Я хочу сейчас

      – Это ваши вещи, сэр?
      Это были парусиновые, обитые кожей темно-зеленые чемоданы от Эспри. Ронни решил, что дешевле всего потрясти слуг и хозяев дорогим чемоданом.
      – Положим их наверх, ладно?
      – Видели где-нибудь лорда и леди Апшот, сэр?
      – Нет, – сказал Ронни.
      Тут толпа раздалась, послышалась гнусавая речь. Такси мгновенно окружили зануды и их носильщики. Дворецкий без конца повторял «ваше лордство». Ронни передал чемоданы шоферу.
      – Ваше лордство хорошо доехали?
      – Минуточку, минуточку, если не побережемся, беда. – Его лордство совершил удивительный подвиг, не узнав Ронни, и загородил путь таксисту. – Если мы возьмем вещи этого джентльмена, не хватит места для наших. И станет очень тесно. Нет, самое простое будет, если он возьмет одну из повозок на маленькой площади в конце набережной, разве не так, Берк-Смит?
      – Да, проще всего, ваше лордство.
      – Ну, не знаю, – сказал Ронни, беря один из чемоданов. – Эти старые корзины обманчивы на вид. – Он подошел к такси и взметнул чемодан над головой лорда Апшота на крышу. – Она выдержит куда больше, чем кажется. – Он взял другой. – Эта решетка и не такое снесет, вот в чем выгода. – Он поставил второй чемодан на решетку и стал под ней в оборонительной позе, так что тронуть багаж означало бы тронуть его. – А если случится самое худшее, то всегда есть веревки, верно?
      Худшее случилось. Ронни сел, ничем не обремененный, рядом с шофером, леди Апшот в таком же состоянии – за ним, но у лорда Апшота на коленях была шляпная коробка, и Берк-Смит поддерживал внушительный чемодан, прильнув к нему, как фетишист за делом. Путешествие длилось десять минут, большей частью вверх по склону; то от одной, то от другой повозки, о которых говорил лорд Апшот, – высоких двуколок с черным кожаным верхом, – поднимались облака пыли. Время от времени мимо проплывали мальчик или мужчина, сидящие боком на ослике, видимо, нисколько этим не обескураженные. Это означало танцы и коктейль, и душа Ронни немного взыграла. Затем такси остановилось, два загорелых юных туземца молниеносно разгрузили вещи, и под конец пришлось карабкаться по винтовой белокаменной лестнице, поднимавшейся, видимо, на несколько сот футов над головами гостей. Фигура на отдаленном утесе казалась муравьем.
      Ронни всегда держался молодцом на тренировках, гребле, как и во всем остальном. Не из тщеславия, просто он так понимал профессионализм. Тем не менее, добравшись до вершины, он чувствовал себя неважно и обнаружил, что фигура, которую видел, – леди Болдок, и стоит она не на утесе, а на террасе у большого бассейна в форме бумеранга. Там было поистине устрашающее количество мрамора, более или менее простого на полу и розового и цвета меди на коринфских колоннах террасы. Леди Болдок по-прежнему слегка походила на муравья из-за худобы и облегающего черного комбинезона. Она сняла очки от солнца, протянула руку ладонью вниз и сказала:
      – Ронни, как приятно вас видеть! Хорошо доехали? Как корабль? Я знаю, что это может быть ужасным. Встретили Апшотов? Я хотела предупредить, что вы поедете вместе, но должна была за стольким проследить в последний момент. Сейчас время обеда, но вряд ли стоит беспокоить вас, если вы не расположены. Тут в основном греческие бизнесмены, друзья покойного мужа. Я знаю, что после корабля ничего не нужно, кроме холодного пива, сандвича и хорошей долгой сиесты. Не пойти ли вам поискать Мону, пусть она позаботится о вас? Если пройдете под второй аркой и завернете направо, попадете к ней. Девочка просто ждет вас не дождется. Ах, Бити и Табби! Как чудесно, что вы здесь. Не ужасно ли карабкаться сюда? Как доехали?
      Последние слова прозвучали сзади Ронни, он послушно отошел. До этого успел отнюдь не формально поцеловать даме руку, ответить на все обстоятельно, движениями головы и мимикой, словно по системе Станиславского: простых кивков избегал как примитива. Казалось, леди Болдок желает, чтобы он, так сказать, покуда Джорджу Парро не найдется достойный преемник, не давал Симон убежать на улицу, если девушке захочется (а было чертовски близко к тому!). Но вряд ли кто-нибудь из них знает, что время его преемника никогда не наступит. Апплиард будет первым и докажет, что его не выгнать никакой земной силой. Одно только немного сбивало его: что он, по мнению хозяйки, думает о своем положении? Она достаточно хитра, чтобы учесть и это.
      На время Ронни отвлекся. Вошел в открытый дворик, где было много растений в горшках и маленькая нимфа, бесконечно льющая воду из амфоры; потом, следуя указаниям, снова вошел в дом, в коридор, устланный большим мохнатым ковром. Для человека, который ждет не дождется, мисс Квик лежала очень тихо. Никого не было видно, кроме старика с толстой, видимо, настоящей сигарой. Когда Ронни проходил мимо, старик засеменил к шумевшим вдали обедающим, от которых, несомненно, сбежал, чтобы его не вынудили угощать компанию сигарами. В конце холла была лестница и рядом каменный юноша с отлично реставрированными признаками пола. «Сколько хлопот было у тогдашних парней со щетиной, когда все должны были бриться морскими раковинами и мазаться оливковым маслом!» – подумал Ронни, подойдя к лестнице, и позвал:
      – Симон!
      – Это ты, Ронни? Подойди.
      Голос был другой, почти оживленный, почти радостный. Когда он застыл, вглядываясь в полумрак затененного занавесями помещения, она позвала снова. Она растянулась на постели с розовыми простынями. На ней было нечто среднее между бикини и шортами, грудь и плечи прикрыты, а живот обнажен. Штука эта была сиреневой с белыми полосами, и Симон казалась в ней тринадцатилетним недоразвитым переростком. Но таким, что вызвал бы кучу сексуальных преступлений, решил Ронни, когда она выскочила из постели и поцеловала его: хороший поцелуй, между прочим, хоть и не страстный, но и не просто дружеский.
      – Как поживаешь? Хорошо? Есть хочешь?
      – Хорошо, но жарко и есть хочется. И пить.
      – Я возьму тебе пива и посмотрю, что за еда. Ты не против, если немножко местная?
      – Если не слишком местная. Не хочу их вонючей брынзы. Фетор или как там.
      – Фета. Я пойду принесу. Понимаешь, подразумевается, что ты будешь здесь, со мной.
      – Это я понял. Где моя комната? Или это она?
      – После ванной.
      В ванной было еще больше мрамора. Ванна стояла посреди, под светильником. Спальня за ванной была повторением спальни Симон, но простыни голубые. Ронни тяжело вздохнул и пошел по новым мохнатым коврам к умывальнику. В огромном стенном шкафу нашел новую пластиковую бритву, тюбик крема незнакомой марки, пакетик лезвий местного производства, брусок мыла, рекомендуемого для хозяйства, пакетик салфеток с фирменным знаком авиакомпании на обертке, крохотную бутылочку лосьона. Тут Ронни ухмыльнулся. Больше всего ему нравилось у толстосумов постоянное фирменное прощание: 50 су в блюдечко гардероба на Туд д'Аржан после обеда в 2000 франков; телефон в спальне гостя, годный лишь для внутренних разговоров. Это называлось искусством не тратить деньги (тратят их только на пути к богатству), а правильно обращаться с ними.
      Ронни наскоро исследовал окрестности. Две спальни и ванная были в конце короткого коридора, ведущего на площадку. Стало ясно, что в этой части никто не живет и не ожидается. Вернувшись, он обнаружил, что в предназначенной ему спальне Симон у окна ставит еду на столик из цветного стекла: обещанное пиво (греческое), мясо, снятое с вертела, казалось, сперва обугленное, а потом перевернутое, чтобы стало почти холодным; хлеб, помидоры и фрукты. Она торопилась:
      – Давай. Мне там надоело. Тут вроде ничего, хоть и не Бог весть как.
      – Ты что съешь?
      – Ничего не хочу. Я пирог ела.
      – Надо заставить тебя есть как следует. – Он сам принялся за еду. – Если я не ошибаюсь, это будет наше гнездышко.
      – Верно. Мама всегда…
      – Всегда? – сказал он, тщательно жуя, не нарочно, по необходимости. – Полагаю, у тебя всегда кто-нибудь гостит в твоем гнездышке, не подумай, что я злюсь. Просто интересно.
      – Ты говорил, что у тебя были девушки…
      – Я сказал, что не злюсь. Просто не пойму, почему твоя мать так устраивает. Всегда.
      – Смотрит сквозь пальцы на мои романы. Но хочет быть в курсе. Понимаешь, помешать мне она не может. И, наверно, думает, что, чем больше знает, тем лучше. Меньше будет тревожиться, и все такое.
      – Да, вероятно.
      – Ронни, как здорово, что ты здесь. Я и не надеялась, что ты приедешь.
      – А я был уверен. Но ты-то почему так добра ко мне? После того как я привез тебя домой в тот вечер и когда я…
      – Я понимаю. Мама преображает людей. Они всегда меняются после того, как я знакомлю их с ней. Но я боюсь, что ты себя не пересилишь. Ты надолго?
      – Я должен вернуться в Лондон через неделю, в понедельник утром.
      – Столько времени на дорогу ради одной недели!
      Ронни устал. Он пожирал взглядом торс Симон, руки и ноги (не такие уж волосатые!) и лицо. И придумал, как отвечать на неизбежный вопрос людям вроде Чамми Болдока (если тому придет в голову полюбопытствовать. Да и где он?). Его, Ронни, заставили совершить утомительную поездку ради нескольких дней – так он нужен! – и уговорили бросить работу хоть на то время, на которое он может, ведь он так нужен, так нужен! Он с трудом одолел кожицу помидора и сказал вполне искренне:
      – Я бы не сделал этого ни для кого другого.
      – А! Я начинаю тебе нравиться, да?
      В дверь коротко постучали, и она открылась. Вошел юный туземец с чемоданами Ронни. Когда он поставил их, Симон что-то сказала по-гречески. Судя по тону, обидное, по лицу юноши было видно, что и он так считает. Дверь тихо закрылась.
      – Ай да лингвист ты, Симон!
      – Ты что, рассердился?
      – Парень только сделал свое дело. Что ты ему сказала?
      – Чтобы впредь стучался и не совался без спросу.
      – Он постучал и сразу вошел, решив, что мы его ждем. Так и было бы, подумай мы об этом. Нельзя грубить слугам.
      – Тебя это не касается. – Голос ее на миг стал лондонским.
      – Очень даже касается, – сказал Ронни, снова вполне искренне.
      Конечно, пустяк. Важен принцип. Пусть грубят слугам и прочему люду в ресторанах и отелях типы уровня леди Болдок – чего от них еще ждать? Но не Симон. Обуздать агрессивность Симон можно, начав с пустяка. Но пока еще рано. Он принялся за виноград.
      – Не пойму, почему это может тебя касаться.
      – Все, что происходит с тобой, касается меня. Ясно?
      – Да.
      Он проглотил виноградинку.
      – Какая у нас программа?
      – Скукотища. Завтра прогулка на корабле, мы… – К удивлению Ронни, она оборвала себя и продолжала новым тоном, менее сонно: – Мы должны приплыть на соседний остров. Там будет обед.
      – Звучит не так уж скучно. Но я имел в виду сегодня.
      – Сегодня ужин.
      – Я подразумевал – раньше. Начиная с этого часа.
      – Ну… ничего. Мама хочет, чтобы ты надел смокинг и всякое такое и был в гостиной в полседьмого. Вот и все.
      – Чудесно. Куча времени.
      Он прикончил виноград, взглянул на чемоданы, открыл один и вынул шведский несессер, черный, замшевый. Достал по очереди зубную щетку и пасту, почистил зубы. Потом подошел к Симон.
      – Ронни… О…
      – Я ведь сказал, Симон, сейчас будем отдыхать.
      – Ты хочешь лечь в постель в одежде в такую жару?
      – Конечно, нет, мы должны…
      – Ну так вот. О, милый…
      – Слушай, ради Бога… будь…
      Пытаясь удержаться, Ронни отступил, стукнулся о чемодан и чуть не упал навзничь с Симон наверху. Тогда он схватил ее за руку и встряхнул, не очень сильно.
      – В чем дело?
      – Слушай. Мне не нравится. Не хочу так, как в прошлый раз. Ты тряслась, точно миксер, пытаясь скрыть, что тебе это неприятно.
      – Почему ты решил, что неприятно? Обожаю это, с ума схожу. Я…
      – Ладно, ты обожаешь, а я нет, когда оно в таком роде. В постели командует не девушка, а мужчина, и так оно и будет на этот раз.
      – С чего это ты про тот раз и про этот? Ты же сказал, что мы просто отдохнем.
      – Но не так, как ты настроилась. Ничего не делай. Я сам. Вот когда ты честно не сможешь с собой совладать, тогда – пожалуйста. Ясно? Ничего не делай нарочно.
      – А как насчет того, чтоб раздеть меня? Разденешь?
      – Нет, раздевайся сама. Так легче.
      Ее лицо вытянулось, она медленно повиновалась. Наполовину стянув свою рубашку, Ронни увидел, как Симон выступила из шорт; ноги были гораздо чище, чем при первой встрече. Потом он почти ничего не видел, пока они не оказались на голубой простыне, да и тогда не намного больше.
      Он не мог вспомнить, что подразумевал под отдыхом. Какое-то смехотворно долгое время прилагал все свое искусство, чтобы пробудить в ней те невольные симптомы страсти, которыми велел ей ограничиваться. Ничего не получилось. Она лежала в его объятиях, притихнув, видимо, уютно устроившись; вела себя так, словно смотрела через его плечо «Взгляд», посвященный введению в Англии десятичной системы. Наконец он остановился.
      – Время отдыха, да? – спросила она.
      – Время для всего, что тебе чертовски нравится.
      – Ты подразумеваешь ЭТО?
      – Что ЭТО?
      – Я могу делать все что хочу?
      – Нет. А что ты имеешь в виду?
      Симон показала, что она имеет в виду. Хотя он познакомился с этим еще в Лондоне. Как и тогда, трепетала, напрягалась, скорее задыхалась, чем дышала. Словом, развела суету. Большая часть всего этого была знакома, но он подумал, что на сей раз может окончиться иначе. Частично так и было. Вместо того чтобы втащить его на себя, она энергично влезла наверх, и прежде чем он сообразил, что хочет чего угодно, только не этого, и потерял всякий интерес, ее тело ринулось в путь. За рулем никого, автомобиль съехал с шоссе по ускоряющейся спирали. Черный ящик в мозгу Ронни регистрировал, вероятно, нечто беспрецедентное. Наконец стрелки прибора остановились.
      Богатую даже трахнуть невозможно, прошептало что-то в Ронни, когда мисс Квик слезла с него почти так же охотно, как влезала. Приходится давать им трахнуть тебя. Иначе вместе не трахнешься. Нет уж! Даже в такой момент, когда все сексуальное кажется далеким, как высадка на Луне или просьба о французском гражданстве, он отверг этот вариант.
      – Ронни, тебе было хорошо?
      – Да, хорошо.
      – То, чего ты хотел, да?
      – …Да.
      – Ладно, Ронни, если не возражаешь, я пойду к себе. В этой комнате после обеда ужасно жарко, в ней солнце. Не забудь, что в полседьмого во всем параде. Если опоздаешь, мама рассердится.
      Яхты, подобные яхте Болдоков – всего на двенадцать пассажиров, но с капитаном, который рапортует в мундире, – могут дойти от Малакоса до острова Пустое за три часа. Прибавим полчаса на купанье в пути, и, если отплыть в разумное время, компания прибудет на место к часу дня – законной поре предобеденной выпивки в этом кругу общества. Именно так было год назад. Но теперь человек, дающий обед, экспортер поддельных древностей, по имени Василикос, сказал, что не желает, чтобы его друзья с Малакоса вскакивали в богопротивную рань и мчались к нему сломя голову. Они на отдыхе, дайте им отдохнуть, не торопиться, прибыть к двум. (Законное время для не слишком обильной выпивки – половину примут сразу, а закончат за обедом.)
      Наблюдатель мог бы сказать, что Василикос, у которого в 1950-м было пять тысяч драхм, все меньше пускал пыль в глаза, был не столько nouvo, сколько rich. И все лучше обращался с деньгами.
      Однако леди Болдок сказал, что ее гостям претит валяться в постели половину утра, они кончают завтрак в полдевятого. На это Василикос ответил, что она забыла о том, что нужно успеть взять на борт всех и еще сделать остановку для купанья. (Хотя он прекрасно знал, что она ничего не забывает.) Леди Болдок не спорила и согласилась на два часа, так как он был богаче ее.
      Знай Ронни обо всем этом, он бы не удивился, когда рыжий дворецкий (теперь в белых штанах) отворил в салоне яхты около часа дня шкаф для крепких напитков. Логически этого следовало ожидать. По правилам, когда богач играет роль хозяина для другого богача (даже для бедняка) и приходит традиционный час освежиться, то первый богач должен обеспечить освежающее, как бы горячо ни желал свалить это дело на кого-нибудь другого. Но Ронни был несколько поражен, понимая, что непохоже на леди Болдок пускать в свой погреб свору гостей, чтобы они там застряли на несколько часов, вдобавок среди них не один заядлый пьяница.
      На корме под тентом сидели или лежали девять человек. Леди Болдок, ее дочери и пожилой женщины, которую, кажется, звали просто Биш (никем не закадренной, и понятно почему), не было. Эти трое после купанья ушли полежать под солнцем на крыше кабины. Дворецкий обслуживал восьмерых, только потом пробрался к Ронни и спросил, что он выпьет. Спрашивая, он заплетался на обе ноги и на язык. Для себя он начал откупоривать намного раньше установленного часа.
      – Нет, думаю, это расстроит желудок, – сказал Ронни, отвергая настойчивое предложение стаканчика узо. – А есть ли…
      – Бренди с содовой, сэр?
      – Не в этот час, пожалуй (бренди небось греческий)… Случайно нет шампанского?
      – Нет, сэр. – Дворецкий привычно улыбнулся, сожалея. – Его растрясло бы на корабле, сэр, понимаете. Стакан холодного пива?
      – Шотландского с содовой и побольше льда, – доверительно сказал Ронни.
      По правилам хорошего тона, если иметь шампанское в любое время суток необязательно, то виски, и притом первоклассный, должен быть. Дворецкий немедленно ушел, бормоча что-то, вежливое во всяком случае. Эту встречу наблюдали и Апшоты, и их спутники – пожилая собаколицая американская пара Ван Пап и моложавый толстяк американец Мэнсфилд. В прошлом Ван Пап что-то делал с крабами – то ли перерабатывал, то ли продавал. Что бы это ни было, Ван Пап на крабах разбогател. А Мэнсфилд был просто богачом. Все пятеро молча переглядывались, нисколько не радуясь тому, что в их общество затесался кто-то явно небогатый. Трое мужчин пили виски с содовой.
      Ронни, сидя на своем месте, сообразил, что на противоположной стороне сэр и леди Сакстон, а за ряд или два от них – Чамми Болдок, который пьет пиво и, скривившись, смотрит на море так, словно считает его частью декорации, на которую не стоит тратить время. Ронни и сам презирал море. Сегодня оно особенно наводило тоску своей гладкостью. Но стихия, заставившая скривиться Чамми, не могла быть совсем уж плохой. Упади Чамми туда, Ронни был бы на стороне моря. Прибыл напиток Ронни, вызвав по пути новое, хоть и слабое раздражение. В последний миг Ронни чуть его не лишился, ибо дворецкий, услышав зов леди Болдок, тут же застыл с бокалом в руке, словно со скоростью компьютера вычисляя, поставить ли виски на стол или унести, не тратя времени. Однако все же вручил бокал, прежде чем выбежать спотыкаясь. Лорд Болдок реагировал на голос жены запоздало и медленно. Так, говорят, реагируют динозавры (если вообще реагируют). Точно так же он реагировал на напиток Ронни, сказав через некоторое время:
      – Здорово кусается. Здорово кусается. Дорого. – И быстро добавил: – Это ведь шотландский вы пьете?
      – Да.
      – Здорово кусается, говорю я. Наверно, самый дорогой в Греции. Но и модный, конечно.
      – Правда?
      – Правда. Как и то, что дорогой.
      – Мм.
      – Тут все чертовски дорого, – сказал сэр Сакстон. Голос его дрожал не от чрезмерного волнения, а просто он, решил Ронни, всегда так говорит. Он не был стар – пятьдесят с хвостиком. Возможно, зеленый змий его доконал. Должен был доконать. Прошлым вечером он методично расправился с бутылкой «Корвуазье» и выглядел чертовым болваном (сколько, интересно, стоит «Корвуазье» в Греции?). Чуток ему, правда, помогали Мэнсфилд и гость из греков. Теперь перед ним стоял бокал с остатками узо. Благослови, Боже, его брюхо и башку. Жена Сакстона, казалось, внимала ему, когда он разразился длинной, но уверенной тирадой о ценах. Она была намного моложе, походила на красивый труп, который был бы привлекательнее, если б мускулы лица двигались хоть при разговоре. Пока что Сакстоны были на вид тише и безобидней прочих гостей и, возможно, при более близком знакомстве окажутся немногим хуже обычных зануд. За ужином и за завтраком Ронни испытывал к ним большую симпатию, чем к прочим ублюдкам. Девять дней среди отчаянно однообразных богачей! Поневоле станешь искать чего-нибудь более сносного. Пока Сакстон распространялся, а Болдок презрительно смотрел на море, Ронни старался казаться искренне заинтересованным.
      – Удивительно, как люди выживают. Конечно, во многих случаях просто не выживают. Не могут. Вытесняются из жизни. Что заставляет уважать тех, кому удается удержаться. Возьмите, к примеру, Скейфов. А? А?
      Леди Сакстон дала понять, что для нее это неплохой пример людей, которым удается удержаться; Ронни нашел, что учтивей промолчать.
      – Вы знаете Скейфов – Смэджера и Клариссу? Ну, они великолепны. Верно, Чамми?
      – Что?
      – Смэджер и Кларисса. Я говорю, они великолепны.
      – О да, да.
      – Совершенно великолепны. Зимой были в Нассау. Вы могли их там встретить.
      – Нет, – сказал Ронни.
      – Как бы то ни было, они просто не хотят сдаваться. Держат свой дом в Нортхемптоншире так же, как раньше. Конечно, пришлось отпустить кой-кого из слуг. Цепляются, насколько могут. Сады в точности как при его отце. И все комнаты открыты. Даже перестроили полностью оранжерею два года назад. Старая закалка, понимаете. Старый… стиль. Практически везде старинные вещи. Подумаешь, что вернулся в эпоху до первой мировой. Совершенная сказка. Скажу откровенно, перед ними я снимаю шляпу.
      Ронни не мог придумать, что ему снять перед Скейфами за их нескончаемые старания удержаться в кругу богачей, но на это никто не обратил внимания, так как Сакстон заметил свой пустой бокал и сдвинул брови.
      – Где этот чертяка? – пробормотал он, когда дворецкий появился вновь. – А! Ээ! – позвал он, вибрируя голосом больше обычного. – Как раз, ээ! – взяв бокал и потряся им над головой. – Вы бы, ээ! – Последнее «ээ» ясно внушало, что Сакстон с радостью использовал бы имя дворецкого, будь в состоянии припомнить его.
      Дворецкий взял только его бокал и вышел из салона. Появились леди Болдок, Симон и женщина Биш, все трое в огромных очках, а Биш – вымазана маслом, как пловец через Ла-Манш. Ван Пап встал, пошел и радостно обнял леди Болдок.
      – Вот моя любовь, – сказал он.
      Когда объятие закончилось, леди Болдок посмотрела на общество или, возможно, на бокалы. Начавшее было собираться на лице недовольное выражение исчезло при виде бокала узо, принесенного дворецким. Тот спросил ее и спутниц, что они хотят выпить. То ли внезапно оробев, то ли (мудро) не доверяя своему языку, он спрашивал жестами. «Почему все-таки дворецкого несколько минут назад позвали?» – гадал Ронни. Несомненно, чтобы он как-то обуздал аппетиты честной компании, ввел какую-то меру самоограничения; пожалуй, ограничения других – сами-то они всегда получат то, что хотят, туже затянут только ваши пояса.
      Симон стояла, возможно, нарочно, так, что огромная масса Биш загораживала ее от Ронни. Накануне, убежав из его постели, она держалась отчужденно, утром встала рано, заперла свою дверь, в час завтрака не показывалась, и все время их путешествия казалось, что ее нет. Симон, не предупреждая и не объясняя причины своего отсутствия, внезапно появилась на палубе, когда яхта была уже на милю в море, словно ее погрузили еще ночью. Она прошла мимо Ронни, направляясь на солнечные ванны. Этого было достаточно, чтобы он почувствовал себя нежеланным. Теперь он встал и подошел.
      – Хелло, Симон.
      – Ло.
      «О черт!» – подумал он и спросил:
      – Хочешь выпить?
      – С этим все в порядке, Берк-Смит принес мне.
      – Пойдем выпьем вместе.
      – Возьму с собой в кабину. Мне нужно переодеться.
      – Но времени полно. Еще мили. Я тебе покажу, если…
      – Нужно сделать кучу вещей.
      Ронни сказал со значением:
      – Знаешь, Симон, ты не очень стараешься понравиться мне.
      – Заткнись. – При этих словах ее рот непроизвольно дернулся.
      Лорд Болдок, сосредоточенно нахмурясь, наблюдал эту сцену. Слышать он ничего не мог – никто не мог, ибо Мэнсфилд рассказывал, а миссис Ван Пап хохотала. Сквозь такое сочетание пробилось бы лишь объявление по радио. Болдок смотрел через перила, когда Ронни отошел от Симон. Ронни сел в кресло, рассеянно слушая вариации Сакстона на тему Скейфов, но примерно минуту спустя обнаружил, что лорд смотрит на него так, словно Ронни был морем.
      Еще через несколько секунд Болдок сказал голосом, похожим на ржание:
      – Как сегодня маленькая Симон?
      – По-моему, нормально.
      – Не подавлена? Вам не кажется, что она выглядит немного подавленной?
      – Нет, не кажется.
      – Ладно. Почему бы вам не пригласить ее подойти и присоединиться к нам?
      – Я приглашал, но она сказала, что должна переодеться.
      – Чушь! – Болдок, видимо, рассердился на Ронни за это. – Еще десять миль плыть. По крайней мере. По крайней мере.
      – Я знаю. Я это сказал ей.
      – И все равно не хочет прийти?
      – Нет.
      – Почему?
      – Не знаю.
      – Не знаете? Вы не знаете? Вы? Не знаете вы?
      – Нет. Она не сказала.
      – О! – простонал Болдок, словно такое неожиданное открытие меняло дело до неузнаваемости. – О! – Потом его, видимо, поразила какая-то мысль. Он взглянул на море прежним взглядом и несколько раз покачал головой, попеременно собирая и расправляя складки на лице. И сказал: – У нас еще не было случая потолковать как следует?
      – Нет.
      – Будет. Скоро. – С этими словами, похожими на ржанье и полными некоей угрозы, лорд Болдок тяжело встал и зашагал к другой группе.
      – Забавный парень старина Чамми, – сказал Сакстон.
      – Да. – «Трагедия обрушилась на яхту, – подумал Ронни. – Пэр исчезает в спокойной глади».
      – Да. Очень славный парень. Вы не думаете, что я был бестактен, говоря так о Скейфах?
      – Конечно, нет. А почему?
      – Видите ли, старик, отец Чамми, славный парень во всех отношениях, ничего не смыслил в делах. Даже эту штуку – как она, дьявол, зовется – соглашение? Вот оно! Даже дарственную не сделал вовремя. Подписал бумаги после Аскота, а к Кауз был уже в гробу. С деньгами никогда не ладил. Оставил бедного Чамми без гроша. Бедняге пришлось продать последнюю мебель. Так что, понимаете, бестактно так было говорить о Скейфах.
      – Да. – Ронни понимал и это, и большее. Исследуя Болдоков, он сосредоточился на леди, бывшей во всем старшим партнером. О лорде он знал, что тот удачно женился, но из пропасти безденежья не вылез; вероятно, на его имя записали не больше двух-трех тысяч в год.
      – Но я уверен, что вы зря тревожитесь.
      – Мм… Надеюсь, вы правы. Уф, эти дела с дарственными могут быть здорово скользкими, знаете. Тут, бесспорно, всегда жди подвоха. Да, милый мой, да! Возьмите юного Мэнсфилда. Вы, конечно, слышали про злосчастное дело с его матерью. Теперь, кажется, все позади. Умно с его стороны. Впрочем, что еще мог он сделать? А? А?
      Леди Сакстон наклонила голову на дюйм. Истолковав это как призыв и отчасти движимый любопытством, Ронни хотел спросить, что за злосчастное дело с матерью Мэнсфилда, но тут Сакстон снова заметил, что бокал пуст (на сей раз без видимого огорчения или изумления).
      – Где тот чертов тип? А-а! Гм… – И он снова продемонстрировал манеру богачей повелевать и с тем же результатом.
      Ронни присоединился к нему, попросил еще и получил виски с содовой. Он закурил. Мысль о «разговоре как следует» слегка тяготила его, так что подобный стимул едва ли мог помочь. Озабоченный аристократ еще, чего доброго, выставит его.
      Но покамест не наблюдалось ничего устрашающего. Леди Болдок и Биш, посмеявшись еще с миссис Ван Пап и прочими, удалились вниз. Мисс Квик продемонстрировала независимость, простояв, отвернувшись, минут пять после их ухода, потягивая что-то из ореха колы, не торопясь «сделать кучу вещей». Потом ушла. Яхта плыла, в должное время достигла клочка земли, такого же, как Малакос, только что чуть ровнее и чуть зеленее, и бросила якорь возле двух яхт, таких же, но побольше. Не было видно домов, лишь деревянный навес и в тени его два небольших автомобиля необычной формы. Ни души.
      Ронни сошел с Сакстонами. Скала, вода и берег ослепительно сверкали и постоянно обдавали жаром. Группа поплелась к навесу. Автомобили оказались электрическими открытыми грузовичками, с шинами на колесах. Некоторых людей на таких возят на гольф. Чуть опередив Ронни, лорд Апшот занял место водителя и умчался, его жена, Ван Пап и Мэнсфилд еле успели перевалиться через борт. Когда Ронни достиг второй машины, Симон, леди Болдок и взгромоздившаяся меж ними Биш уже сидели сзади. Рука лорда Болдока, подобно руке контролера, утверждающего свою власть над очередью в кино, опустилась меж Сакстонами и Ронни. Тот спокойно стоял и смотрел, как сделало бы большинство немиллионеров, покуда Болдок объяснял Сакстону управление. Потребовалось некоторое время, хотя были только педаль, тормоз и рулевое колесо – последнее особенно поразило Сакстона старомодностью. Наконец экипаж, трясясь и качаясь, двинулся за своим предшественником и вскоре стал карабкаться вверх.
      – Так. – Болдок посмотрел на Ронни, помолчал и мотнул головой с такой силой, что другой сломал бы себе шею, приказывая ему, вероятно, удалиться под навес. Там были ветхое кресло, скамья, вделанная в стену, и пустая пивная бутылка. Болдок сел в крес-, ло, взял бутылку, коротко усмехнулся и, не глядя, швырнул через плечо. Она взорвалась где-то среди скал с треском и стеклянными брызгами. («Это верно, – подумал Ронни, – ты-то не полезешь туда босиком».)
      – Примерно пять минут до дома и вдвое меньше назад. Должно хватить. Теперь как бы мне это получше объяснить?
      Глядя на него со своей скамьи, Ронни не то что нервничал, но чувствовал себя чуточку в западне, словно предстояло обсуждать во «Взгляде» с самым опытным консерватором парламента аспекты внутренней политики, что требует знания фактов, – другими словами, одного чутья мало. Впрочем, факты здесь не помогли бы. Нужна ИГРА. Он напустил на лицо какое-то выражение и сразу, как опытный актер, когда поднимается занавес, почувствовал облегчение.
      Болдок хлопнул себя по ляжке, большую часть которой покрывали шорты (в отличие от рубашки, где были нарисованы целые картины, на шортах были изображены просто рыбы); он издал ржание: