Счастливого Рождества, Тони !

      Я вышел на площадь Комеди, свернул в Аллеи Турни и двинулся по бесконечной улице Фондодеж. Счастье еще, что мне удалось поймать таксиста, возвращавшегося в Кодран и не утратившего надежды кого-нибудь подвезти по дороге.
      Около десяти часов я уже звонил в дверь Эвелин. Молодая вдова встретила меня очень мило, и ее нежность так согрела мне сердце, что я устыдился черных мыслей, не дававших покоя весь день.
      - Тони... как бы мне хотелось, чтобы мы праздновали этот день в других обстоятельствах...
      - Но когда б не они, Эвелин, мы бы никогда не познакомились!
      Она проводила меня в гостиную. Нас страшно тянуло друг к другу, но, словно сговорившись продлить удовольствие, мы долго наслаждались разговорами, вспоминая разные эпизоды прежней жизни. Разумеется, моя отличалась куда большей пикантностью, чем размеренное существование Эвелин. Но так или иначе, описывая то некогда любимые места, то погибшего друга, то делясь сокровенными мыслями, мы как будто возводили фундамент будущего счастья и почти не заметили, как стрелки подошли к полуночи.
      С последним ударом часов Эвелин, повинуясь внезапному порыву, упала в мои объятия, и мы обменялись первым поцелуем.
      - Тони... Узнай об этом кто-нибудь, меня бы, наверное, осудили... но Марк был только верным другом... братом... А я хочу жить!
      Я еще крепче прижал ее к себе.
      - И я тоже! Довольно с меня прежнего существования... и вечной неуверенности в завтрашнем дне... Надоело болтаться в чужих городах, которые так навсегда и остаются враждебными... И вечно - смерть, страдания, боль, насилие, преступления... Нет, любовь моя, я тоже мечтаю совсем о другом!
      Мы сели друг напротив друга за маленький столик в стиле Второй империи. Эвелин составила весьма изысканное меню: паштет в желе, холодный цыпленок, вычищенный внутри и залитый ароматным соком с мякостью ананас и шампанское. Оба и без слов чувствовали себя упоительно счастливыми. Я так опьянел от восторга, что из головы напрочь вылетели все мрачные подозрения, вернее, они просто перестали меня волновать. На свете больше не существовало ничего, кроме нас двоих. Возможно, где-то далеко, очень далеко и существует "земля людей", но нас она нисколько не интересовала. Мы тихонько включили радио.
      - Тони, время летит так быстро... ужасающе быстро... Как подумаю, что прошло только три недели с тех пор, как Марк покинул меня навсегда... а теперь и вся моя жизнь вот-вот совершенно изменится... Кажется, я так и вижу: Марк берет у меня ключ от гаража, потом издали машет рукой... Да, Тони, этот черный с белым рукав, наверное, в какой-то мере был символом, знаком судьбы... и указывал он полный поворот...
      Ледяное покрывало внезапно опустилось мне на плечи, сдавило грудь, мешая дышать. Куртка Гажана... как я мог о ней забыть? Эвелин сразу почувствовала происшедшую во мне перемену.
      - Что с вами, Тони?
      - Пустяки, дорогая Эвелин, почти ничего... Просто вы дали мне неоспоримое доказательство того, что с первой встречи лгали мне!
      - Вы с ума сошли?
      Причудливая смесь печали и ярости, как ни странно, вернула мне утраченную ясность мысли.
      - Не пытайтесь оправдываться, Эвелин... Избавьте меня от унизительного зрелища... Я сам нашел тело вашего мужа, дорогая, и на нем было что-то вроде блузона... Зачем убийца стал бы переодевать жертву?
      - Я... я, наверное, ошиблась... Память подвела... Марк всегда надевал ту яркую куртку, когда мы уезжали на выходные... Теперь я действительно припоминаю, что в тот день на нем был блузон... Но я так привыкла к этой крупной черно-белой клетке, что она невольно застряла в памяти...
      - Тогда... Принесите мне эту куртку, Эвелин!
      Она тут же сникла. На красивом личике ясно читались страх и злоба. И все-таки она еще пробовала разыграть оскорбленную добродетель:
      - Значит, вы мне не верите?
      - Нет.
      Эвелин попыталась пустить в ход другое оружие.
      - Тони, неужели вы готовы все испортить из-за какой-то дурацкой истории с курткой?
      - Не такой уж дурацкой, Эвелин, поскольку этот пустячок, мелочь запросто может обернуться для вас пожизненным тюремным заключением...
      - Вы уже сами не знаете, что говорите!
      - Да то-то и оно, что знаю... если угодно, могу объяснить, почему вы не в состоянии принести сюда черную с белым клетчатую куртку своего мужа. Просто ее еще в Кап-Фэррэ, совершив убийство, надел ваш сообщник, и это он привез вас домой. Соседи из дома напротив приняли его за Марка - вот их-то как раз ввела в заблуждение привычка видеть его в черно-белом, да и разглядели они только протянутую за ключом руку. И эти честные, порядочные люди, сами того не ведая, с первых минут повели следствие по ложному пути, без всякого злого умысла обманув Сальваньяка и Лафрамбуаза. Так ваш любовник убил мужа, чтобы украсть у него досье, верно?
      Эвелин ответила не сразу. Стараясь оттянуть время, она нарочито медленно закуривала. На радио легкие песенки сменила литургия, а мы уже вернулись к повседневности. Конец празднику!
      - Не любовник, Тони, а компаньон.
      - Турнон?
      Она на мгновение замялась.
      - Вы намного проницательнее, чем я думала.
      - Где досье?
      - Здесь.
      - Значит, в Испании вы только наводили мосты?
      - Да.
      - И кого же вы туда посылали?
      - Какая разница?
      Я встал.
      - Вы правы... Я не служу в уголовной полиции. С трупами разберется Лафрамбуаз... Мне нужны только бумаги, на остальное - чихать.
      Эвелин в свою очередь поднялась.
      - Насколько я понимаю, у меня нет выбора?
      - По-моему, тоже.
      Она подошла к секретеру. Раздался щелчок, и деревянная панель соскользнула в сторону. Эвелин повернулась ко мне. В левой руке она держала объемистый пакет, в правой - револьвер. Я восхищенно присвистнул.
      - Что, почувствовали вкус к кровопролитию?
      - Я не хочу, чтобы все, уже совершенное, оказалось бесполезным... Эти бумаги стоят целое состояние! Сейчас на них есть три покупателя. Для меня это твердая гарантия приятной, хорошо обеспеченной жизни... Вы не такой, как другие, Тони, вы не из стада... И я уверена, что вы любите меня. Я тоже вас люблю. Зачем нам думать о других? Уедем вместе. Устроимся за границей и попробуем жить счастливо. Я не сомневаюсь, что у нас это получится. Но если вы своим упрямством вынудите меня убить вас, я уж точно никогда не смогу быть счастливой. Да и вы, сдав меня полиции, тоже не утешитесь до самой смерти.
      Эвелин говорила чистую правду. Да, я любил ее и к тому же потерял всякий интерес к работе. Так зачем приносить себя в жертву какой-то заскорузлой морали? Я тоже (хоть, разумеется, и по совсем другим причинам) совершил несколько убийств. Да, Эвелин цинична, но разве я - нет? Взаимная любовь может изменить нас обоих. При этом я ничем не рискую. Признав, что задание провалено, я подожду несколько месяцев и действительно уйду в отставку. Кстати, очень удачно получилось, что об этом уже шла речь. А потом уеду к Эвелин, куда-нибудь в Америку, и мы заживем вместе.
      - Ну, Тони, так что вы решили?
      Я хотел раскрыть объятия и тем навсегда скрепить договор, но радио вдруг заиграло "Толстяка Билла", песенку, которую непрестанно насвистывал Тривье. Удивительная случайность... И меня охватило такое чувство, будто мой прежний товарищ нарочно вернулся из мира теней, чтобы напомнить о прежних обещаниях, о том, что я имею право сделать, что - нет. А за спиной Бертрана стояли несчастная Сюзанна и хрупкая Линда, погибшие по моей вине...
      - Эвелин... кто убил Тривье?
      - Мой компаньон.
      - Зачем?
      - Ваш коллега застал нас за разговором.
      - А Сюзанна?
      - Она ревновала... А от ревности порой умнеют, Тони. Сюзанна знала, что мы с Турноном часто видимся. Очевидно, она испугалась, как бы я снова не взяла его в оборот. А потом, вероятно, Марк поделился с ней своими терзаниями - он тоже, скорее всего, думал, что я ему изменяю... в прямом смысле слова.
      - А Линду за что?
      - Слепая любовь к Сужалю помогла ей сообразить, какая над ним нависла опасность. Меж тем нас вполне устраивало то, что ваши подозрения падали на Фреда.
      - Так, значит, это Турнон в то утро...
      - Да.
      - А как же с фотографией?
      - Турнон вставил ее в рамку уже после того, как убил Линду.
      - И вы не испытывали ни малейшей жалости ни к несчастной молодой женщине, ни к человеку, который так преданно вас любил?
      - Дураки меня не интересует.
      - Тогда стреляйте, Эвелин, потому что я тоже дурак! Глупо было верить вам, полюбить вас... и еще глупее - что я по-прежнему вас люблю!
      Она слегка приподняла дуло револьвера.
      - Подумайте еще немного, Тони... Мы любим друг друга... Зачем же нам ссориться из-за каких-то покойников?
      - Слишком поздно, Эвелин, я уже принял решение. Предпочитаю умереть дураком.
      Но рука с револьвером вдруг бессильно опустилась.
      - Я не могу в вас выстрелить, Тони, потому что и в самом деле люблю... Вот уж никогда бы не подумала, что со мной это может случиться!.. Послушайте... Отпустите меня... дайте себе время на раздумье... Может, когда-нибудь вы все-таки ко мне приедете? Я готова ждать сколько угодно...
      - Нет... Могу вам предложить только одно: вы отдаете мне досье, а я жду несколько часов, чтобы вы успели сбежать в Испанию. Перебравшись через границу, вы мне позвоните, и тогда я отправлюсь в Париж с докладом.
      - И потом приедете ко мне?
      - Не думаю.
      - Значит, мне надо либо убить вас, либо отказаться от всех надежд, ради которых я стала соучастницей стольких преступлений?
      - Совершенно верно.
      Эвелин пристально смотрела на меня. А мне хотелось умереть. Агент контрразведки, способный вести себя так, как я, не заслуживает ничего, кроме смерти. Она снова вскинула револьвер, и я чуть-чуть напрягся. Казалось, палец вот-вот нажмет на курок. В голове мелькнуло, что Лафрамбуаз с Сальваньяком, обнаружив завтра мой труп, наверное, скажут, что либо я напрасно не слушал их предупреждений, либо мою славу хорошего агента сильно преувеличили. Но Эвелин вновь опустила руку.
      - Не могу! - жалобно простонала она. - Тони, у меня не хватает мужества убить единственного человека, которого я когда-либо любила!..
      Я поймал на лету брошенное ею досье, а Эвелин сквозь слезы добавила:
      - Хорошо, я уеду, Тони... и позвоню вам, когда перейду границу... но все же, несмотря ни на что, я до конца жизни буду надеяться, что когда-нибудь вы приедете... Дайте слово, что мы еще увидимся, Тони!
      Все это настолько меня потрясло, что я не успел ответить, как вдруг сзади послышался еще один голос:
      - Нет, Эвелин, он не приедет.
      Я медленно повернулся. У двери, держа нас обоих под прицелом, стоял Сальваньяк. Я остолбенел. Сальваньяк! А он, видимо прочитав в моих глазах безмерное удивление, рассмеялся.
      - Ну да, Тони, за всем этим стоял я.
      - Сальваньяк... Не могу поверить!
      - Почему же? Садитесь, Тони, и вы тоже, Эвелин... Только не дергайтесь, ясно? Иначе я сразу выстрелю... Эвелин, дорогая, вы собирались поступить со мной очень некрасиво... Продали меня с потрохами, а? И кто бы мог заподозрить, что у вас есть сердце и что это сердце воспылает к нашему Тони? Ведь она вас и вправду любит, Тони, тут не может быть ни малейшей ошибки... Кстати, если это еще способно вас порадовать, могу уверить, что между нами нет ничего, кроме нескольких убийств.
      Эвелин словно окаменела на стуле. Казалось, взгляд Сальваньяка ее гипнотизирует. А я по-прежнему недоуменно таращил глаза.
      - Ну вот, Тони, а теперь мне придется убить и вас. Правда, сделаю я это без особого удовольствия, потому что, честно говоря, вы мне нравитесь, но речь идет о моей безопасности, а вы достаточно долго варитесь в нашем котле и, следовательно, должны понимать, что в таких вопросах ни о каких личных симпатиях даже и думать нечего.
      - Но почему? С какой стати? Вроде бы ваш гараж на полном ходу... Чего вам еще не хватало?
      - Боюсь, вы подумаете, что у меня мания величия, но - тем хуже! Они вышвырнули меня в отставку, Тони, решив, что я заработал на их службе слишком много ран и уже никуда не годен! Вот мне и захотелось доказать обратное. Присутствующая здесь дама предоставила мне такую возможность, поэтому-то, отделавшись от вас, я заберу ее с собой и честно вручу половину денег. Этого вполне хватит, чтобы вести жизнь, о которой она всегда мечтала. Да, я готов забыть о чуть не совершенном предательстве и даже посочувствовать. Все мы знаем, что такое ослепление страсти...
      Эвелин попыталась меня спасти.
      - Антуан... я готова уступить вам свою долю, но, прошу вас, не трогайте Тони...
      - Невозможно, дорогая моя... Что бы он сейчас ни говорил, но потом крепко сядет на хвост и не отцепится или, во всяком случае, изрядно осложнит жизнь. А я не хочу никаких неприятностей.
      По правде сказать, я вовсе не думал о своем крайне ограниченном будущем. Все мои мысли занимало сейчас одно: я хотел понять, почему и каким образом Сальваньяку удалось обмануть нас с Иеремией. Но это не укладывалось в голове. А Сальваньяк все урезонивал Эвелин:
      - Берите пример с него, дорогуша. Поглядите, как он спокоен. Не то чтоб смирился, но не рыпается. А почему? Потому что понимает: у меня нет другого выхода. Люди нашей профессии слишком хорошо знают, что против лома нет приема.
      Она умоляла. Сальваньяк не желал ничего слушать.
      - Вот что, дорогая, постарайтесь вести себя с таким же достоинством, как наш друг Тони. Его куда меньше занимает собственная судьба, чем то, что тут произошло на самом деле. Именно это он сейчас и надеется угадать.
      Я посмотрел ему в глаза.
      - Так оно и есть.
      - Что ж, старина, поскольку сегодня Рождественская ночь и нам никто не помешает, я не прочь просветить вас на сей счет. Говоря по правде, мне и самому будет приятно услышать от вас, что я всех очень ловко обставил. На самом деле и эта история, как все гениальное, до смешного проста. Для начала талантливый ученый Марк Гажан женился на безумно тщеславной женщине, поставившей не на любовь, а на его будущие достижения. Истинная натура этой дамы известна, пожалуй, лишь ее прежнему любовнику, господину Турнону, человеку слабому и безвольному, а также одной из бывших коллег - ныне покойной Сюзанне Краст.
      Эвелин опустила голову, и я не видел выражения ее лица.
      - Вопреки его собственным уверениям, если Турнон и впрямь не поддерживал с Гажанами дружбы домами, то с Марком он остался в превосходных отношениях. Он первым узнал, что инженер добился результата. И почти сразу в дело вступил я. Поскольку влюбленный в Эвелин Фред Сужаль считался ближайшим другом семьи, мадам частенько бывала у него в "Кольце Сатурна", где работала моя подружка Линда Дил...
      - Что? Линда Дил была...
      - Ну да... Надеюсь, ваше изумление вызвано скорее обстоятельствами, нежели моими внешними данными... Впрочем, наша связь оставалась для всех тайной, и даже Сужаль о ней понятия не имел - во-первых, потому что не видел никого, кроме своей Эвелин, а во-вторых, Линда любила Фреда. Мы с мадам Гажан здоровались как завсегдатаи кабаре, а потом, когда я получил из Парижа приказ приглядывать за Марком, быстро сговорились. Как-то вечером Эвелин поделилась со мной жестоким разочарованием: муж закончил работу и как истинный патриот собирался даром отдать изобретение родине, в то время как весьма заинтересованные в подобных исследованиях правительства других стран с удовольствием отвалили бы за него миллионы. С этой минуты все шло как по маслу.
      Эвелин подняла голову, и я увидел, что она плачет.
      - Замолчите, Антуан... хотя бы из сострадания...
      - Почему? Разве я не обязан по крайней мере все объяснить уважаемому коллеге? И потом, я не желаю лишать себя удовольствия доказать месье Лиссею, что при всей своей блестящей репутации он оказался куда слабее меня!
      Я полагал, что лучше дать Сальваньяку выговориться до конца. Как только он умолкнет - мне конец. Так что стыдливость Эвелин Гажан меня не особенно тронула.
      - Поскольку Марк не желал ничего слушать, оставалось только избавиться от него и забрать бумаги. Я убил его в машине, в Кап-Фэррэ, надел его куртку, и это мою руку видели соседи Гажанов. В тот же вечер я помчался к испанской границе и там оставил машину, чтобы создалось впечатление, будто инженер сбежал. Сам же, пользуясь случаем, встретился в Испании кое с кем из возможных покупателей. А когда я вернулся, тут уже подняли тревогу и из Парижа приехал Тривье.
      - А вы его убили...
      - Что ж мне еще оставалось делать, если мадам, нарушив строжайший запрет, явилась ко мне в гараж? Тривье видел нас вместе, и я сразу понял, что мое знакомство с женой внезапно растворившегося в воздухе инженера показалось ему более чем подозрительным. Этим ваш приятель и обрек себя на смерть. К несчастью, прежде чем идти к Турнону, он успел поболтать с Сюзанной Краст и рассказать ей о неожиданной встрече. После убийства Тривье Сюзанна сделала вывод, что его предположения были верны. Судя по тому, как Турнон обошелся с вами, Тони, ему секретарша не сказала ни слова. Зато, увидев вас и сразу поддавшись вашему обаянию, она решила все выложить. Но мне повезло - вы разоткровенничались с Эвелин, она меня предупредила, и я успел вовремя убрать Сюзанну Краст. Однако после этого дело осложнилось теперь в него вмешался еще и Лафрамбуаз, и я, хорошо зная редкое чутье нашего Иеремии, стал опасаться неприятностей.
      - И не без оснований, Сальваньяк, он не оставит вас в покое.
      - Не сомневаюсь, потому-то нам с мадам Гажан и придется удрать чуть раньше, чем мы хотели. Не стану скрывать, Тони, после смерти Сюзанны Краст я попал в ужасно затруднительное положение, но судьба снова сыграла мне на руку - вы по уши влюбились в Эвелин. Потрясающее везение! С помощью своей сообщницы и одновременно то и дело предостерегая вас против нее (кстати, согласитесь, что это было тонко разыграно), я старался укрепить ваши подозрения против Сужаля. А вы от ревности очертя голову бросились прямиком в ловушку! Когда же вы откопали тело Гажана на участке Фреда, подозрения превратились в уверенность. Но на сей раз случай меня чуть не погубил, и опять из-за женщины! Только Линда Дил, обожавшая Фреда, угадала правду. И если она до сих пор не говорила вам ни слова, то лишь потому, что имела все основания меня бояться. Правда, я кое-что пообещал на случай возможного предательства, и у Линды было множество причин хорошенько подумать, прежде чем лезть на рожон. Однако любовь оказалась сильнее страха. Убедившись, что вы не шутите и действительно готовы обвинить Сужаля в убийстве, Линда решила все рассказать и назначила вам свидание. По доброте душевной вы меня и об этом любезно предупредили. Следовательно, настала очередь мадемуазель Дил перебраться в мир иной. И я придумал замечательный фокус, которым, уж простите за нескромность, Тони, и сейчас немало горжусь. Эвелин звонком разбудила Фреда и, подражая голосу Линды, сказала, что хочет сообщить нечто очень важное о смерти Марка, и попросила зайти к ней около одиннадцати. Поставив вас с Лафрамбуазом на улице Монсле, я разыграл вас как мальчишек. Дом сто тридцать девять, у которого я выбрал укрытие, граничит с маленьким двориком, куда выходит пожарная лестница дома сто тридцать семь. За несколько минут до появления Сужаля я поднялся к Линде, убил ее и, вынув из рамки свою фотографию, сунул туда карточку Фреда в полной уверенности, что страх толкнет его на очередную глупость и этот дурень порвет "компромат". У Сужаля куда больше мышц, чем мозгов. Все прошло великолепно, без сучка без задоринки, и я уже облегченно перевел дух, как вдруг с удивлением услышал из ваших уст, старина, что вы празднуете Рождество с Эвелин. Меня это до крайности изумило. Я позвонил мадам, и у нее не хватило ловкости обвести меня вокруг пальца. Я понял, что в очередной раз столкнулся с любовью и придется снова принять меры предосторожности. Поэтому в конечном счете именно ей вы и обязаны своей преждевременной смертью, Тони.
      Эвелин тихонько вскрикнула:
      - Нет! Нет! Хватит крови! Довольно преступлений!
      - Успокойтесь, дорогая... Теперь мы просто вынуждены довести дело до конца. Между прочим, Тони, я уже давно стоял за этой дверью и слушал ваш разговор. Поздравляю, отличная работа. Вы блестяще использовали мою единственную ошибку. Да, я напрасно не переодел труп Гажана, после того как разыграл небольшую сценку для соседей. Но, по правде сказать, у меня не хватило решимости вернуться в Кап-Фэррэ, снова откопать тело, а потом еще раз зарыть. Согласитесь, однако, что вы и не догадывались о моей роли в этой истории, пока я не появился здесь собственной персоной?
      - Верно, Сальваньяк, вы до последней минуты водили меня за нос.
      - Спасибо. Поверьте, Тони, даже выслушав ваши разоблачения, я долго не решался закончить дело таким образом, но любовь к вам мадам Гажан не оставила мне выбора. Слушая ее влюбленный лепет, я понял, что не пройдет и нескольких минут... и Эвелин назовет вам мое имя, как уже отдала досье, ради которого я стал преступником... Мы оба - жертвы любви, Тони. Уж простите, старина.
      Он поднял револьвер, но Эвелин выстрелила первой. На беду, она слишком нервничала и пуля, не причинив Сальваньяку никакого вреда, пробила дверной косяк. Зато Антуан, ни разу за все это время не утративший выдержки, не промахнулся. Эвелин умерла мгновенно, прежде чем ее тело коснулось пола. А стрелок, как ни странно, вовсе не обрадовался собственной меткости.
      - Жаль... Я этого не хотел. Но, сами видите, она заставила меня защищаться, а стреляю я быстро и хорошо. Досадно, что так получилось... Эвелин по-настоящему вас любила, и сейчас представила лучшее тому доказательство.
      Я не ответил. Зачем? А Сальваньяк меж тем колебался.
      - Слушайте, Тони, чтобы жертва Эвелин не пропала даром, я готов сохранить вам жизнь, но при одном условии: вы возвращаете мне досье и даете честное слово не предпринимать ничего в течение суток. Согласны?
      - Нет.
      - Вы подписываете себе приговор.
      - Тем хуже.
      - Но это же настоящее самоубийство. Чего ради?
      - Я вынужден поступить так по причинам, которых вы больше не в силах понять: из верности данному слову, ради памяти погибшего друга и, можете смеяться, из чувства долга.
      - Ну, вы сами сделали выбор, Тони.
      Он поднял руку, а я зажмурился. Прогремел выстрел, но я так ничего и не почувствовал. Неужели Сальваньяк нарочно промазал? Я открыл глаза. Сальваньяк, держась за грудь, со стонами корчился на полу. По пальцам его струилась кровь. А на пороге стоял старый добрый Иеремия.
      - По-моему, я успел вовремя, - только и сказал он.
      Сальваньяк, с трудом разогнувшись, сел на полу.
      - Скорее позвоните в больницу! - взмолился он. - Или я сдохну от потери крови...
      Я молча нагнулся и вынул из судорожно сжатых пальцев Эвелин револьвер. Сальваньяк сразу все понял.
      - Вы... вы ведь не...
      - Да!
      - Не посмеете...
      - Еще как! Хотя бы ради профессиональной чести, Сальваньяк... Никто из наших людей не может быть предателем.
      Я выстрелил, не дав ему ответить ни слова, а потом обернулся к Лафрамбуазу.
      - Прошу прощения, что нарушил слово, Иеремия... Но я любил Эвелин... Постарайтесь устроить так, чтобы вскрытия не делали или по крайней мере чтобы его результаты не создавали нам лишних трудностей. А если понадобится, я попрошу шефа вмешаться.
      Иеремия кивнул и, прежде чем вызвать подкрепление, заметил:
      - "...и Я употреблю их обольщение и наведу на них ужасное для них: потому что Я звал, и не было отвечающего, говорил, и они не слушали, а делали злое в очах Моих и избирали то, что неугодно Мне" - так свидетельствует пророк Исайя.
      Эпилог
      Иеремия захотел непременно проводить меня на вокзал Сен-Жан - я возвращался в Париж на утреннем скором, увозя в чемодане досье Гажана. Время еще оставалось, и мы стали бродить по перрону.
      - Короче, - объяснил Лафрамбуаз, - впервые у меня возникли кое-какие сомнения, когда мы втроем обедали в "Лакайярд". Помните, я говорил, что никак не могу представить Сужаля в роли международного преступника такого класса? Но если он невиновен, то где искать убийцу? Однако по-настоящему подхлестнуло меня то, что Сальваньяк назвал точное место, где Изочес якобы вел Фреда через границу. Ни вы, ни я не знали, какой маршрут тогда выбрал проводник. Так откуда это мог выяснить наш коллега? Поэтому, распрощавшись с вами, я сел в вертолет и помчался в Сар показывать Изочесу фотографию Сальваньяка. Тот сразу сказал, что это тот тип, которого он в ночь после первого убийства водил через границу. С этой минуты все стало ясным как божий день, и то, что нам казалось фантастикой и абсурдом, на самом деле было проще простого, поскольку вы ставили преступника в известность о каждом нашем шаге. Вернувшись из Сара, я, чередуясь кое с кем из своих инспекторов, начал следить за Сальваньяком, а когда узнал, что он отправился к мадам Гажан, где вы празднуете Рождество, тут же примчался.
      Громкоговоритель оповестил пассажиров, что пора занимать места. Я пожал Лафрамбуазу руку.
      - Завтра же я попрошу Патрона устроить ваш перевод к нам, Иеремия. По-моему, мы с вами многого добьемся вместе.
      - Я тоже так думаю, Тони, - спокойно отозвался Лафрамбуаз, пристально поглядев мне в глаза.