Тут Болдок и Симон одновременно и одинаково замахали кистями рук, так что со стороны их можно было счесть братом и сестрой, унаследовавшими манеры родителей. Это был миниатюрный сигнал об опасности, о ней же говорило тут же наступившее молчание. Ронни понял: так пугаются, когда кто-то вот-вот сядет на любимого конька, давным-давно известного всей семье и близким друзьям, и обрушится с упреком на евреев, или на педерастов, или на королеву, или на викария, или на твоего брата аристократа, или на твою сестру нищенку, или на твое пьянство, или на твою стряпню. Да поможет леди Бог – даже она вряд ли упрекнет Ронни за наследственность Симон!
– Не от меня, – сказала леди Болдок, вложив в эти слова много твердости, и Симон с Болдоком вновь замахали, но не так решительно. – Любопытно, даже забавно, – тон стал задумчивым, отрешенным, кинематографически философским, – как мы живем всю жизнь среди людей. Даже когда одни (а как часто мы бываем одни по-настоящему?), даже тогда мы продолжаем делать что-то для людей и из-за людей, и это отражается еще на многих других. И все же некоторые, кажется, и не замечают окружающих, не заботятся о них, даже предпочли бы, чтобы тех вообще не было, с их чувствами, требованиями, сожалениями и мечтами. Я знавала такого человека. – Последовала пауза, рассчитанная на эффект, который удался.
Богачи (и некоторые другие) искренне равнодушны к тому, где они находятся, в каком окружении, уместно ли, соответственно ли стилю ведут себя, и готовы без принуждения сказать все, что у них на уме. Вот что должно заинтересовать и психологов, и искусствоведов, выясняющих связь формы и содержания. Часть этих мыслей пришла к Ронни сразу, часть потом. Пока что для него главным было – опущены или нет плечи Симон под черным платьем.
– Ну, тут я не могу ничего прояснить, – сказал он сразу и стремительно. – Но я совершенно убежден, что Симон не такая. Нисколько не соответствует вашему описанию.
Раздался смех миссис Ван Пан – за это время первый заметный звук из другого конца комнаты. Мэнсфилд подался вперед – весь внимание. Лорд Болдок смотрел на всех, словно через дымку. Симон оставалась на месте. Леди Болдок ответила еще более резко, чем предполагал Ронни.
Выпрямившись, она казалась в своей алой штуке с высоким воротником столь же внушительной, сколь неприятной.
– Вы говорите мне, что знаете мою дочь лучше меня?
– Не во всем, конечно, нет. Но в этом отношении, пожалуй, знаю. Она любит людей, и у нее есть чувства. Тут нет сомнений.
– Мистер Апплиард, завтра вы уезжаете, и нам не придется много разговаривать. Рада этому. И остаток вечера мы можем провести врозь, верно? Тебя я тоже не хочу видеть, Мона.
Десять минут спустя Симон лежала голая, но отвернувшись, на розовой постели. Она пока ничего не сказала. Было около десяти, и воздух позднего лета был приятно прохладен. Ронни не особенно раздумывал – завтра на корабле, а потом на самолете времени для этого будет с избытком. Он без любопытства глянул в окно и увидел луну, скалы, деревья, море. Вид был, пожалуй, претенциозно ПУАНТИЛИСТСКИМ из-за проволочной сетки. Ладно, какой есть. Он разделся, почистил зубы и лег в постель. Симон повернулась к нему.
– Прости, что я расстроил твою мать.
– Она не расстроена, просто рассердилась. Молчи.
Трепещет, но напряжения нет. И трепещет не по-старому. Она коротко поцеловала его и вздохнула. Судорожно глотнула. Потом обвила себя его рукой и прижала ее к своей груди. Сделав это, затрепетала еще больше, но снова не так, как прежде, и не напрягаясь. Ронни хотел верить, но он мог только сомневаться. Все шло очень быстро и необыкновенно до заключительной фазы, которая была очень медленной и тоже необыкновенной. Потом Ронни обнаружил, что вспотел, как толстяк в турецкой бане, а дышит, словно пробежал в гору милю, спасаясь от разъяренного быка. Потребовалось минут сорок, чтобы тело успокоилось, и он был изумлен. Вспомнил, как боролся с собою, чтобы сделать это насколько мог быстрее и безболезненней для Симон, – подобно, скажем, короткой утренней прогулке по английскому лугу. Тогда почему?… Возможно, он стареет. Нет. Уж если что-нибудь чувствует, так вернувшуюся молодость. Словно в старые времена, в эпоху мисс Дженингхэм и ее сверстниц.
– Ну как? – спросил он, когда мог спросить. Хотел напомнить договор в Пустосе, но в последний миг удержался.
– О, Ронни, чудесно. Я хочу сказать, что сделала тебе приятно.
– А самой было приятно?
– В первый раз за все время это не было ужасно.
– Но нисколько не приятно?
– По-настоящему нет. Но я не против, и ты ведь тоже. Это было так не ужасно, что почти, почти потрясающе хорошо. И только подумай, Ронни. Если это совсем не ужасно, то когда-нибудь может понравиться, верно?
– Конечно. Должно! Теперь каждый раз будет все лучше и лучше. Увидишь.
– О, Ронни, я хочу спросить кое-что, пока не забыла. Почему ты сказал маме, что я не знаю, чего хочу?
– Да, меня это тоже заботит. Я, по правде, не знаю, почему сказал так, но мне казалось, что сказать нужно именно это. Плохо, когда говоришь банальности, верно? Ты ведь считаешь, что знаешь, что тебе надо?
– Спорю, что знаю. И всегда знала. Хорошего парня, чтобы весь был мой. Что может быть проще? Хотеть, конечно. Получить – другое дело.
– Ну, ты пыталась получить его чертовски глупым способом, нет?
– Я знаю, я знала все время, но другого пути не нашла. Я так боялась, что заметят, как меня страшит эта штука, и старалась казаться неистовой. Все равно как если продаешь очень надежную машину, то разъезжаешь туда и сюда, чтобы показать, какая она безопасная. Ну, так делают.
– Да, делают. Я хочу закурить.
– Давай. И ты знаешь, получилось. В каком-то смысле. Вот что забавно.
– Да? Что получилось?
– Ну, хочу сказать, никто не замечал. Что я считаю это ужасным. Пока не пришел ты, Ронни, разве не досадно, что люди должны заниматься сексом?
– Нет. Как бы то ни было, что ты хочешь сказать?
– Было бы куда легче, если б каждый занимался сексом сам, а потом можно было разговаривать и любить друг друга. Вроде еды. Еда ведь не та штука, которую нужно ДЕЛАТЬ кому-то.
Ронни опустил сигарету:
– Слушай, милая.
– О, милый! Да?
– Это все вздор. Верно?
– Да, должно быть.
– Потому что ты получила парня, и он весь твой. Надеюсь, он тебе нравится.
– О да, он чудесный. Но будет нелегко.
– Да, я знаю.
– Понимаешь, есть мама.
– Знаю.
III. Форт-Чарльз
РОННИ Апплиард стоял возле своей пары чемоданов в аэропорту «Форт-Чарльз», ища взглядом рыжего Дворецкого. Не было и следа его. Пять часов вечера – рановато для того, кто начал пить, даже для того, кто готов напиться и медлит выполнить намек сэра Сесиля: «Ээ, вы бы, ээ». Вряд ли сэр Сесиль или еще кто-нибудь из Малакоса ожидались здесь сейчас или через полгода, разве что они сопровождают леди Болдок в поездках почти без отдыха, чтобы у леди всегда под рукой были толстосумы. Но и Симон не видать. Это было естественно и немного зловеще.
Рядом дюжина белых садились в «лимузин» – длинный автомобиль, хитро отталкивающий всякую мысль о выродившейся модели омнибуса. Раскрашенные, как игрушки, машины заполнялись и отъезжали. Несколько пожилых пар, прибывших сюда ради Дня благодарения, как, в сущности, сам Ронни, в сопровождении своих несчастных отпрысков ковыляли к стоянке. За ними следовали чудовищно нагруженные негры-носильщики. Трое из них поравнялись с Ронни, дружно повернулись и поглядели. Казалось, они, уверенные, что он не черный, сомневались, какого же он цвета. Зеленого, наверно. В прыжке через океан тошнотворнее всего была реакция стюардессы, узнавшей, что он, как она и догадывалась, Ронни Апплиард. Она спросила, знает ли он Билла Хамера. Но некоторое время назад, когда пересекали горы, была гнусная болтанка, а капитан еще больше напугал пассажиров, заявив, что все нормально.
Ронни почти болезненно переносил вопросы о Хамере, ублюдок стал уже частью его жизни. Хотя не совсем. Пришлось подавить стон, увидев Хамера самого в сопровождении носильщика. Он уверенно вынырнул из вращающейся двери, огляделся, увидел Ронни, дружески улыбнулся и зашагал навстречу. Ронни кивал, махал рукой, улыбался в ответ и пережевывал воспоминание о том, как осчастливил стюардессу, сказав, что встречает Хамера в Кеннеди и летит с ним на Юг, но она огорчилась, узнав, что расписание не позволит и взглянуть на него.
– В порядке? – спросил Ронни.
– Именно. Чемодан чуть не заслали в Нэшвил.
– Где это?
– Нэшвил… Господи, не знаю. Флорида, Миссури или еще где-то.
– Нэшвил – это в Теннесса, сэр, – сказал носильщик.
– Без сомнения, дружище, – сказал Хамер, недоплачивая ему с шиком богача, – без сомнения. А как насчет транспорта?
– Взять вам машину, сэр?
– Нет, нет. Все. По крайней мере надеюсь. Ронни, вы говорили…
– Он будет здесь.
Через пять минут «он» был, с ним шофер-негр в сиреневых перчатках. Сам дворецкий был в тартановой, удивительно скромной куртке, ее клетки и полосы терялись в синем пуху, не ослепляя наблюдателя. Он сорвал попытку Ронни показать, какие они старые друзья, бурно приветствуя Хамера и сказав, как наслаждается его передачами, когда удается посмотреть. Плохое предзнаменование! Ронни слышал, что недалеко отсюда южане понесли одно из ужасных поражений в Гражданской войне, и чувствовал, что обречен идти по их стопам.
Ронни и Хамер уселись сзади в черном «ягуаре», как некогда в смиренном «гауке» в вечер приема у Райхенбергеров. Три месяца прошло; казалось, не очень много, но сам вечер представлялся ужасно далеким. Ронни подсчитал, что после встречи с мисс Квик проделал больше десяти тысяч миль. Если идти очень быстро, двадцать четыре часа в сутки, на это и уйдет как раз три месяца. Время от времени он так и чувствовал. Сейчас тоже. Бросить передачу дважды с коротким уведомлением было не только жестоко по отношению к бородатому вельветовому Эрику, но и означало кучу настоящей работы для головы и для ног. Что он найдет в итоге своей поездки – другой вопрос.
Ронни гадал, сколько придется ждать, пока удастся это выяснить. Оставив аэропорт, машины взобрались на великолепное шоссе, по которому неслись бесчисленные авто к Мексиканскому заливу. Остановка в пути казалась маловероятной. Зданий не было видно. Только зелень, рекламные щиты, немного деревьев и в отдалении огромные выпуклые конструкции из белого металла инопланетного вида.
– Громадная страна, – сказал Хамер. – Слушайте, скоро ли я смогу отсюда смыться?
– Не знаю. Я – в воскресенье утром.
– Мне надо быть в Нью-Йорке в субботу, чтобы наладить эту штуку – «Марго и Руди».
– Я думал, вы сделали это вчера.
– Только часть. Тут, понимаете, не Би-би-си, или Редфузион, или старая L.C.M.
Великое Американское Телевидение все пытается ухватить то, что у нас было десять лет назад, гадает, что делать с принципом «реакция – кадр» и прочим. Много с ними работали, Ронни?
– Нет, не очень.
– Счастливчик. Я, во всяком случае, постарался сделать, что мог, а то бы сюда не приехал.
– Да, так вы говорили. Когда вы это используете?
– Смотря как пойдет. Что вы думаете?
– О чем?
– Ну, я не могу сказать, что разбираюсь по-настоящему в НИХ, не знаю, с какого бока подойти к НИМ. Я уж думал, может быть, вы…
– Я ни с кем из них никогда не встречался.
– А-а. Сколько еще этой чертовой езды, по-вашему?
– Мы въедем в город через минуту, сэр, – сказал дворецкий, повернувшись на сиденье настолько, что казалось, будто он, как ребенок, стоит на коленках. – Будет центр, а за ним всего две мили. Можно, мистер Хамер, если вы не против, спросить вас, какие главные технические проблемы у лица, ответственного за телепрограмму вроде вашей?
Хамер прищурился:
– Вы имеете в виду подготовку к передаче или во время передачи?
Ронни не слушал. Несколько секунд он ожидал, что Хамер мягко, но решительно уклонится от беседы. Потом понял, что ублюдок воспользуется очевидным шансом подмаслить человека, наверняка распоряжающегося выпивкой в ближайшие трое суток. Затем спросил себя, почему Хамер из кожи вон лезет, чтобы счет в их борьбе стал 2:0? Не для того же, чтобы показать дворецкому соотношение Хамера и Апплиарда – оно уже выявлено во всем блеске. Ради шофера? Что бы Хамер ни болтал об АПАРТЕИДЕ и все такое, сомнительно, чтобы какой-то негр показался ему человеком, у которого на руках козыри. Привычка? Или желание подчеркнуть высоту, с которой он спустился, чтобы сдержать обещание?
Конечно, любой, приезжая сюда, спускается с какой-то высоты. Внезапно появился город; вернее, они двигались по дороге в шесть рядов мимо кемпингов, бензоколонок, закусочных, похоронных бюро, клубов здоровья, коктейль-холдов, кондитерских и прочих заведений, немыслимых в Англии, как всем известно. Многоцветный неон нападал и обольщал с такой силой, что опровергал мнение, будто звуковая реклама вытеснила зрительную. СОТНИ ЯРДОВ ЭТОГО ЧТИВА хватит на много часов. Все это выглядело гнусно, и Ронни поклялся бы, что видел такое прежде как часть беспристрастного отчета об американской цивилизации. Они проехали синагогу в стиле ранчо, деловые районы, остались только жилые кварталы среди лужаек.
Хамер решил, что сделал достаточно, чтобы стакан его не пустовал. Он не знал, как трудно добиться у леди Болдок выпивки вне установленного времени – чтобы получить в этом случае немного бренди, требуется всестороннее обследование и надежное медицинское заключение о сердечном приступе. Теперь Хамер хотел выяснить кое-что у сидящего рядом юного пройдохи. Он не ответил на вопрос дворецкого о будущей роли ти-ви в образовании и прошептал:
– Слушайте, Ронни, мы через минуту, наверно, приедем – зачем эта баба меня пригласила?
– Я сказал вам все, что знаю. Она хочет, чтобы вы сделали свою передачу о толстосумах снова и вставили туда этого греческого засранца так, чтобы он знал, что обязан этим ей.
– Все равно не пойму, зачем мне приезжать в такую дыру из-за пятиминутного разговора, который можно великолепно провести в баре «Ритца» или в ее берлоге на Итон-сквер.
– Ей не важно, сколько стоит другим сделать то, что она хочет. И, кстати, вам это не стоит ничего, во всяком случае, деньгами. Не говорите только, что потратились на дорогу.
– И не мечтал сказать вам это, Рон. Но вы в игре!
Ронни засмеялся.
– Вы не знаете таких, как она, Билл, – сказал он, подчеркивая интонацией двусмысленность фразы и улучшая счет до 2:1. – Всю жизнь учится беречь свои деньги.
– Мм. И вся эта каша, только чтобы ошарашить Васи – как его там?
– Превзойти его. Стать звездой. Понимаете?
– Мм. Подозреваю нечто побольше. Как бы то ни было, с ее деньгами и делами в Европе и повсюду зачем ей тратить время на эту духовную пустыню? Судя по тому, что я вижу, это нечто вроде дождливого уик-энда в Уотфорде. Вы, вероятно, знаете, я – из Южной Англии и удеру, как только куплю билет на поезд, подняв такую пыль, что зада моего не увидите.
– Согласен. Но дело в том, что она ужасно богата лишь по нашим меркам, не по-настоящему несметно, как, скажем, Василикос. Я делаю вывод – я, пожалуй, делаю вывод, – сказал Ронни, подчеркивая свою способность ДЕЛАТЬ ВЫВОД, – что она выложила за акции такую кучу денег – у вас волосы стали бы дыбом. Умная баба, но твердолобая.
– Ну и что?
– Здесь она – королева. Много денег не получит, но все же что-то получит, а славы будет больше: Европа! Замужем за английским лордом! Понимаете, Билл?
Хамер, видимо, задумался. Наступали сумерки, оживляемые уличными фонарями, автомобильными фарами и прочими источниками света, стоявшими там и сям у домов, мимо которых авто проезжало. Дома постепенно становились выше и отступали от шоссе вглубь, и вдруг чуть ли не на горизонте показался дом, с виду губернаторский. Теперь все было в порядке. Машина свернула и понеслась сквозь рощу дубов и каштанов, на которых, видимо, когда-то было много листьев. Хамер наклонился к Ронни.
– Последний вопрос, старина, – прошептал он. – Зачем вам это?
– Что?
– Понимаете, я недавно отклонил приглашение посетить нашу славную леди Б. в Соединенных Штатах Америки. – Хамер говорил теперь подчеркнуто правильно, не так, как прежде выражались'оба, но по-прежнему агрессивно. – Что, если вы вдруг не сумеете уговорить меня передумать? Мы бы посидели за выпивкой и обсудили, как я появлюсь в прославленной программе «Взгляд». Поймите меня правильно, Рон, – продолжал он обычным тоном. – Мы, конечно, знаем, что так или иначе вы пригласите меня. Я имею в виду только – когда. – Он соблаговолил понизить голос: – Как я понимаю, дочь?
– Да-
– Серьезно?
– Да.
– Женитесь?
– Если смогу.
– Господи, я представляю, что вы можете здесь преуспеть, хотя никто не знает, верно? Она стоит того, чтоб ее оседлать?
– Дикая кошка! – сказал Ронни, отбросив лояльность.
– Понимаю. От некоторых аристократок будешь прыгать в постели до потолка. Ну, все это. – Он обвел рукой громаду дома, ко входу которого автомобиль пробирался сквозь легион других машин. – Все это тоже, а? Удачи вам. Смотрите только за мамой.
– Как ястреб.
Ронни и Хамера высадили перед двухэтажным портиком, где были расставлены по наитию греческие колонны («Боже, – подумал Ронни, – опять! Только не здесь!»). К портику вела широкая лестница. Взобравшись по ней, они оказались в огромном холле под куполом, украшенным цветным стеклом. На стенах были изображены древние американцы, которые клеймили что-то, и еще более древние, которые стреляли во что-то. Повсюду в холле на безупречном ковре какого-то грибного цвета и в открывающейся слева комнате стиля ампир стояли кучки современных американцев, которые пили что-то. Современные американцы другого сорта, в белых куртках, двигались среди них, предлагая выпить. Спустя пять секунд появилась леди Болдок; ее черные волосы были взбиты выше обычного, и на протянутой правой руке колец было больше, чем когда-либо. Эту руку поцеловал Хамер. Ронни довелось в знак его более низкого статуса пожать безвольную левую.
– Билл, как чудесно. Подумать только – сколько вы проехали! Милости просим в «Широкие Луга». Ронни, хелло. Вы, наверно, до смерти устали. Как Марго и Руди? Разве это не самая впечатляющая пара в мире? Теперь, конечно, если вам хочется одного – полежать часок-другой, только скажите. Но здесь уйма людей, которые до смерти хотят встретить вас, ваш уход будет скандалом. Нужно дать вам выпить – в чем дело?
Прежде чем его оставили одного, Ронни шутливо спросил:
– Где мой старый друг мисс Квик?
– Мона? – Мгновенное, но заметное изумление было превосходно сыграно – словно газовщик попросил показать ему Рембрандта. – О, где-то здесь, по-моему. Посмотрите наверху, в гостиной. Билл, обещайте не очень сопротивляться, если попрошу быть поласковее с моими друзьями. Видит Бог, это не самые интересные люди на свете, но с некоторыми я росла. А потом мы с вами просто пойдем и…
Когда Жульетта Болдок увела Хамера, Ронни мысленно договорил, куда они пойдут и что сделают. Он взял с подноса виски и воду, которые хотел, и получил бумажную салфетку, которой не хотел. Сражаясь за Симон Квик, он в придачу узнал, почему тот, кто много пьет, много пьет. Он закурил. Потом двинулся. Ноги его обрели крылья, когда он увидел в нескольких шагах лорда Болдока. Тот, видимо, принюхивался. Вот вам, пожалуйста, в самый раз! В гостиной, где была уйма глупых розовых стульев и картины, вышитые какими-то бездельницами, Ронни увидел Биш, беседующую с другими существами того же пола, возраста и типа. Поиски увенчались успехом, когда он переменил курс. В конце комнаты открытые стеклянные двери в зеленых адамовских
рамах выходили в оранжерею, полную, даже переполненную обычных штук, – столько было гераней, и бугенвиллей, и свинцового корня, что для людей оставалось мало места. Но двое здесь были. Симон, в брюках, в вельветовом брючном костюме, стояла спиной, что напомнило Ронни их первую встречу. Но с нею был не разъяренный краснолицый Джордж Парро, а улыбающийся и гримасничающий Студент Мэнсфилд.
Конечно, дурак ты! – мгновенно сказал себе Ронни. Конечно, ДУРАК ТЫ! Так вот почему она так долго оставалась в Греции, писала только дважды, и то ничего не говорящие открытки; приехав на неделю в Лондон, была в постели безнадежна, как никогда; уехала с Болдоками в Ирландию, где Чамми охотился, оттуда совсем не писала; когда он прилетел без спроса и пытался затащить ее в постель в отеле «Брэ», ссылалась на нездоровье; после возвращения в Лондон все четыре дня до отъезда сюда была недоступной. Он был близок к догадке, он, в сущности, знал истину, но думал, что в Симон еще столько искреннего, думал, как она мается в постели, как не хотела ехать в Ирландию, как страдала, потерпев фиаско в «Брэ». (Он и сейчас пытался так думать.) Ладно, их развела мамаша и нажимала на нее все время. Но он думал, что достаточно случая, и матушкина блокада рухнет. И этот случай выпал в виде звонка леди Болдок из Ирландии. Сформулировано было очень аккуратно.
– …Вы полагаете, что можете добиться приезда мистера Хамера?
– Я постараюсь, Джульетта, но, как вы знаете, он очень занят.
– Конечно. На нем такая громадная ответственность, но я надеюсь, что вы пустите в ход абсолютно все…
– Разумеется, я…
– …ибо, если мистер Хамер не сможет приехать, я выберу иной план на День благодарения, и, боюсь, для вас там не будет места. Надеюсь, Ронни, вам понятно.
О да. Теперь он понимал практически все, даже маленькую загадку, которую не решал со времен Малакоса: что, по мнению леди Болдок, он думает о своей роли там. Ответ: думает, что приводит в действие свой план жениться на Симон, а на деле она благодаря ему будет счастлива (или не слишком несчастна), покуда Мэнсфилда не проверят, не исследуют и не убедят жениться на двадцатишестилетней психопатке, что бегает по Лондону босиком. Но почему Ронни здесь? Если Хамер за сорок восемь часов попался на крючок, как смог доложить Ронни, то наверняка можно обойтись без самого Ронни. Со временем найдется ответ и на это.
Примерно полминуты он все это обдумывал, одновременно решая, не подбежать ли к Мэнсфилду и треснуть его, чтобы тот хоть немного понял чувства Ронни. Может, стоило бы, но тут Симон, и странно, но в присутствии Мэнсфилда не хотелось иметь с ней ничего общего, даже подойти к ней, заполучить ее без спутника – вот в чем проблема.
Тут Ронни почувствовал на себе взгляд сбоку. Это смотрел краснолицый Джордж Парро. Увидев Парро во плоти после того, как сходные обстоятельства напомнили об их последней встрече, Ронни чуть не застонал. Но Парро подошел и пожал Ронни руку, назвав его по имени. Ронни ответил тем же. Потом заметил, что Парро глядит на него с несколько презрительным сочувствием.
– По-моему, это впрямь забавно, – сказал он, растягивая слова по-американски: «за-а-бавно».
Ронни инстинктивно стал британцем:
– Что именно?
«Ах, Ронни, старина!» – казалось, хотел сказать Парро, но заговорил откровенно:
– Ирония судьбы, если можно так определить это. Сейчас вы в точности на моем месте. Если учесть, что смотрите на типа, которому предназначено сменить вас. Странное у вас ощущение, верно?
– Да. Слушайте, мы можем поговорить с минуту?
– Я бы сказал, мы это уже делаем, мистер Апплиард.
– Вы меня понимаете. Где-нибудь в сторонке.
Две минуты спустя они сидели где-то наверху, вероятно, в туалетной для гостей, за закрытыми дверями. На низком столике между ними был серебряный поднос с восемью или девятью стаканами виски. «Может быть, не все понадобятся, – объяснял Парро, пока гнал перед собой вверх по лестнице слугу с этим грузом, – но никогда не знаешь». Теперь он начал:
– Ладно. Я никогда не был обручен с Симон. Никто, наверно, не был. Это попало бы в газеты, а главное, разрыв – тоже. Мы это понимали. Вы заходили так далеко?
– Нет.
– Нет. И не могли. Вы не были серьезным кандидатом. Просто дружок. Вы небогаты. Должно быть, гонитесь за деньгами Симон, мистер Апплиард?
– Началось с этого, но потом я влюбился.
– Да-а, пока не влюбились слишком сильно, я вам скажу кое-что. У Симоны нет ни гроша. Возможно, было от отца, но теперь это у Джульетты. Вроде опеки. Это должно огорчить вас. Сожалею. – Вид у него был не столько сочувственный, сколько презрительный. Он с шумом выпил виски, грохоча льдом. Ронни был оглушен, и это на время ослабило боль от новости. Он тупо сказал:
– Ей придется передумать. Я имею в виду Джульетту. Она никогда не обездолит Симон.
– Поскольку озабочена благосостоянием дочери? В жизни не видел, чтобы так ошибались в людях!
– Я не это имею в виду, – сказал Ронни, оправляясь от удара даже скорее, чем пустел стакан. – Джульетта не может допустить, чтобы Симон перестала быть богатой и оказалась вне ее мира, ее орбиты. Она потеряет контроль над дочерью. Так не пойдет.
– Мм. Тут, мистер Апплиард, вы попали в точку, спорить нечего. Знаете, Джульетта мне не очень нравится. Это она развела меня с Симоной; наверно, так поступала со всеми. А мы с девочкой ладили неплохо.
– В тот вечер было непохоже.
– Конечно, но я не знал, что Симоне было так велено. По крайней мере внушено. – Парро начал второй стакан. – Цели своей вы, по-моему, не достигнете, даже когда рак свистнет, но желаю удачи. На вас мне наплевать, но я рад всему, что может причинить моему старому другу Студенту хоть маленькую неприятность.
– Вы его хорошо знаете, да?
– Черт возьми, мы почти росли вместе. Он родом отсюда. Провел несколько лет на Востоке, избавляясь от акцента, хлопковый ублюдок.
– Слушайте, – сказал Ронни возбужденно, – что это за два злосчастных дельца?
– Не понял.
– Извините: некий Сесиль Сакстон говорил мне, что…
– Старина Сесс? Слушайте, разве не чудный старикан? Говорит словно один из героев Вудхауса,
а сам – сын инженера в Лидсе. Он тоже избавился от акцента, и удачно. Я пытался заставить его говорить по-старому, и, знаете, он забыл. Не мог больше. Потрясающий старик. Но я перебил вас.
– Пожалуйста! В общем, Сакстон сказал, что Мэнсфилд был замешан в двух сварах или скандалах. Он назвал их злосчастными делами. Одно с матерью Мэнсфилда, что-то с дарственной. Другое было, когда он служил в армии, в Германии.
– О Господи! – Парро ухитрился сердечно расхохотаться, ничем не показывая, что Ронни теперь ему нравится. – Студент с матерью никогда не ладили. Честно говоря, на старуху мне было наплевать. Приехала из Бостона и подчеркивала это.
Ну, она, наверно, думала, что Студент смягчится, если передать ему состояние, пусть верховодит и тратит деньги скорее, чем можно сосчитать. Да и налог на наследство ее здорово тревожил. Итак, настал день, когда все бумаги были подписаны, и пока авторучки укладывались в карманы, Студент спросил: «Это означает, что дом и все теперь мое, мама?» И она ответила: «Чертовски верно, сынок». И он сказал: «Ладно, мама. Пошла вон!» Вот злосчастное дельце с матерью.
– Боже! – сказал Ронни. – И она ушла?
– Не сразу, нет, но в конце концов ублажила его, вернувшись в Бостон. А потом ублажила еще больше, испустив дух как раз через три месяца. Другое дельце было давно, по-моему, в пятьдесят пятом. Лейтенант Студент Мэнсфилд – кстати, знаете, почему ему дали это дурацкое имя?
– Чудное какое-то.
– Чтобы помнил, что в жизни вечно учатся. Можно сказать, что он это усвоил. Ну, лейтенант Мэнсфилд обосновался в немецком городке, забыл название. Старик его был еще жив и давал ему на содержание несуразно мало. И Студент начал пополнять свои доходы. Продавал колбасникам американский газолин, сигареты и прочее, но заработать много не мог. И Студент объединился со своим сержантом. Они стали поджидать на безлюдных поворотах дороги местные машины, именем американской армии останавливали, если приличные, и говорили шоферу: «Вылезай, майгер, и иди пешком. Но на память отдай нам кошелек и часы». Они наставляли на майгера револьверы так уверенно, что он исполнял просьбу. Потом привозили машину к приятелю Студента, и тот давал им кучу марок. Они делили – две трети Студенту (за идею) и треть сержанту. Ну, в конце концов американская армия, разумеется, узнала, что происходит, и взбесилась всерьез. Так что Студент перестал быть офицером и его посадили за решетку для пущей острастки. Сержанту тоже пришлось плохо. Наконец Студента отправили домой, казалось, что перспективы у него не блестящи, но вовремя умер старик (говорят, из-за подвигов сына и реакции начальства). Как бы то ни было, с финансовыми проблемами Студенту стало заметно легче. Вот злосчастное дело в Западной Германии.
– ГОСПОДИ! – Ронни случалось чувствовать, что его поведение может нравиться не всем, да и он не привык кого-либо осуждать, но сейчас был очень близок к этому. Его волновали не столько поступки Мэнсфилда, сколько возможность выкрутиться, выйти сухим из воды. Как ему удалось? Тут без серьезной поддержки не обойтись! Ронни допил виски и сказал:
– Но как он вылез из всего этого? Настолько что Джульетта избрала его мужем Симоны? Она ведь знает эту историю.
– Конечно. И Симона знает. Все знают. Понимаете, он богач. Значит, принадлежит к узкому и сплоченному кругу, нечто вроде системы взаимной обороны. Их так мало, что если один выпадет, будет похоже на пустой стул за столом. Так что выкрутиться можно почти всегда, если ты богат. И ты будешь котироваться на брачном рынке выше всех, что бы ты ни сделал и даже не смог сделать.
– Даже если…
– Черт побери, может быть, врут, но давным-давно, куда бы вы ни пошли, везде говорили о Студенте. О свиданиях двух парочек, где второй парень, исполнив свой долг, работал и за Студента. И, мистер Апплиард, если подумать, в данном случае импотенция это плюс: ведь лучшего для девушки, которая не хочет, чем муж, который не может, не придумаешь!
– Как я понимаю, вы с ней спали.
– Нет, до этого не дошло, уж не знаю, что она вам говорила. Мы решили уехать вместе, наложив табу на секс, чтобы она могла расслабиться и лучше узнать друг друга. Но, как вы хорошо знаете, этого не случилось. Не будем вспоминать. Аппи, дружок, вы, по-моему, сидите в дерьме, но если можете чем-нибудь досадить Студенту, я вас поддержу, не сомневайтесь. Теперь пойдем и накачаемся.
