Сад радостей земных

      Они спрятались за какой-то старой, разбитой машиной. Человек, который их подвез, все еще не уезжал. Клара следила за ним, выглядывая из-за пожелтевшего, в трещинах ветрового стекла. Он высунулся из своей машины и озирался, точно пес, потерявший хозяина. Клара зажала рот кулаком, чтоб не смеяться.
      – Думаешь, он пожалуется в полицию? – спросила Роза.
      – Пускай попробует, мой папка его убьет.
      Наконец он захлопнул дверцу и поехал дальше.
      Было тепло, солнечно. Девочки уже забыли про того человека и осматривались по сторонам, готовые удивляться и радоваться. Вокруг были брошенные, отслужившие свой век машины – казалось, они приползли сюда и, последних сил и испустили дух; многие осели так низко, что решетки радиаторов, точно зубы, впились в землю. Девочки бродили по этому кладбищу, наклонялись, заглядывали внутрь – там были продавленные сиденья и рваная обивка. Один раз Клара влезла в мертвую машину, повернула баранку и зарычала, изображая работающий мотор. Попробовала посигналить, но гудок не действовал.
      – У меня тоже будет такая машина, только настоящая.
      Девочки все время улыбались, сами не зная чему. Здесь не пахло ничем плохим. Только слабо тянуло металлом да изредка бензином от случайной лужицы. Но никаких запахов гнили, помойки, сточной канавы. Кое-где летали стрекозы, но ни одной мухи. И в каждой машине оказывалось что-то незнакомое, на что стоило поглядеть. Тут были машины с откидным верхом – брезентовый верх весь в клочьях, наполовину содран, будто его кромсали ножами. Были старые грузовики, эти казались несчастней всех, словно крепкие, упрямые люди, которые вконец выбились из сил. Были машины красные, желтые, черные – краска облупилась, рыжела ржавчина либо поверху наложен был новый слой краски, так что получился какой-то третий, непонятный цвет и резал глаз, точно открытая рана. Клара жадно смотрела и не могла насмотреться. Вот они приехали в город и уже видят столько всякого, чего прежде не видывали. Стекла окон все пошли трещинами, будто в изумлении от чего-то шарахнулись; трещины то как паутина, то как застывшая рябь на воде. Клара смотрела, смотрела – и все у нее на глазах странно, удивительно преображалось. Кусок резины обернулся уснувшей на солнцепеке змеей. Царапина на боку машины – цветок, он вот-вот осыплется. В пожелтевшем окошке другой машины появилось лицо, точно под водой, никак не разглядеть, так бьет навстречу солнце, – и это она сама, ее отражение в стекле. Девочки смотрели во все глаза, ничего не пропускали. И поминутно расправляли на себе платья, вытирали ладони о подол, словно их пригласили в гости и они застеснялись – вдруг они выглядят не так, как полагается?
      – А вон тот… гляди, вроде он целый, хороший, – грустно сказала Клара.
      Матовый темно-синий автомобиль показался ей совсем новым. Она попыталась представить себе отца – он сидит за рулем, локоть свободной руки небрежно выставил из окна. Девочки заглянули под капот и увидели одну сорную траву, мотора не было.
      – У моего отца была такая машина раньше, во Флориде, – сказала Клара.
      Они вскарабкались на капот старого грузовика, потом на крышу кабины. Металл был горячий, и пахло горячим. Наверху лежала старая резиновая покрышка. Клара уселась на нее, обхватила руками колени.
      – Чего ты так чудила с тем стервецом? – спросила Роза. От веснушек лицо ее казалось рыжим и хитрым. – Очень ты была чудная.
      – Ничего не чудная.
      – Нет чудная.
      – Черта с два.
      – Первый раз слышу, чтоб ты так разговаривала… прямо как Нэнси.
      – Сроду я не говорю как Нэнси!
      – Я уж напугалась, думала, вы с ним меня бросите, – насмехалась Роза. – Думала, ты с ним сбежишь.
      Клара презрительно засмеялась, но ей стало не по себе. Она знала, о чем говорит Роза, и сама была этим озадачена не меньше подруги.
      Посидели так еще и спрыгнули. Роза потеряла равновесие и, поднимаясь, оперлась рукой о землю. И скорчила гримасу, точно от боли.
      – Ты чего? – спросила Клара.
      Но Роза сейчас же выпрямилась, и гримасы как не бывало. Из ворота платья выскочила и сверкнула под солнцем медалька, которую ей подарил отец.
      Девочки пробрались между остовами машин и вышли на дорогу.
      – Клара, боишься?
      – Нет.
      По главной улице они вошли в город и зашагали напрямик. У обеих слегка дрожали коленки. Обе так впивались глазами в лицо встречных, будто искали кого-то знакомого. Изредка кто-нибудь отвечал им взглядом в упор. Паренек лет шестнадцати, прислонись к машине, широко ухмыльнулся им навстречу и проводил их глазами.
      – Воображает о себе, – буркнула Роза.
      Они подолгу задерживались у витрин магазинов, ладонями и носами прижимались к витринам. И когда шли дальше, на стекле оставались пятна. Они глазели на склянки, коробки, на портреты красивых мужчин и женщин, что улыбались им из окон аптеки, и на дохлых мух, валявшихся внизу, и на непонятную штуковину из зеленого стекла с водой внутри, подвешенную на золотой цепи. Запахло съестным, и у обеих потекли слюнки. Они медленно двинулись дальше, завороженные изобилием всякой всячины, выставленной в витрине магазина стандартных цен. Клара старалась рассмотреть все эти загадочные предметы, каждый в отдельности. Тут были юбки и платья, носки, лампы, катушки ниток, сумочки, игрушки на колесах, карандаши, сумки для книг и тетрадей – такие она уже видела, с ними другие ребята ходили в школу. И еще жемчужные ожерелья, серебряные браслеты, флаконы духов, губная помада в блестящих золотых трубочках. И пакетики с конфетами – целлофановые, прозрачные, так что видны шоколадные конфеты внутри. У Клары разбегались глаза.
      – Давай пошли туда, – сказала Роза. И потянула Клару к двери, но та уперлась. – Ты чего? Трусишь?
      – Я туда не хочу.
      – Чего? Почему это?
      Роза посмотрела с презрением и шагнула к двери. Толкнула ее и вошла с таким видом, будто весь век только тем и занималась, что ходила по магазинам. Секунда – и Клара бросилась за ней.
      – Я в таких сто раз бывала, – сказала Роза.
      По магазину бродили редкие покупательницы, мужчин здесь не было. Клара и Роза пошли за молодой женщиной с ребенком на руках, стараясь все делать как она. Она приостановилась, повертела в руке ножницы. Когда она отошла, Клара придвинулась к прилавку и тоже поглядела на ножницы. Вот бы купить! Нэнси будет довольна, если принести ей такой подарок.
      Она снова нащупала в кармане десятицентовую монетку. У нее уже пальцы пропахли этой монеткой. Роза вытащила материн черный кошелек, пересчитала в нем мелочь.
      – Куплю чего-нибудь, – сказала она.
      Клара несмело огляделась. Продавщица, опершись о прилавок, разговаривает с другой. Обе в ситцевых платьях, обе с виду совсем молодые, Клара смотрела на них во все глаза и старалась разобрать, о чем они говорят. Вот бы очутиться на их месте!
      – Когда-нибудь я буду служить в таком магазине, – сказала она Розе.
      – Ага, желаю удачи.
      Роза разглядывала трубочки с губной помадой. Перебирала их осторожно и почтительно. Продавщица, женщина лет двадцати пяти, равнодушно следила за девочками. Она была великолепна: ярко-алые губы, изогнутые дуги бровей. Клара не сводила с нее глаз, пока у той на лице не появилось выражение, говорившее яснее слов: мол, хватит пялиться!
      – Они все миленькие, – сказала Роза громко, чтобы слышала продавщица.
      Клара стояла позади нее, в трех шагах от прилавка. Она была точно околдованная: вокруг все так сверкало! Трубочки с губной помадой – золотые. И еще продаются маленькие пластмассовые расчески всех цветов, всего по десять центов. Ей вдруг очень захотелось такую расческу, но она ведь хотела из своих десяти центов купить еще и подарок Рузвельту.
      – Вот бы мне такую, – шепнула она на ухо Розе.
      – Возьми и купи.
      – Не могу…
      – Мне вот эту, – сказала Роза и подала продавщице помаду и монету в пятьдесят центов.
      Клара внимательно следила за этой церемонией: когда она станет продавщицей, она уж будет знать, что и как делать. Справится ничуть не хуже, эта вовсе не такая уж быстрая.
      – Спасибо, заходите еще, – равнодушно сказала продавщица.
      Роза перешла к другому прилавку, Клара за ней. Роза вынула помаду из сумочки, провела по губам, пошевелила ими, размазывая помаду.
      – Хочешь? – предложила она.
      Кларе понравилось, как пахнет помада. Совсем незнакомый запах, необычайный, великолепный.
      – Лучше не буду, папка разозлится, – грустно сказала она.
      – Э, а чего ж ты не купила расческу?
      – У меня только десять центов.
      – А что ж ты купишь?
      – Мне надо игрушку для Рузвельта…
      – Фу, черт, да возьми чего-нибудь себе.
      Они подошли к прилавку с игрушками. Тут торговала толстуха со светлыми волосами, веселая и краснощекая.
      – Чем могу вам служить, барышни? – сказала она.
      Клара и Роза не подняли глаз. Их бросило в жар.
      – Вон то почем? – выпалила Клара.
      Она первый раз в жизни обращалась к продавщице в магазине и сама не знала, как эти слова слетели с языка.
      – Вот этот аэроплан? Двенадцать центов, милочка.
      Клара уставилась на аэроплан. Потом сообразила, что он ей не по карману. Роза толкнула ее локтем в бок:
      – Я тебе дам два цента.
      – Нет, не надо.
      – О господи!..
      Ощущая на себе взгляды продавщицы и Розы, Клара ткнула пальцем в мешочек с мраморными шариками.
      – А это почем?
      – Двадцать пять, милочка. Это вещь дорогая.
      – Да возьми аэроплан, какого черта, – сказала Роза.
      Она небрежно облокотилась о прилавок. Клара только диву давалась, на нее глядя: можно подумать, будто Роза весь век ходит по таким магазинам.
      – А это почем? – Клара наобум, не глядя, ткнула пальцем.
      – Милочка, тут настоящие резиновые шины, видишь?
      Это стоит дорого.
      Клара глотнула – в горле пересохло, лицо горело. И подумала: всю жизнь будет помнить эти минуты – ярко раскрашенные игрушки, десятицентовик, стиснутый в потных пальцах, жалостливую продавщицу, презрение Розы.
      – А это? – сказала она. – За это сколько?
      – Ровно десять центов, милочка.
      Это была маленькая уродливая кукла-голыш. Кларе она совсем не нравилась, но пришлось купить.
      – Вот, – сказала она и сунула толстухе монетку. – Я ее возьму.
      И в ожидании уставилась на пухлые руки продавщицы. Та проворно сунула куклу в пакетик.
      – На, деточка, – сказала она и нагнулась так, чтобы Кларе видно было ее улыбающееся лицо. – Ты к нам скоро опять придешь, правда?
      Клара взяла у нее пакетик и выбежала за дверь. На улице она почувствовала, что вся дрожит. Роза выбежала следом.
      – Очумела, что ли? – спросила она. – Чего это на тебя нашло?
      – Ничего.
      – Кой черт ты купила такую дрянь?
      – Заткнись.
      – Сама заткнись…
      – Нет, ты заткнись!
      И Клара, точно деревянная, зашагала впереди. Губы ее шевелились, она бы много чего сказала Розе, но им уже случалось драться, ясно, что Роза ее поколотит.
      – Надо же, дурочку из себя строит, отребье, вот ты кто, – прошипела Роза.
      – Иди ты знаешь куда.
      – А у меня пятнадцать центов осталось, мои собственные.
      – Ну и подавись.
      – Ну и черт с тобой.
      Клара остановилась на обочине тротуара. На улице не видно было ни одной машины. Она прижала руку с бумажным пакетом к груди, выставила его напоказ, пускай все видят – она кое-что купила! Роза секунду-другую постояла у нее за спиной, потом Клара обернулась. Девочки нерешительно поглядели друг на друга.
      – Пойдем в ту сторону, – сказала Роза.
      И показала на боковую улицу. Они пошли рядом, будто никакой размолвки и не бывало. По обе стороны улицы тянулись немощеные пешеходные дорожки, дома казались пустыми. Среди этих домов стояла старая церковь – окна заколочены досками, все вокруг заросло сорной травой.
      – Хочу когда-нибудь пойти в церковь, – сказала Клара.
      – Я один раз была, тощища. Отец просто храпел.
      – Он там заснул?
      – Он где хочешь заснет… хоть на работе, коли ему вздумается.
      – А мой… – Клара подумала, что бы такое сказать, кое-что вертелось у нее на языке, но про это лучше молчать: ее отец иногда по ночам вовсе не спит, а, спотыкаясь, выходит за дверь и там бродит совсем один и курит. Идет к выходу, спотыкаясь, перешагивает через нее, через братьев, будит ее… он тогда совсем как чужой. И ни слова не скажет.
      Девочки шли мимо старых каркасных домов. С одного крыльца на них смотрели две щуплые высохшие старушонки. Клара и Роза опустили глаза, им как-то совестно стало, что сами они такие молодые. Они зашагали быстрей. Солнце припекало, но что за важность. Клара заметила на Розиной нижней губе след помады, и ее кольнула зависть.
      – Ладно, дитятко, – сказала Роза. – Хочешь, кой-что покажу?
      И вытащила из кармана расческу – пластмассовую красную расческу, такие Клара только что видела в магазине.
      – Чего это? – удивилась Клара.
      – Это тебе, дурочка.
      И Роза протянула ей расческу.
      – Откуда она у тебя?
      – С бобового поля, дурочка.
      Клара удивленно взяла расческу. Но у Розы нашлось и еще кое-что: вторая трубочка губной помады, изукрашенная блестящими ярко-розовыми камушками, и катушка золотых ниток, и целлулоидный аэроплан, и какие-то мягкие разноцветные штучки – Клара таких никогда не видала.
      – Чего это? – с жадным любопытством спросила она.
      Роза расправила непонятные штуки, они были из резины – голубые, красные, зеленые. Роза прижала одну концом ко рту и стала дуть. Оказалось, это воздушный шар. Клара так расхохоталась, что пришлось зажать poт обеими руками.
      – Где ты их взяла?
      – Я ж говорю, на бобовом поле. – Роза протянула ей аэроплан. – Разве ты не видала? Такие штуки растут на грядке вместе с бобами.
      – Это ты мне?
      – Для того пащенка, твоего братца. На, бери.
      – Вот спасибо-то…
      Роза пожала плечами. Клара, закусив губу, разглядывала аэроплан и расческу. Никак не ждала – такие подарки, просто чудо… Она хотела было расчесать спутанные волосы, но расческа сразу же зацепилась – и ни взад, ни вперед.
      Они пошли дальше, взявшись под руки.
      – Вот спасибо-то. Роза, ты ужас какая милочка, – сказала Клара.
      Роза расхохоталась, как мальчишка.
      – Зря я сперва разозлилась, – продолжала Клара. Слушай, а вдруг бы тебя поймали?
      – Ну и что?
      – Вдруг бы посадили в тюрьму?
      – Я так и так влипла, мне уж все равно, – сказала Роза, и углы губ у нее опустились.
      – Чего? Как это влипла?
      – Скоро узнаешь.
      Будто нечаянно они разняли руки. Роза сказала насмешливо:
      – Спорим, ты побоишься что-нибудь стащить. – Она немножко покраснела, будто проговорилась, о чем-то и теперь жалеет. – Ты иногда хуже маленькой.
      – Охота была, еще в полицию попадешь.
      – Черта с два. Наорут на тебя, только и делов.
      – А тебя хоть раз поймали?
      – Ясно, целых три раза. Ну и что? Ни в какую тюрьму не посадили.
      – Страшно было?
      – Только первый раз.
      – И отцу твоему сказали?
      – Ну и что? – огрызнулась Роза.
      Клара увидела, что навстречу идут какие-то ребята, и хотела перейти на другую сторону, но Роза не послушала ее. Ребята – трое мальчишек и тощая нескладная девчонка – дали им пройти, а потом заулюлюкали и стали кидаться камнями. Клара и Роза бросились бежать.
      – Сволочи, сучье отродье! – обернувшись на бегу, заорала Роза.
      Вдогонку тоже заорали, захохотали. Камень угодил Кларе в спину, не очень больно, она только разозлилась. Они удирали со всех ног – вдоль по узкой улочке, потом через какой-то немощеный проулок, через кучу мусора на чьих-то задворках. С кучи покатился задетый ими на бeгу дырявый чайник, ударил Клару по ноге, и она вскрикнула от боли.
      Потом они очутились еще на каких-то задворках, за оградой. Запыхавшись, расширенными глазами поглядели друг на друга.
      – Где они? Догоняют?
      – Вроде не слыхать…
      Подождали. Клара зашептала:
      – Вот бы мне нож, как у папки, поубивала бы их.
      Всех бы поубивала.
      – И я.
      Немного погодя Роза выглянула поверх ограды.
      – Давай побежим через палисадник… сзади никого не видать…
      Они перевели дух и побежали, Роза – впереди. По опрятной, мощенной кирпичом дорожке, за калитку – и на улицу. Клара ждала: вот-вот кто-нибудь закричит на них из окна.
      – Гляди, какая у них тут трава, – сказала Роза.
      Земля была будто выстлана шелковистым зеленым ковром.
      – Фу-ты ну-ты, – сказала Роза. Они шли теперь по улице, глядя по сторонам, и то и дело сталкивались плечами. Никогда еще они не видали таких прекрасных белых домов. – Кто тут живет, у них денег прорва, – продолжала Роза. – Богачи.
      – Пойдем скорей отсюда, – сказала Клара.
      – Ага…
      – Пойдем домой…
      Тут Клара увидела дом поодаль от дороги. Он был чистенький, ослепительно белый, совсем как тот, на картинке в книжке, и перед ним в саду росли деревья. И по обе стороны двери – два окна с разноцветными стеклами. Неизвестно почему Клара заплакала.
      – Кой черт? – сказала Роза. – Заболела, что ли?
      Клара никак не могла совладать со своим лицом.
      Цветные окна были голубые и темно-зеленые, а кое-где сверкали ярко-желтые стеклышки.
      – Вот захочу – и разобью, – с ожесточением сказала Клара.
      – Чего это, те окна?
      – Захочу, так разобью.
      – Еще чего вздумала!
      И Роза потащила ее дальше. Она, видно, встревожилась.
      – Пошли-ка домой, – сказала она. – Я уже голодная. А ты, что ли, не голодная?
      – Или вот это возьму, – сказала Клара и показала на флаг, висевший на передней веранде. Веранда была почти не видна за темными серо-зелеными полотняными шторами.
      – Ага, ясно.
      – Вот и возьму, мне это раз плюнуть, – сказала Клара и потерла глаза ладонями, словно от этого красно-белый полосатый флаг станет меньше, словно так она лучше его разглядит и окажется, что это просто лоскут. Я не боюсь…
      – Нет, боишься.
      – Фигушки.
      – Коли ты такая ловкая, поди да возьми!
      Клара ступила на траву. Сердце неистово колотится – вперед, вперед! – и вот она уже взбегает по ступенькам и дергает древко, силясь вытащить его из гнезда. Это была недлинная тонкая палочка, она почти ничего не весила. Ошарашенная Роза застыла позади, на дорожке, раскрыв рот.
      – Эй, Клара! Клара!
      Но Клара не слушала. Она дергала, дергала и наконец вытащила древко. Бросилась со своей добычей к Розе, и они со всех ног помчались по улице. На бегу обе начали истерически хохотать. Смех зарождался где-то глубоко внутри и рвался наружу, точно пузырьки в апельсиновой шипучке, которой их угостил тот уже забытый человек, что их подвез.

7

      Месяцем позже, около шести вечера, Нэнси, вытянув ноги, сидела на пороге своего жилища и курила. Руки она покойно сложила на животе, уже заметно вспухшем. Клара счищала с тарелок в ведро объедки после ужина и напевала обрывок песни, которую слышала днем в поле:
 
А в сердце – надежда, что он придет,
А в сердце – надежда…
 
      Пела она очень старательно, слабым глуховатым голоском. Сезонники все поют, даже мужчины. Вот только отец Клары никогда не пел. Поют про кого-то, кто к ним придет, кто их спасет, про то, как переходишь в иной мир, или же про Техас, про Калифорнию, они ведь тоже как другой мир. Клара спрашивала Розу про Техас – может, он какой-то необыкновенный, и Роза сказала, она ничего такого не помнит. Но Роза всегда над всем насмехается, ничего не принимает всерьез. Она пошла в отца, и вся их семья такая. Клара тоже любит посмеяться, но, как ее отец, умеет и остановиться вовремя. В мужской компании Карлтон первым начинает улыбаться и первым вновь становится серьезным, потому что он сообразительнее всех. Тогда он, откачнувшись, садится на пятки или слегка отворачивается и ждет, пока остальные не нахохочутся досыта.
      – Клара, дай-ка пива, – сказала Нэнси.
      Клара достала из шкафа бутылку. Нэнси обернулась, чтобы взять пиво, и Клара заметила – все лицо у нее в сетке мелких морщинок. Последнее время она все хмурится. Клара подождала, пока Нэнси откроет бутылку, нагнулась и подняла колпачок. Об эти колпачки можно порезать ногу; Нэнси и Карлтон разбрасывают их по комнате и за порогом, и Клара все время их подбирает.
      – Как Роза, получше? – спросила она.
      – Нет, не получше, и ты узнавать не ходи, – сказала Нэнси.
      Кларе уже четыре дня не удавалось повидать Розу. По утрам Роза не выходила на работу, а когда Клара со своими возвращалась в автобусе с поля, ее не пускали проведать подругу. Клара заметила, Берт, отец Розы, на работе очень веселый и какой-то беспокойный, уходит то в одну, то в другую артель из чужих поселков, и вокруг него всегда собирается самая шумная компания, там хохочут, громко разговаривают и, должно быть, вкруговую прикладываются к бутылке. Все это не по правилам. Не полагается водить компанию с жителями одного из соседних поселков, про него идет дурная слава, дракам нет числа, но Берт ничего этого не признает. Он всех без разбору считает приятелями.
      – Говорят, доктор приезжал, – сказала Клара.
      – А тебе-то что? – бросила Нэнси.
      Она даже не обернулась, сидела обмякшая, сутулая. На ней была нестираная рубашка Карлтона. Волосы свалялись – сальные, пропыленные после работы в поле и говорила и двигалась она теперь куда медленней прежнего. Клара помнила, какая Нэнси еще недавно была: веселая, как по ночам смеялась и шепталась с Карлтоном на их матрасе, – и жалела ее. Никогда она не завидовала счастью Нэнси, ей казалось – если кто-то счастлив, когда-нибудь это счастье достанется и ей, Кларе. И теперь невнятная речь и недовольное лицо Нэнси пугали Клару, она не понимала, откуда все это. Что случилось?
      Мимо их лачуги с воплями промчались Родуэл и еще какие-то мальчишки.
      – Зря он с ними водится, тот большой парень его поколотит, – сказала Клара.
      Мальчишек уже и след простыл. Они пронеслись между двумя лачугами и на бегу так лупили кулаками в стены, будто хотели их обрушить. Рузвельт тоже куда-то ушел, а куда, Клара не знала. И отец, как всегда после ужина, где-нибудь разговоры разговаривает. Перемыв посуду, Клара обычно находила его в кругу мужчин – они сидели на корточках на земле, и до нее доносились важные, серьезные слова, переполнявшие ее гордостью: «цены», «президент Рузвельт», «Россия». Она не знала, что означают эти слова, но слышать их было приятно – ведь они явно радуют Карлтона, и нередко попозже, возвратясь домой, он вполголоса начинает строить планы на будущий год. Он говорит Нэнси, и Кларе, и всем, кому не лень слушать, что скоро в стране все пойдет по-другому, начнется новая жизнь, вот в следующий раз, когда они будут проезжать через город, он купит газету и все про это прочитает. Нэнси слушана равнодушно, а Клара начинала расспрашивать отца. Ей очень нравилось слово «Россия» – ласковое, шелестящее; может быть, так называется какая-то особенная, дорогая материя на платье или дорогая, вкусная, жирная еда.
      На улице опять стало моросить – все затянуло, как туманом, теплым мелким дождичком.
      – Тьфу ты пропасть, – с досадой сказала Нэнси, опять завтра будет грязища.
      Кларе мало что было видно из окна – оно упиралось в заднюю стенку другой лачуги, и она подошла к Нэнси поглядеть; надо было быть поосторожнее, Нэнси терпеть не могла, если кто становился у нее за спиной. Обитатели лачуги, что напротив, тоже стояли на пороге своего жилища. Они были какие-то чудные, не умели правильно говорить, и никто их не любил. Кларе и Розе не нравилась девчонка из той семьи, их сверстница: говорит чудно, да еще в густых черных волосах у нее всякая дрянь. Нэнси предупредила Клару – если, мол, у тебя заведутся вши, будешь спать на земле под домом. Или хоть в уборной ночуй. Вот почему Клара, Роза и другие ребята прикидывались, будто боятся ребят из той семьи, обходили их стороной и дразнили. И потом, те люди кидали мусор и отбросы прямо на дорожку перед домом, это тоже не по правилам.
      – Ишь свиньи, – сказала Нэнси. – Гнать бы их отсюда, у нас тут поселок для белых.
      – А они разве черномазые?
      – Господи, да черномазых на свете хоть пруд пруди, не одни те негры, у кого черная кожа, – сказала Нэнси и поерзала, словно ей неудобно было сидеть. – Куда отец девался? Скоро ехать пора, а его носит нелегкая по дождю…
      Она говорила вяло, с какой-то привычной упрямой злостью. Будто стала забывать, что надо злиться, и теперь поневоле должна сызнова себя растравить. Потом поскребла плечо. Клара смотрела, как под ногтями Нэнси собирается складками и опять растягивается зеленая ткань изношенной отцовой рубахи. Трудно поверить, что у Нэнси скоро будет ребенок: она почти такая же девчонка, как Клара.
      – Пойду к Розе, – сказала Клара.
      – Черта с два.
      – А почему это нельзя?
      – Спроси у отца, – сказала Нэнси. – Посуду-то вымыла?
      Клара плеснула на тарелки холодной воды из таза. Каждый день, когда они возвращались автобусом с поля, она шла к колонке за водой и набирала, чтоб хватило до завтра. Посуду она мыла так: сложит все в таз, зальет водой и полощет. Потом вытащит тарелки и положит сушиться на стол кверху дном, чтобы мухи не садились. Столик покрыт старой, выцветшей клеенкой, она прикреплена кнопками, клеенка приятно пахнет. Приятно мыть клеенку и посуду, ведь только их Клара и может держать в чистоте, а все остальное всегда грязное: никакого толку скрести пол и стены, грязь въелась в них слишком глубоко, и, как ни старайся прибрать и подмести вокруг дома, сразу опять вырастают груды мусора.
      – Теперь пойду, – сказала Клара.
      – Дождь.
      – Все равно дома никто не сидит.
      – Ну и черт с ними, – протянула Нэнси. – Коли Родуэл с Рузвельтом хотят еще хуже простыть, так им и надо.
      Рузвельт несносный, удирает из дому когда вздумается, и вечно он хворый. Всегда хворый, а лежать нипочем не станет. Непременно ему надо со всеми в поле, а когда приедет в поле – не хочет работать, ему бы только играть с мелкотой, будто и сам маленький; а если Карлтон дал ему затрещину, запоминает надолго, как звереныш, – и сам не рад, но уж очень ему страшно.
      – Язва, а не мальчишка, и Родуэл не лучше, – сказала вдруг Нэнси. – Говорила я ему, не желаю, чтоб мой ребенок с такими рос. Говорила я ему.
      Клару бросило в жар.
      – Вот возьму хоть нынче, все брошу и уеду, – продолжала Нэнси. Отпила из бутылки и взболтала остатки, подняв бутылку повыше, чтоб видно было, сколько там еще. – Ему на все плевать, вот в чем беда. Знай толкует про какую-то дурацкую работу, дороги, что ли, прокладывать… да разве он когда строил дороги, а? Мне про это ничего не известно. Всякому выродку охота и дороги строить, и лес валить, черт бы его драл, и еще мало ли чем заниматься. А вот в грязи на коленках ползать никому не охота, такая дерьмовая работа никому не нужна – одним черномазым. Так ему и скажи, слышишь? Скажи, это я так сказала.
      – Папка говорил, мы очень даже скоро уедем, – сказала Клара.
      Сказала, как старшая младшей. Порой на нее вдруг находит, кажется – она стала большой, разом выросла, даже голова кружится, будто у нее глаза не как у людей и видит она не как все. Другие уставятся себе под ноги и смотрят в землю или же перескакивают взглядом с одного на другое, а у Клары не так. Она хочет видеть все на свете.
      – Да уж, слыхали мы эту песню.
      – Папка говорит…
      – Заладила – папка, папка. Мало ли чего он наговорит, очертенела мне эта трепотня, больше он меня не проведет.
      Нэнси допила пиво и швырнула бутылку наземь. Бутылка стукнулась обо что-то твердое и зазвенела, но не разбилась.
      Из соседнего домишка выбежала женщина. Она прикрывала голову газетой от дождя.
      – Эй, Нэнси, едут! – сказала она. Она была босая и, стоя в жидкой грязи, поджимала пальцы ног. – Уже приехали… вот только что!
      – А Карлтон там? – испуганно спросила Нэнси.
      – Все мужчины там, будут его защищать.
      Женщина тяжело дышала, она была чем-то взволнована.
      – Кто приехал? – спросила Клара. – Что случилось?
      Нэнси с той женщиной быстро переглянулись, точно заговорщицы. Обеим отчего-то было страшно, но вдруг обе засмеялись. Беспокойным робким смешком – он тотчас оборвался.
      – Кто там? Что случилось? – повторила Клара.
      Она хотела пройти мимо Нэнси, но та пихнула ее обратно.
      – Не твое дело, сиди дома!
      – Где папка?
      – Известно где, понесла его нелегкая, дурня окаянного! – взвизгнула Нэнси.
      – Мой тоже там, кого это ты дурнем обзываешь.
      – Никакие они не дурни! – резко сказала женщина.
      – Пойдешь поглядеть?
      Женщина прямо приплясывала от нетерпения, ей не стоялось на месте. Нэнси, кряхтя, слезла с высокого порога. И сказала Кларе:
      – Ты не ходи, дуреха. Сиди тут. Сиди и никуда не суйся.
      – Что случилось?
      – Отец велел тебе сидеть дома…
      – Где он?
      – Заткнись и не лезь не в свое дело, не доросла еще, – сказала Нэнси.
      И обе женщины под дождем торопливо пошли прочь Та, что пришла за Нэнси, уронила кусок газеты. Клара спрыгнула наземь и побежала за ними, держась позади чтобы не заметили. Всюду сновали мальчишки и девчонки. В дальнем конце поселка собралась толпа. От страха у Клары пересохло во рту. Она даже не утирала мокрое от дождя лицо. По всей улице в дверях стояли люди и молча смотрели в одну сторону. Женщины выглядывали полуодетые и чего-то ждали. Клара замедлила шаг, ей туда не хотелось. Она уже видела: толпа собралась перед домом Розы.
      Хоть бы это была какая-нибудь болезнь, так было один раз в другом поселке. На всех напала хворь. Тогда приехали люди в машине и всех кололи иглой; было не так уж больно. Одежду и разные вещи жгли на большом костре, и все стояли и смотрели. Но сейчас, видно, дело не в этом, все ведут себя по-другому.
      Карлтон был тут, в первых рядах, и с ним еще мужчины. Где толкаясь, где извиваясь ужом и пригибаясь, Клара пробралась сквозь толпу поближе к отцу, но ей все равно не удавалось расслышать, что он говорит. Потом она увидела чужих – людей из города. Что-то было такое в их лицах и в одежде, от чего сразу стало понятно – они не просто из другого поселка, а городские. И стоял крик. Когда мужчины кричат друг на друга, это страшно, совсем не так, как если орут женщины или ребята.