Счастливого Рождества, Тони !

      - Но при чем тут Лафрамбуаз?
      - Возможно, кто-то узнал, что он вам помогает?
      В голове сразу мелькнула мысль об Эвелин. Мне стало больно.
      - Но тогда и вам грозит... - пробормотал я, стараясь, чтобы Сальваньяк не уловил дрожи в голосе и не понял истинных причин моего беспокойства.
      Но он тихонько рассмеялся.
      - За меня вам нечего волноваться. Я умею за себя постоять. То, что случилось с Ламфрамбуазом, для нас - очень полезное предупреждение. В случае чего я постараюсь опередить противника и выстрелить первым. Отправляйтесь отдыхать, старина... А серьезные дела отложим на завтра.
      * * *
      Машина Сальваньяка обогнала меня у подъезда гостиницы. Он дружески помахал рукой и умчался к себе в гараж, на площадь Люз.
      Вопреки ожиданиям, я довольно быстро уснул и открыл глаза только в девять часов утра. Мне стало немножко совестно, но в нашем деле возможность хорошенько отдохнуть упускать не следует, ибо никогда не знаешь наверняка, скоро ли представится новый случай вздремнуть без помех.
      Но с пробуждением немедленно вернулись вчерашние заботы - так утром надеваешь оставленную у постели одежду. Позвонив в больницу, я узнал, что операция прошла очень удачно и в виде личного одолжения мне разрешат до полудня на несколько минут заглянуть к больному. Покушение на Лафрамбуаза, последовавшее сразу за убийством Сюзанны Краст и попыткой размазать меня по мостовой, ясно указывало, что меня считают не в меру предприимчивым и хотят лишить возможных союзников. Если Марк Гажан действительно удрал за границу, зачем понадобились все эти убийства, как удачные, так и провалившиеся? Нет, кровавая фантасмагория убеждала в том, что муж Эвелин действовал не в одиночку, что в Бордо у него остались сообщники и эти сообщники опасаются, как бы я не узнал, каким образом инженер покинул страну. Очевидно по достоинству оценив профессиональные качества Лафрамбуаза и его знание города и местных жителей, инспектора решили поскорее убрать. И мне давно пора избавиться от пассивности, впрочем, совершенно не свойственной моему характеру и вызванной, как я прекрасно понимал, исключительно тем обстоятельством, что вместо напряженных размышлений о Гажане, и только о нем, я позволил себе чересчур увлечься мыслями о его супруге.
      По дороге в больницу я все-таки успел заглянуть в гараж Сальваньяка и сообщить ему, что Лафрамбуаз - вне опасности.
      - Тем лучше! Во-первых, потому что он хороший парень, а потом, он нам еще пригодится.
      - Послушайте... я бы хотел воспользоваться вынужденным отсутствием Лафрамбуаза и попросить вас заново провести полицейское расследование. Раз инспектор сейчас не у дел, он на нас не обидится.
      - Что вы имеете в виду?
      - К примеру, вы сегодня же могли бы еще раз допросить соседей Гажанов в Кодране. Эвелин вас не знает, стало быть, даже если бы вы столкнулись с ней нос к носу, волноваться не о чем. Главное - проверить, действительно ли, как написано в полицейских рапортах, в тот знаменитый воскресный вечер кто-то видел, что инженер вернулся домой, взял у жены ключ от гаража и снова уехал. Если не возражаете, встретимся в пять часов вечера в "Бордо".
      - Договорились, в пять так в пять.
      Как это обычно бывает в больницах, прежде чем пустить меня в комнату больного, сиделка разразилась целым потоком нудных напутствий. Можно подумать, я впервые в жизни навещал раненого товарища! Агенты спецслужб куда чаще отдыхают на больничной койке, чем с удочкой на берегу реки.
      Иеремия встретил меня цитатой из Писания, которое, похоже, выучил наизусть:
      - "Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное"*.
      ______________
      * Мф. 5.10.
      - Это точно, но попытайтесь все-таки еще немного побыть здесь, с нами, Лафрамбуаз!
      - Еще бы! Я вовсе не жажду обрести обещанное Царство, пока сторицей не отплачу тому или той, кто собирался отправить меня туда раньше срока!
      - То есть, говоря простым и ясным французским языком, это означает, что вы понятия не имеете, кто именно решил подарить вам на Рождество две-три пули?
      - Да, пока я этого не знаю, Тони, но, не беспокойтесь, рано или поздно непременно выясню.
      Мы говорили вполголоса, почти шепотом, чтобы тот, кто, возможно, подслушивает под дверью (разумеется, из самых благородных побуждений), не подумал, будто я утомляю больного.
      - А теперь, Иеремия, может, расскажете, как было дело?
      - Да самым классическим и банальным образом. Естественно, мне бы следовало держаться настороже, но мы, простые полицейские, как-то не привыкли к подобному обращению.
      - Слушайте, старина, вы, конечно, самый потрясающий малый на свете, и, хотя мы познакомились совсем недавно, я вас чертовски уважаю и все такое, но, между нами говоря, мне жутко действует на нервы, когда собеседник не желает прямо отвечать на вопрос! Ну, так будете вы по-человечески рассказывать мне, что произошло, или нет?
      Моя гневная вспышка, похоже, не произвела на раненого ни малейшего впечатления.
      - Сказано же: "Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня"*, - насмешливо изрек он.
      ______________
      * Мф. 5.11.
      - Надеюсь, вы не собираетесь пересказывать мне весь Ветхий Завет?
      - Это из Евангелия от святого Матфея, язычник! - хмыкнул Лафрамбуаз. Просто я не обратил внимания, что за мной уже довольно долго едет какая-то машина и что, когда я собирался войти в дом, мотор заглох. К счастью, у меня пока еще неплохая реакция, но несколько пуль все же попали в цель.
      - А что было потом?
      - Как - что? Больница... Я был почти в отключке, но не настолько, чтобы не вспомнить, что вы, вероятно, сидите в "Кольце Сатурна" и можете схлопотать такое же угощение. Поэтому я и попросил немедленно позвонить Сальваньяку...
      - А почему не мне самому?
      - Потому что, если преступники связаны с кабаре, не стоило поднимать там тревогу... иначе они могли бы несколько изменить планы и прикончить вас каким-нибудь иным способом.
      - Я, кажется, должен вас поблагодарить?
      - Не стоит.
      Мы улыбнулись друг другу.
      - Когда вас отсюда выпустят, Иеремия?
      - Выпустят? Дня через два-три.
      - И вы вернетесь домой?
      - Черт побери! Надо думать, мне еще очень не скоро разрешат выйти на работу... Как ни жаль, Тони, а, боюсь, теперь вам от меня мало проку.
      - Меня гораздо больше заботит ваше намерение торчать дома. Если вас во что бы то ни стало хотят укокошить, вы не сумеете защищаться. Перебирайтесь-ка ко мне в гостиницу, я вас приглашаю.
      - Нет, ибо сказано: "Желаю лучше быть у порога в доме Божием, нежели жить в шатрах нечестия".
      - О нет! Оставьте меня, наконец, в покое со своим Евангелием!
      - Опять мимо, Тони, на сей раз я цитировал Ветхий Завет, псалом восемьдесят третий!
      - Иеремия... А вы случайно не знаете, за что вас хотели убить?
      Он посмотрел мне в глаза, и я, несмотря на всю незамутненную прозрачность его взгляда, смутился. Ну и странный тип этот неудавшийся пастор!
      - Просто-напросто убийца выяснил, что я вам помогаю... Вернее, теперь уже помогал.
      - Но, черт возьми, откуда он мог об этом пронюхать?
      - От того, кому вы сами сказали о нашем договоре, Тони...
      - Но я не...
      Я замер на полуслове, вдруг вспомнив, что и впрямь кое с кем поделился радостью, что обрел такого бесценного помощника, как Лафрамбуаз. А раненый не сводил с меня глаз. Поскольку я молчал, не в силах выдавить из себя ни звука, он сам мягко спросил:
      - Вы говорили обо мне ей, верно?
      От необходимости отвечать меня избавила сиделка - с решительным видом войдя в палату, она мигом вывела меня из затруднительного положения.
      - Свидание слишком затянулось, месье.
      Я встал.
      - Что же, ладно, ухожу...
      Я положил руку на здоровое плечо Лафрамбуаза.
      - Не мечите икру, Иеремия... Хоть вы и ранены, но все равно сможете оказать мне огромную помощь, особенно если согласитесь еще раз обдумать события и сообщить мне результаты своих размышлений.
      - Для этого надо еще, чтобы вы приняли их в расчет...
      - Постараюсь.
      * * *
      Неторопливо катя к центру города, я мысленно возвращался к разговору с Лафрамбуазом. В конце концов мне пришлось-таки признать, что о моем альянсе с инспектором, как и о том, что я хочу тайно повидаться с Сюзанной Краст, знала одна Эвелин. В обоих случаях она могла вольно или невольно передать это Сужалю. То, что покушение на полицейского сорвалось, как пить дать, вызвало в лагере противника легкую панику. И, если Эвелин виновна (то есть действовала сознательно), скорее всего, она ожидает бурной реакции с моей стороны и готовится к новому визиту. Поэтому я решил дать ей возможность подольше поломать голову над странностями моего поведения, а потом, свалившись как снег на голову, потребовать отчета. Внезапность нападения поможет мне вывести Эвелин на чистую воду. Решился я на это скрепя сердце, ибо в глубине души никак не мог уверовать в ее двуличие. Вне всякого сомнения, я по-настоящему влюбился, а для любого нормального человека, сколь бы жизненный опыт ни призывал к осторожности, любимый всегда невиновен.
      Я остановил машину на набережной, так, чтобы не мешать движению, и закурил. Хотелось еще раз спокойно разложить все по полочкам. Уже слишком давно я вел себя как последний дурак и понимал, что с этим пора кончать. Мимо ехали набитые елками грузовики - до Рождества осталось всего шесть дней. И я с горечью подумал, что, окажись Эвелин ни в чем не повинной, сумей я найти и обезвредить ее недостойного супруга, мы могли бы провести вместе восхитительный праздник... "Восхитительный"! Я невесело усмехнулся. Взбредет же такое в голову! Как и все влюбленные, я не мог выражать свои чувства иначе как в самых глупых и напыщенных словах... А когда агент секретных служб позволяет себе дойти до подобных слабостей, это почти всегда конец. Но, по зрелом размышлении, так ли уж я дорожу своей работой? Смерть Бертрана Тривье, горе Кристиан, внезапно вспыхнувшая моя любовь к Эвелин - все вместе убеждало, что жизнь, во всяком случае настоящая, протекает в иной плоскости и несовместима с этим нечеловеческим ремеслом. А может, на такой лад меня настроило приближение Рождества? Вид закутанных людей, нагруженных всевозможными свертками и спешащих к домашнему очагу, где их ждут жены и детишки? Короче, во мне больше не было священного огня. Я всегда старался оставаться честным хотя бы с самим собой и признавать собственные ошибки, но сейчас вдруг впервые задумался, уж не составляют ли они, часом, истинную радость жизни? Иными словам, если уж говорить всю правду, Эвелин, будь она сто раз виновна, продолжала мне нравиться и в глубине души я хотел не преследовать ее, а защищать от преследований.
      Но - к делу. Итак, инженер работает над изобретением, интересующим Министерство национальной безопасности и тем самым правительства других держав - как союзных, так и враждебных нашей стране. В один прекрасный день означенный господин ни с того ни с сего проваливается сквозь землю с практически готовой работой, бросив при этом жену, в которой, по общему мнению, души не чает. Направился ли он в государство, готовое заплатить за его работу гораздо дороже нас? Или его похитили? И какова роль супруги в том или ином случае? Жертва она или сообщница? Ясно только одно: Тривье убили, потому что он расследовал дело об исчезновении Гажана. Сюзанну Краст - за то, что она собиралась рассказать мне все, что знала сама. Лафрамбуаз пострадал за помощь мне. И это - не говоря о том, что я сам чуть не расстался с жизнью. Следовательно, либо Гажан все еще прячется в Бордо и располагает достаточно сильными помощниками, готовыми на что угодно, лишь бы помешать нам найти беглеца, либо он попал в руки людей, способных ради наживы пролить моря крови. Возможен, наконец, и еще один вариант: перед нами классическая история о том, как жена и ее любовник (в данном случае Эвелин и Сужаль) убивают докучливого мужа, а заодно проворачивают выгодное дельце, намереваясь продать изобретение жертвы.
      По правде говоря, в свете последних происшествий третья гипотеза выглядит самой убедительной, а это, вполне естественно, отнюдь не внушает мне безумной радости. Странно, вместо того чтобы подумать, каким образом припереть Эвелин к стенке, если, конечно, ее вина будет доказана, я, боясь себе в том признаться, уже подсознательно искал способ спасти ее от расплаты.
      Уже докуривая, я вдруг подумал, что, по сути дела, сражаюсь с призраком. Мне надо разыскать Гажана, а что я о нем знаю? Да ровно ничего! Видел только фотографию. Но что за человеком он был на самом деле? Мне казалось, что, сумей я составить хоть мало-мальски достоверный психологический портрет - и расследование сразу сильно продвинется. Ведь очень важно угадать, на что человек способен или не способен, узнать его вкусы и привычки, от которых не так-то легко избавиться. Короче, мне следовало познакомиться с Гажаном поближе.
      Я снова завел мотор, решив ничего не предпринимать, пока не пойму до конца, кто такой Марк Гажан, а для этого в первую очередь следовало поговорить со всеми, кто его окружал.
      * * *
      Не стану лгать, будто при виде меня Турнон безумно обрадовался, ничего подобного.
      - Думаю, после сегодняшнего ночного происшествия лишь вашему хладнокровию я обязан тем, что не стал убийцей... И самое меньшее, что я обязан сделать в знак если не симпатии, то по крайней мере благодарности, это принять вас по первому требованию.
      - Что ж, вы правы, Турнон. А что до вашей симпатии, честно говоря, мне на нее плевать. Если бы я хотел всем нравиться, уж наверное выбрал бы другую профессию.
      - Не сомневаюсь.
      - Вот и отлично. А теперь, когда мы разобрались с этим вопросом, ничто не мешает перейти к главному. Я полагаю, вы достаточно любите свою страну, чтобы не пойти на предательство?
      - Безусловно.
      - Стало быть, у вас есть все основания помочь мне справиться с Гажаном, задумавшим продать свои планы на сторону, иностранной державе. Кроме того, не забывайте, что, охраняя инженера и его бумаги, кто-то убил дорогого для вас человека.
      Я видел, что губы у него дрогнули, как у готового расплакаться ребенка, и поспешил развить мысль:
      - Я думаю, вы очень не прочь узнать имя мерзавца, прикончившего Сюзанну Краст?
      Турнон сжал кулаки.
      - Да, мне хотелось бы узнать его имя, месье Лиссей, - проговорил он со всей энергией, на какую только был способен. - Даже чертовски хотелось бы... И боюсь, да простит меня Бог, что в тот день все-таки совершу убийство!
      - Этот же преступник убил и моего лучшего друга, Турнон, друга, у которого остались жена и маленький ребенок. А потому, хоть мы с вами и не принадлежим к одному кругу, обоими движет одно и то же чувство. Так почему бы нам не объединить усилия, раз успех одного автоматически принесет победу другому?
      Директор немного поколебался, потом, видимо решив, что предложение разумно, протянул руку.
      - Хорошо, я согласен, Лиссей. С этой минуты вы можете полностью рассчитывать на меня, а я буду полагаться на вас.
      Я объяснил, как мне важно получше узнать Марка Гажана, но Турнон с сомнением покачал головой.
      - Это очень непросто... Гажан относился к той категории людей, рядом с которыми хоть сто лет проживи - все равно почти не заметишь их исчезновения... Пожалуй, если вдуматься, в том, что человек способен годами жить настолько незаметно, есть что-то поистине пугающее.
      - Вы только что набросали портрет идеального шпиона, Турнон. Во всяком случае, оставаться невидимкой - мечта любого агента спецслужб.
      Он посмотрел на меня с искренним удивлением.
      - Надеюсь, вы не хотели намекнуть, что Гажан...
      - Пока трудно сказать об этом что-либо определенное. Просто я рассматриваю все возможные варианты. Инженер исчез вместе со своими бумагами, следовательно, либо он мертв, либо кинулся в бега, никакого третьего решения я не вижу. Поэтому, если бы мне удалось составить о Гажане точное представление, в конце концов я разобрался бы, какая из двух версий верна - смерть или измена. Расскажите мне о нем, Турнон, но только с большей искренностью, чем в прошлый раз, когда мы с вами говорили на эту тему.
      - Марк Гажан пришел к нам семь или восемь лет назад. До этого работал где-то на севере Франции. Насколько я помню, его не особенно устраивал тамошний климат. Разумеется, Гажан представил нам свои дипломы и характеристики. Прежнее начальство не скупилось на похвалы, отмечая его компетентность, добросовестность, искреннее увлечение работой, и так далее, и тому подобное. Однако мой завод практически не приносит прибылей в том, что касается реализации, а потому я не могу платить служащим такого жалованья, как на многих других, более крупных производствах. Поэтому меня несколько смутило, что Гажан решился оставить гигантский индустриальный комплекс на севере и просить места на моем скромном заводе. Марк вовсе не страдал никаким серьезным заболеванием, и ссылки на климат выглядели не слишком убедительно. Во всяком случае, вряд ли это могло послужить основной причиной его переезда. Я не стал скрывать удивления, и Гажан наконец признался, что хочет целиком погрузиться в особенно интересное для него исследование и, зная, что я всячески приветствую разработку такого рода проблем, предпочитает перейти под мое начало. Внимательно изучив его досье, я пришел к выводу, что разработки Гажана могут оказаться весьма перспективными. Это меня и соблазнило. Мы довольно быстро сговорились об условиях и о том, что, если его исследования увенчаются успехом, я получу определенный процент. Короче, по условиям договора Гажану надлежало добросовестно работать, а мне - предоставить ему необходимые на это средства. По сути дела, все основывалось на доверии.
      Судя по всему, Турнон говорил правду.
      - Но почему вы не рассказали об этом при нашей первой встрече?
      - Да просто я терпеть не могу, когда посторонние суют нос в мои дела.
      - Если только вы не опасались, как бы я не заподозрил вас в убийстве Гажана.
      - Меня?
      - Давайте вообразим, что инженер и в самом деле довел работу до конца... и честно предупредил вас об этом... Мы с вами прекрасно знаем, что его изобретение стоит бешеных денег, особенно если обратиться к иностранным покупателям... Возможно, в сравнении процент показался вам мизерным, а искушение присвоить всю сумму было слишком велико? Ну, что вы об этом скажете?
      Турнон прикрыл глаза, и, глядя, как он нервно стиснул челюсти, я понял, насколько предположение его потрясло.
      - Что бы вы ни подумали вчера вечером, месье Лиссей, я вовсе не склонен к насилию... и все же за такие слова с удовольствием разбил бы вам физиономию! По-моему, вы так привыкли иметь дело со всякого рода подонками, что напрочь разучились отличать их от порядочных людей.
      - Что делать, они так похожи!
      - Тем не менее, хотите верьте, хотите нет, я честный человек и имею обыкновение соблюдать взятые на себя обязательства. Так что если Гажан удрал, то в первую очередь обвел вокруг пальца меня!
      - И вы намерены жаловаться в полицию?
      - В такого рода делах, хотя бы из-за их крайней секретности, мы не имеем права прибегать к защите закона.
      - А кроме того, существует еще и Эвелин Гажан!
      - Что вы имеете в виду?
      - А то, что в память о более чем дружеских отношениях с этой особой вам, вероятно, не хотелось бы причинять ей боль, преследуя человека, ставшего вашим преемником?
      - В моей работе, месье Лиссей, романтизм совершенно неуместен. Мои прежние отношения с мадам Гажан не имеют ничего общего с изысканиями ее мужа. Наш роман, к тому же довольно непродолжительный, закончился давным-давно и, я бы сказал, окончательно канул в забвение, после того как Эвелин вышла замуж. Как я вам уже говорил, мы были не созданы друг для друга. Я вовсе не любитель искать приключений на свою голову, месье Лиссей!
      - Но и Гажан, судя по вашему описанию, - тоже!
      - Несомненно.
      - Тогда почему Эвелин выбрала именно его?
      - Спросите у нее!
      - Но разве у вас нет никаких соображений на сей счет?
      - Нет, но, даже будь у меня кое-какие догадки, я бы вам о них не сказал. Я не испытываю ни малейшего желания создавать какие бы то ни было осложнения мадам Гажан. Может, вам это и неизвестно, но на свете еще существует такое понятие, как деликатность.
      - Благодарю за урок. А теперь я попросил бы вас отказаться от роли преподавателя хороших манер и добросовестно припомнить все, что вам известно о Гажане.
      Турнон снова прикрыл глаза. Похоже, у него это что-то вроде нервного тика. Во всяком случае, именно так милейший директор поступал каждый раз, когда его что-нибудь раздражало.
      - Марк Гажан значительно выше среднего роста... Волосы светло-каштановые. Он никогда не улыбался и приходил в крайнее замешательство, как только разговор преступал рамки математических вычислений и его экспериментов. Насколько я знаю, за ним не замечено никаких, даже самых невинных, пороков или особых увлечений. Гажан ни с кем не откровенничал и вообще говорил очень мало. Коллеги не испытывали к нему особой симпатии, но весьма ценили его глубокие познания. Тем не менее после женитьбы на Эвелин Марк, похоже, оттаял. В то время в нем как будто появилось что-то человеческое. Гажану хотелось элегантно выглядеть, и не раз он, оставив в покое науку, снисходил до обычных разговоров, более того, начал ходить в театры. А потом мало-помалу огонь угас. Гажан опять стал тем человеком, которого мы знали. По нашему общему мнению, работа взяла верх над любовью к жене. В понедельник утром, когда Гажан вдруг не явился на завод, никто этого сначала не заметил - коллеги слишком редко заглядывали к нему в лабораторию.
      - Насколько я помню, в прошлый раз вы уверяли, что Гажан практически не общался ни с кем из коллег, верно?
      - С тех пор я навел кое-какие справки... О дружбе говорить было бы преувеличением, но все-таки с двумя инженерами он держался не так замкнуто, как с прочими. Это химик Варанже и специалист по электронике Ордэн. Вероятно, вам стоило бы побеседовать с обоими.
      - Можете не сомневаться - не премину.
      - Если не хотите разговаривать с ними здесь, то вот домашние адреса... Да так оно и лучше - нечего возбуждать излишнее любопытство у прочих коллег.
      Я сунул бумажку в карман и распрощался с Турноном, поблагодарив за то, что на сей раз он проявил большую готовность к сотрудничеству.
      * * *
      До встречи с Сальваньяком оставался еще час. Не без труда отыскав свободное место на площади Кэнконс и оставив там "воксхолл", я поднял воротник пальто, сунул руки в карманы и быстрым шагом пошел вперед, надеясь хоть ненадолго избавиться от навязчивых мыслей и влиться в поток сограждан, - приятно чувствовать себя таким же обывателем, как и все прочие честные бордосцы.
      Миновав мост Людовика XVIII, несмотря на то что холодный ветер пощипывал уши, я по-прежнему пешком добрался до площади Жана Жореса, свернул вправо на аллею Шапо-Руж и спортивным шагом вышел на площадь Комеди. Какое наслаждение смешаться с толпой прохожих, деловито снующих по обе стороны аллеи Интепанданс, и от души полюбоваться витринами! Чисто инстинктивно я охотнее останавливался у магазинов игрушек и с удовольствием смотрел на восторженные мордочки малышей, а заодно и на их мам, словно помолодевших от радости за своих детишек. Казалось, они вновь переживают счастливые минуты прошлого, когда сами получали от родителей рождественские подарки. Глядя на чудесные куклы и многообразные машины, все, независимо от возраста, чувствовали себя мальчишками и девчонками. Мне бы тоже хотелось взять за руку сына или дочь и войти с ними в какой-нибудь ярко освещенный магазин, но для начала следовало непременно пройти через мэрию, а я много лет старательно избегал подобных испытаний. Однако в моей душе уже произошли настолько сильные изменения, что теперь возможность навсегда потерять свободу почти не пугала. Даже без особого копания в причинах подобной метаморфозы я прекрасно понимал, что новый взгляд на будущее несомненно связан с Эвелин Гажан. Из-за нее же я остановился и у мебельного магазина. Я выбирал кресло, в котором так удобно, сунув ноги в домашние туфли, наблюдать, как Эвелин готовит нам ужин... Увлекшись подобными материями, я уже не мог остановиться и чувствовал, что готов простить мадам Гажан продажу драгоценного досье за границу, лишь бы она согласилась бросить супруга. Любовь толкает нас к странным решениям и чрезмерному благодушию. Почти каждый рано или поздно открывает для себя этот закон.
      Полностью погрузившись в мечты, нелепость, а пожалуй, и чудовищность которых сглаживало предрождественское сказочное время, я дошел до площади Гамбетты и, как истинный бордосец, перебрался на правый тротуар, чтобы вернуться на площадь Комеди, - коренные жители этого прекрасного города повторяют этот маневр тысячи раз в году.
      Ровно в пять часов я вошел в "Бордо" - одно из самых элегантных кафе столицы Жиронды. Сальваньяк уже ждал, и я сел за его столик.
      - Ну?
      - Похоже, бордоские полицейские великолепно провели расследование. Супруги Банон, соседи из дома напротив Гажанов, уверяют, что в то воскресенье отлично видели, как они возвращались. Мадам Гажан, как обычно, вышла из машины, принесла мужу ключ от гаража - переделанной старой кузницы, и попросила не задерживаться, сказав, что сейчас поставит на плиту чайник и все приготовит к чаю. Супруги Банон даже сочли нужным уточнить, что на Гажане была куртка в черную с белым клетку. Другие соседи тоже заметили возвращение Гажанов, но, поскольку все они живут намного дальше, не смогли сообщить таких точных подробностей. Так или иначе, все они хорошо знали клетчатую куртку инженера. Я думаю, в свое время этот пестрый наряд несколько шокировал обитателей Кодрана.
      - А как Гажан возвращался обратно из гаража, никто не видел?
      - Нет, но зато многие помнят, что мадам Гажан несколько раз выходила на улицу, по-видимому ожидая мужа, а в последний раз появилась уже в пальто и наброшенном на голову шарфе и быстро побежала к гаражу, расположенному в пяти-шести сотнях метров от их дома. Минут через пятнадцать мадам Гажан вернулась с самым озабоченным видом.
      - Неужели эти Баноны вечно сидят у окна?
      - Хозяин дома инвалид. По воскресеньям они с женой играют в шашки у окна, так, чтобы можно было наблюдать за прохожими, и далеко не всегда с благородными намерениями. А что у вас, Лиссей?
      Я рассказал, как побывал в больнице у Иеремии Лафрамбуаза и о разговоре с Турноном.
      - Вам бы следовало прислушаться к словам Лафрамбуаза, Лиссей. По-моему, он человек думающий.
      Сальваньяк мог не продолжать - я и так понял, что он намекает на доказательства против Эвелин и хочет лишний раз привлечь к ним мое внимание. Поэтому я довольно сухо с ним попрощался, сказав, что завтра позвоню и расскажу, чем кончились мои сегодняшние поиски, а в случае неприятностей позову на помощь.
      Ожесточение обоих моих помощников против Эвелин раздражало меня тем больше, что в глубине души я признавал их правоту.
      * * *
      Инженер-химик Антуан Варанже жил неподалеку от больницы, где мой приятель Лафрамбуаз вновь обретал вкус к жизни, а именно на улице А. Надеясь немного развеяться и снять нервное возбуждение, я решил отправиться туда пешком. Пешая прогулка вообще полезна, а кроме того, я все равно не нашел бы где поставить свой "воксхолл". Улицу Сент-Катрин запрудила такая толпа, что каждый шаг давался с величайшим трудом. Машины почти не двигались с места, то и дело возникали пробки. Вскоре я свернул направо, в сторону Аира, миновал перекресток, где кончается улица Пастера, и оказался на улице А. На заводе Турнона не слишком строгая дисциплина, и я надеялся, что в этот предрождественский день инженер Варанже постарался прийти домой пораньше.
      Дверь открыла женщина. Не красавица, не дурнушка, а вполне заурядная особа. Впечатление смягчали лишь особая хрупкость и изящество фигуры. Откуда-то из недр квартиры доносились крики детей, особенно пронзительно заявляла о своем присутствии девочка.
      - Что вам угодно, месье?
      - Я бы хотел поговорить с месье Варанже. Меня послал месье Турнон.
      Лицо молодой женщины сразу нахмурилось.
      - Что-нибудь случилось на заводе?
      - Да нет же, нет, не беспокойтесь! Я пришел вовсе не затем, чтобы испортить вам настроение. Просто мне нужны кое-какие сведения, а месье Турнон сказал, что лучше всего обратиться за ними к месье Варанже.
      Успокоенная хозяйка дома проводила меня в типично провинциальную гостиную, сохранившую дух прежних времен. Громоздкая мебель из темного дерева, конечно, не поражала красотой, зато передавалась из поколения в поколение и свидетельствовала о не слишком взыскательных вкусах предков. В этом чувствовалось что-то глубоко трогательное. Обстановка вполне подходила хозяйке дома: такая же надежная и крепкая. Мадам Варанже вполголоса приказала детям уйти, и вскоре в гостиной появился тихий, меланхоличный толстяк. Я поднялся ему навстречу.
      - Месье Варанже?
      - Он самый. Прошу прощения, что заставил вас ждать, но вы ведь знаете, что дома не очень-то следишь за внешностью, - вот и пришлось надеть пиджак, галстук и ботинки.
      Я уверил инженера, что напрасно он устроил себе столько лишних хлопот, но Варанже, очевидно, не понял моих возражений. Люди его круга испокон веков привыкли принимать гостей исключительно в гостиной и в самом безукоризненном облачении. После того как я представился и отклонил предложение хозяина выпить рюмочку домашнего ликера, мы сразу перешли к делу и я изложил Варанже причины, побудившие меня побеспокоить его дома. Химик внимательно слушал, время от времени поглаживая подбородок, - видимо, это означало, что рассказ его всерьез заинтересовал. Судя по всему, Варанже не любил пустой болтовни и принадлежал к тем людям, для которых каждое слово должно иметь значение. Если какая-либо деталь ускользала от его понимания, химик просил повторить. Когда я умолк, он окинул меня сдержанным взглядом.
      - Короче, вам бы хотелось узнать, что я думаю о своем коллеге Марке Гажане?
      - Совершенно, верно.
      - Это очень серьезный вопрос.
      После этого началась бесконечная и совершенно бесплодная дискуссия о возможных последствиях подобного разговора и о том, насколько он, Антуан Варанже, имеет право высказать свое субъективное мнение. Мне пришлось затратить немало усилий, дабы успокоить его щепетильность, и я уже начинал всерьез нервничать, но тут химик наконец сдался.