Ночная Жизнь

И снова никаких вопросов, только кивок головой, как будто она прекрасно энала, в чем дело и какая опасность их подстерегает. ронни встала и смахнула с глаз слезы. Невозможно без боли смотреть, как мать и маленький ребенок сидят на улице холодной сентябрьской ночью. Бобби поймал ее руку и нежно пожал.

– Мы сделали все, что могли.

Ронни промолчала. Внезапно она почувствовала себя чужой в этом переулке. Здесь был иной мир, к которому они оба не принадлежали.

– Почему они никуда не идут? – спросила она. – Даже там, на улице, было бы безопаснее, чем здесь.

– Потому что там их будет донимать полиция. Им некуда пойти, кроме ночлежки, а ночлежки все забиты до отказа. Здесь они хотя бы могут немного поспать.

– Или умереть.

На этот раз промолчал Бобби. У выхода из переулка он снова прочертил святой водой линию и втер в стену чеснок. Держась за руки, они перешли улицу и едва зашли в следующий переулок, как впереди из темноты возникла фигура. Ронни замерла, крепко сжав руку Бобби. Фигура стояла примерно метрах в двадцати от них, там, где переулок пересекался с другим, выходящим на авеню Маркет. Потом, словно почувствовав их взгляды, фигура скользнула в темноту и пропала.

– Это он, – сказала Ронни.

– Ты уверена?

– Я почувствовала кое-что. Это как… как будто кожа на голове зашевелилась.

– У меня тоже.

Бобби взял в правую руку кол, сделанный из хоккейной клюшки, и вытащил из-за пазухи деревянный крест. Взяв Ронни за руку, он потянул ее к перекрестку. Из темноты послышался стон. Они подошли ближе, и Ронни увидела лежащего человека. Он был без сознания. Лицо у него было обезображено, изо рта текла кровь.

– Мы ему помешали, – сказала она.

– Не думаю, что он нас даже заметил, – сказал Бобби – Оставь его, все равно мы ему не поможем.

– Крест, – сказала Ронни.

Бобби подал ей крест, и она, наклонившись, вложила его в руку лежащего человека. Тот застонал, и пальцы его сомкнулись вокруг бледно светящегося крестика.

Бобби повел Ронни по переулку в сторону Маркет. По улице, рыча, проносились машины. Горели ослепительно яркие огни. Но за улицей, в аллее, колыхалась во тьме какая-то рябь.

– По-моему, здесь тупик, – сказал Бобби. – Кажется, он попался. И, по-моему, ему невдомек, что мы совсем рядом.

– Вызови остальных.

– Они не успеют. Он смоется. Давай ущучим его сами.

«Да, это он», – подумала Ронни и с удивлением обнаружила, что страха нет. Только щекочущее чувство азарта.

– Давай, – сказала она.

Карниша не покидало чувство, что сегодняшняя вылазка будет для него последней. Что-то изменилось в городе, и он знал, что о его существовании стало известно. Он буквально физически ощущал это в ночном воздухе, в темноте переулков, на улицах. Про него знали, и знали многие. Страх висел в воздухе, как выхлоп тысячи грузовиков. Ошибиться было невозможно. Он просчитался, он крупно просчитался. Карниш шагал по переулкам, кутаясь в свою тьму, собирая вокруг себя тени, прячась. Он не хотел, чтобы его увидели. Чувствовал не только страх, еще он чувствовал Саймона. Саймона и других охотников. Они не вняли его предупреждению. Он знал это уже с того момента, когда Эдвард свернул со скоростного шоссе на Вашингтон-авеню. Саймон снова патрулировал улицы. Саймон и его подручные. И они не боялись, как всего пару дней назад. Он чувствовал их решительность, их ненависть к нему. Как мог он так недооценить Саймона? Неужели он и вправду стал таким самонадеянным дураком? Он воображал, что Саймон напуган и безобиден. Он не стал его догонять в ту, первую ночь, уверенный, что Саймон не представляет опасности. И вот не прошло и недели, как этот Саймон со своими друзьями стал для него самой большой опасностью. Карниш остановился в. темноте и осмотрелся. Он был в каком-то переулке, но сам не знал, в каком именно. Да это, собственно, не имело значения. Во время охоты его занимало только местонахождение жертвы. Только после насыщения он пытался понять, где находится и как отсюда дойти до машины. Впереди была ярко освещенная улица. В переулке, на другой стороне, он заметил какое-то движение. Там кто-то был. Но кто? Карниш опасался проникать в чужое-сознание. Всего неделю назад он не стал бы бояться. Неделю назад ночь и все, что было в ночи, принадлежало ему, но теперь он опасался выдать свое присутствие. Проникать в сознание того, кто знает о твоем существовании и, может быть, ищет тебя, было все равно что подойти и постучать по плечу – мол, вот он, я. Он не имел права так рисковать. Карниш повернулся и, злясь на самого себя, скрылся в темноте. Подойдя к стене здания, в тени которого он прятался, он быстро полез вверх по пожарной лестнице. Он отлично умел лазать, но редко пользовался этим умением, предпочитая ходить по земле, рядом е жертвами. За считанные секунды он забрался на крышу и быстро пошел на другую сторону. Вокруг, сияя огнями, расстилался город. Магическое королевство страха. Подойдя к краю крыши, он прыгнул через улицу, расправив свою тьму, словно крылья, и приземлился на крыше дома напротив. Без лишних раздумий он продолжил свой путь и услышал, как позади загудели автомобили. Это люди почувствовали его присутствие и инстинктивно отреагировали, хотя не могли его видеть и сами не знали, почему так поступают. Он подошел к противоположному краю крыши, спустился в темноту переулка и сразу же отступил в тень здания, втянув в себя свою тьму. Потом задержал дыхание и прислушался. Вокруг шелестели обрывки бумаги, подгоняемые ветром. Он слышал писк крыс, шуршание их маленьких лапок и что-то еще. Сердцебиение. В переулке был кто-то еще. Дыхание. Карниш почуял страх и отчаяние. У соседнего здания он увидел свернувшегося калачиком человека, человека, который недавно проснулся, разбуженный чем-то, ему непонятным. Карниш чувствовал его тревогу. Он выпустил свою тьму. Бояться нечего. Это добыча. Наконец-то он утолит голод. Карниш вышел из темноты и позволил жертве увидеть его. Человек остолбенело уставился на него и выпрямился, вжавшись спиной в холодный металл двери в стене здания. Карниш кинулся к нему, окружая его своей тьмой. В сознании человека поднялась новая волна ужаса. Карниш обхватил жертву, развернул к себе и уставился в глаза человеку, упиваясь ее страхом.

– Чего ты боишься больше всего на свете? – ггрошегггал он.

Человек стал вырываться. В его сознании с головокружительной быстротой проносились различные образы. Карниш завернул его в свою плоть и приготовился к поглощению. И тут человек поднял руку и поднес ее к лицу Карниша. Карнишу нравилось, когда жертвы сопротивлялись, и часто он затягивал поглощение намного дольше, чем требовалось, чтобы продлить это сопротивление и сопутствующие ему страдания. Но на этот раз человек что-то держал в руке. И Карнишу понадобились считанные доли секунды, чтобы понять, что это такое.

Крест.

Его собственный вопль боли и ужаса заглушил крик жертвы. Карниш моментально освободил человека и отпрянул. Его тьма взметнулась в небо и, как смерч, пронеслась по переулку. Но отпрянул он недостаточно быстро, и крест ослепил его ярким и сверкающим пламенем. Карниш поднял руку, закрывая глаза, и пустился бежать. За ним летел крик человека, в котором больше не было страха, а слышалась радость победы. Карнишу казалось, что он бежит слишком медленно. Он не мог ни о чем думать и действовал только по велению инстинкта. Бегство было единственным спасением. Он несся по переулку в сторону улицы, которая, как ему казалось в его воспаленном мозгу, не приближалась, а, наоборот, удалялась от него. Он чувствовал, в переулке присутствие других людей, бродяг и нищих, но не смел даже подумать о них, не говоря уже о том, чтобы остановиться. Он чувствовал близость креста, его жар пожирал его, как он только что собирался пожрать человека. Приближаясь к выходу из переулка, он почувствовал некоторое облегчение. Еще несколько метров – и он завернет за угол и спасется, освободится от этого проклятого креста. Внезапно он почувствовал неладное, но не смог определить причину этого беспокойства. Инстинкт подсказывал ему, что надо остановиться, но желание поскорее скрыться оказалось сильнее. К тому же он бежал слишком быстро. Через несколько секунд он вырвется отсюда и освободится.

Запах оглушил его. Сдерживая тошноту, Карниш вскинул руки, как будто хотел оттолкнуть от себя опасного зверя, грозящего разорвать ему глотку.

Стой! – скомандовал он себе, но было уже слишком поздно. Он бросился к выходу из переулка, едва не теряя сознание от запаха чеснока. Свет. Языки пламени взвились вокруг него. Они исходили из самой земли, поднимались по прямой линии, пересекающей переулок от стены до стены, и обжигали ему плоть до самых костей. Он, конечно же, сразу понял, что это такое. Святая вода. Они устроили ему западню, а он, как последний дурак, попался в нее. Скрипя тормозами, резко остановилась машина. Сзади с громким скрежетом в нее врезалась другая: водителей ослепила внезапная вспышка света, когда Карниш перешагнул проведенную святой водой линию.

От боли едва держась на ногах, Карниш перешел улицу, втягивая в себя свою тьму. У входа в переулок напротив он остановился. А вдруг здесь тоже ловушка? Лучше не рисковать. Он и так потерял уже много сил. Карниш повернул направо и побрел вдоль улицы. Прохожие смотрели на него с любопытством, а он шел опустив голову и не смел поднять взгляд. Какой позор! Какой ужасный позор! Только что он бежал, а теперь не смеет даже взглянуть на тех, кто мог бы стать его пищей. Он пересек еще одну улицу и, не в силах больше выносить яркий свет, нырнул в первый попавшийся переулок. Все тихо. Карниш чуть не зарыдал от облегчения. Ему нужна была темнота, чтобы оправиться от шока, чтобы зализать свои раны. Он не имел ни малейшего представления о том, где находится, да ему было на это плевать. Он хотел одного: спрятаться в темноте. Хотел побыть в одиночестве. Первый раз в жизни, насколько он мог припомнить, его голод был поглощен страхом. Глаза еще болели, ослепленные видом креста. Весь он, и телом и духом, сотрясался от боли и страха. Чем больше Карниш думал об этом, тем больше боялся, тем больше себя ненавидел, а чем больше он себя ненавидел, тем сильнее закипала в нем ярость. Наконец, не в силах более сдерживаться, он выпустил свою тьму, потянулся ею в ночь над городом и закричал, закричал во всю силу своих легких, вложив в этот крик всю свою ненависть, всю свою боль и отчаяние, всю свою черную душу.

Только они собрались перейти улицу, как перед ними остановилась полицейская машина. Саймон потянул Бекки за рукав, и они отошли на тротуар. Яркий луч протянулся к ним из полицейской машины, и Саймон зажмурился, а Бекки подняла руку, защищаясь от света. Обе дверцы открылись, и из машины вышли двое полицейских. Водитель продолжал светить фонарем на Бекки и Саймона.

– Сэр, мисс, отойдите от машины и повернитесь лицом к стене.

– А в чем дело? – спросил Саймон.

– Пожалуйста, сэр, отойдите от машины и встаньте лицом к стене.

– Но…

– Пожалуйста, сэр, отойдите…

В переулке через улицу темнота снова зашевелилась. У Саймона учащенно забилось сердце. Бекки нахмурилась, всматриваясь туда. Но один из полицейских встал прямо перед ними, загородив обзор, и Саймону ничего не оставалось, как повиноваться и отойти назад. Он повернулся спиной к полицейскому и попожил руки на стену.

– Расставьте немного ноги, сэр. Хорошо. У вac есть с собой удостоверение личности?

– В бумажнике, в заднем кармане.

– Медленно достаньте бумажник, сэр, выньте ваше удостоверение и дайте его мне.

Другой полицейский отвел Бекки к машине и тихо разговаривал с ней. Первый снял с плеча Саймона сумку и, не сводя с него настороженного взгляда, принялся шарить в ней, просматривая ее содержимое. Он вытащил оттуда один из зеленых пластиковых крестов, взглянул на него, нахмурился, бросил обратно, вынул Библию, бросил обратно, вынул рацию, снова нахмурился и подозрительно глянул на Саймона.

Саямон вынул из кармана бумажник, открыл его и достал оттуда удостоверение личности. Отдал его полицейскому. Тот посветил фонарем на удостоверение, затем на Саймона:

– Саймой П. Бабич?

– Да.

– Фергюс Фолз? Вы там живете?

– Нет, Э… В настоящее время я живу на Пятой улице, дом 325.

– Как давно вы там живете?

– Уже около года.

– Это незаконно. Вм должны были получить новое удостоверение личности согласно новому адресу в течение трех месяцев.

– Понимаете, все как-то некогда было, и потом, я не собирался там надолго задерживаться.

– А что вы делаете здесь и зачем вам все эти вещи?

В это время к ним подошли Бекки и второй полицейский. Бекки взяла сумку Саймона.

– Мы работаем в ночлежке на Одиннадцатой улице, – сказала она. – Так как сегодня она закрыта, мы ходим по улицам в поисках наших обычных клиентов и стараемся им помочь, чем можем.

– Помочь этим? – Полицейский кивнул на сумку.

– Иногда бывает нужно и это, – ответила она.

Полицейский покачал головой:

– Мы получили сигнал, что кто-то шныряет по переулкам. Вам нельзя находиться здесь ночью, это небезопасно.

– Это запрещено законом?

Полицейский пристально посмотрел на Саймона. Не надо было говорить этого.

– Может быть, вы проедете с нами в управление для выяснения?

– Для выяснения чего? Мы ничего не сделали.

– Это не займет много времени. Пожалуйста, пройдите к машине, сэр.

Саймон вздохнул и посмотрел в переулок напротив. Полицейские проследили за его взглядом.

– Что вы там?.

Казалось, вопль несся со всех сторон. Он эхом отозвался в переулке, отскакивая от стен зданий, и пролетел по улице, словно ветер. Саймон стиснул зубы. Он знал, что это за вопль. Он уже слышал его пару суток назад, в переулке, отходящем от Вашингтон-авеню, рядом со сгоревшим домом. Полицейские бросились к машине, забыв о Саймоне и Бекки. Никаких вопросов, никаких объяснений. Машина резко рванула с места, взвизгнули шины. Бекки, широко раскрыв глаза, посмотрела на Саймона, затем через улицу в переулок. B сумке заскрипела рация, и послышался голос Бобби:

– Боже мой, все слышали? Кажется, мы его все же достали.

26

– Подожди, Бобби, – медленно проговорил Джек, – что конкретно произошло?

– Ты слышал этот вопль? – спросил в ответ Бобби.

– Слышал, – ответил Джек.

Разумеется, слышал. Вряд ли во всем городе был хоть один человек, который бы не услышал.

– Это был он, – говорил Бобби. – Черт возьми, это был он!

– Я тоже так думаю, – сказал Саймон.

– А мы ничего не слышали, – сказал Ли.

– Вылези из своего сраного такси и, может быть, тогда ты что-нибудь услышишь, – крикнул Бобби.

– Пошел ты, – огрызнулся Ли.

– Мы кое-что видели в переулке, – продолжал Бобби. – Какую-то темную фигуру. Она потом куда-то подевалась, но, я думаю, он где-то поблизости.

– А мне казалось, что он радом с нами, – сказал Саймон.

Воцарилось молчание. Потом снова заговорил Джек:

– если вы при малейшем подозрении станете бегать один за другим, от этого будет больше вреда, чем пользы. Вы должны быть абсолютно уверены.

– Что же, черт побери, могло заставить его так орать? – спросил Саймон.

– Вы делали то, о чем мы говорили? – спросил Джек.

– Конечно, – ответил Саймон. – Мы вручили уже, наверное штук двадцать крестов и разбросали половину Библии. Дайте-ка я посмотрю. Точно, мы уже дошли до псалмов.

– У нас то же самое, – сказал Бобби. – Мы везде оставляли страницы из Библии, кресты, чеснок и святую воду.

– Должно быть, он на что-нибудь из этого налетел, – оказал Джек.

– А может, попробовал съесть кого-нибудь и получил полный рот крестов? – предположил Бобби.

– Все может быть, но если так, значит, теперь он знает, что вы охотитесь за ним. И наверняка сейчас в ярости.

– А может, он уже мертв, – с надеждой в голосе предположил Бобби.

– Heт, он не умрет, пока eго не проткнуть колом.

– Джек? – раздался голос Ли.

– Слушаю тебя, Ли.

– Как насчет солнечного света? Он может его убить?

– Во всех книгax, что я прочел, указывается на это. Проблема в том, как его выманить на солнечный свет.

– А если продержать его здесь, в городе, подольше, отвлечь чем-нибудь?

– Он не дурак, и к тому же в городе полно мест, где можно спрятаться. Он найдет себе убежище.

Снова задумчивое молчание.

– Будьте осторожны, – нарушил его Джек. – Предельно осторожны.

– Будем, – ответил Саймон. – Мы пойдем проверим, что видели, и вернемся. Держитесь на связи. Если кто-то наткнется на него, действительно на него, сразу же дайте знать остальным.

– До связи, – сказал Бобби.

Некоторое мгновение Джек слушал потрескивание эфира, потом устало откинулся на спинку кресла. Улица за окном была ярко освещена, но пустынна. Ни одного прохожего, только изредка, шурша шинами, проезжали автомобили. Этот вопль все еще звучал у Джека в ушах. Он достал непочатую бутылку "Джонни Уокер", открыл ее и плеснул на два пальца в кофейную чашку. Выпил эту порцию в три глотка и налил вторую. На этот раз он откинулся в кресле и, держа чашку обеими руками, медленно потягивал виски. Внезапно Джек поймал себя на том, что думает о Малыше Тони и Пите Ти. Двадцать лет прошло с тех пор. Но уже тогда, двадцать лет назад, он знал: что-то происходит. Инстинкт репортера говорил ему да, что-то отвратительное и ужасное бродит по улицам в темноте.

Из чистого любопытства он начал интересоваться вампирами и литературой о них. Предмет оказался весьма увлекательным. И хотя он был испорчен современной западной культурой с ее рационально-научным подходом к действительности, тем не менее эта тема завораживала, заставляя сознание делать попытки проникнуть за грань необъяснимого и сверхъестественного. Эта культура, которая эксплуатировала идею вампиризма для развлечения, смешала первобытный ужас мифа с фрейдистской концепцией сексуальной закомплексованности и сделала из вампиров этаких трагических героев-аутсайдеров. Тогда, в семидесятых, он пытался представить себе подобное существо на улицах Миннеаполиса, и у него не получилось. Грязная и вонючая реальность жизни Малыша Тони и Пита Ти никак не увязывалась со сверкающей готикой вампиров викторианской эпохи. Больше всего Джека заинтриговали истории о вампирах, которые еще не успели переделать в вестерны. Маленькие деревушки в Восточной Европе, живущие в вечном страхе перед ночным хищником, живым мертвецом, восставшим из могилы и пожирающим живых. Никаких сексуальных комплексов. Просто быт, не освещенный попыткой дать научное объяснение смерти, увяданию и болезням, воплощенным в образе вампиров. Никакой романтики – первобытный страх перед смертью. И в то же время существовали различные свидетельства того, что, кроме мифа, есть и еще что-то. Что-то реальное. Вампиры, но не такие, какие описываются в романах. Не демоны, пьющие кровь девственниц для поддержания собственной жизни и наделенные способностью по желанию превращаться в летучих мышей и волков. Нет, не это. Крупица некой истины. Ночной зверь, пожирающий как болезнь. Зверь, который бродит во тьме, боится людей и в то же время не может без них обходиться. Трусливый хищник, нападающий на слабых и беззащитных. А еще существовали рассказы об охотниках за вампирами, слишком тщательно задокументированные, чтобы быть просто вымыслом. Ведь они на кого-то охотились и даже добивались успеха.

И такое существо отлично вписывалось в рассказ Пита Ти. Существо, ничем не похожее на графа Дракулу Брэма Стокера, а скорее напоминающее современного серийного убийцу. Осторожный садист-охотник, пожирающий своих жертв, не оставляя ни малейшего следа. И в отличие от вампиров из книг, чьи жертвы возвращались к жизни, он не мог вернуть свои жертвы к жизни. Те, кого он съедал, как и жертвы вампиров из нетронутых цивилизацией легенд, умирали совсем. Он уничтожал их полностью. Он не оставлял ни улик, ни трупов. Такая тварь, если она существует, может свободно жить в любом мегаполисе, думал Джек, и если она не трогает тех, кого непременно станут искать, то обнаружить ее будет практически невозможно.

Эта теория была слишком хороша. Она была аргументирована с параноидальной тщательностью, и хотя не могла быть вынесена на всеобщее обсуждение, в то же время отвергнуть ее тоже было нельзя.

И все же, несмотря на интерес, который стал глубже за год, прошедший после того случая, он забросил эту теорию. Малыш Тони пропал, пропал и Пит Ти. Они перебрались на другое место. Не было никаких оснований думать, что это не так. И кроме того, у Джека была другая, не менее важная, как он думал, работа. И он никогда бы не позволил делать себе имя на непроверенных фактах.

Но теперь, теперь, когда Саймон Бабич увидел эту тварь, существование которой Джек предполагал, все обрело совершенно иной смысл. Саймон своими глазами видел этого ночного убийцу, который пожирал живых людей, не оставляя следов.

«Я знал о тебе на протяжении двадцати лет, – думал Джек. – И бездействовал».

Сколько людей погубила эта тварь? Сколько человеческих существ исчезло без следа? Сколько бы их удалось спасти, если бы он хотя бы просто продолжал наблюдать? Если бы тогда сделал то, что сейчас делали Саймон и остальные. Чувство вины пронзило Джека. Он поднес к губам чашку и сделал большой глоток. Скотч согрел его, но не смог примирить Джека с совестью.

Он глубоко вздохнул и посмотрел в окно. На темном стекле маячило его отражение. Он чувствовал себя так же, как выглядел – старым, усталым. «Я должен был бы быть сейчас с ними, – думал он. – Прочесывать темные переулки с крестами, чесноком и со святой водой, вместо того чтобы сидеть здесь, попивать скотч и слушать по рации, что происходит. Я должен сейчас быть с ними там, на улицах».

Джек вполголоса выругался и попытался представить себе то существо, которое они ищут. Как оно выглядит? Есть ли у него лицо, рот, глаза? Наверное, да. Оно должно как-то подстраиваться под окружающий мир, и человеческий облик был бы для него лучшим камуфляжем. Узнал бы он его, если бы встретил, спрашивал Джек себя. И кивал. Да, узнал бы. Они были старыми врагами. Тот, другой, об этом не знал, а Джек знал. Так или иначе, в течение двадцати лет его мысли постоянно возвращались к нему.

«И поэтому я здесь, а не там, с остальными, – сказал он себе. – Потому что в течение двадцати лет я думал о нем, двадцать лет я рисовал себе его облик, двадцать лет воображал самое худшее. И теперь я, черт меня побери, в двадцать раз больше боюсь, чем они».

Они оставили такси на Третьей Южной, у зерновой биржи и пустились в путь по лабиринту темных грязных переулков. В эту ночь люди были повсюду. Бездомные бродяги лежали, свернувшись, чуть ли не в каждом темном углу. Просто не верилось, что, закрыв всего лишь одну ночлежку, можно лишить крова такое количество людей. Оставить на улице, где их могут убить, и хуже того – съесть!

Каждому встреченному бродяге Мартин вручал пластмассовый крест. Ли старался не подходить слишком близко к этим людям. Его обуревали странные чувства. Он чувствовал себя очень похожим на них, и в этом была главная сложность. За последние несколько дней он осознал, что не так уж далеко ушел от сточной канавы, в которой однажды оказался, как ему представлялось. А теперь у него и дома-то нет. По существу, он опять стал одним из них. Страховка, конечно, покроет убытки. И хотя нападение птиц подпадает под графу «Воля Божья», компания согласилась выплатить страховку. И даже согласилась оплачивать Ли гостиницу, пока все не утрясется, и он не найдет себе новое пристанище. И все же он чувствовал, что сейчас мало чем отличается от Мартина: некуда пойти, негде приткнуться.

Они пересекли Четвертую улицу. У входа в переулок Ли остановился и провел по асфальту черту святой водой. Если тот вопль о чем-нибудь и говорил, то в первую очередь о том, что ублюдок уже попытался пересечь такую линию и поплатился за это. Они углубились в переулок, и их снова со всех сторон обступила темнота. Ли подумал, что у Мартина какой-то подавленный вид. После той ночи, когда на них напали птицы, он стал особенно молчалив. Ли было любопытно почему, но он не знал, как спросить. Вообще Мартин Бадз был для него загадкой. Во-первых, он гомосексуалист. «Чертов гомик», как сказал бы Ли еще пару дней назад. И все же что-то в нем нравилось Ли. Что-то в нем его привлекало, но что, Ли не смог бы объяснить. В нем была жесткость, которая напоминала Ли его самого. Почти болезненная гордость, нежелание принимать благотворительность. Конечно, Ли все это прекрасно знал. В те дни, когда он попрошайничал на улицах и люди давали ему деньги, иногда даже десять долларов, а то и двадцать, он никогда не благодарил. Ли даже на свой лад ненавидел тех, кто ему подавал. Ненавидел за то, что у них есть деньги, которые они могут безболезненно отдать. И ненавидел себя за то, что просил денег, а еще больше – за то, что их брал. И в такой ситуации благодарить не за что. Его всегда бесило, когда он слышал, как люди жалуются на неблагодарность бездомных. Хотелось схватить такого человека за ворот и хорошенько встряхнуть: «Подумай, говнюк! Посмотри на того, кому ты только что дал пятьдесят центов. Думаешь, это внесет в его жизнь большие изменения? Думаешь, ему есть кого за тебя благодарить?» Порой он подозревал, что ухватился за протянутую ангелом руку, а не укусил ее просто от скуки и от усталости. Прошло очень много времени до тех пор, пока он почувствовал благодарность к тому человеку. И поэтому он не ждал от Мартина никакой благодарности за то, что успел для него сделать. Но тем не менее Ли предпочел бы открытую враждебность, чем это подавленное состояние.

Он спросил:

– Ты серьезно говорил насчет того?

– Насчет чего? – спросил Мартин, не глядя на него.

– Ну, ты сказал, что у тебя СПИД.

– У меня действительно СПИД.

– О Господи.

– Не так уж все и плохо. Сейчас по крайней мере. Все приходит и уходит.

– И сколько тебе еще осталось?

– Не знаю. Меньше года, наверное.

– Господи.

– Думал, как мне помочь? Строил планы? А это все меняет, уже не сочтешь меня долгосрочным вложением капитала. Что бы ни случилось, я недолго смогу ценить твою помощь.

– Ты подцепил это от… ну, от этих?

– Скорее всего. Когда столько желающих залезть тебе в задницу, обязательно что-нибудь подцепишь.

– Вот гадость! Не рассказывай мне такие вещи.

– Ты сам спросил.

– Но нельзя же быть настолько тупым! Ты что, никогда не слушал новости, не читал газеты?

– Надо было что-то есть, что-то надевать. – Мартин усмехнулся, потом пожал плечами: – Мне наплевать. Когда все будет кончено, все будет кончено.

Ли только головой покачал. Помолчав, он сказал:

– Когда я восстановлю дом, можешь переехать ко мне.

Мартин взглянул на него, нахмурившись, и уставился себе под ноги. Они прошли мимо женщины, лежащей под куском картона. Мартин наклонился к ней и, прошептав что-то, вручил ей пластиковый крест. Рука, высунувшаяся из-под картона, была похожа на крысу. Ли передернуло. Они пошли дальше.

– Почему ты предлагаешь это мне? – спросил Мартин.

– Не знаю. Ты мне нравишься. Однажды для меня сделали то же самое… Не спрашивай.

Мартин не стал спрашивать. Они вышли из переулка на ярко освещенную авеню Маркет. По сравнению с переулками это был совсем другой мир.

– А ты тоже мужик ничего, – сказал Мартин.

Ли не ответил. Он стоял и смотрел в сторону Вашингтон-авеню.

– Что там? – спросил Мартин.

– Не знаю… Не уверен.

– Ты что-нибудь заметил?

– Я же говорю, не знаю. Просто…

Движение тени. Ничего больше. На прошлой неделе он бы и головы лишний раз не повернул, а сегодня весь покрылся гусиной кожей. На мгновение им показалось, что через Маркет проскочила пантера: одна широкая полоса тьмы.

– Так пойдем, черт возьми, и посмотрим, – сказал Мартин.

Ли только вздохнул. Они пересекли улицу и пошли по направлению к Вашингтон-авеню.

Заходить ночью в переулок, оканчивающийся тупиком, все равно что сделать шаг в бездну. Повсюду темнота, шум машин сзади на улице и прочие звуки кажутся какими-то потусторонними.

– Он зашел сюда, – сказал Бобби. Голос его звучал хрипло.

Ронни нащупала его руку и крепко сжала. В другой руке Бобби держал свой деревянный крест. Ронни коснулась своего креста, который висел у нее на шее, и вдруг остановилась:

– В чем дело?

– У меня неправильное чувство.

– Неправильное?

– Ну да. Чувство, что здесь его нет. Трудно объяснить. Той ночью я его чувствовала. Всем телом. Понимаешь? Как будто рядом со мной открыли холодильник.

– Да, понимаю.

– А сейчас я ничего такого не чувствую.

– Давай дойдем до конца, чтобы быть уверенными.

Они снова пошли вперед. Сюда практически не проникал свет фонарей, были видны только неясные тени. В дальнем конце тупика зияла чернотой стена старого здания. На этот раз остановился Бобби. Ронни тоже замерла, остановилась и вопросительно посмотрела на него. Бобби склонил голову набок, словно к чему-то прислушивался. Ронни затаила дыхание. Впереди, может быть, всего метрах в пяти, послышалось какое-то хрюканье, потом раздался хриплый свист. И чей-то голос:

– Дерьмо!

Потом впереди вспыхнул луч света, и они увидели на земле человека. Это был мужчина лет приблизительно сорока. Нос у него был разбит и сильно кровоточил. Он прикрывал ладонью глаза от света. Над ним склонился тот, кто держал фонарь.

– Отстань от меня, – застонал лежащий мужчина.

– Заткнись! – ответил ему другой.

– Эй, – крикнул Бобби, шагнув вперед.

Луч света тут же повернулся на голос. Ронни прикрыла глаза рукой.

– Выключи этот чертов фонарь! – заорал Бобби.

Но свет не погас. Наоборот, он понесся к ним, как поезд в тоннеле. Первой мыслью Ронни было отпрыгнуть в сторону, но она отбросила ее и пригнулась, выставив вперед плечо.