Я хочу сейчас

      – Ты еще девушка, так?
      – Если будешь нападать на меня, уйду.
      – Но, Симон, нельзя оставаться глупым ребенком. Просто ответь на мой вопрос разумно. Ладно, допустим, что ты не девушка. Сколько мужчин у тебя было?
      – Сотни.
      – Сколько именно, Симон?
      – Сорок четыре. Я вчера считала.
      – Боже всемогущий! И меня считала?
      – Нет. Но это не так много. С тех пор как я начала, было примерно четыре в год. Спорю, что год тебе показался бы здорово длинным, если б не удалось заполучить четырех новых девушек. На каждые три месяца только одна, понимаешь?
      – Да, понимаю. Ты всегда сама приставала к парню, как сегодня ко мне?
      – Нет, – просипела она с обидой.
      – А что тебя заставило зазывать меня?
      – Симпатичным показался.
      – Но почему ты не могла подождать, чтобы все пошло своим чередом? Если у тебя было хоть четверо мужчин, не то что сорок четыре, ты должна была знать, что тебя закадрят, и скорее раньше, чем позже. И еще, для чего эта смехотворная история, когда ты потребовала у миссис Райхенбергер кровать? Какого, черт возьми, ответа ты ожидала?
      – Добрый вечер, Уэйтекер.
      Ронни уставился на него, но расслабился, увидев седеющего парня в ливрее швейцара, пробурчавшего что-то сердечное, но невнятное, пока они поднимались по ступенькам к ближайшей двери.
      – Слушай, Симон, почему ты так поступила у Райхенбергеров? Давай – почему?
      – Не знаю, я хотела тебя.
      – Нет, не хотела: это было очень…
      – ХОТЕЛА.
      – Слушай, бьюсь об заклад, у меня дома ты только и ждала, чтобы все поскорее кончилось. Если ты признаешь это, мы можем найти общий язык, иначе…
      Она начала говорить с какой-то потугой на эмоции, но тут на дороге что-то внезапно взревело, заставив ближайшие окна зазвенеть, поглотив все ее слова. Промчался, направляясь к центру, огромный грузовик. В уличном свете казалось, что груз его состоит из полдюжины унитазов без сидений – несомненно, остатка гораздо большего числа, уже распределенного по туалетам столицы. Симон закончила много раньше, чем можно было разобрать слова.
      – Что? Что?
      Она энергично замотала головой.
      – Что ты сказала?
      – Неважно. Не могу повторить.
      – Но ты должна… – Он остановился, увидев пристальный взгляд. – Что?
      – Так просто. Я могу снова увидеть тебя, Ронни? Он сделал вид, что размышляет.
      – Если на самом деле хочешь.
      – Конечно, на самом деле хочу! – Для нее это было самое пылкое утверждение. – Поднимись и поздоровайся с мамой. О… но к тебе придет эта девушка.
      Ронни уже разделил свою задачу пополам. С менее важной проблем не было. Сейчас десять двадцать. Толстуха Сусанна привыкла, не найдя его дома, как уславливались, поджидать в «Белом льве», где китель и усы будут одарять ее сальными любезностями столько, сколько понадобится, до одиннадцати тридцати по крайней мере. Другая половина задачи требует большего внимания. Сведений мало, но можно вычислить: шансов на то, что миссис Райхенбергер не успела поболтать по телефону с мамой (которая, вероятно, находилась дома), было не больше двадцати процентов. Вряд ли леди Болдок встретит с распростертыми объятиями соучастника столь неприятной истории, ясное дело. Но такой поворот мелодии нужно встретить не мешкая. Вот он, мир его будущей тещи. Было бы непростительной ошибкой оставаться хоть на секунду незамеченным на его задворках. Ронни, в сущности, предвкушал, как бросит на маму все свои нерастраченные резервы искренности.
      – Нет никакой девушки, – сказал он. – Я тогда говорил, просто чтоб заставить тебя уйти. Боюсь, был груб с тобой.
      – А с чего ты передумал?
      Он и к этому вопросу был готов:
      – Да так, пустяк. То, как ты сразу собралась уйти, когда я сказал, что кто-то придет. Я подумал, как это… честно и благородно. Боюсь, не могу объяснить лучше. Звучит ужасно…
      – О, Ронни! – Она подпрыгнула и звучно поцеловала его, как ребенка, возле уха. – Идем теперь к маме. Она ужасно милая. Тебе понравится.
 
      Когда Ронни и Симон вошли в холл Болдоков, там был только маленький рыжий дворецкий, который впустил их, но через секунду холл стал заполняться пожилыми джентльменами в смокингах. Они курили сигары и громко разговаривали. Каждый выглядел значительной особой, и Ронни кое-кого узнал: владельца стадиона, издателя воскресной газеты, изобретателя множества соусов и приправ, строителя зданий и эстакад (хотя строит их довольно медленно). Большинство гостей посмотрело на Ронни, решая, стоит ли он внимания, а затем ни разу не удостоило взглядом. Он повернулся спросить Симон, куда идти дальше, и, обнаружив, что она исчезла, стал заворачивать за угол коридора, опережая вожаков оравы в черном. Замыкали их ряд лорд Болдок, легко узнаваемый благодаря фотографиям в прессе, и краснолицый тип, которого Ронни узнал еще легче, так как видел у Райхенбергеров. Узнавание было взаимным. На Ронни взглянули почти с той же ненавистью, и он услышал голос, протрубивший что-то на каком-то заокеанском диалекте. Болдок, хотя явно был не старше спутника, от этих слов как-то одряхлел, нахмурился, словно впадая в отчаяние, обнажил верхние зубы и еще более ссутулился, чтобы приблизить неестественно маленькое ухо к устам говорящего. Во всяком случае, своими ужимками Болдок принудил краснолицего продолжать путь, хотя тому, видимо, хотелось подойти к Ронни и сцепиться с ним. Слава Богу, пронесло, а пара, все еще разговаривая, достигла угла и скрылась из виду. Ронни успокоился. Напороться здесь на краснолицего он совсем не ожидал. Этот тип должен был просто летать, чтобы попасть туда, где у него смокинг, переодеться и прибыть, не опоздав, на обед с матерью девушки, только что отказавшейся ехать с ним в Сардинию. Возможно, он сумасшедший.
      Зал был большой, квадратный, со множеством хрусталя и стекла, но прежде чем Ронни оценил его великолепие, Симон вернулась с мамой, которая заговорила еще издали:
      – Мистер Апплиард, как мило с вашей стороны привести мое ужасное дитя домой. У меня сейчас был прелюбопытный и несколько неприятный телефонный разговор о ней. Я мало что поняла, но, в общем, он был неутешительным, впрочем, не будем сейчас думать об этом. Замечательно, мистер Апплиард, что вы здесь. Я вас часто вижу по телевизору, когда бываю в Лондоне, и чувствую, что знаю вас. Какая у вас замечательная передача! У нас в Америке нет ничего подобного. Нам есть чему поучиться у вас. Боюсь, сегодня у меня масса ужасно тупых людей. Вам, верно, будет до смерти скучно. Но я надеюсь поговорить с вами немного, раз уж вы так неожиданно подвернулись. Что вы хотели бы выпить, мистер Апплиард? Если виски, могу предложить стаканчик шотландского. Мой муж его обожает. Мона, найди Берк-Смита и скажи, чтобы принес в малую гостиную бутылку «Лафроэ» и малверскую воду, стаканы и лед, да побыстрее. Проследи за ним. Потом скажи Чамми, пусть он мигом идет к нам; может оставить распоряжаться Билла Сассекса. Только без Джорджа, чтобы Джордж сюда не пришел. Джордж сегодня надулся как индюк.
      Ронни, слушавший всю речь молча, но с одобрительным видом, приветствовал это распоряжение, но не сказал ни слова. Он понял – чтобы перебить леди Болдок, даже покажись подобный шаг желательным, понадобился бы весь опыт Ронни. Ее речь воздействовала на него значительно больше, чем она думала, – сам голос, характер его и интонации почти повторяли Симон (или отражали в перевернутом виде), хотя сходство то усиливалось, то ослабевало. Симон унаследовала от матери также рост и худобу, но цветом лица ее, вероятно, снабдил покойный Квик. Во всяком случае, кожа у мамы была белой с голубыми прожилками, а локоны цвета воронова крыла ниспадали кольцами. Квадратный дюйм каждого завитка стоил небось кругленькую сумму в неделю. Было на ней и с килограмм драгоценностей, а также тяжелое платье белого шелка, корсаж которого, видимо, спрыснули клеем, а затем нещадно бомбардировали бриллиантами. Бедный Ронни чуть не лишился чувств.
      Однако он мужественно овладел собой и набирал очки при каждом повороте в речи леди Болдок, подчеркивая искреннее внимание глазами, бровями и подбородком; снисходительно улыбнулся, когда Симон ушла, молча, как служанка в елизаветинской драме, и не противился унизанным кольцами пальцам, лежащим на его руке, побуждая двигаться к лестнице.
      – Я, мистер Апплиард, действительно благодарна вам за спасение моей маленькой Моны. Она прелестнейший ребенок в мире, но вечно, бедняжка попадает в передряги. Какое счастье, что вы оказались рядом. Знаете, по-моему, ей пошло бы на пользу, если б вам удалось с ней поладить… – Леди Болдок впервые поколебалась, затем сказала со сверхъестественной легкостью явную несуразицу: – У нее совершенно ужасный вкус в выборе друзей. Мы с мужем, скажу я вам, делаем для нее не меньше, чем большинство матерей и отчимов, но единственный ребенок… (переключатель в мозгу Ронни щелкнул, заставляя увеличить прежний итог вдвое и втрое) – это особая проблема. Надеюсь все же, что маленькие трудности сегодня не обескуражат вас и не оттолкнут от нее. Ей вправду очень нужно то, что вы можете ей дать.
      После этой (возможно) ненамеренной двусмысленности была твердая пауза. В мозгу Ронни продолжало щелкать. Началось с неуместной мысли о том, скоро ли перестанут говорить так, словно ему восемьдесят, а Симон – три с половиной; потом пронеслось: в ожидании необычно тяжелой перегрузки, созданной нынешней ситуацией, все схемы следует настроить на максимальное напряжение и немедленно их использовать.
      – Я, я очень хорошо понимаю, леди Болдок, как вы добры, э… пригласив меня выпить, э, когда так заняты со всеми этими, э, людьми, но, мм… по-моему, я вижу, почему вы так, так озабочены, мм, Моной, ибо здесь явно такой великолепный материал, совершенно здравое воспитание и все прочее, это видно сразу, и все же, мм, тут есть, э… непредсказуемость, и порывы, и все, что кажется, ну, это просто основано на э… первом впечатлении, так что вряд ли очень, мм… необходимо, хотя и полезно, но мне кажется, что корень зла, если можно так выразиться, просто в том, что она не выправится, пока находится рядом с вами.
      Они где-то сели, но Ронни даже не заметил где. Он смотрел на леди Болдок, а та резко сказала:
      – Рядом со мной? В каком смысле?
      Ронни быстро глянул в сторону, потом медленно вернулся взглядом к ней, поднял голову так же неспешно и опустил глаза. Пожал одним плечом.
      – Ну, – сказал он, снова глядя вбок, – знаете… просто… в общем…
      Словно ответ из какого-то древнего ритуала, тем более внушительный и потрясающий, что его ожидают как абсолютно верный, прозвучало:
      – Ну, мистер Апплиард, должна сказать, что вы нисколько не такой, каким кажетесь на экране.
      Наконец Ронни мог сесть на своего конька.
      – О… телевидение… – сказал он, махнув рукой. – Это забавно, если можешь это вынести. Любопытный мир лжецов, прихлебателей, членов комиссий и… очень немногих людей, которым есть что сказать. Самое главное то, что… оно так интересно. – На миг он изобразил эту заинтересованность, а потом ударился в простодушие. – Но давайте забудем об этом. Мы говорили о Моне…
      Да уж действительно, поговорили о ней вдосталь! – подумал он, когда беседа прервалась, ибо вошел рыжий дворецкий с полным подносом. Ронни понимал, что если несешь хоть крупицу ответственности за мисс Квик, то хочется говорить о ней с кем угодно, лишь бы тот откликнулся. Но он и ее мать набросились на эту тему с удивительным единодушием. Хотелось еще насладиться этим единодушием. Но пока что он наслаждался тем же, чем и леди Болдок, – размещением стаканов и бутылок на круглом серебряном столике. Прежде чем они были расставлены как следует, вошла Симон, за ней лорд Болдок. Взглянув на Ронни, Симон скорчила гримасу, скосив глаза, чтобы показать, что это относится не к нему. Вряд ли, подумал он, Болдокам нравятся эти грязные ноги на их коврах, но, несомненно, еще меньше нравилось, что Мона ворвалась в таком виде в переполненную народом гостиную. Чамми небось уже всыпал ей за это.
      – Чамми, вот Ронни Апплиард, – сказала она вяло и прибавила через плечо, пересекая комнату: – Мой отчим лорд Болдок.
      – А-а! – сказал Болдок, не подавая руки. – Я слышал это имя, да?
      – Могли.
      – Это ваше профессиональное имя?
      – Да.
      Он некоторое время смотрел на Ронни, открыв рот. Потом спросил с огромным любопытством:
      – Во что вы дуете?
      – Дую?
      – Да. Дуете. – Болдок поднес ко рту руки, одну перед другой, и пошевелил пальцами. – В трубу, дружище. Или еще во что-нибудь. Или вы, может быть, дуете в барабан? Я вчера говорил с одним, и он сказал, что дует в барабан.
      – Ах, понимаю. Вы имеете в виду, на чем я играю в джазе.
      – Именно.
      – Ни на чем. Я вообще не играю.
      – Нет? Но я думал, что только в джазе такие имена. Стойте! Виноват. Эти атомщики, и педагоги, и режиссеры, которые пишут письма в газеты, зовут себя Стэн, Альфи и Per, верно? Вы, может, один из них?
      – Нет. – Ронни решительно мотнул головой. – Я не из них.
      – Тогда что вы делаете? – спросил Болдок, зная это отлично и зная, что Ронни знает. Леди Болдок, только что закончив выговаривать дворецкому, позвала:
      – Чамми, веди сюда мистера Апплиарда. Не монополизируй его, дорогой. Берк-Смит, спросите мистера Апплиарда, что он хочет выпить.
      Ронни видел, что выбор ограничен водкой и содовой, со льдом или без, и виски, но выбирал долго, клянясь себе, что страшная месть над Чамми Болдоком свершится, едва подпишут брачный контракт. К тому времени палату лордов будет ожидать испепеляющий доклад и – о, как он измолотит Чамми в специальном выпуске «Взгляда»!
      – Мне ничего не надо, спасибо, Берк-Смит, – сказал Болдок.
      – А как насчет меня? – осведомилась Симон, сидевшая, обняв колени руками, на полу, у кресла матери.
      – Я бы, знаешь, не советовал, – сказал просительно отчим. – Ты ела что-нибудь?
      – Я хочу виски. Почему мне нельзя виски?
      – Симона, ты знаешь, что не уснешь.
      – О, Чамми, не так строго, пусть ребенок получит виски, если хочет. Берк-Смит, маленький стакан.
      – Безо льда! – сказала Симон, вызывающе глянув на Болдока, повернувшегося к Ронни.
      Приподняв верхнюю губу, он произнес:
      – Я человек немного настырный. Бью в одну точку, понимаете. Я вас спрашивал, на что вы живете.
      – Да, верно, спрашивали.
      – О, ЧАММИ!.. Ты знаешь не хуже меня, что мистер Агаплиард делает эти чудные передачи по телевизору. Мы только вчера смотрели вместе. Про доки, знаешь.
      – Раз ты, милая, так говоришь. – Голос Болдока, обычно высокий тенор, поднялся на пол-октавы. – Но как очаровательно, старый добрый Ти-Ви. Скажите, вы знаете Билла Хамера?
      Поклонники да и кое-кто из врагов Ронни восхитились бы им теперь. Потягивая виски, странно показавшееся слабым, он сказал ровным тоном:
      – Да, знаю. Не очень, но знаю. Это один из немногих на телевидении, кто а) по-настоящему трудятся, чтобы достичь успеха и б) остаются людьми, достигнув его. У Билла просто… есть точка зрения, есть что сказать, как мы (он кивнул в сторону леди Болдок) только что говорили. О, я понимаю, его легко высмеять (он кивнул в сторону лорда Болдока, словно особенно готового высмеивать), но, в общем, работает он первоклассно. Очень опытен, очень тверд и все такое, но также очень «настоящий» (мог он рискнуть по-настоящему? мог он устоять по-настоящему?) – очень рассудителен и покладист. По-моему, он… Я разболтался о старине Билле.
      Хорошо ли он выдал искренность, Ронни определял по их реакции. Симон, пробормотав: «Это не то, что вы…» – посмотрела на отчима и умолкла. Леди Болдок бросила в том же направлении взгляд, снабженный кротким упреком, и ласково улыбнулась Ронни. Определить отношение лорда было совершенно невозможно. Видимо, только дворецкий чувствовал, что получил полезный и непредвиденный урок. Такой поворот событий явно поразил Болдока.
      – Берк-Смит, по-моему, вы можете спуститься, – сказал он. – И посмотрите, не нужна ли герцогу помощь. Скажите ему, мы скоро придем, слышите?
      В дверях возникла маленькая сумятица, рыжему дворецкому было нелегко уступить дорогу красномордому, который стремился вперед и, казалось, говорил:
      – А ча-ча-ча-ча-ча-ча.
      Ронни сразу понял, что нормальный человек так не мог бы говорить. Это говорил крайне возбужденный южанин из Штатов. Он казался еще более разъяренным; подойдя к Ронни, схватил его за лацканы синей куртки охотничьего покроя, решительно опровергнув (хотя бы на данный момент) подозрение в том, что южный акцент смешон, и достаточно внятно сказал:
      – Кто вы, черт возьми? И какого черта здесь?
      Лорд Болдок, очевидно, заметил эту конфронтацию. Во всяком случае, немедленно отвел руки красномордого от одежды Ронни. И заговорил веским контральто, который Ронни слушал со смешанным чувством:
      – Джордж. Голубчик. Идите спать. Мы потолкуем об этом утром. Не сейчас. Слишком мучительно.
      – Я не хочу с вами ссориться, Чамми, но я поднялся сюда высказать свое и выскажу. Этот парень вертелся вокруг Симон на вечере у тех евреев, и я не знаю, кто он, но думаю…
      – О, простите, как нелюбезно с моей стороны! Джордж, вы не знакомы с мистером Апплиардом? Мистер Апплиард, это мистер Парро.
      – Хау ду ю ду, мистер Апплиард. – Парро поклонился. – Как я говорил, Чамми, парень вертится вокруг, просто поджидая шанса. Симон велела мне убираться, а потом узнаю, что привела его сюда и вы все вместе поите его виски. У меня определенные права, и я требую…
      – Джордж, убирайтесь, – сказал Болдок (по-своему весьма настоятельно). – Если вам дороги собственные интересы, не говорите больше ни слова.
      – В моем положении, – гремел Парро, – я вправе настаивать, чтобы человек, которого…
      – В вашем положении? – Симон, все еще на полу, откинулась, опираясь на руки, и смотрела на Парро, широко раскрыв глаза. Голос ее был куда громче слышанного Ронни прежде. – Что это за положение?
      – Мы, Симон, пришли к взаимопониманию, как вы хорошо…
      – Не хочу этого больше! Скукотища какая! Мы были в Шотландии. Были в Нассау. Были в Хуан-де-Пин. Всегда – кошмар и скука. «Наденьте платье, нельзя ходить в этих джинсах. Где ваши туфли, наденьте туфли. Вымойте лицо, причешитесь. Это моя тетя, а это мой дядя, а это кузен сына дочери мужа золовки жены отца кузины. Со мной иначе, со мной будет иначе. Нам вместе будет хорошо. Милочка».
      – Симон, вы не имеете права так делать.
      – Заткнитесь. И убирайтесь. Я вам сегодня уже велела убраться. Знаете, почему я это сделала? Почему сделала это тогда? Потому что увидела человека, который понравился мне больше, чем вы. И я его получила. Вы не знали, что я так поступила. Пари, что не знали.
      – Вы просто чертова сука, Симон, вот вы кто!
      Ронни восхищался тем, как Джордж Парро все усиливает свой гнев, вместо того чтобы отшатнуться от Симон. Так ответил бы на ее последнее откровение любой, кроме необузданного толстосума. Сам-то он был уверен, что это откровение – ложь, он разбирался в людях и более загадочных, чем Симон, но какая разница для Парро? Ронни в восхищении наблюдал – поле боя издали. Он отошел вслед за Болдоком к столику с напитками примерно тогда, когда Симон сказала о Шотландии. Ронни повернулся ко всем спиной; перед ним была стена, густо увешанная, как и прочие, картинами. Слушая и запоминая каждое слово диалога, он заметил, что на них были изображены научно-фантастические кровожадные кусты Поллока и бесцветное стекло Бюффе. Да, крупный капитал всегда на два с половиной шага позади моды.
      Вступил относительно новый, но всеми ожидаемый голос:
      – Джордж, этого я не могу допустить. Вы должны уйти.
      – Дьявол, Джульетта, извините, но вы слышали, что она сказала. Настоящая провокация, какой никогда не было. Джульетта, я ожидал, что вы меня защитите. Я никогда не думал, что…
      – Нет, Джордж. Мона во многом еще дитя, и вы прекрасно знаете, что она и вполовину не понимает, что говорит и делает. Вы-то, предполагается, человек взрослый. О, дело не в ваших словах, я не обращаю внимания. Дело в поведении. Не вижу проку в бесчувственности, эгоизме и недостатке доброты. И недостатке воображения. Видимо, я ошиблась, посчитав вас именно тем, кто, будучи человеком умным, изменит нашу жизнь.
      Так, удалясь довольно далеко, они закончили спор. От Парро доносились неясные протестующие звуки, ворчание, исходившее от Болдока, было, возможно, примирительным. Дверь за ними закрылась. Ронни услышал приближавшийся шорох юбок и обернулся. Вдали виднелась грустная фигурка Симон, которая сидела обхватив колени.
      – Мистер Апплиард, не могу передать, как мне жаль, что вам пришлось перенести все это. Боюсь, вы довольно быстро узнали о нас довольно много.
      – Дорогая леди Болдок… – Ронни помедлил, – уверяю вас, я жадно слушал каждое слово (легкий риск, но улыбка возникла, как бы предваряя дальнейшее)… и у меня в голове настоящая каша…
      – Очень мило с вашей стороны. – Как прежде, ручка легла на его руку, и они отошли, но не очень далеко. – Грустно, что придется вернуться к этим скучным гостям, обменявшись с вами лишь несколькими словами. Вполне понимаю, что у вас ни минуты свободной, но я была бы так рада, если б вы сумели ускользнуть всего на часок-другой в пятницу и зайти сюда на маленький обед, который я устрою. Очень тихо, никаких формальностей, только семья и один-два старых друга. Как, по-вашему, сумеете?
      Ронни сделал вид, что думает. В тот день он собирался обедать в парламенте с экспертом оппозиции по внешним делам, но с восторгом отверг бы это, даже будь тот Главой Телевизионных Программ с участием Клаудио Кардинале в одной из них.
      – Да. Это будет чудесно. Благодарю вас.
      – Прекрасно. В час пятнадцать. Теперь, дорогая, проводишь мистера Апплиарда, да? И потом, я думаю, ты захочешь идти спать.
      Когда Ронни подошел к «Белому льву», он продолжал обдумывать некоторые загадки. Что знает леди Болдок о нем и Симон, чего она от него хочет, почему Симон слегка надулась, когда они распрощались, как расправиться с Болдоком (ждать до свадьбы очень долго). Но мозг его работал вяло. Бьша четверть двенадцатого, самое время глотнуть наскоро шампанского в салуне, быстро перейти улицу и дома дотошно исследовать самое лучшее и самое жирное в толстой Сусанне.

ІІ. Малакос. Пустос

      – Когда доберемся до Малакоса?
      – Мы… Доберем…
      – Вы не говорите по-английски?
      Ронни Апплиард, на две трети сонный после ночного полета и отплытия в шесть утра, отвечал медленнее обычного. Он лежал навзничь в провисающем парусиновом кресле на корме, и каждую минуту, даже чаще, об него спотыкался кто-нибудь из трех немцев в шортах и бейсбольных кепи. Сейчас он смотрел на стоящих перед ним пожилого костлявого зануду с плосколицей женой.
      Через секунду, говоря очень отчетливо, как с иностранцем, Ронни сказал:
      – Я – англичанин.
      – Да? – произнес тот великосветски гнусаво. – Я спросил, когда доберемся до Малакоса.
      – Спросили? А я не знаю. Предлагаю попробовать узнать в офисе на нижней палубе. – Ронни подождал, пока зануда отойдет, и добавил: – Да, кстати…
      – Да?
      – Когда узнаете, вернитесь и скажите. Ладно? Я бы тоже хотел знать.
      – Незачем так грубить.
      – Незачем?
      Ронни закрыл глаза, чувствуя, что немного повеселел. Он приметил зануду с женой, когда те проходили в афинском аэропорту контроль, даже слышал через общий гомон, как они гнусавили, и счел вполне возможным, что это тоже будущие гости виллы Болдоков на Малакосе. Если так, он не зря провел последние полминуты. Ему, чтобы немедленно снискать уважение богачей, не хватало одного – быть богачом, и он должен был грубить, чтобы самого не унижали. Если он угадал цель их путешествия, эта пара вряд ли обладает чем-нибудь, кроме денег. Хмурый вид, поджатые губы, насмешливая властность возможны лишь у того, кто ничуть не зависит от доброй воли других. Статистика показывала то же. Ронни по опыту знал, что толстосумы терпят общество, лишь слабо разбавленное людьми, прославленными не богатством.
      Первый раз он встретился с денежными баронами лет двадцать назад в большом грязном доме у Куин Эннс Гейт, куда девушка по имени Джернингхэм пригласила его. помимо прочего, ПООБЕДАТЬ с ней и ее родителями; как оказалось, трудное дело, переносимое лишь при мысли о том, что он будет делать с Джернингхэм, когда прочие будут в театре, и что бы сказал и сделал мистер Джернингхэм, узнай он об этом. Глава семьи вошел в столовую поздно и ушел рано. Он не заметил Ронни, если не считать, что во время еды заслонял рукой полбутылки кларета, который пил, упреждая любую попытку Ронни завладеть ею. Тогда это казалось лишь красочной деталью в образе Джернингхэма или даже одним из многих происшествий юности. Теперь – результатом того, что богач может делать все, что взбредет ему в голову. Чудесное состояние, стоит постараться достичь его.
      Он вспоминал этот эпизодик почти каждый день всю неделю после обеда с Болдоками на Итон-сквер; обед оказался совсем не семейным, а понтярой на двадцать персон. Кроме Ронни, закваской для теста из богачей были политический карикатурист и режиссер. Правда, ничья рука не заслоняла бутылок во время обеда – дурно приготовленных дорогих яств, – но вино ограничивалось стаканом белого и стаканом красного, время обеда – четверть второго – всегда означало, что перед обедом выпьют разок, а не два, и (естественно!) к кофе никакого коньяка. Ронни не очень любил напиваться среди дня и не сожалел о таком аскетизме, но отметил его на составленной мысленно карте исследуемого мира. Карту эту он поспешно свернул и отбросил, когда леди Болдок (уделившая ему через минуту после его появления часть своего внимания) остановила его, когда он собрался уйти.
      После доброй порции самоуничижения – я, мол, не знаю, возможно ли, просьба звучит совсем смехотворно, пожалуйста, остановите, если я слишком надоедаю, – она спросила, не может ли он потерять несколько дней, чтобы подбодрить их на заплесневелом греческом островке, куда они уезжают на той неделе. Серьезно, люди вроде Ронни так легко переутомляются, сами не замечая, и, может быть, ей удастся предотвратить это хоть немного, а для Моны его присутствие так важно. Последний довод казался наименее убедительным. Мисс Квик, в платье и туфлях, с волосами, начесанными вперед неправдоподобной челкой, внешностью напоминала мистера Джернингхэма и была весьма чопорна и нелюбезна. Ронни достались два сердитых жеста и один кивок. До обеда и после обеда он ей звонил, но ни разу она не ответила. (Он, прежде чем она поймет, на каком она свете, введет ее в круг тех, что отвечают на звонки!) Как бы то ни было, Ронни сказал, что МОЖЕТ освободиться, мягко надавил на бородатого вельветового Эрика, напомнив, что вложил в передачу достаточно, чтобы зрители «Взгляда» не забыли его за неделю, – и вот он здесь.
      Где же он находится в точности? Пробираясь сквозь груды грязных кофейных чашечек и пустых стаканов с соломинками, Ронни добрался до поручней. Свет слепил, и вода сильно его отражала, но, выглянув вперед, Ронни смог различить темный клочок земли, пронизанный туманными полосами, наверно, Малакос. Корабль должен прийти в половине первого (это он узнал у стюарда перед тем, как заснуть), сейчас без двадцати двенадцать, так что приход в час двадцать пять или около того, если ничто не помешает, будет соответствовать местным нравам. Ронни был в Греции только раз, в 1958-м, но до сих пор помнил час с четвертью, проведенный с дюжиной спутников на куда меньшем судне. Они глядели, как капитан пытается запустить мотор, пока упрямый ветер несет их на скалы. Время от времени капитан и половина пассажиров принимались молиться, и Ронни встревожился не на шутку. Мотор заработал, когда до скал оставалось еще ярдов сто, если не больше, но происшествие не забывалось. Ронни не тянуло вернуться на греческие острова, даже когда опытный режиссер сообщил два года назад, что местные девушки неожиданно стали трахаться. Понадобился более возвышенный стимул (что делает ему честь) – получить кучу денег и не работать.
      Вскоре коричневая каменистая горбушка земли, весьма негостеприимный холм с цепью белых и абрикосовых зданий вдоль ватерлинии, начала приближаться. Меньшинство, которого еще полчаса назад не было в очереди к сходням, теперь поспешно бросилось к ним. Ронни сидел, соображая, что зануда с женой едут туда же, куда он, а такие ведь уедут из Лондона, только если будут уверены, что их встретят как следует. Судно стало поворачивать и замедлять ход, звонил колокол, гремели команды; матросы в рваных майках теснились на палубе, словно подходили к Сцилле и Харибде, а не к пирсу, но под конец причалили довольно искусно. На борту сгрудились типы с цилиндрическими усами и напряженным, полным ответственности выражением лица. Когда они стали выносить багаж, Ронни поднялся. Он благоразумно держал при себе пишущую машинку и сумел, спускаясь по сходням, здорово стукнуть одного немца углом по голой лодыжке. Кепи повернулось. Судя по лицу Ронни, он заметил, что какой-то предмет затруднил шествие его собственности по предназначенной тропе, но не стал шуметь из-за этого. На набережной перекликались зануды:
      – Я не доверяю этому толстяку, Табби. Он только и глядит, как бы удрать с моей красной сумочкой.
      – Милая, он все равно не уйдет далеко.
      – Ну, смотри за ним, Табби. Стань к нему ближе.
      – Где этот дурак Берк-Смит?
      – Скорее всего валяется в каком-нибудь трактире.
      Ронни уже приметил маленького рыжего дворецкого с Итон-сквер. Тот стоял у такси (единственного здесь) и пытался разглядеть что-то поверх голов. Зануды, как люди, которым всегда надо кого-то искать и за кем-то присматривать, застыли, сконцентрировав внимание на багаже. Одному из них пришлось пойти и ПОИСКАТЬ дураков, которых можно угрозами или чаевыми заставить смотреть за вещами. Ронни тем временем отыскал свои чемоданы, дал не очень много туземцу, стоявшему рядом с ними, и понес их к такси.
      – Мистер Апплиард, сэр, верно?
      – Добрый день, Берк-Смит.
      Дворецкий был в рубашке и шортах разного цвета и белой шляпе. По маленькому лицу струился пот. Несколько недоверчиво он сказал: