Любовь зла (фрагмент)

      --Что, джентльмены, столкновение личностей? Несогласие, спор, диспут?
      --Нет,-- ответил Хэл.-- Мы просто слишком перенервничали. Лучше скажи, далеко ли нам теперь придется идти? Ваша машина совсем развалилась. Скажи Зугу, что я приношу ему свои извинения.
      --Ой, да не морочь себе череп... то есть голову. Зугу как раз созрел, чтобы построить новую, усовершенствованную модель. А что касается прогулки, я думаю, она будет приятной и взбодрит нас. Осталось не больше... как это? ...километра. Или что-то вроде этого.
      Хэл вслед за этаозцами швырнул свои очки в машину. Затем забрал из багажника свою сумку, а сумку иоаха так и оставил лежать. Впрочем, не обошлось без легкого укола совести: ведь как подопечный он должен был предложить иоаху свои услуги.
      --Ну и Ч с ним,-- пробормотал он себе под нос, а вслух спросил Фобо:
      --А вы не боитесь, что оставленные вещи могут украсть?
      --Пардон? -- загорелся Фобо, услышав новое для себя слово,-Что это значит: "украсть"?
      --Взять единицу собственности у кого-то тайком без его разрешения и оставить это у себя. Это преступление, наказуемое законом.
      --Преступление?
      Хэл сдался и быстро зашагал вперед. А за его спиной Порнсен, оскорбленный тем, что его бросили и нарушили этикет, заставляя его самого тащить свою сумку, крикнул ему в спину:
      --Не заходи слишком далеко, ты... козл!
      Даже не оглянувшись, Хэл прибавил скорости. Его яростный порыв, благодаря которому он справился с иоахом, теперь уже улетучился. И вдруг краем глаза он заметил в кружеве листвы отблеск белой кожи.
      Всего на миг, было -- и не стало. А может, это сверкнула белым оперением какая-нибудь птица? Хотя... на Этаозе нет никаких птиц.
      7
      --Soo Yarrow. Soo Yarrow. Wuhfvayfvoo, soo Yarrow.
      Хэл проснулся. В первую секунду он с трудом сообразил, где находится, но окончательно проснувшись, вспомнил, что устроился на ночь в мраморной комнате одного из дворцов мертвого города. Лунный свет, более яркий, чем на Земле, струился в дверной проем. Освещенная им, на арке входа вниз головой висела маленькая фигурка. Рядом с ее неподвижным силуэтом тускло сверкнуло пролетающее мимо насекомое. Мелькнуло что-то тонкое и длинное, подхватило летуна и отправило его во внезапно распахнувшуюся пасть.
      Когда-то жители руин специально приручали этих ящерок, чтобы они избавляли их от паразитов.
      Хэл оглянулся на окно, находившееся в футе над его головой. Мухолов сегодня хорошо поработал -- не видно ни одного москита.
      Тот странный голос, похоже, шел от этого узкого прямоугольника, заполненного лунным светом. В тщетной надежде услышать его снова, он вслушался в ночную тишину. Но она словно сгустилась, а затем раздался звук легких шагов. Хэл вскочил на ноги. В дверном проеме обрисовалась фигурка размером с енота. Это было одно из псевдо-насекомых, так называемый щекастый жук. Он был представителем ветви членистоногих, не получивших развития на Земле. В отличие от своих дальних земных родственников, он дышал не только бронхами, но и имел пару симметричных эластичных мешочков, как у лягушки, раздувавшихся и опадавших, вместо щек. Звук шагов издавали именно эти мешочки.
      И хотя в лунном свете его силуэт был похож на зловещие очертания богомола, Хэл не испугался, так как Фобо предупредил его, что для людей этот жук не представляет никакой опасности.
      Тишину прорезал резкий звонок, как от будильника. Порнсен сел на своей койке. Увидев насекомое, он завопил так, что оно тут же бросилось наутек. Порнсен сразу замолчал, словно у него кончился завод, снова улегся и простонал:
      --Эти проклятые жуки будят меня сегодня уже в шестой раз.
      --Отключите браслет-сигнализатор,-- посоветовал Хэл.
      --А ты тогда выскользнешь из комнаты, чтобы пролить свое семя на землю? -- прогнусавил иоах.
      --У вас нет никаких оснований обвинять меня в столь многоложном поведении,-- чисто автоматически и беззлобно огрызнулся Хэл, так как в эту минуту думал о голосе, который слышал в полусне.
      --Предтеча говорил, что нет ни единого человека без упрека,-пробормотал Порнсен, потом вздохнул и, уже засыпая, продолжил: -- Хорошо бы, если бы слухи подтвердились... Предтеча мог во плоти объявиться на этой планете... Он пестует нас... он предсказывал... аах...
      Хэл застыл на койке без движения, дожидаясь, пока Порнсен не засопит, хотя в него самого глаза слипались. А может, действительно, этот странный голос, говоривший на каком-то загадочном языке,-- только приснился? Скорее всего, так и было. Голос был явно человеческим, а ведь они с иоахом единственные представители хомо сапиенс на округу в двести миль.
      И этот голос был женским! О, Предтеча! Снова услышать женский голос! Не голос Мэри (ее голос он не хотел слышать больше никогда, и никогда больше не хотел слышать ничего о ней). Она была единственной женщиной, которой он обладал. И от этого осталось воспоминание как об унизительной, неприятной, оскорбительной пытке (смел ли он себе в этом признаться? Стыдно продумать!), растянувшейся на годы. И все же брак с Мэри не ослабил его желания, его потребности в женщине. Он был рад, что Предтеча не мог сейчас прочитать его мысли (ведь его не было сейчас на этой планете), потому что Хэл мечтал о встрече с другой женщиной, которая смогла бы дать ему удовольствие, о котором он до сих пор мог только гадать, не зная ничего иного, кроме удовлетворения после выброса семени, что было -- помоги мне, Предтеча! -- лишь слабым предощущением того, что он так страстно желал испытать...
      --Soo Yarrow. Wuhfvayfvoo. Sa mfa, zh' net Tastimak. R'gateh wa f'net.
      Хэл, стараясь не издать ни звука, приподнялся. За шиворот словно сунули кусок льда. Шепот шел из окна, и Хэл посмотрел туда. В квадрате плотного лунного света, словно на гравюре, вырисовывался силуэт женской головки. И гравюра вдруг ожила -сверкнула жемчужная кожа поднявшейся руки, и белый палец перечеркнул темное пятно губ.
      --Poo wamoo tu baw choo. E' ooteh. Seelahs. Fvooneh. Evit, seelfvoopleh.
      Он встал, подчиняясь таинственному зову, и, словно получив большую дозу наркотика, непослушными ногами побрел к выходу. Однако он все же сохранил какие-то остатки разума, так как по дорогу оглянулся, спит ли Порнсен.
      На секунду им снова овладела выдрессированная годами сознательность и громко воззвала, чтобы он немедленно разбудил иоаха. Но он сумел заглушить в себе этот зов и отдернул руку, уже было потянувшуюся к плечу ангела-хранителя. Он должен использовать свой шанс. Тем более в голосе женщины звучали страх и нетерпение, говорившие о том, что она, очевидно, находится в отчаянном положении и нуждается в его помощи. И совершенно очевидно, что она не хочет, чтобы он будил Порнсена.
      Да и что может сказать или сделать Порнсен, если только узнает, что здесь женщина?
      Женщина? Но откуда здесь быть женщине?
      Ее слова что-то напоминали ему. Где-то внутри было ощущение, что он что-то знает о языке, на котором она говорила. Но он никак не мог вспомнить, что.
      Он замер. О чем он думает? А если Порнсен вдруг снова проснется и посмотрит на его койку, чтобы убедиться, что его подопечный на месте? Хэл вернулся и из сумки, пиджака и одеяла смастерил подобие человеческой фигуры, которое прикрыл простыней. Если повезет, иоах спросонья сможет принять это за силуэт спящего Хэла.
      Покончив с этим, он босиком прокрался к дверям. Их охраняла статуэтка архангела Гавриила с полураспахнутыми крыльями и занесенным над головой мечом. Это был сторожевой механизм: как только в поле, окружавшем его на два фута, появится объект массой больше мыши, тут же сработает сигнал на браслете Порнсена, и раздастся звонок, как в том случае со щекастым жуком, и иоах вынырнет из самого глубокого сна.
      Конечно же, он поставил ангела в дверях не только для того, чтобы преградить вход случайным посетителям, но и для того, чтобы Хэл не мог покинуть комнату, не уведомив своего иоаха. Единственной причиной, по которой он мог это сделать, было отсутствие во дворце отхожего места и необходимость выходить по нужде на улицу; а иоах должен был его сопровождать при этом, чтобы быть уверенным: его подопечный не будет делать ничего, кроме того, что должно делать в таком случае.
      Хэл взял мухобойку из упругой древесины. Ее ручка не обладала массой, достаточной для того, чтобы воздействовать на поле сторожа. Очень осторожно он протянул трепещущую ручку к статуэтке и тихонечко стал ее отодвигать от дверей. Приходилось действовать очень аккуратно, чтобы не уронить ее, так как это автоматически вызвало бы сигнал тревоги. Правда, его задачу облегчало то, что в этой комнате хлам и обломки, накопившиеся за века, были убраны, а пол, отполированный ногами многих поколений, был зеркально гладким.
      Оказавшись снаружи, Хэл так же осторожно вернул статуэтку на место. Сердце его колотилось как сумасшедшее. Напряжение от возни с ангелом и волнение от предстоящей встречи с женщиной слились. Он завернул за угол.
      Женщина успела отойти от окна и спрятаться за статую коленопреклоненной богини ярдах в сорока от него. Он шагнул в ее сторону и только сейчас понят, почему она спряталась: к нему шел Фобо. Хэл кинулся к нему, чтобы успеть перехватить его достаточно далеко от женщины и в то же время отойти подальше от дома, чтобы их разговор случайно не разбудил Порнсена.
      --Шалом, алоха, добрых снов. Сигмен любит тебя,-- сказал Фобо.-- Ты чем-то обеспокоен. Все еще переживаешь аварию?
      --Нет. Просто хочется еще полазать по этим руинам. Они так красивы, особенно в лунном свете.
      --Да, они великолепны, прекрасны, сверхъестественны и немного печальны. Я много думал об этих людях, о множестве поколений людей, рождавшихся здесь, игравших, смеявшихся, плакавших, сражавшихся, дававших жизнь другим и умирающих. А теперь все они мертвы, до единого, все обратились в прах. Ах, Хэл, это вызывает у меня слезы и горестные раздумья о собственной судьбе.
      Фобо вытащил из кармана платок и высморкался.
      Хэл подумал, как много человеческого в этом чудовищном порождении Этаоза. Этаоз. Странное название со странной историей. Как там было? Якобы тот, кто открыл эту планету, впервые увидев ее обитателей, воскликнул: "Это -- Оз!" И действительно, аборигены внешне напоминали профессора очкеца, придуманного Фрэнком Баумом. У них были круглые тела и непропорционально тонкие конечности. Их рты напоминали две растянутые в ширину латинских "V", вставленных одну в другую. Губ у них было четыре -- по одной на каждую перекладинку V, разделенных между собой разрезом. Когда-то на заре эволюции они исполняли функции рук, теперь же это были рудиментарные органы, изменившиеся настолько, что вряд ли кто-то мог бы предположить их прежнее назначение. Когда широкий рот этаозца распахивался в дружелюбной улыбке, землян бросало в дрожь. Зубов как таковых у жуков не было, вместо них на челюстях торчали острые зазубренные выросты. С неба свисала кожаная складка -- рудимент второго верхнего языка. Именно он придавал речи этаозцев переливчатость, и с его помощью они издавали такие трели, что земляне тщетно ломали языки, пытаясь их сымитировать.
      Кожа очкецов была слабо пигментирована, как у Хэла,-бледного, как все рыжие. Но там, где кожа у него была розовой, у них она была салатовой; основой их крови была медь, а не железо. Или, по крайней мере, так они говорили, так как до сих пор отказывались дать землянам кровь для научных исследований. Правда, сейчас дело сдвинулось, и они пообещали дать разрешение в течении ближайших четырех-пяти недель. Их отказ -- настаивали они -- связан с определенными религиозными табу. Но как только они окончательно убедятся, что землянам кровь нужна не для того, чтобы ее пить, они тут же дадут им возможность взять пробы.
      Макнефф не особенно им верил, хотя истинных причин отказа понять не мог. Поэтому он продолжал вести переговоры, тщательно скрывая свое нетерпение. Ведь не рассказывать же жукам, зачем на самом деле землянам так нужна их кровь!
      Метаболизм, основанный на меди, а не на железе, должен был сделать этаозцев слабее землян как в физическом, так и в психическом смысле. Их кровяные шарики вместо эритроцитов были не настолько эффективными переносчиками кислорода, чтобы организм мог работать интенсивно. Но Природа всегда компенсирует недостачу чего-то: у Фобо было два сердца, которые к тому же бились быстрее, чем сердце Хэла, а артерии и вены у них были шире, чем у землян. Но, несмотря на это, любой землянин дал бы сто очков вперед самому быстрому спринтеру Этаоза.
      Хэл уже раздобыл их книгу эволюции, но так как читать ее пока мог лишь с пятого на десятое, удовлетворялся разглядыванием множества цветных иллюстраций. А жуки объясняли, что на них нарисовано.
      Хэл абсолютно не воспринял их теорию эволюции.
      --Вы говорите, что млекопитающие произошли от доисторического морского червя! Но это же неверно! Мы знаем, что первичной формой наземной жизни была амфибия. Потом ее хвост развился в две ноги, и она утратила способность усваивать кислород из морской воды. Затем она эволюционировала в рептилию, потом в примитивное млекопитающее, затем в пра-обезьяну, затем в обезьяну и наконец прямоходящий разумный вид и вот -- венец творения -- современный человек!
      --А так ил это? -- спокойно спросил Фобо.-- Нет, я не сомневаюсь, что все происходило именно так, как ты рассказал. Но на Земле. А здесь, у нас, эволюция пошла в другом направлении. У нас были три червя-прародителя -se''ba'takufu. У одного были кровяные тельца с гемоглобином, у другого -- с медью, а у третьего -- на ванадиевой основе. Первый, конечно же, имел естественные преимущества над двумя другими. Но по некоторым причинам этот вид получил развитие только на этом континенте. У нас есть свидетельства того, что потом этот вид довольно быстро расщепился на две ветви, обе их которых были нотохордами, но млекопитающих породила только одна...
      --Но,-- прервал тогда его лекцию Хэл,-- эволюция просто не может идти по такому пути! Ваши ученые где-то допустили огромную, достойную всяческого сожаления, ошибку. В конце концов, планетология как наука, у вас находится еще в пеленках -- ведь ей не больше ста лет!
      --Ах,-- сказал Фобо,-- ты слишком терроцентричен. Ограничен. У тебя слабое воображение. Твои извилины закоснели и спрямились. Ну попробуй хоть на минуточку допустить возможность того, что в нашей вселенной может быть миллиард обитаемых планет и на каждой из них эволюция идет своим, уникальным путем. Великая Богиня -- большой экспериментатор, и ей быстро надоедает повторять одно и то же. Ну как, представил?
      Но Хэл был твердо уверен, что очкецы ошибаются, и никакие доводы Фобо не могли его сдвинуть с позиций земной науки. К сожалению, им не дано просветиться в лучах мощной и более древней науки союза Гайяак -- они просто не доживут до этого.
      Фобо сдвинул на затылок менингитку с двумя фальшивыми антеннами, символизирующими его принадлежность к Клану Кузнечика. Теперь он еще больше походил на профессора Очкеца -- такой же лысый блестящий лоб, тугие завитки светлых волос на затылке. Особенно сходство усиливал длинный, лишенный переносицы нос, смешно торчавший посередине лица. Под его хрящом были спрятаны две антенны, служившие органами обоняния.
      Да, первого землянина, впервые увидевшего этаозца, можно извинить за его удивленное восклицание. Если только он действительно так сказал (а вот это как раз вызывало у Хэла большие сомнения). Во-первых, сами аборигены называли свою планету Этаозом. Во-вторых, книги о стране Оз в союзе Гайяак были запрещены. Так что единственным разумным объяснением того, что космонавт читал Баума, было то, что он мог купить книгу у буклеггера. Вообще космонавты имели славу (точнее, дурную славу) людей, презиравших опасность и относившихся с весьма слабым почтением к заповедям церкводарства, особенно когда они были не на Земле. Так что ни автор этой легенды, ни тот парень, что рассказывал ее Хэлу, не особо заботились о том, что их могут обвинить в чтении запрещенной литературы.
      Хэл поймал себя на том, что увлекся воспоминаниями, в то время как Фобо все еще продолжил ему что-то говорить. Он заставил себя сосредоточиться.
      --...Этот "козл", как тебя в ярости называл монсеньер Порнсен, что это у вас означает?
      --Это означает человека, не являющегося специалистом в какой-нибудь одной науке, но разбирающегося во всех понемножку. На деле я -- связующее звено между различными учеными и государственным аппаратом. Мое основное занятие -суммировать и интегрировать текущие научные исследования и в обработанном виде представлять их иерархам.
      Говоря это, он как бы невзначай взглянул на статую -- женщины не было видно.
      --У нас наука,-- продолжал он,-- стала настолько специализирована, что общение между учеными даже близких специальностей стало почти невозможным. Каждый из них имеет узкую специализацию, он развивает свои познания, двигаясь как бы по вертикальному лучу, но по горизонтали на тех же уровнях у него нет никакого соприкосновения с другими лучами. И чем больше он развивает и изучает собственную тему, тем больше он отдаляется от других. У него физически не хватает времени, чтобы обработать огромный поток информации в различных направлениях. Наша беда в том, что из двух докторов, занимающихся патологией носа, один глубоко и всесторонне изучает правую ноздрю, а второй -- соответственно -- левую.
      Фобо в ужасе воздел руки к небесам.
      --Но это же заведет науку в тупик. Нет, конечно же, ты преувеличиваешь.
      --Насчет докторов носовых наук -- честно говоря, да,-признался Хэл, пытаясь выдавить хотя бы слабенькую улыбку.-Но, впрочем, не намного. И то, что наша наука уже развивается не в геометрической, как некогда, прогрессии, а гораздо медленней, это правда. У ученых не хватает времени на самое минимальное общение, им больше не помогают открытия, сделанные в других областях, потому что они о них просто ничего не знают.
      Хэл увидел, как из-за статуи буквально на секунду высунулась голова и тут же исчезла. Его прошиб холодный пот.
      Но Фобо никак не хотел уходить и продолжал терзать его вопросами. Теперь его уже интересовала религия Предтечи. Хэл отмалчивался как мог, отвечал скупо, а несколько вопросов просто проигнорировал, тем более, что разговор становился все труднее. Очкец не соглашался понимать и принимать ничего, в чем, по его мнению, отсутствовала логика. А логика была тем светом, который Хэл не смел обратить против того, что с детства слышал от уриэлитов.
      --Все, что я могу тебе сказать, так это то, что большинство людей действительно могут субъективно путешествовать во времени. Но только Предтеча, его брат-отщепенец Противотеча и жена Иуды -- единственные люди, способные перемещаться во времени объективно. И это истина, не вызывающая сомнения. Предтеча не раз предсказывал, что произойдет в будущем, и все его предсказания всегда сбывались...
      --Так уж все-все-все?
      --Ну хорошо, все, кроме одного. Но потом уриэлиты исследовали этот вопрос и признали его многоложной фальшивкой, которую Противотеча исхитрился вписать в "Западный Талмуд" с целью ввергнуть нас в мнимобудущее.
      --А откуда вы тогда знаете, что среди тех предсказаний, которые еще не сбылись, нет других фальшивок?
      --Откуда? Да мы и не знаем. Единственный способ проверить -это подождать, пока придет то время, когда они должны сбыться. ТАким образом...
      --Именно таким образом ты и узнал, что то частное предсказание было сфальсифицировано Противотечей,-- с улыбкой вставил Фобо.
      --Ну да. Но уриэлиты уже несколько лет разрабатывают метод, благодаря которому мы по тайным признакам научимся отличать истинные предсказания от сфальсифицированных. Когда мы готовились к полету сюда, они были настолько близки к решению, что мы буквально с минуты на минуту ждали сообщения: метод найден. Но теперь, конечно, чтобы это узнать, нам придется ждать, пока мы не вернемся на Землю.
      --Чувствую, что этот разговор тебе не по душе,-- сказал Фобо,-- уж очень ты нервничаешь. Вернемся к этому как-нибудь в другой раз. Лучше поговорим об этом городе. Как он тебе?
      --У меня к нему особый интерес, потому что его исчезнувшие создатели были млекопитающими, как и мы, земляне. И мне трудно представить себе причину, по которой они вымерли. Если они были вроде нас (а, похоже, они такими и были), они должны были бы сейчас процветать.
      --Это было очень сварливое, капризное, алчное и кровожадное племя,-- поморщился Фобо.-- Хотя, вне всякого сомнения, среди них было немало порядочных людей. И все же я сильно сомневаюсь, что они перерезали друг друга, оставив пару дюжин на развод, или что всех в одночасье скосила какая-нибудь чума. Нет, здесь было что-то другое, а вот что? Может, когда-нибудь мы и узнаем правду. А теперь пойду-ка я в постель. Что-то устал сегодня.
      --А я -- нет. Пожалуй, поброжу немного еще, если ты не возражаешь. Уж очень здесь красиво, особенно ночью.
      --Напомни мне при случае, чтобы я прочел тебе одно из стихотворений нашего величайшего поэта Шамеро. Если, конечно, я его вспомню и смогу перевести на американский.
      Фобо зевнул во весь четырехгубый рот.
      --Все. Пошел спать. Просто отключаюсь. Да, кстати, у тебя есть какое-нибудь оружие, желательно огнестрельное? Здесь по ночам бродят не только любители древности.
      --У меня в сапоге нож. Другого оружия мне не дозволено.
      Фобо достал из-под плаща пистолет:
      --Держи. Надеюсь, что тебе не придется использовать его, но ведь никогда не знаешь наперед. Мы живем, друг мой, в жестоком мире, полном опасностей -- особенно здесь, в джунглях.
      Хэл с интересом повертел в руках пистолет -- нечто подобное он уже видел в Сиддо, но тогда у него не было возможности разглядеть подробно. Конечно, по сравнению с автоматическими парализаторами и бластерами с "Гавриила" он смотрелся кустарно, но у него было свое очарование. Он не казался пустячком и был похож в чем-то на первые земные пистолеты. Шестигранное дуло не больше тридцати сантиметров длинной, калибр, приблизительно, около десяти миллиметров. В обойме пять латунных патронов, набитых порохом и свинцовой дробью, а в капсюлях, по предположению Хэла, должна была быть гремучая ртуть. Однако у него не было спускового крючка -- палец нажимал прямо на баек, оттягивая его, а на место его возвращала тугая пружина.
      Хэл с удовольствием еще занялся бы изучением механизма, поворачивающего барабан, но ему не хотелось задерживать Фобо. И все же он не удержался и спросил, почему нет курка. Фобо очень удивился этому вопросу. А когда Хэл разъяснил ему, что имеет в виду, этаозец заморгал большими круглыми глазами (довольно неприятное для землянина, особенно с непривычки, зрелище -- очкецы моргают нижними веками), и сказал:
      --Никогда не думал об этом! Но, похоже, это более эффективно, да и металл не так быстро амортизируется.
      --Для меня это очевидно. Но я же -- землянин. И думаю, как землянин. И уже успел заметить (что меня, впрочем, не особо удивляет), что у нас с вами во многом различное мышление.-- Он протянул пистолет Фобо и добавил,-- спасибо, но я не могу его взять. Мне запрещено иметь огнестрельное оружие.
      Фобо посмотрел на него с удивлением, но, очевидно, посчитал, что спрашивать причину этого будет не очень вежливо. А может, он просто хотел спать.
      --Хорошо.-- Он еще раз зевнул.-- Шалом, алоха, добрых снов, и да посетит тебя Сигмен.
      --И тебе шалом,-- ответил Хэл. Он проводил взглядом исчезающую в ночной тени широкую спину и вдруг признался себе, что испытывает странную симпатию к этому жуку, несмотря на то, что они были полностью чуждыми друг другу обитателями разных миров. Да, Фобо по-человечески нравился Хэлу, хоть и не был человеком.
      Хэл убедился, что остался один, и направился к статуе Великой Матери. Но только он ступил в тень ее постамента, женщина перебежала в темноту, сгустившуюся у подножья огромной кучи щебенки, и полезла по ней вверх. Хэл последовал за ней, ориентируясь только по звуку осыпающихся из-под ее ног камней. По ту сторону кучи раскинулось озеро -- серебряно-черное в лунном свете.
      Хэл уже почти догнал женщину, до нее оставалось не более пяти метров, как вдруг она остановилась и заговорила тихим грудным голосом.
      --Baw sfa, soo Yarrow.
      --Baf sfa,-- как эхо повторил он, понимая, что на ее языке это должно означать приветствие.
      --Baf sfa,-- повторила они и после, старательно произнося звуки, перевела эту фразу на сиддо: Abhu'umaigeitsi'i.
      Что действительно означало: "Добрый вечер".
      Хэл остолбенел.
      8
      Ну конечно же! Теперь он наконец-то понял, почему ее слова показались ему неуловимо знакомыми! Ритм ее речи всколыхнул в его памяти недавний опыт работы с крохотной общиной последних франкоговорящих землян в заповеднике Хадсон-бей.
      Baw sfa. Baw sfa -- это, наверное,-- Bon soir*.
      *Добрый вечер (франц.)
      И хотя язык, которым она пользовалась, с точки зрения лингвиста, сильно изменился и выродился, но все же не исказился настолько, что было невозможно определить его корни. Baw sfa. А те, другие слова, которые он слышал в комнате? Wuhfvayfvoo. Должно быть, это -- Levez-vous, что по-французски значит: вставай, просыпайся.
      Soo Yarrow. Может быть, это -- Monsier? Начальная "м" отпала, а французское "е" трансформировалось в нечто, созвучное американскому "у"? Очень может быть. В ее французском были и другие изменения, чисто фонетические. Размещение звука "к" люфт-паузой перед гласной. Оглушение "д" до "т", "л" превратилось в "в". Так, еще что? Кроме того, должны быть трансмутации значений слов и новообразования, вытеснившие старые слова.
      Да, несмотря на все искажения, в этом языке все еже чувствовалась едва различимая галльская основа.
      --Baw sfa,-- еще раз повторил он.
      И подумал, как необычно и странно звучат эти слова сейчас: вот стоят два человеческих существа, встретившихся за сорок с лишним световых лет от Земли -- мужчина, уже целый год субъективного времени не видевший ни одной женщины, и женщина, вынужденная прятаться и дрожать от страха, так как является единственной представительницей своего пола на этой планете. И все, что они могут сказать друг другу: "Добрый вечер".
      Он подошел к ней поближе, и тут же горячая волна смущения чуть не заставила его развернуться и убежать: белизну ее кожи перечеркивали две узенькие полоски ткани -- одна прикрывала грудь, вторая -- бедра. И это было всей ее одеждой! Такого он еще никогда не видел, ни разу в жизни (если не считать той фотографии...).
      Но смущение прошло в ту же секунду -- он увидел, что у нее на губах помада, и застыл в смертельном ужасе: ее губы были ярко-алыми, совсем как у развратной жены Противотечи!
      Огромным усилием воли он сдержал дрожь. Надо рассуждать трезво и спокойно. Эта женщина никак не может быть Анной Менялой, явившейся из глубокого прошлого, чтобы его соблазнить, ведь тогда она не стала бы говорить на этом выродившемся французском. К тому же вряд ли бы она стала заниматься такой ничтожной фигурой, как Хэл -- она бы отправилась прямиком к верховному уриэлиту Макнеффу.
      Теперь осталось разобраться с губной помадой. С приходом Предтечи вся косметика была запрещена, и ни одна женщина не осмелилась бы... Хотя нет. Это касалось только женщин-гаек. Израильтянки, малайки и банту продолжила краситься. Но ведь все они были известно какого сорта!
      А что, если этот алый цвет губ вовсе не краска? И тут у него словно гора с плеч свалилась. Она не могла быть женой Противотечи, как не могла быть и женщиной, рожденной на Земле. А это значит, что она была гуманоидом с Этаоза! Он же сам видел на фресках в руинах таких яркогубых женщин, а Фобо говорил ему, что им была присуща яркая пигментация.
      Но ответ на один вопрос сразу вызвал лавину новых вопросов. Тогда почему она говорит на языке Терры или, скорее, на одном из его диалектов? Который к тому же (Хэл был в этом уверен) сформировался не на Земле?
      Но тут ему стало не до вопросов -- девушка упала в его объятия, содрогаясь от рыданий, и он неуклюже обхватил ее, пытаясь успокоить. Она заливала его слезами и сыпала словами с такой скоростью, что только благодаря знанию, что это французский, ему удалось понять одно-два из них.
      Хэл остановил ее и попросил повторить все сначала, только очень медленно. Она слегка склонила голову к левому плечу и откинула волосы на спину. Он понял, что этот жест характерен для нее, когда она о чем-то размышляет.
      Она заговорила, медленно и старательно произнося каждый звук, но по мере рассказа снова перестала следить за собой и затараторила с прежней скоростью. Ее полные алые губы двигались, словно два существа, независимых от нее и друг от друга, живущих своей собственной жизнью. Хэл, как зачарованный, не мог оторвать от них взгляда, но потом, устыдившись, попробовал смотреть в ее огромные темные глаза. Но и это было для него слишком большим испытанием, поэтому он уставился ей в висок и попытался сосредоточиться на том, что она говорит.
      Ее рассказ был бессвязным, со множеством отступлений и повторений. Многих ее слов он не понимал, и оставалось лишь догадываться об их значении по контексту. Но главное он ухватил: оказалось, что ее зовут Жанет Растиньяк, и что попала она сюда с плато в Центральных горах, где жила раньше с сестрами и тетками -- насколько она знает, единственными представительницами ее вида на континенте. Что она сбежала из плена очкецов, которые прибыли туда с научной экспедицией, поймали ее и хотели отвезти в Сиддо. Что все время после побега она пряталась в развалинах и ближних лесах. Что по ночам она видела много страшного и перепугана до смерти. Что питалась она все это время дикими фруктами и ягодами, да еще тем, что удавалось стащить у местных фермеров. Что она увидела Хэла в тот момент, когда автомобиль столкнулся с антилопой. Да, это были ее глаза, а не антилопы, как он подумал.
      --Откуда ты знаешь, как меня зовут? -- спросил он.
      --Я прокралась за вами и хотела подслушать ваш разговор. Но ничего не поняла, кроме того, что ты отзываешься на имя "Хэл Ярроу". Это было не так трудно сообразить. Гораздо больше меня поразило то, что ты и тот второй мужчина, похожий на моего отца -- гуманоиды. Но я подумала, что, раз ты не говоришь на языке моего отца, значит, ты прилетел не с его планеты.