Четыре сестры (№3) - Укрощение герцога

– О, не знаю, – ответил Рейф, испытав нечто вроде нервной спазмы при одной только мысли об этом подвиге. – Я уверен, что мог бы сократить потребление спиртного до вполне приемлемого количества.

– Во всяком случае, попытаться можно, – подбодрил его Гейб.

В этом, должно быть, было что-то от прямоты и точности ученого. Рейф без раздумий мог бы сказать, что его брат прав относительно нежелательности уменьшения количества принимаемого виски в противоположность решительному отказу от выпивки вообще.

Похоже, Гейбриел Спенсер частенько оказывался прав в своих суждениях.

– Как это случилось, что ты стал профессором, будучи сыном моего отца? – спросил он вдруг.

Его брат ответил нежной, но лукавой улыбкой.

– Я все всегда делаю хорошо, за что бы ни брался.

– Знаю. Думаю, сперва ты и в математике был докой.

– Действительно. В течение некоторого времени я не знал, продолжать ли заниматься математикой или древней историей, но последняя оказалась для меня притягательнее.

– Мне наплевать, если бы оказалось, что в тебе воплотились сразу Петр и Павел, сошедшие на землю с небес, – сказал Рейф. – Все, что я знаю об Оксфорде, – это то, что только способности могут завести человека так далеко. В Кембридже, очевидно, тоже.

В лукавой улыбке Гейба было много искренности. Рейф был рад, что Имоджин ушла. Кто мог бы устоять против такой улыбки?

– Твой отец помог, – сказал Гейб.

– Наш отец, – сказал Рейф. – Я уже устал поправлять тебя на этот счет. И что, черт возьми, сделал Холбрук?

Он ожидал ответа с нескрываемым любопытством. Насколько ему было известно, отец никогда не проявлял ни малейшего интереса к Рейфу. И конечно, не стал бы себя утруждать, если бы Рейф выбрал карьеру, требующую отцовской поддержки.

– Он заплатил колледжу, – сказал Гейб.

– Что?

– Он дал большую сумму денег Эмманьюэл-колледжу. – И, отвечая на безмолвный вопрос и поднятую бровь Рейфа, сказал: – Что-то около сорока тысяч фунтов. Несомненно, деньги были взяты из доходов от твоего имения, – добавил он, и в глазах его появилось беспокойство. – Я долгое время чувствовал себя виноватым, что эти деньги были отняты у тебя и твоей семьи.

Рейф захлопнул открытый рот. Действие виски настолько ослабело, что он был способен воспринимать беседу.

– Черт меня возьми, – сказал он.

– Боюсь, что эти деньги не могут…

Рейф отмахнулся:

– Наш отец, при всем том, что делал секрет из своей настоящей семьи, никогда бы ничего не сделал в ущерб имению. Мы могли бы оплатить три таких колледжа и не испытать никаких затруднений.

– Это несколько утешает.

Рейф осознал наконец, в чем состояла правда.

– Холбрук не мог бы купить тебе места, если бы ты не был в колледже лучшим, – сказал он с грубоватой прямотой.

Гейб кивнул.

Рейф искал новую тему для разговора.

– Как отнеслась Гризелла к байке о смерти твоей жены? – спросил он.

– Она приняла все за чистую монету, – ответил Гейб. – Я сказал, что мою жену звали Мэри и она умерла родами. Терпеть не могу лгать.

– Но это было важно, – сказал Рейф. – Какую бы сумму я ни дал Мэри в качестве приданого, чтобы сделать ее вполне приемлемой партией, это не помогло бы, если бы всплыла правда. А так за ней будет стоять имя Холбруков. И это, – добавил он с усмешкой, – потрясающе.

– Нет, – возразил его брат без улыбки, – если герцог угаснет от болезни печени к тому времени, когда Мэри войдет в возраст. – Рейф сглотнул. – У тебя нет намерения жениться, – продолжал Гейб. – Кто же будет твоим наследником?

Рейф попытался припомнить.

– А наследник должен быть?

– Конечно!

– Мой кузен Родерик. Дважды изгнанный и немного педант, но из него выйдет приличный герцог.

– Возможно, он достойнейший из мужчин, – сказал Гейб, вертя в руке серебряный фруктовый нож. – Но он не рискнет именем Холбруков ради брака незаконнорожденной племянницы. Иными словами, моей Мэри.

От радости, что обрел брата, Рейф забыл, что семья приносит не одни только удовольствия. Но, даже будучи пьяным, он никогда не отрицал правды, если она представала перед ним.

– Я брошу пить, – заявил он мрачно.

– Буду тебе весьма признателен. – Гейб смотрел на него, а это было все равно что посмотреться в зеркало. – И не из-за Мэри и ее будущего, а из-за меня.

На мгновение Рейф почувствовал, что из его глаз брызнут слезы.

Он поднялся из-за стола так быстро, как только смог ухватиться за его край, чтобы не опрокинуться навзничь.

– Ты ведь еще не представил меня племяннице. Не сделать ли это?

– Леди Мейтленд тоже выразила желание с ней познакомиться.

– В таком случае пойдем и соберем леди, – сказал Рейф. Он уже мог стоять на ногах так твердо, что едва ощущал дрожь в коленях. И все-таки сделал мысленную зарубку в памяти – не брать ребенка на руки. Уж самым последним делом было бы уронить племянницу на пол.

Глава 8

Мисс Мэри Спенсер представляют обществу

Гейбриел Спенсер привык принимать решения быстро и наверняка. В тот момент, когда он узрел арамейские письмена, он тотчас же понял, что хочет их прочесть. А в ту минуту, когда увидел свою дочь Мэри, понял, что сдвинул бы горы (или женился на Лоретте), только чтобы быть поближе к ней. Она принадлежала ему от макушки и лба своего маленького возбужденного личика до кончиков очаровательных пальчиков на ногах.

– Какой прелестный ребенок! – восхитилась Имоджин. Сейчас Мэри улыбалась, но, когда они вошли в детскую, малышка встала в кроватке, держась за перильца, и заплакала, чтобы привлечь их внимание.

Тот факт, что ее няня мирно сидела у камина и не обращала на нее внимания, был отмечен ее отцом. Гейб собирался побеседовать с этой няней завтра утром, но сейчас он просто схватил дочь на руки. Она тотчас же заулыбалась ему и показала все свои прелестные ямочки.

Он в последние несколько месяцев отчаянно тосковал по ней. В конце концов он забрал ее у кормилицы в Кембридже и привез в дом Рейфа. Он прижал ее к себе как можно нежнее. Пока он никак не откликался на просьбы Гризелды и Имоджин позволить подержать ее на руках.

– Никогда не видела таких очаровательных кудряшек, – сказала Гризелда. – У вашей жены были рыжие локоны?

Гейб помедлил мгновение, потому что у Лоретты волосы были золотистые. Если повезет, никто не заметит сходства между ними.

– Мэри – просто живой портрет своей матери.

На самом деле это было не так. Лоретта была довольно хорошенькой, но Мэри ему казалась просто красавицей. У нее было сердцевидное личико и копна мягких кудряшек цвета свежих роз. А ее крошечный ротик походил на розовый бутон.

– Ваша жена видела ее до того, как умерла? – спросила Имоджин, поднимая на него глаза.

Гейб замер, не зная, что ответить. Он и Рейф не разработали подробностей смерти воображаемой жены, а только согласились, что необходимо послать к Лоретте стряпчего, который должен был потребовать от нее соблюдения полной тайны относительно ее материнства, хотя Лоретта и не обнаруживала ни малейшего интереса к роли матери.

К счастью, Рейф вмешался в их разговор.

– Ты помнишь, когда я покупал для тебя все эти вещицы? – спросил он Имоджин, указывая на горы игрушек на полках детской.

– Кто мог бы такое забыть? – Имоджин повернулась к Гейбу: – Ваш брат считал, что, став опекуном четверых маленьких детей, он должен купить им всем игрушки в четырех экземплярах.

– Да, и было четыре няньки, – сказал Рейф, по-совиному округляя глаза.

После того как Гейб прожил несколько месяцев в тесной близости к Рейфу, он мог сосчитать все поглощаемое им виски до последнего стакана. И в эту минуту мог сказать с уверенностью, что тот навеселе. Он мог только надеяться, что брат не забудет своего обещания перестать пить к завтрашнему утру. Но скорее всего тот не помнил в подробностях, как прошел вечер.

Гейб неохотно позволил Имоджин подержать девочку. Мэри улыбнулась ей с такой же радостью, как и ему. Гейб не мог бы объяснить, почему это его так разъярило. Ему хотелось, чтобы Мэри улыбалась только ему. Она могла бы нахмуриться при виде двух незнакомок, вместо того чтобы приветствовать их и всех остальных одинаково.

Теперь она уже смеялась и тянула Имоджин за волосы, выбившиеся из прически. А Имоджин одарила его улыбкой через голову Мэри, в которой ясно читалось бы, будь это на арамейском: он для нее – самый прекрасный подарок ко дню рождения. Вероятно, она совсем забыла о его незаконнорожденности.

Похоже, Имоджин понравилась Мэри. Но и Рейф тоже.

Гейбу самому казалось странным, что он, полжизни считавший себя единственным ребенком в семье, так легко вошел в роль брата.

Но это случилось. Его самого удивляло то, как его беспокоило состояние его великодушного брата-выпивохи. Рейф был так же широк и щедр в грехах, как и во всем остальном, и не скупился на чувства.

Теперь Имоджин смеялась, а Мэри хлопала ее маленькой ручонкой по щеке. И Гейб заметил, что Рейф перестал перекладывать литые металлические игрушки и через плечо смотрел на Имоджин. Она была красива, но обладала острым как бритва язычком. Но о вкусах не спорят, и Рейф явно был неравнодушен к своей бывшей подопечной.

– Мистер Спенсер, – сказала Имоджин, поворачиваясь к нему, – каждому видно, что Мэри с рождения не видела ничего, кроме нежности и внимания. Вы очень много делаете для своей осиротевшей малышки.

– Все, что в моих силах, – смущенно ответил он.

– Надеюсь, вы не разгневаетесь, если я спрошу снова. Ее мать смогла увидеть Мэри до своей смерти?

– Конечно, она ее видела, – сказал Гейб, чувствуя, что опускается в бездонную трясину лжи.

– Это прекрасно, – сказала Имоджин, целуя Мэри в лобик. – В будущем, когда Мэри войдет в возраст, вы ей должны об этом рассказать. Мой отец поступил глупо: он сказал Джози, что наша мать не дожила до момента, когда смогла бы подержать ее на руках, и это причинило Джози ненужные страдания.

Гейб, бессмысленно моргая, смотрел на Мэри на руках у Имоджин, стараясь представить, какой сложный узор изо лжи ему придется соткать о якобы почившей жене, чтобы когда-нибудь поведать дочери. Он не смог этого представить.

Судя по виду, Мэри начинала уставать. На ней было короткое платьице со множеством буфов, в котором она походила на лютик. Она положила головку на плечо Имоджин.

– О, она прелесть! – прошептала Имоджин.

Гейб кивнул. Мэри обводила комнату сонными глазками, по-видимому в поисках няни, но, когда ее взгляд остановился на нем, один уголок ее ротика, похожего на розовый бутон, приподнялся в улыбке. И тут она протянула к нему ручки. Гейб почувствовал, что сердце его упало до самых башмаков.

– Ну разве она не прелесть? – ворковала Имоджин. – Мэри хочет к папе, да? Вот он, пожалуйста.

И без дальнейших раздумий плюхнула крошку в руки Гейба. Мэри вздохнула, уткнулась личиком в его жилет и тотчас же уснула.

Глава 9

Погибающий от жажды

Несмотря на сомнения брата, Рейф проснулся на следующее утро рано и в полной уверенности, что обещал покончить с виски. И не только с виски. Но и с вином. И с элем. В это утро он чувствовал себя больным, как обычно после обильных возлияний, потому что оказался в тисках страха.

В течение часа он уговаривал себя встать и отправиться в ванную. Конечно, он мог бросить пить. Миллион раз он говорил себе, что ему следует это сделать и что это не так уж трудно. Он был не таким человеком, чтобы по пути в столовую к завтраку наткнуться на бутылку эля и уже не отрываться от нее. Не прийти ли к вполне логичному заключению, что виски, как ни мил был ему этот напиток, плохо сказывается на его теле и здоровье вообще? А теперь еще у него появились племянница и брат, то есть семья, желавшая, чтобы он бросил пить.

Он спустился к завтраку и обнаружил, что за столом идет оживленная дискуссия. Гейб посмотрел на него, и на лице его отразилось облегчение.

Вскоре Рейф понял почему. Гризелда решила взять в свои руки постановку пьесы. Но не понимала, зачем это надо. А бедный Гейб прилагал отчаянные усилия, чтобы объясниться и в то же время избежать явной лжи.

Не имея ни малейшей склонности к обману, Рейф вступил на опасную почву, прежде чем Гейб мог запятнать себя клятвопреступлением.

– Все это вина Гейба, – сказал он, позволяя лакею навалить горой нежный омлет себе на тарелку. Обычно он по утрам не ел, но сегодня решил начать жизнь с новой страницы. – В прошлом году в Лондоне он наехал в кебе на молодую женщину и сбил ее. Понимаете?

Гризелда тотчас же откликнулась.

– О, нет ничего хуже, чем пьяный кучер, – сказала она, взмахом руки отметая предложенные блюда. – А Лондон полон таких возниц. Я предпочла бы только подсушенный тост, – сказала она лакею. – Очень сильно подсушенный.

– Точно, – сказал Рейф. – Этот кучер качался и чуть не свалился с козел, столько джина он влил в себя. Конечно, мой брат почувствовал себя виноватым в этом происшествии и ответственным за благополучие молодой женщины. Он ведь очень ответственная личность.

– Разумеется, – согласилась Гризелда и обратилась к лакею: – Нет-нет! Я же сказала – сухой! И пожалуйста, без масла.

– Молодая женщина была легко ранена во время этого инцидента и, к несчастью, в связи с этим потеряла роль в театре. И потому, конечно…

– А что это за театр? – спросила Имоджин.

– «Ковент-Гарден», – ответил Гейб.

– Так эта молодая женщина… – начала Гризелда и замолчала. – Какое отношение она имеет к нашей пьесе? Не говорите мне, что вы полюбили театр из-за этого несчастного случая, мистер Спенсер!

По выражению ее лица, с которым она смотрела на Гейба, Рейф мог заключить, что перед ее внутренним взором предстали видения – заплясали молодые люди, подпавшие под гибельное влияние и чары безнравственных актрис. Впрочем, это было не так уж далеко от истины.

– Конечно, нет, – поспешно возразил Рейф. – Но, памятуя о славе театра в Холбрук-Корте, Гейб предложил ей возможность проявить свой недюжинный талант перед обширной аудиторией. Конечно, мы собираемся пригласить из Лондона самых влиятельных людей театрального мира.

– Мне кажется, это уже выходит за пределы долга, – сказала Гризелда, и ее лоб прорезала тонкая морщинка неодобрения. – Небольшой денежный вклад в театр «Ковент-Гарден» наверняка обеспечил бы этой актрисе роль в следующей постановке.

– Ей не нужна всего лишь роль, – бодро продолжал Рейф. – Ее интересует главная роль. А Элайза Вестрис ни за какие деньги не отказалась бы от главной роли в «Ковент-Гардене», если бы только владельцы театра не убедились в блестящем даровании будущей знаменитости.

– Полагаю, она дама высокой морали? – спросила Гризелда. – Если я правильно поняла тебя, Рейф, ты собираешься следовать театральной модели, разработанной твоей матерью? Герцогиня нанимала на главные роли профессиональных актеров, а остальные предлагались любителям, людям нашего круга. И потому очень важен вопрос нравственности наемных актеров.

Рейф поспешил ответить, прежде чем Гейб запятнал себя новой порцией лжи, которая не дала бы бедняге уснуть следующей ночью.

– Она совершенно безупречна. И предана своему делу. Страстно ему привержена. – «До того, что иногда грешит», – добавил он про себя.

– Ну ладно, – сказала Гризелда, хотя вид у нее был неудовлетворенный, но, судя по всему, она была готова покориться неизбежному. – Я пока все-таки не пойму, кто же будет ставить пьесу, мистер Спенсер? Если вы не самый замечательный доктор богословия, то уж скажу по правде, среди нас не найдется ни одного, имеющего хотя бы самое слабое представление о том, как ставить пьесу, на премьеру которой будет приглашено от ста до ста пятидесяти зрителей. Герцогиня принимала это дело очень близко к сердцу, а опыт у нее был огромный.

Рейф уже открыл было рот, но она заставила его замолчать, предостерегающе подняв руку.

– Не заблуждайся насчет постановки, потому что даже если у тебя появился брат, которого ты принял в члены семьи, это не значит, что каждый человек, которого ты пригласишь, с радостью явится к тебе. Собственно говоря, твоя пьеса должна стать событием в светской жизни.

– Думаю, это так, – согласился Рейф.

– Я бы с удовольствием приняла участие в постановке, – сказала Имоджин. – Если главную роль будет играть профессиональная актриса, возможно, я смогу получить роль злодейки. Я бы испытала от этого удовольствие.

Ясно было, что она говорит это, чтобы позлить его. Несомненно, только поэтому. Дьявол, а не женщина.

– Я отправил письмо единственной женщине, которая, как я думаю, столь же страстно любит театр, как моя мать… Это женщина, с которой когда-то был обручен твой муж, – сказал он Имоджин.

Взгляд Имоджин приобрел жесткость.

– Мисс Питен-Адамс.

– Прелестная молодая женщина, – сказал Рейф с удовлетворением. – Насколько мне известно, она знает на память чуть ли не все пьесы Шекспира. И я уверен, она будет в восторге от возможности поучаствовать в такой постановке и получить роль. Да, кстати, она приняла мое предложение. Они с матерью прибывают на днях.

– Она приезжает сюда? – спросила Имоджин.

– По счастливой случайности мисс Питен-Адамс живет в деревне в графстве Сомерсет, – сказал Рейф. – Думаю, она недовольна своим последним сезоном в Лондоне. Ну… после того как ее… бросили.

При этих словах глаза Имоджин засверкали гневом. Мисс Питен-Адамс была отвергнута, когда Дрейвен Мейтленд протрусил к алтарю с Имоджин.

– Сомневаюсь, что ей будет приятно мое общество, – заметила Имоджин.

– Напротив, – жизнерадостно возразил Рейф. – Она говорит всем и каждому, что считает, что избежала ужасной судьбы. И вовсе не потому, – добавил он, – что ее мнение о Мейтленде несколько вредит его доброму имени и памяти о нем.

Сейчас он почувствовал себя много лучше. У него даже перестало стучать в висках.

– Ты… – начала Имоджин… и умолкла.

– Совершенно верно, – сказала Гризелда, похлопывая ее по руке. – Некоторые люди вынуждены ждать просветления до второго пришествия. И, полагаю, Рейф из их числа.

– Насколько я слышала, второе пришествие и лучший мир, – сказала Имоджин, – не настолько страшны, чтобы повлиять на способность к просветлению. Хотя, – добавила она, обнажая зубы в некоем подобии улыбки, – насколько мне известно, небеса – это место, где требуется умеренность. А, принимая во внимание сомнительное состояние твоей печени, ты окажешься там скорее, чем намерен.

– Я вполне подойду к своему окружению, – сказал Рейф уверенно. – Потому что с сегодняшнего утра бросил пить.

– Что ты сделал?

Рейф раздраженно пожал плечами:

– В этом нет ничего особенного. Например, ты пьешь редко.

– Ты бросаешь пить виски по моему примеру? – спросила Имоджин, бросая на него взгляд, полный презрения.

– Подумай только, как я стремлюсь сравняться с тобой! Надеюсь, воздержание не отразится дурно на моем характере. – Он перехватил ее свирепый взгляд. – Или это заставит меня забыть о своих принципах.

– Сомневаюсь, что это произойдет, – сказала Гризелда, намазывая маслом последний кусочек тоста. – Мой опыт показывает, что люди, переломившие себя, становятся поборниками респектабельности и отказываются от греха. Я надеюсь, что в течение года ты женишься.

При этих словах Имоджин усмехнулась:

– Жизнь, полная удовольствий, превращается в добродетельную. Как я рада, что папа выбрал в наши опекуны тебя, Рейф. Будет так поучительно видеть твое преображение.

Но Рейф не собирался позволить ей снова втянуть себя в пререкания.

– Гризелда, если ты покончила с мармеладом, могу я взять немного?

– Я никогда не ем мармелад, – сказала Гризелда с отсутствующим видом. – Это может повредить талии.

– В таком случае, – сказал Рейф, – ты можешь отдать мне и тост, который держишь так крепко.

– Если мисс Питен-Адамс приняла твое приглашение, – сказала Гризелда, крепче сжимая свой тост, – нам придется устроить прием, чтобы сгладить неловкость.

– Это вопрос семантики. Театральные приемы – последний крик моды. Мой старый школьный друг Йейтс просто помешан на них и прислал мне на удивление скучное письмо о домашнем представлении «Клятвы любовников». У нас с вами обеими вполне достаточно народу для такого приема. Если хотите, могу попросить Мейна присоединиться к нам.

– Мейн, – фыркнула Гризелда. – Лучше было бы пригласить Тесс. О, но она ведь путешествует по континенту, да? Но можно заменить ее леди Финстер или миссис Клейборн. Или леди Олни. Я знаю, что она без ума от любительских спектаклей. Я могла бы пригласить миссис Турмон. Может быть… – Ее глаза загорелись. – О леди Блехшмидт!

Имоджин поморщилась.

– Я думала, вы с леди Блехшмидт не разговариваете. Ты помнишь, мы ведь так и не выяснили, почему она оказалась среди ночи в отеле «Грийон».

– Не следует путать репутацию с недостойным поведением, моя дорогая, – сказала Гризелда. – Леди Блехшмидт, конечно, оказалась в отеле «Грийон» в неподходящее время, но, раз об этом не знает никто, кроме нас, мы с ней остались лучшими друзьями. Ее репутация безупречна. И я немедленно напишу ей.

– Думаю, нам следует подождать, – сказал Рейф. – Подготовка и репетиции пьес, которые ставила моя мать, потребуют нескольких недель. Леди Блехшмидт будет нам только мешать. Почему нам не пригласить людей, когда мы будем почти готовы показать пьесу?

– Следует мне понять это так, что главную роль будешь играть ты? – спросила Гризелда.

Рейф открыл было рот, чтобы сказать «нет», но Гейб его опередил.

– Да, будет, – сказал он. – Он сыграет ведущую мужскую роль.

– Как бы не… – начал Рейф, но встретил взгляд брата. – О, ради всего святого, – сказал он, – думаю, я сыграю какую-нибудь роль, но разве она непременно должна быть основной, Гейб? Почему бы тебе не сыграть главного героя?

– Если ты бросил пить, то, надеюсь, сможешь запомнить текст роли, – бодро поддержала Гейба Имоджин.

– Этого достаточно, чтобы заставить человека утопиться в бочке с мальвазией, как старина герцог Кларенс[4], – сказал Рейф.

– Мистер Спенсер, – обратилась к нему Имоджин, склоняясь к собеседнику так, что весь мир мог бы полюбоваться содержимым ее декольте, – а какую роль будете играть вы?

– Злодея, – вмешался Рейф. – Гейб сыграет злодея. Да?

– Я не думал играть сам, – неохотно сказал Гейб.

– Ты вылитый злодей, – твердо заявил Рейф. – Ты должен будешь размахивать черным плащом и приклеишь усы над верхней губой.

Гейб хотел возразить, но промолчал, посмотрев на Рейфа. «Будь я проклят, – подумал Рейф, – если смирюсь с тем, что меня заставят топтаться по сцене, а мой брат останется гулять на воле».

– Когда же приедет молодая актриса? – спросила Гризелда. Ей явно не хотелось быть в подобной компании. – И ты полагаешь, что необходимо нанимать других профессиональных актеров?

– А способен ли Рейф убедительно сыграть романтического героя? – усомнилась Имоджин.

Рейф возмущенно сверкнул на нее глазами.

– Мисс Хоз приедет к нам как раз перед началом репетиций, – сказал Гейб. – Как профессиональная актриса, она очень быстро выучит роль. А о том, какую пьесу будем ставить, мы уведомим ее заблаговременно.

– Я думаю, это наилучший выход, – сказала Гризелда. – Как высоко я ни ценю доброту мистера Спенсера и этот его благородный жест, у меня нет особого желания обедать за одним столом с женщиной подобной профессии.

– Ты превращаешься в настоящую чопорную зануду, – сказал Рейф. – Но берегись! Как бы тебе не порастерять свой гонор, если вдруг влюбишься в актера.

Гризелда не соблаговолила ответить.

Глава 10

Страдание

Рейфа снова рвало. Имоджин слышала эти характерные звуки через коридор и не могла уснуть. Конечно, он заслужил свои неприятности, и все же…

Наконец она встала, вышла из комнаты и прошла через холл. Была глубокая ночь, и в Холбрук-Корте было тихо, как в могиле.

Имоджин остановилась возле его двери. Его рвало снова и снова. Он, вероятно, разразится бранью и проклятиями, если она войдет.

Но разумеется, она вошла.

– Черт бы тебя побрал! – взревел он. – Убирайся!

– По крайней мере ты не голый, – сказала она. Вокруг его талии было обмотано полотенце, но цвет его лица был каким-то странным – серо-зеленым. Он был весь в поту и дрожал. – Думаешь, ты простудился?

– Вон! – взревел Рейф, наклоняясь. – Уходи! Вон! Ты меня слышишь?

Но и речи быть не могло о том, чтобы Имоджин оставила его одного в таком состоянии.

– Тебе надо принять ванну, – сказала она.

Он снова перегнулся пополам в талии, хватая ртом воздух, потому что рвота была неукротимой.

Имоджин почувствовала первые признаки зарождающейся паники.

– Может быть, это слишком трудно – сразу отказаться от любого алкоголя? – спросила она. – Не попробовать ли делать это постепенно?

– Гейб говорит, что я должен изгнать его из организма, – ответил он, выпрямляясь и произведя звук, похожий на хрип. – Имоджин, прошу тебя, нельзя ли мне пережить это унижение в одиночестве? Я уверен, что к утру это пройдет.

– Нет, – возразила Имоджин. – Определенно нет. Тебе надо принять ванну.

– Я не стану звать слуг в такой час…

– Тебе и не придется этого делать, – согласилась она. – Почему ты не обставил эту комнату на современный лад? Ведь при моей спальне есть настоящая ванная. Вода в трубах должна еще быть горячей. – Она взяла его за руку. Рука была холодной и потной. – Ты в ужасном состоянии.

– Так и оставь меня одного. Тебе незачем быть здесь среди ночи.

– Но ведь ты не собираешься меня соблазнять, правда? – сказала она. – Потому что я всего лишь крошечная и слабая женщина и мне станет плохо от вида твоего брюха.

– Черт возьми…

Но тут снова началась рвота.

Как только приступ закончился, она снова взяла его за руку.

– Идем, – сказала Имоджин бодро. – Всего-то через коридор.

Она проволокла его по коридору, а потом втащила в свою спальню, хотя на каждом дюйме этого пути он сопротивлялся. Потом вошла в ванную и открыла краны.

– Ну, не чудесно ли это? – сказала Имоджин, глядя, как горячая вода заполняет ванну.

– Я… – забормотал и закряхтел Рейф. – О Господи…

– Ведро в соседней комнате, – сообщила Имоджин. Она решила, что последнее, что требуется Рейфу в настоящей ситуации, – это сочувствие.

Через мгновение он появился в дверях ванной, нетвердо держась на ногах, и выглядел так, будто сейчас потеряет сознание. Она схватила его за руку.

– Я не стану принимать ванну, пока ты здесь, – сказал он, но голос его уже утратил силу и уверенность.

– Чепуха, – сказала Имоджин. – Будешь делать, что я скажу.

Она толкнула его в ванну, испытывая удовольствие от того, что мужчина шести футов ростом и на много стоунов[5] тяжелее ее способен пасть под легким нажимом ее руки. Белое полотенце, обвивавшее его бедра, пошло рябью, когда он оказался в воде, но все еще прикрывало интимные части его тела.

Он даже не нашел в себе силы проверить, выглядит ли прилично, а тотчас же со стоном опустил голову на бортик ванны.

– Боже милостивый! – пробормотал он. Но это не походило на молитву. Имоджин присела на край ванны. Он был бел как простыня и весьма непривлекательно потел. И все же ему не могло быть более тридцати пяти или тридцати шести лет, несмотря на то что он превратил себя в некое подобие бутыли с бренди.

– Ты начал пить после смерти брата? – спросила она просто ради того, чтобы их общение походило на беседу.

Его голова заметалась по мраморной облицовке ванны, показывая несогласие.

– Что, если меня вырвет?

– Вот тазик, – сказала Имоджин. – Когда умер твой брат?

– Шесть лет назад, – отвечал Рейф. – Шесть лет.

– И каким же он был?

– Спорщиком, – ответил Рейф, не открывая глаз. – Он мог спорить до рассвета и снова до заката. У него был язык прирожденного законника. Он мог заговорить меня до умопомрачения, а потом уже ни один из нас не знал, о чем мы ведем речь.

Рейф улыбнулся бледной улыбкой.

– Он имел ученую степень?

– Нет. Наш отец не считал уместным, чтобы будущий герцог Холбрук учился в университете. Питер… – Голос его замер, и он снова начал зеленеть.

Имоджин присела на край ванны и плеснула воды ему на грудь. Грудь была широкой и мускулистой при всем том, что он мало что делал, кроме постоянных возлияний. Возможно, это объяснялось тем, что когда он не был пьян, то проводил время в конюшне.

– Твоего брата звали Питер? – спросила она.

Она считала, что его надо отвлечь от его состояния. Ничего хорошего нет в том, что человека вырвало несколько раз подряд.

И все же его вырвало снова – как раз в таз, который Имоджин держала у него под подбородком.

– Не могу поверить, что ты этим занимаешься, – пробормотал он слабо, откидываясь назад, на бортик ванны. – Ты ведь такая разборчивая девица. Разве не так?

– Я была замужем, – напомнила ему Имоджин.

– И это было очень глупо с твоей стороны.

Имоджин прищурилась.

– Не говори плохо о Дрейвене.

– Я и не говорил, – заметил он. – Я плохо отозвался о тебе.

– Ты не умеешь судить обо мне правильно, – сказала она надменно, выплескивая содержимое таза и начиная полоскать его в раковине.

– Глупо было выходить замуж за этого щенка, – сказал он, не открывая глаз.

Имоджин наполнила таз холодной водой и вылила ее ему на голову.

– Ах! – Он выпрямился и сел, сверкая глазами. Вода текла у него по лицу.