясь понять, насколько это серьезно. Я отвел взгляд. Пусть думает, что хочет, мне наплевать. Видимо, мое безразличие убедило его. Он опустился на палубу:

– Мы еще об этом поговорим, Ник.

– Поговорим. – Я хорохорился, но чувствовал себя неуверенно.

Он отжался двадцать раз. Добросовестно. Так, как учили в Академии. Потом встал на колено.

– А теперь еще двадцать, – Я смотрел ему прямо в глаза.

Однажды сдавшись, Вакс уже не имел выбора. И, посинев от злости, отжался еще двадцать раз.

– Спасибо, – Я повернулся к двум младшим гардемаринам, – А вы оба ложитесь.

Они не посмели сказать ни слова. По-прежнему боялись Вакса. Он оделся и процедил сквозь зубы:

– Самое время прогуляться, Ники. Не хочешь ко мне присоединиться?

Тут я пожалел, что вступился за Сэнди. Вакс весил на двадцать килограммов больше меня, был на голову выше, на два года старше и гораздо сильнее. Сейчас он вышибет из меня мозги. Но выхода нет, придется пройти через это. Я поднялся, надел брюки, носки и туфли, но остался в нижней рубашке. Зачем портить верхнюю рубашку и китель?

Мы молча шли к спортивному залу для пассажиров на втором уровне. Сейчас, после полуночи, он был пуст. Вакс вошел первым.

Я знал, что лучше всего ходить кругами и уклоняться от его выпадов. И он знал, что я это знаю. Поэтому, едва переступив порог зала, я бросился на него, молотя кулаками по лицу, прежде чем он принял защитную стойку, держа меня на расстоянии. Я отступил.

Он пошел на меня, бледный от ярости. Я снова отступил. Он стал двигаться быстрее. И опять я пошел прямо на него, размахивая кулаками, но получил боковой удар в голову, от которого меня затошнило. По инерции он пролетел вперед и оказался прямо передо мной.

Я начал колотить его по животу, груди, челюстям, потом упал на пол и откатился в сторону.

Он растерялся, на это я и надеялся. У меня был единственный шанс – делать то, чего он меньше всего ожидал. Теперь он наступал осторожно, не забывая о защите. Я принял позу карате. Он тоже. Мы оба маневрировали. Я парировал его удары, но он упорно наступал, загоняя меня в угол, и мне ничего не оставалось, как отступать.

В следующие несколько минут ему удалось несколькими сильными ударами прорвать мою защиту. Он с размаху бил меня по голове, бросал на перегородку, наносил удары по груди и рукам. У меня не хватало сил удержать его на расстоянии, поэтому я делал вид, будто мне очень больно, что, впрочем, соответствовало действительности.

Я шатался, притворяясь, что теряю сознание. Изо рта и из носа лилась кровь. Ноги подкашивались. Я начал медленно оседать на пол, но он схватил меня под руки. Именно этого я и ждал. Собрав последние силы, я ударил Вакса в пах.

Он согнулся, обхватив себя руками. Я отступил, отирая кровь с лица. Черт, он умел драться. Вакс, бледный, с полуприкрытыми глазами, прислонился к стене.

Руки у меня ломило от боли. Не было сил для очередного удара, Тогда я подался всем телом вперед и, сцепив руки перед собой, побежал на него, как баран, врезавшись ему плечом в бок. Мы оба упали.

Тяжелый, как глыба, Вакс с трудом поднялся на ноги, со сжатыми кулаками и ненавистью в глазах. Я встал, набычился и снова ринулся на него. Он стукнулся о перегородку, и из носа у него потекла кровь. Плечо у меня онемело. Мы оба вскочили. Я снова замахнулся, но он выставил вперед руки и отбил мое нападение. Тогда я опять пошел на него.

– Стой! – Вакс тяжело дышал. Я попятился назад:

– Теперь держись, мальчик. – Я опустил голову и снова атаковал. Он попытался ударить меня коленом по лицу, но не успел. Я врезался ему в живот, и он рухнул на палубу. Интересно, не сломал ли я себе шею? Через несколько мгновений я поднялся. Он тоже.

– Баста! – Вакс обеими руками держался за живот. Я прислонился к стене, боясь потерять сознание.

– Мир! – Он вытянул вперед руку, как будто отталкивая меня. Я никак не мог отдышаться. – Я не могу взять над тобой верх. А ты – надо мной. Мир!

– Нет. – Я снова двинулся на него. Сил у меня оставалось немного, но он был слишком занят своими помятыми ребрами, чтобы защищаться. Он сполз вниз, на палубу, и с усилием встал.

– Ради Бога, Ники, хватит! Ничья. Я кивнул:

– Только оставь в покое Сэнди! Твои издевательства переходят всякие границы.

– Шутки не запрещены.

– Но все имеет свои пределы. Издевайся, но если я прикажу – прекращай!

– Ладно, договорились.

– Я не буду трогать тебя, – сказал я, – а ты не нарывайся на неприятности.

– Договорились, – Он сглотнул и осторожно попытался отнять руки от живота.

– И не называй меня «Ники» в кубрике. – Надо было договориться об этом сейчас. Вряд ли представится другой случай.

– Нет. – На лице его появилось упрямое выражение. – Только не это.

Я налетел на него. Защищаясь, он выставил вперед руки, но я вмазал его в стенку. А потом бил плечом еще и еще под ребра и в спину. Не очень сильно, но отвечать на удары он уже не мог – выдохся.

Перед глазами у меня плыли круги. Я услышал хрип – не то мой, не то его – и почувствовал страшную слабость. Тут я заметил, что он схватил меня за руки и не подпускает к себе. Тогда я уперся ногами б пол, стараясь до него дотянуться.

– Мир, – повторил Вакс. – Мир… мистер Сифорт. Я медленно отступил.

– Повтори мое имя! – потребовал я.

– Мистер Сифорт. – Обожания в его взгляде, разумеется, не было, зато появилось уважение.

– Мир, – согласился я.

Мы, пошатываясь, вышли из зала и молча вернулись на первый уровень. Я сразу отправился в душ. Стоя под струями теплой воды, я смотрел, как кровь стекает через водосток в рециркулятор, расположенный ниже, в отсеке двигателей синтеза. Я не считал себя победителем.

Я выстоял. Этого было достаточно.

5

После случившегося Вакс по-прежнему был с гардемаринами груб, а они по-прежнему его побаивались. Со мной он почти не разговаривал, редко называл по имени, однако теперь я был для него Сифортом, а не Ники.

Но что действительно изменилось, к немалому моему удивлению, так это отношение ко мне младших. Я устоял перед Ваксом и теперь был для них самым главным, поэтому они изо всех сил старались завоевать мое расположение.

Особенно Алекс. Судя по всему, он видел во мне настоящего героя. Они с Сэнди поправляли покрывало на моей койке, гладили мои брюки вместе со своими и оказывали мне необыкновенное почтение. Мне это ужасно нравилось, хотя я делал вид, что ничего не замечаю.

Вакс, со своей стороны, старался не перегибать палку. Однажды он заставил Алекса стоять под ледяным душем. Но стоило мне вмешаться, как он беспрекословно подчинился приказу. Алекс вышел из душевой весь синий, дрожа от холода и унижения. Видимо. Вакс понимал, что слово надо держать, но дружеских чувств ко мне у него не прибавилось.

Я ежедневно нес вахту. Иногда вместе с Казенсом, иногда с Дагалоу. При Казенсе я чувствовал себя скованно, все время опасаясь сделать что-нибудь не так. Миссис Дагалоу хотя и не была системщиком, не переставала щебетать о компьютерах. Чтобы доставить ей удовольствие, я слушал с большим интересом – мне нравилось ее общество.

На следующей неделе меня отправили на дежурство в машинное отделение. Тамошний шеф, Макэндрюс, пытался научить меня премудростям синтеза, но мне показалось это совсем неинтересным. Я уже окончательно определил для себя, что недопустимо медлителен в астронавигации, показал себя плохим пилотом и безнадежно туп как механик. Вакс был старше, крупнее и сильнее. Он и Алекс годились в командиры гораздо больше, чем я. Я же доказал свою некомпетентность в навигации, пилотаже, технике, а также способности руководить. Идеальный гардемарин.

Исключением были только шахматы. Тут я мог сосредоточиться. Тридцатисекундный лимит на обдумывание вовсе не давил на меня. Я обычно с нетерпением ждал послеобеденной партии с лейтенантом Мальстремом. Но однажды, когда мы разложили доску, он выглядел как-то подавленно. Я пожертвовал королеву и не успел оглянуться, как объявил ему наиглупейший мат в пять ходов. Вообще-то играл он плохо, но не настолько.

Мы стали убирать фигуры.

– Что-нибудь не так, сэр? – За эти несколько месяцев я успел полюбить Мальстрема. Но это не давало права мне, гардемарину, задавать личные вопросы лейтенанту. Не положено.

Мальстрем ничего не ответил, лишь молча смотрел на меня. Потом медленно расстегнул рубашку, вытащил из брюк, приподнял и повернулся ко мне боком. Я увидел у него на пояснице серо-голубую шишку и посмотрел ему в глаза.

– Что это, мистер Мальстрем? – Я намеренно не назвал его лейтенантом, чтобы он почувствовал, как мы близки. Мы ведь были друзьями.

Он ответил едва слышно:

– Злокачественная меланома.

– Меланома Т?

– Да, так считает доктор.

Болезнь эта была профессиональной. Во время синтеза невозможно оградить людей от N-волны, которая двигает корабль, и через некоторое время N-волны превращали обычную карциному в опасную форму Т, которая развивалась с бешеной скоростью.

Мистер Мальстрем, как и все мы, начинал мальчиком, и у него должен был выработаться иммунитет.

– Но диагноз, надеюсь, не окончательный, сэр. – Почти все виды рака излечивались так же легко, как обычная простуда, но его новая форма – меланома – не поддавалась лекарственному лечению. Пораженный орган приходилось ампутировать, если, разумеется, это было возможно.

– Какие-нибудь меры предприняты?

– Завтра утром. Облучение и противораковые пилюли. Болезнь обнаружена на ранней стадии. Доктор Убуру утверждает, что шансы на выздоровление весьма велики.

– Мне очень жаль, сэр.

– Харв. – Наши глаза встретились. – Здесь, в каюте, называй меня Харвом. – Должно быть, он действительно был потрясен. Я заставил себя произнести непривычное имя.

– Мне очень жаль, Харв. Но уверен, все будет хорошо.

– Надеюсь, Ники. – Он заправил рубашку. – Не говори ничего остальным.

– Конечно. – Разумеется, командир знал. Может, знали и лейтенанты. Но гардемаринов посвящать в это не следовало. И матросов тоже.

– Возможно, я несколько дней пробуду на больничном, если мне станет плохо от лекарств. Приходи, поучишь меня играть в шахматы.

Прощаясь, я улыбнулся:

– Каждый день, сэр. – Я отдал ему честь. Он знал, что это в знак моей привязанности к нему, и ответил тем же.

– Господи Боже, Спаситель наш, нынче на судне «Гиберния» второе января 2195 года. Благослови нас, наш полет и дай здоровья и благополучия всем на борту нашего судна.

– Аминь, – горячо произнес я.

Лейтенанта Мальстрема не было. Мы с Амандой снова оказались за одним столиком. На этот раз я попал в компанию колонистов: семья из пяти человек хотела начать новую жизнь на Окраинной колонии – следующей после Надежды остановке. Еще не разграбленные ресурсы этих новых колоний привлекали Трэдвелов и многих других, бежавших с отравленной и перенаселенной Земли. Конечно, у нас были колонии на Луне и Марсе, но не всех привлекала жизнь под куполами или в «муравейниках». Они искали открытое пространство и свежий воздух. С воздухом было особенно трудно.

Эмигрировать, разумеется, могли не все. Лишь обеспеченные люди. Романтический порыв, который увел Трэдвелов на расстояние шестидесяти девяти световых лет от дома, восхищал меня, но я не мог себе представить, как им удастся это перенести. Миссис Трэдвел была изможденной и какой-то натянутой, ее руки постоянно находились в движении. Муж ее – приземистый, смуглый и мускулистый – больше походил на рабочего, чем на инженера по среде обитания, как было указано в его документах.

Их старшие дети-близнецы – подростки Паула, с избытком косметики, и Рейф, состоявший, казалось, из одних локтей и коленей, – выглядели такими незащищенными и беспомощными, что я невольно вспомнил себя в тринадцать лет и странствия по Кардиффу с моим лучшим другом Джейсоном. Я поежился, будто снова почувствовал на плече его руку, осознав, каковы его сексуальные склонности, и усомнившись в собственных. И еще помню в этот момент молчаливый взгляд отца, таивший в себе тысячи упреков.

Рейф и Паула были в восторге от жизни на военном корабле и обожали всех, кто носил военную форму. Рейф буквально достал меня вопросами, а до меня – доктора Убуру и миссис Дагалоу. Что нужно, чтобы стать моряком? С каких лет принимают в Академию?

Миссис Трэдвел хмурилась:

– Это работа не для девушки.

– Да ну, Ирэн. – Голос Паулы напрягся, – А как же лейтенант Дагалоу, которая сидит за соседним столиком?

Я едва сдержал удивление. Своего отца я называл не иначе, как «отец» или «сэр».

– Мы подумаем об этом, когда доберемся до места. – Мать Паулы виновато улыбнулась, – Нельзя же поступить на военную службу в середине пути. – Лица детей вытянулись. Вот и конец очередной фантазии. Я попытался подбодрить их:

– Это не совсем так, миссис Трэдвел. Командир корабля имеет право назначать гражданских лиц офицерами или членами экипажа. Это бывает крайне редко, но в принципе возможно. – Командир также обладал правом заставить гражданское лицо служить в случае необходимости, но об этом я умолчал.

Близнецы решили уговорить командира взять их на службу даже без разрешения родителей. Шестилетняя Тара почти все время молчала. Джэред Трэдвел обратился ко мне:

– Это правда, мистер Сифорт, что корабль вооружен?

– Все корабли Флота Объединенных Наций вооружены, мистер Трэдвел. – Я улыбнулся. – Это старинная и весьма странная мера предосторожности. Врага как такового просто нет. Правда, на планетах иногда можно встретить бандитов. Но корабельные лазеры непригодны для операций против партизан. Они, как соски у мужчин, обязательны, но бесполезны.

Моя острота вызвала у жены Трэдвела нервный смех. Отношения между полами были четко регламентированы. Забавно смотреть старые голофильмы об эпохе Мятежного Времени, но все равно невозможно представить себе молодую неженатую пару, показывающуюся на людях с ребенком, или кого-нибудь, кто решился бы искупаться нагишом на пляже. Конечно, современные средства контроля над рождаемостью провели границу между случайными связями в любой комбинации полов и случайной рождаемостью. К случайным связям проявляется терпимость. К случайной рождаемости – нет.

На следующий день у всех четырех гардемаринов был урок астронавигации. Проводил его лейтенант Казенс. Я изо всех сил сражался с трудностями, а мистер Казенс с отвращением тряс головой при виде моих ошибок. У Вакса все, как всегда, было в ажуре. Потом Алекс с позором завалил действительно легкую задачу и угробил корабль, направив его прямо на гипотетическое солнце.

Лейтенант Казенс свирепо смотрел на экран Алекса, каждое его слово было полно яда.

– Вы юный оболтус! Разрази Бог ваши глаза, мистер Тамаров. Вы безнадежны!

Лейтенант явно хватил через край. Алекс это понял. Казенс тоже. Хотя и не сразу. Даже Вакс посмотрел на меня и слегка покачал головой.

Алекс поднялся и вытянулся в струнку, но едва открыл рот, как мистер Казенс сказал:

– Примите мои извинения, мистер Тамаров. – И обвел взглядом всех остальных. – Выслушайте меня! Я произнес это сгоряча, ненамеренно. Я не хотел проявить неуважение к Господу Богу.

Алекс с облегчением опустился на свое место, в комнате воцарилась тишина. Я знал, что никакие запугивания не заставили бы Алекса отказаться от протеста. Богохульства на корабле не терпели, так же как и на Земле. Лейтенанта могли бы запросто высадить на берег.

В последующие три дня у лейтенанта Мальстрема не было никаких симптомов болезни. Потом он слег с забинтованным боком. Мы играли в шахматы каждый день, иногда по две-три партии. Пожалуй, я не поддавался ему, но пытался разыгрывать необычные варианты, на которые вряд ли решился бы раньше. И они не всегда удавались.

Через неделю он поднял рубашку и показал мне свой бок. На месте зловещего синего нароста теперь была красная полоса, которая в некоторых местах уже побледнела. Я хлопнул его по плечу:

– Сработало! Он улыбнулся:

– И я так думаю, Ники. Док говорит, что теперь все в порядке.

– Фантастика! – На радостях я вскочил с кровати. – Харв, сэр, это же здорово!

– Да. Мне вернули жизнь.

От возбуждения мы не могли играть в шахматы и принялись обсуждать наши перспективы на Надежде. Мы оба видели голофильмы, но я впервые оказался в межзвездном рейсе, а мистер Мальстрем никогда не был на Надежде. Он сказал, что во время остановки покажет мне знаменитые горы Вентура, а я пообещал ему «двойной астероид» со льдом в первом же баре, в который мы попадем.

Счастливый, я вернулся в кубрик переодеться. Вакс, надувшись, лежал на боку. Я не сказал ни слова. Он тоже. И настроение у меня сразу испортилось.

Алекс был на вахте, когда мы вышли из синтеза в поисках «Селестины». Нам повезло: хотя находилась она далеко, сенсоры с первой попытки зарегистрировали ее сигнальные маяки Под бдительным оком Лизы Дагалоу Алекс проложил курс к заброшенному кораблю. Лейтенант проверила его расчеты. Они соответствовали расчетам Дарлы. Мы снова вошли в синтез, совершив короткий скачок к тому месту, где дрейфовал в космосе покинутый корабль.

Двумя днями позже, во время моей вахты, синтез снова останавливали. Мы с лейтенантом Казенсом находились на мостике и ждали. Командир подошел к переговорному устройству:

– Мостик – машинному отделению. Приготовиться к выходу из синтеза.

– Есть приготовиться к выходу, сэр. – Через мгновение оттуда послышалось: – Машинное отделение к выходу из синтеза готово, сэр. Управление передано на мостик.

– Вас понял. – Капитан посмотрел на приборы, провел пальцем по экрану управления. На экранах вспыхнули миллионы звезд. Я знал, что не смогу самостоятельно обнаружить «Селестину», но все равно искал ее глазами.

– Подтвердите отсутствие посторонних объектов, лейтенант. – Командир ждал.

Лейтенант Казенс повернулся ко мне:

– Займитесь этим, мистер Сифорт. – В голосе его чувствовалось нетерпение.

Я проверил показания приборов, как меня учили. Потом еще раз взглянул на них и встревожился. Там что-то было.

– Препятствие, сэр! Курс один-три-пять, расстояние двадцать тысяч километров!

– Это же «Селестина», идиот. – От презрительного тона Казенса щеки у меня вспыхнули. Вмешался пилот:

– Включите маневренные двигатели, шеф.

– Есть включить маневренные двигатели.

Командир наблюдал, ни во что не вмешиваясь. Он мог, конечно, управлять своим собственным кораблем, но для этою у него был пилот Хейнц. Импульсами реактивных двигателей он продвигал корабль вперед.

Лейтенант Казенс включил увеличение изображения. Темная точка превратилась в пятнышко, потом в глыбу. Вдруг «Селестина» оказалась в фокусе, и я впервые увидел результаты трагического крушения, унесшего двести семьдесят жизней.

Она лениво вращалась вокруг своей продольной оси, в шахте двигателей синтеза зияла дыра. Покореженные и разорванные листы металла торчали по обеим сторонам диска. Ни у пассажиров, ни у экипажа не было ни единого шанса.

Я молчал, к горлу подкатил комок. На этом злополучном корабле находились сотни колонистов. Как и у нас, были командир, матросы, инженеры. И такие же, как мы, гардемарины. На глаза навернулись слезы.

– Займитесь работой! – Лейтенант Казенс навис надо мной. – Наблюдайте за своим экраном, вы… вы… молокосос!

– Отставить, лейтенант! – холодно прозвучал голос командира.

Время от времени я отрывался от своего пульта, чтобы бросить взгляд на экран моделирования, где все увеличивался и распухал покинутый корабль. Вскоре на белом фоне дисков уже можно было различить крошечные иллюминаторы, казавшиеся в темноте межзвездного пространства почти черными. Спустя некоторое время эта картина увлекла даже лейтенанта Казенса. Он возился с увеличением, пока случайно не поймал надпись на борту судна, выжал максимальное увеличение, и буквы КОН «Селестина» заполнили экран. У меня захватило дух. Теперь молчали все.