Сад радостей земных

      Клару бросило в жар, нечем стало дышать. Вот было бы счастье, если б можно было думать о чем-нибудь другом! Но никуда не денешься – надо смотреть правде в глаза. Стало быть, вот как устроена жизнь. Но неужто ни одной женщине не миновать такой участи? Она искоса поглядела на Лаури – хоть бы он что-нибудь сказал! А он сказал только: «Не наделай ошибок». Ясно, чего не надо делать, но совершенно не ясно, как же все-таки жить. Самое ужасное для Клары – и для Сони, ее лучшей подруги, с которой она работает в магазине, и даже для Джинни, ее замужней подруги, и еще одной подруги, Кэролайн, – самое ужасное, что у них нет выбора, им ничего другого не остается. Как ничего другого не оставалось Розе. И Клариной сестре Шарлин, и их матери. Ничего, ничего на свете они не могут – только отдать себя мужчинам, какому-то мужчине, и потом надеяться, что это не было ошибкой. Но как же это может быть ошибкой? Ведь иного пути нет.
      – Я могу выйти замуж, – дрожащим голосом сказала Клара. – Я хорошенькая, я мужчинам нравлюсь. Тогда я не буду тебе обузой.
      – Ты мне не обуза.
      – Надо выйти замуж, а то как же мне еще жить, – сказала Клара.
      Она подалась вперед и расширенными глазами смотрела на дорогу, будто ждала от нее ответа. Порой у нее смутно мелькала одна мысль, но ее никак не удавалось ухватить. Может, если бы уметь получше читать… и уметь писать… если б слова не давались ей с таким трудом, все стало бы проще. Дурачиться и кокетничать с мужчинами – невелика хитрость, для этого не нужны ни слова, ни мысли. А вот когда пытаешься что-нибудь объяснить Лаури, слова не слушаются, и сразу видно, какая ты дура. Нет, Лаури не проведешь, никакими своими чувствами и переживаниями его не увлечь.
      – Больше никуда не денешься, – сказала она. – Никуда.
      У Лаури вдруг пресеклось дыхание, впереди, в ярком свете фар метнулось что-то белое, толчок… Клара вскрикнула:
      – Останови, Лаури! Скорей…
      – Да брось ты…
      – Ну пожалуйста!
      Лаури затормозил. Клара выскочила из машины и побежала обратно. Дорогу перебегала кошка, белая кошка, машина сбила ее, и теперь на глазах у Клары тело судорожно билось, будто силилось снова ожить. Клара опустилась на колени. Кошка яростно скалилась, но напрасно грозились блестящие маленькие зубы; из живота хлестала кровь. Клара стояла на коленях и не могла отвести глаза. Кошка зашипела. Клара медленно съежилась, обхватила себя руками за плечи, словно старалась удержать себя в целости, словно боялась, что и из нее сейчас вытечет вся кровь. Как все это хрупко, непрочно – плоть и кровь… ведь как умерла ее мать? Однажды ночью на нее лег мужчина – и месяцы спустя, много месяцев спустя, она от этого умерла. Вот как оно было. Клара смотрела на издыхающую кошку будто сквозь пелену, слезы туманили ей глаза.
      Кошка вытянулась и застыла. Даже кровь, которая залила все вокруг, казалась застывшей, ненастоящей.
      Подошел Лаури, поднял ее, поставил на ноги.
      – Это всего лишь кошка, – сказал он.
      Клара плакала и никак не могла перестать.
      – Пойдем, малышка. Мне некогда.
      Кларе так хотелось ему объяснить: ведь еще несколько минут назад кошка была живая, все в ее теле трепетало и действовало как надо – и мышцы, и тоненькие косточки, и глаза, а теперь все неподвижно, все мертво. Эти две истины так просты, что в них тонешь без возврата.
      – О господи, малышка, ты совсем как я. Слишком близко все принимаешь к сердцу.
      Он отвел ее к машине, помог сесть. Клара увидела в стекле свое отражение – какая она ошарашенная, потерянная. Лицо совсем белое, от этого губы прямо черные, курам на смех. А перед глазами все течет кровь – и не то чтобы из раны или кто-то один истекает кровью, а вообще течет кровь, льется сплошным темным потоком и теряется в грязи. Клара прижала руки к животу.
      – Не люблю кровь, – сказала она.
      – Надо привыкать.
      Поехали дальше, и настроение Лаури словно бы переменилось. Он стал сумрачный и точно оцепенел. И когда заговорил, голос его, печальный и сердитый, будто пробивался сквозь оцепенение. Можно было подумать, что это он говорит ей, Кларе:
      – Все на свете истекает кровью, пока не умрет. Я это вижу. Если хочешь уберечься от насилия, волей-неволей сам становись насильником… нападай первый. Тогда ты всем управляешь. Сам играешь в эту игру. И даже если идешь на риск, а потом удача изменит и под конец тебе крышка… все равно это не то, что просто попасть под колеса. Или подохнуть от рака, или сгнить в тюрьме. Надо войти в игру, самому быть таким же.
      – Бедная кошка…
      – Если б ты не раскрывала рта, я бы забыл, что ты такое, – сказал Лаури, и эти слова больно резнули Клару. – Мне всегда кажется, что ты лучше, чем есть на самом деле. А потом ты что-нибудь такое скажешь – и конец.
      – А та сука, разве она…
      – Не думай об этом. Я считаю, что мы с тобой… ну, примерно как брат и сестра. Мне всегда хотелось о ком-нибудь заботиться. О ком-нибудь, кому я нужен. – Он устало провел рукой по глазам, будто сказал лишнее. Охота тебе расстраиваться из-за девиц, с которыми я тут болтаюсь. Всем на них наплевать. Им и самим на себя наплевать. Не думай об этом.
      Клара недоверчиво фыркнула.
      – Во сне я вижу тела, – сказал Лаури. – Одни тела, без лиц, без имен, даже не разберешь, живая женщина или мертвая, мне все равно. И когда просыпаешься, хочется поскорей с себя это стряхнуть. А ты – единственная, кому я нужен. У тебя никого больше не было, ты была совсем одна. Поэтому к тебе у меня другое. Ты тогда просто попалась.
      Кларе представились магазин стандартных цен, и ее комнатка, и длинный-длинный путь, отделяющий Тинтерн от поселка сезонников в далекой Флориде.
      – Я уж всегда на чем-нибудь да попадусь, – сказала она.
      Лаури словно не услышал.
      – Ты была просто девочка. Ровно ничего не смыслила. Прежде я за всю жизнь не сделал ничего такого, чем можно гордиться, чтоб приятно было вспомнить. Но я рад, что выручил тебя. А как я помимо этого живу, лучше не рассуждай, это тебя не касается.
      – Меня не касается, – эхом отозвалась Клара.
      – Почему ты всегда за мной повторяешь?.. Слушай, ты живешь в Тинтерне уже целый год. Ты не скучаешь по своим?
      – Скучаю.
      – Хочешь вернуться?
      Кларе опять представилась кошка, издыхающая на дороге.
      – Не хочу. Да я и не знаю, где они.
      – У тебя нет никого, кроме меня, так?
      – Мы дружим с Соней, и с Кэролайн, и с Джинни, ну, с Джинни Брустер, она замужем, и еще есть одна очень славная старушка…
      – Но мужчины другого нет, так?
      – В нашем магазине управляющий – мистер Пельтье, – хмуро сказала Клара.
      – А, этот. Может быть, он к тебе пристает?
      – Нет.
      – Если кто-нибудь станет приставать, скажи мне.
      – Бывает, едут мимо в машине и говорят всякое…
      – Лишь бы не останавливались.
      – А если я стану с кем гулять, ты что будешь делать?
      – Ничего.
      – А если с тобой?
      Лаури засмеялся:
      – Детка, этому не бывать.
      – Ты сегодня вернешься к той девке, а она ни капельки не красивей меня, – сказала Клара. Она вдруг почувствовала себя совсем измученной и опустошенной.
      – Сперва сотри долой помаду, – сказал Лаури. Честно говоря, ты с виду просто чучело. Прямо курам на смех. Юбки ты носишь чересчур в обтяжку. Ноги тощие. И руки тощие. И что ты выкамариваешь со своими волосами, отчего они тебе в глаза лезут, – это тоже курам на смех. А брови тебе, верно, подрисовала какая-то косоглазая подружка. Они у тебя неодинаковые.
      Клара сердито засмеялась.
      – Меня Соня причесывала, – сказала она. – Мне так нравится.
      – Ну ясно.
      – Устала я, – сказала Клара. – Прямо как старуха.
      Не поймешь, какое человеку надо лицо.
      Лаури довез ее до Тинтерна, остановил машину перед домом, где она жила.
      – Зайдешь на минутку или сразу поедешь назад к той суке? – спросила Клара.
      – Она не сука, она просто глупая.
      – Может, кофе выпьешь?
      – Ты не умеешь варить кофе.
      – Так сам свари.
      Они поднялись по темной скрипучей лестнице. В доме еще четыре комнаты сдавались одиноким жильцам.
      – Рядом со мной живет такая славная старушка. У нее куча цветов в горшках. Только она больно много говорит. Как по-твоему, откуда она берет деньги?
      – А ты откуда берешь?
      – Которые от тебя, а которые зарабатываю. Только я тебе отдам, что задолжала.
      – Ты мне ничего не должна.
      – Нет, должна. И я все отдам.
      Клара зажгла верхний свет. В комнате едва помещались кровать, карточный стол и кое-как сработанный комодик, по стенам Клара кнопками прикрепила картинки с водопадами и закатами. Всякий раз, когда Лаури переступал порог, Клара ждала, что он похвалит ее уютное жилище, но он хоть бы слово сказал.
      – Она у меня новая. – Клара показала на маленькую приземистую лампу с круглым корпусом и с бантиками на абажуре. Корпус был размалеван ярко-зеленым и желтым, что должно было изображать цветущий луг, абажур – ослепительно-желтый. – Я ее взяла со скидкой в нашем магазине. Три доллара стоит.
      Лаури шумно вздохнул – то ли насмешливо, то ли сочувственно.
      Он сидел на краю кровати. Покрывало Клара пока еще не купила, только откладывала на него деньги, но постель была аккуратно застлана, подушка накрыта старательно расправленным розовым одеялом. На полу у ног Лаури лежал крохотный овальный коврик из чего-то мохнатого и очень розового. Лаури смотрел на него чуть дольше, чем надо бы.
      – Он мне годится, когда холодно, а я босиком, – объяснила Клара.
      Она покраснела от удовольствия. И неловко и радостно, что он здесь, ведь ему вечно недосуг у нее посидеть. Клара отошла в сторонку, оперлась на доску в углу, тут была ее кухня: маленькая раковина с пятнистым от ржавчины краном и доска на козлах, а на ней электрическая плитка. Над этим подобием кухонного столика висел огромный календарь с изображением младенца в обществе двух белых котят. Лаури перевел взгляд на занавески из мягкой ткани – белые в красную горошину, – потом на «портьеры» у входа, темно-зеленые в голубую полоску. Пол был немного покатый. Клара постелила кое-где коврики. Но открытого места почти не оставалось, все занимала мебель: койка, ночной столик (это была голубая картонка из-под какого-то товара), туалетный столик (еще картонные коробки, на них положена доска, и все прикрывает пышная розовая юбка), карточный столик, единственный стул. Лаури глядел, глядел на все это и наконец улыбнулся.
      – Мне тут нравится, – сказала Клара. – Тут очень мило. У меня раньше никогда не было своей комнаты. А когда ты поведешь меня к себе?
      – Зачем?
      Клара засмеялась:
      – Хочу поглядеть, как ты живешь.
      – Лучше не смотреть.
      – А почему?
      – Тебя это, пожалуй, не развеселит.
      – Я почта все время веселая, – запротестовала Клара. – Просто сейчас в машине мне… мне стало худо. А иногда Соня остается у меня ночевать, и мы с ней разговариваем… и читаем всякое…
      – Что же вы читаете?
      – Ну… вроде этого. – Клара показала какой-то комикс. – И она читает вслух из журналов рассказы про любовь. Я-то их еще не очень хорошо читаю.
      – Почему?
      – Больно трудно.
      – А ты не собираешься научиться читать?
      – Если ты будешь меня учить…
      – Когда я пробую тебя учить, ты ведешь себя как дурочка. Не умеешь сосредоточиться.
      – Теперь я не буду дурочкой. Это прошлый год я дурила, ты тогда страх как разозлился. А теперь я на целый год старше.
      – Лучше пойди в школу.
      – Я уже не маленькая.
      – В магазине знают, сколько тебе лет?
      – А ты им, что ли, говорил, что мне семнадцать? Я ж знаю, до шестнадцати школу бросать не велят, а тут ко мне никто не пристает… А почему мне нельзя поглядеть, где ты живешь?
      – Твои родители читать не умели, так?
      – Ну ясно, – хмуро сказала Клара.
      – А братья и сестры?
      Клара пожала плечом, в точности подражая Лаури.
      – Если не хочешь остаться такой, как твои родные, научись читать. В следующий раз, когда приду, я тебе кое-что принесу.
      – А когда ты опять придешь?
      – Не знаю.
      – Правда не знаешь? Потому что я…
      – Я же сказал, не знаю.
      Клара покорно отвернулась, достала кофейник и чашки. Лаури поднялся и отстранил ее.
      – Я сам сварю, – сказал он.
      Клара стала позади него, обвила его руками за талию.
      И прижалась щекой к его спине, но лицо ее оставалось серьезным: она слушала, как бьется его сердце.
      – Почему мне нельзя посмотреть, где ты живешь? – сказала она. – А знаешь, мой папка один раз убил человека.
      – Ты мне уже говорила.
      – Лаури, а я правда тощая?
      – Только руки и ноги тощие.
      – Значит, я тебе не нравлюсь?
      – Конечно, нравишься.
      – В журналах на картинках все женщины тоненькие…
      – Это что, духи так пахнут?
      – Ага, духи… немножечко.
      – Слишком крепкие.
      – Они хорошие, они из нашего магазина.
      Лаури промолчал. Клара выпрямилась и стояла у него за спиной. Потом сказала:
      – Мне очень нравится там работать. Большое тебе спасибо, ты меня так хорошо устроил. А вот Соне там не нравится. Все как есть не по ней. Соня мне одалживает бусы и всякие вещички, и я ей тоже. Мы с ней настоящие подруги.
      – Соня – это та, у которой мать со странностями?
      – Да-а, наверно. Она и правда вроде странная.
      – А не сумасшедшая?
      – Ну, я не знаю… Она и не глядит, что Соня делает, ей все равно. Соня что хочет, то и делает. У нее есть дружки на алебастровой фабрике. А Кэролайн, знаешь, мы думаем, Кэролайн собирается замуж… он служит на большой ферме, ну, в том конце долины.
      – На ферме Ревира?
      – Да, Он там служит, он может заработать кучу денег. Он возит Кэролайн на автомобильные гонки. Мы думаем, они поженятся.
      – Эти духи слишком крепкие, прямо воняют. Ты что, сама надушилась?
      – Только за ушами немножечко.
      – Запах такой, что хоть насекомых морить.
      Лицо Клары окаменело.
      – У меня насекомые не водятся, – сказала ока.
      – Ладно, ладно, я знаю, что не водятся.
      – Не водятся и не водились, сроду не водились, – сказала она; вши у нее когда-то были, и от горечи этого воспоминания даже голос сел.
      – Детка, я же вижу, у тебя здесь очень славно и чисто. Очень чистая комнатка, – сказал Лаури и потрепал ее по плечу. – Когда ни придешь, у тебя всегда чистота.
      Клара слабо улыбнулась:
      – Ну да… что ж… я всегда любила, чтоб было чисто. Всегда и полы мыла, и посуду – что при мамке, что при Нэнси…
      – Ты очень чистоплотная девочка.
      – Вон у меня под раковиной какой большой, хороший таз. Я в нем вся могу мыться, только осторожно. Видишь, какой?
      – Просто замечательный таз.
      Клара посмотрела на него и нахмурилась:
      – Ты надо мной смеешься?
      – Нет.
      – Это просто таз, и никакой он не замечательный. Ты надо мной насмехаешься.
      – Замечательный таз, детка.
      Клара отвернулась, будто сердится. Села на край кровати, потом откинулась назад. Поглядела на потолок – он высоко и в мелких пятнах, оттого что протекает. А это уж не паутинка ли? Нет, померещилось, она только нынче всюду обмела и стерла пыль.
      – Я почти все время веселая, – сказала она, – только вот скучно становится. Когда я дома жила, со своими, всегда надо было работать. Да по-настоящему, не то что в лавке. Зато все время были наши, и я об них заботилась. Папка не так уж много пил. А тут… что ж… станет скучно, а поговорить не с кем.
      – А как же Соня?
      – Она ж не может часто у меня ночевать. Ей надо за матерью приглядеть и за меньшими… Вроде скоро ее отец вернется, кто-то рассказывал. Он чего-то там натворил. Соня не знает, где он. Она ничего, славная, только шалая немножко. Она все меня уговаривает гулять с ее компанией, а я не соглашаюсь. Она думает, ты мой дружок… А Кэролайн все время с Дэви… со своим дружком. А Джинни замужем. Она иногда зовет меня ужинать.
      – Так почему же ты скучаешь?
      – Не знаю. Живу одна, как-то чудно. В моем возрасте не годится жить одной.
      – Это лучше, чем жить в какой-то дыре, где жмутся еще пятеро, как сельди в бочке, – сказал Лаури.
      – Ну, там-то ко всему привыкаешь. Всего навидаешься и ничего не в диковинку. Живем всей кучей. А твои родные кто были?
      Лаури пожал плечами.
      – Ферму Ревира ты знаешь, – сказал он. – Гипсовый карьер тоже на их земле. Вот и я родом примерно с такой же фермы. Только подальше отсюда.
      – Ты и сейчас там живешь?
      – Когда был кризис, мои разорились и ферму потеряли.
      Клара серьезно кивнула – пускай Лаури видит, что ей не впервой слышать это слово. А что оно означает, бог весть, – представляется что-то смутное, темно-серое, цвета старых досок, которые сто лет мокли под дождем.
      – Мои родные были собственниками, старались побольше всего накупить и накопить – и все потеряли. А я не собственник. Мне ничего не нужно.
      – А мне тоже много всего нужно, – сказала Клара. Я люблю все свои вещи, и коврики, и картинки. – Лаури пододвинул к ней стул и сел рядом. – Скоро я куплю покрывало на кровать, а потом золотых рыбок.
      – На черта тебе сдались золотые рыбки?
      Клара немножко обиделась.
      – Они мне нравятся.
      – Лучше уж заведи в доме цветы. Будет славно.
      Теперь он говорил по-доброму. И отхлебнул кофе. Клара не могла пить, кофе оказался слишком крепкий.
      – Ну как, – сказала она и чуть улыбнулась, – жалеешь, что не поехал опять к ней?
      – А ты что же, всерьез ревнуешь?
      Улыбка стала победоносной.
      – Ты здесь, со мной, а не с ней. Придется ей тебя обождать.
      – Я увижусь с ней в другой раз.
      – А вот сейчас ты здесь, со мной.
      – Сегодня мы с ней уже виделись, – сказал Лаури. Не то бы я сюда не пришел.
      Клара протянула ему свою чашку:
      – Поставь на стол. Я не хочу.
      – Что ты злишься?
      Клара встала, протиснулась мимо него и подошла к туалетному столику. Там к стене прислонилось маленькое прямоугольное зеркало. Клара нагнулась и стала себя разглядывать. Позади в зеркале виден Лаури, он даже не глядит на нее! Сидит и пьет кофе, видно, как движется его подбородок, как он глотает. Клара тихонько засмеялась. И увидела в зеркале, как он повернулся к ней; похоже, что ему весело.
      – Отчего ты такая ревнючая? – спросил Лаури.
      – Ты ее возил кататься?
      – Возил.
      – И понравилось тебе?
      – Ну конечно.
      – У нее еще много ухажеров?
      – Да, наверно.
      – И ей с ними тоже нравится? Женщинам тоже это нравится?
      – Иногда.
      – Одна подружка мне говорила, это больно, – сказала Клара, приглаживая щеткой волосы. – Она говорит, будет очень больно. Только если я кого люблю, я не побоюсь…
      – Ну ясно, не побоишься, – сказал Лаури.
      Клара обернулась к нему:
      – Прошлый месяц ты тоже меня вот так бросил и укатил с какой-то сучкой. Больше так не смей.
      – Я ведь знал, что ты меня подождешь.
      Клара отшвырнула щетку.
      – Знаешь, как я тебя люблю, черт возьми! Я все время про тебя думаю! Всю неделю тебя жду, а ты бывает, даже не приходишь… ну ладно, знаю, ты занят, у тебя дела какие-то… и куча всяких девок… Только… потом ты меня бросаешь, а я сиди и жди… ну, я еще с тобой сквитаюсь!
      – Как же это?
      – Ты меня доведешь, прямо рехнуться можно! Прямо убила бы эту девку, перерезать бы ей глотку, и пускай вся кровью изойдет!
      – Ладно, успокойся.
      – Пускай они все рожают и пускай тогда сдохнут! Пускай все сдохнут!.
      Лаури допил кофе, поставил обе чашки в раковину. Его молчание жгло Кларе щеки.
      – Придешь ты на той неделе или нет? – резко спросила она.
      – Едва ли.
      – Почему?
      – Есть разные дела.
      – А когда будешь учить меня читать?
      – Когда-нибудь потом.
      – Ты на меня злишься?
      Лаури закурил еще одну сигарету.
      – Ты просто ребенок, сама не понимаешь, что говоришь. Я не могу относиться к тебе серьезно.
      – Тогда дай мне денег. Мне нужны деньги, – в сердцах сказала Клара.
      – Дам немного.
      – Потому что мне надо. Надо!
      – Успокоишься ты наконец?
      Клара отвернулась. Щеки жгло как огнем.
      – Одуреешь с тобой, – горько сказала она. – Я все время про тебя думаю, а как ты придешь, совсем дурею… если б нам не разговаривать, я бы тебя любила и не думала про это, ты только будь со мной, я все для тебя сделаю… а как ты начнешь говорить всякое, ну прямо не могу, прямо тебя ненавижу, весь век это буду помнить, до самой смерти… как я тебя ненавижу…
      – Что же ты будешь делать?
      – Ничего. Ничего я тут не могу, – отрезала Клара. Черт, на мне новое платье, а ты будто не видишь, ни словечка не сказал. А теперь оно уже все мокрое и мятое.
      – Чересчур коротко.
      – Чересчур коротко! Все шлюхи, с кем ты спишь, такие носят, и ничего… а мне нельзя…
      – Клара, молчи.
      – Не могу я молчать. Я всю неделю сама с собой разговариваю перед зеркалом, чтоб тебя получше уговорить.
      Лаури расхохотался.
      – Я его сниму, – сказала Клара. – Оно все мятое.
      Она швырнула платье на кровать. Остановилась в сорочке посреди комнаты и заявила:
      – Вот захочешь когда-нибудь меня любить, а я скажу – пошел к чертям. Вот что я сделаю. Я тогда буду замужем и пошлю тебя ко всем чертям.
      – Сколько стоят золотые рыбки?
      – А?.. Не очень дорого. Только надо еще стеклянный ящик. И туда морской травки и рыбьего корму.
      – Это все в магазине стандартных цен?
      – Где ж еще?
      – Если тебе скучно, купи себе золотых рыбок. Я не хотел над ними смеяться.
      Кончиком босой ноги Клара тронула ногу Лаури. Посмотрела на него и медленно, застенчиво улыбнулась.
      – Я вчера вымыла голову, нарочно для тебя. Я хорошенькая, я знаю. Я ж вижу, как люди на меня смотрят. – Она села на кровать напротив Лаури, изогнулась, наклонилась и поцеловала его. Время замедлилось, стало так хорошо, и непременно надо было запомнить эти медленные и сладкие минуты, ведь этого ей должно хватить, пока он не придет опять. Она обвила руками его шею, прижалась щекой к его щеке.
      – Придешь на той неделе? Ну пожалуйста!
      – Не знаю.
      – А читать поучишь?
      Спиной, обнаженной кожей она ощутила его ладони. Оттого что между ними все так долго было словно тугая струна, Клара вдруг устала, даже спать захотелось; она ткнулась лицом ему в грудь, в рубашку.
      – А если я приду на той неделе, ты опять будешь меня пилить? – сказал Лаури.
      – Чего? – сонно спросила Клара.
      – Если мы куда-нибудь поедем и я ненадолго отлучусь, опять будешь меня пилить?
      – Не буду.
      – Не будешь?
      – Нет.
      – Будешь помнить, что я тебе друг?
      – Да.
      – И хватит с тебя? Ни с кем крутить не станешь?
      – Нет, Лаури.
      – Не станешь ворчать – мол, все не так, все не по мне?
      – Не стану, Лаури.
      Когда он ушел, она подсела к зеркалу и снова разыграла для себя этот разговор. Голова была мутная, тяжелая; она так вымоталась, будто спорила с Лаури несколько часов подряд. Все тело тупо ныло. Клара закрыла глаза и стала вспоминать, как поцеловала его. И как он потянулся и поставил чашки в раковину. И как вел ее к машине, когда она расплакалась над той кошкой… кажется, он обнял ее за плечи? Вроде да. И как он барабанил пальцами по баранке.
      – Ничего, когда-нибудь я с ним сквитаюсь, – сказала она вслух.

3

      От волнения Клару поминутно бросало в дрожь. Соня стояла перед узким, в желтых пятнах зеркалом, приделанным изнутри к дверце стенного шкафа, ее голова и плечи не совсем заслоняли отражение Клары.
      – А вдруг он придет, не застанет меня и уйдет? – сказала она. – Вдруг я не успею вернуться?
      Соня причесывалась. Она была рослая, крепкая, темные волосы, оливково-смуглая кожа; сразу видно было, какие у нее сильные руки и плечи, сила эта чувствовалась даже в нетерпеливых взмахах щетки. Порой она немного отодвигалась, и тогда в зеркале сияли светлые волосы Клары. Она смотрела на себя, даже когда Соня заслоняла зеркало. Стояла очень прямо и совсем тихо, приоткрыв рот, едва дыша. Они собирались на свадьбу Кэролайн и обе уже принарядились. От их высоких каблуков и ярких платьев чердачная каморка стала на себя не похожа, будто все в ней перевернулось вверх дном; остро и приторно пахло духами.
      – Не станет ждать, так черт с ним. Больно много о себе воображает, – заявила Соня с видом многозначительным и в то же время рассеянным, как у всех женщин, когда они смотрятся в зеркало.
      Весна подходила к концу, было уже совсем тепло. Клара неотрывно смотрела прямо в глаза своему отражению. Зеркало было кривовато, но она этого не замечала. Она думала об одном: сегодня придет Лаури, обещал прийти, и она утром проснулась в уверенности, что он придет, да, да… больше он не обманет, раз обещал. Она смотрела на себя в зеркало, и кровь быстрей бежала по жилам.
      – Может, он удивится, куда это я ушла, – сказала она.
      – Ты же оставила на двери записку, и ладно.
      – А он удивится, почему я его не дождалась…
      – Ну и черт с ним. – Соня придвинулась ближе к зеркалу, повернула голову вправо, влево, окинула себя оценивающим взглядом. Ей минуло семнадцать, а казалось, что больше, так недовольно были надуты ее губы и сдвинуты брови. И неожиданная улыбка этих ярко накрашенных губ всегда удивляла. – А нашей Кэролайн здорово повезло, верно?
      – Да-а, – мечтательно сказала Клара. И провела рукой по волосам. Она была в перчатках, в белых перчатках. Вдруг заметила их в зеркале и чуть не ахнула – даже странно смотреть, будто они краденые. Все, что на ней надето, кроме туфель, – чересчур яркое голубое платье, украшения в оправе поддельного золота, искусственный жемчуг на шее, – все куплено было в том же магазине стандартных цен, где она работала уже два года. – А я все думаю про Лаури…
      – Ты слишком много про него думаешь, – сказала Соня и мрачно уставилась в зеркало. – Черт бы драл эти волосы. Свинство.
      – А что, вид хороший.
      – Вид гнусный. Только тебе плевать.
      – Нет, вид хороший, – сказала Клара.
      Она взяла щетку и стала приглаживать волосы подруги. Соня хмуро и недовольно подчинилась. Они дружили уже давно, им больше незачем было притворяться милыми и любезными. Если поглядеть сбоку, Соня казалась туповатой и вспыльчивой. Но порой она говорила мягко или как-то особенно, смущенно опускала глаза, и это всегда было неожиданно и удивительно. Она почти всегда подражала знакомым мужчинам, людям много старше ее, – не своим вялым и неповоротливым братьям, а мужчинам, с которыми ездила за город, в придорожные буфеты и ресторанчики, а иногда на субботу и воскресенье даже в Гамильтон. Отзвуки их буйного, грубого веселья слышались в Сонином смехе – возьмет и взорвется смехом, будто никак не может удержаться; а то вдруг дотянется и стукнет Клару по плечу, как мальчишка. У крыльца загудел автомобиль.
      – Куда, к черту, подевалась моя сумочка? – сказала Соня. – Если та девчонка ее свистнула…
      – При мне она сюда ни разу не заходила, – сказала Клара.
      Она положила щетку на заваленный всякой всячиной столик. На щетке остались длинные темные волосы.
      – Соня! Соня! – закричали внизу.
      – Заткнись, – сказала Соня, не повышая голоса.
      Они спустились с чердака. Лестница была очень крутая, на высоких каблуках пришлось спускаться боком. Клара все время чувствовала, как обтягивает ногу шелковый чулок, как льнет к телу платье. Ей ужасно все нравилось, она была без ума и от самой себя, и от этого весеннего дня, от субботнего дня середины мая 1936 года. Внизу Соня крикнула в кухню кому-то из сестер:
      – В случае чего, если пойдет дождь, забери со двора барахло, слышишь?
      Ответом было молчание.
      – Слышишь, кому говорю?
      – Слыхала, не ори.
      – Я тебе дам «не ори», стервеныш. Она стервеныш, – прибавила Соня и подтолкнула Клару к парадной двери. Парадным ходом почти никогда не пользовались, обеим с непривычки стало чудно. – Ну как я, ничего? – спросила Соня, закатывая глаза.
      Она была почти хорошенькая – такая недобрая, решительная, насмешливая. Крепкие руки и ноги, размашистые движения – сразу видно, эта сумеет за себя постоять, ее не испугаешь.
      На крыльце ждал мужчина лет сорока. Он сидел на старой тахте, которую выволокли наружу и покрыли одеялом. Живые серьезные глаза его смотрели подозрительно, лицо точно воспаленное – сразу видно, только что побрился.
      – Привет, детка, – сказал он. – Привет, Клара. Угадай, кто там тебя ждет.
      В машине сидел еще один мужчина. Клара скорчила гримасу и засмеялась.
      – Слушай, она же сказала, он ей ни к чему. Ты что, глухой? – вмешалась Соня.
      – Так ведь Дэви его тоже пригласил. Имеет он право прийти?
      – А мне плевать, – сказала Клара.
      Пошли к машине, осторожно ступая по доскам, положенным среди грязи и луж. Обочины дороги тоже совсем раскисли. Того, который ждал в машине, Клара уже встречала, и он ей не понравился; вроде он женатый, а может, недавно бросил жену. Но она засмеялась и только рукой махнула, когда он сказал:
      – Вы, Клара, нынче прямо как картинка.
      Он открыл перед ней дверцу и подвинулся на заднем сиденье. Клара села с ним рядом, расправила юбку. Под ногами в машине валялись окурки и смятые бумажки. Соня уселась на переднем сиденье, вместе с нею в машину облаком вкатился запах ее духов. Клара поглядела в окошко на мокрую, уходящую в туман дорогу, на окрестные поля, потом снова на Сонин дом – убогий каркасный домишко, в сущности, просто лачуга, дощатые стены прогнили и почернели. Только тахта на крыльце, покрытая желтым одеялом, выглядит празднично. Распахнув дверь, затянутую москитной сеткой, на пороге стала мать Сони – низенькая, коренастая, грузная. Клара помахала ей рукой.